de omnibus dubitandum 117. 122

ЧАСТЬ СТО СЕМНАДЦАТАЯ (1916)

Глава 117.122. НУ, ДЕТКИ, С БОГОМ! ПАШИТЕ…

    У нас были две рабочие лошади и, кроме них, двухлетняя кобыленка, шалунья Саня, дочка нашей любимой кобылы Груньки, приплод от чистокровного общественного жеребца станицы.

    Кобыленка Саня была очень красивая, веселая, игривая. Ее любила вся наша семья. Но из-за нее мне не раз попадало от матери за то, что я ей тут же давал «клочки», когда она, эта кобыленка, во время чистки ее часто кусала меня за локоть и хватала за штаны, то за рубаху, как бы играючи со мною.

    В этом же году мы стали работать вместе с Яковом Гисом. Его жена была родной теткой нашей матери. Дедушка Яша Гис и наша мать сообща купили американскую косилку-сноповязалку фирмы «Мак Кормик».

    С 1912—1913 годов в нашей станице все казаки убирали хлеб только сноповязалками. Как говорили, у нас в станице с 1900 года появились сноповязалки немецкой фирмы «Гариц». Они были хорошие, но тяжелые. А с 1910 года появились в продаже американские сноповязалки фирмы «Диргин», «Мак Кормик» и «Осборн» — более легкие и хорошие по качеству. Бедные казаки, такие как наша мать с ее небольшим хозяйством, покупали сообща или «спрягались»* с теми, у кого сноповязалки уже были.

*) СПРЯГАТЬ, спрягти, спрящи что, кого с кем, сопрягать, соединять, совокуплять, сочетать, связывать узами

    Косами в те годы уже не косили. В 1915 году выдавали замуж мою старшую сестру Настю, а в 1916-м я получил положенный мне по возрасту казачий паевой надел, так как мне исполнилось 16 лет.

    Пай — 7 десятин пахотной земли и 1 десятина сенокоса.

    На Кубани тогда каждая станица совершенно самостоятельно управляла своими юртовыми землями. В каждой станице земля делилась между казаками каждые два года.

    У нас и в ближайших к нам станицах, никто не имел хуторов в поле. И весь хлеб в снопах свозился в станицу, в огороды. Одна станица от другой стояла в 15-20 верстах.

    Поля у нас ровные. Бывало, как засеют одну сторону только озимой пшеницей — сердце так и замрет от радости, когда едешь и смотришь на это цветущее пшеничное море, которое колышется своими синими, с пробелом, волнами.

    В том же 1916 году мать заняла деньжонок и купила четвертую лошадь, второй «ход», аксайский букарь (плуг) и старую линейку.

    А мы, ее три сына, стали во всем самостоятельными хозяевами. Мне было 16 лет, братишке Ване - 12, а третьему, Козьме, — 8 лет. Выедем, бывало, на пахоту...
   
    Днем пашут младшие братья — Кузя верхом на передней кобылке Груньке, а старший, Ваня, — за букарем.

    Ваня страсть любил перепелов бить кнутом. Из этих осенних жирных перепелов я варил очень вкусный суп.

    Но иногда из-за этих перепелов мне приходилось давать Ивану хорошие «клочки». Порою, он так увлекался битьем перепелов, что забывал и о букаре.

    А букарь, смотришь, забьется бурьяном и не пашет, а только ползет поверх земли. А то — кони дошли уже до дороги, и надо выворачивать букарь, он, глядишь, уже дорогу пашет, а Ваня все перепелов бьет...

    Я, как хозяин, днем досматривал за всем. Надо все поправить, починить, дать лошадям корм-мешку; приготовить еду для нас — кашу-кулеш.

    Ночью я спать не ложился, а садился на колени возле колеса подводы. Положишь голову на втулок, так и спишь.

    От такого неудобного положения голова и шея скоро начинают болеть. Тогда я встану и посмотрю: есть ли у лошадей корм? Если нет, то подложу еще, посмотрю на время. Часов, конечно, в те годы не было и, время определялось по звездам и по месяцу.

    Перед рассветом запрягаю лошадей и начинаю пахать один, пока братишки спят. Десятина пахотной земли у нас имела 160 саженей в длину и 15 саженей в ширину. За один «упруг» (четвертая часть дня) я всегда обгонял десятину раз двадцать туда и обратно. Обгоню 10—12 раз, поднимается солнце.

    Я останавливаю лошадей, даю им отдых, а сам бужу своих помощников-братьев. Они встанут, умоются, сядут на колени, лицом на восход солнца, Богу помолятся, а я в это время отрежу им по краюхе хлеба.

    Хлеб хорошо натру чесноком с солью и отрежу им по куску свиного сала.

    И они заменяют меня на пахоте. А я начинаю варить завтрак и готовить лошадям корм-мешку.

    Когда земля доставалась нам вблизи от станицы, в 5—7 верстах от нее, наша мама подоит двух своих коров, выгонит их на улицу в стадо, а сама захватит все, что она приготовила для нас, и быстро идет на пахоту, к своим деткам.

    И какая для нас была радость увидеть ее здесь, на пахоте! Ведь она принесла нам горячих пирожков с картошкой, с горохом, с капустой, с фасолью. Принесет и сладкие пирожки с яблоками, сливами и вишнями, и обязательно принесет кисло-сладкую кулагу из пареных фруктов, вроде теста, которую мы все так любили.

    Мы, трое братьев, сидим и завтракаем, а Волчок (кобель) лежит возле нас и облизывается, ожидая, когда ему выдадут его «пай». Мы всегда делились с Волчком пирожками и кулагой, и он их так же любил, как и мы.

    А мама в это время пройдет к лошадям, посмотрит, проверит, не потерты ли у них плечи или холки, исправны ли хомуты, потом выберет орепья из грив, расчешет гривы, чтобы не потереть лошадям плечи, и вообще проверит — все ли в исправности?

    Потом пройдет к букарю, снимет с него колеса, смажет оси черной тягучей мазью. Перевернет букарь, терпугом наточит все лемеши и поможет нам запрячь лошадей.

    После этого обгонит с нами раза два пашню и скажет «Ну, детки, с Богом! Пашите! А я пойду домой».