de omnibus dubitandum 117. 602

ЧАСТЬ СТО СЕМНАДЦАТАЯ (1916)

Глава 117.602. ОЙ, ТЫ МОРОЗ, МОРОЗЕНЬКО…

    После молотьбы, когда заканчивался трудовой год, начинались свадьбы.

    Семьи у казаков были большие, и у каждого, естественно, много родичей. Если не пригласишь их на свадьбу, значит, нанесешь им тяжкую обиду.

    Приглашенный, считал своим долгом ответить и зазывал всех на ответное угощение. Так устанавливалась очередь — к кому и когда?

    Каждая свадьба растягивалась на много дней, а то и до месяца. Подобное угощение не вводило казачьи семейства в большой расход, так как все было свое — покупали только спиртные напитки.

    Угощали казаки щедро. На свадьбах, обыкновенно подавали на стол: на первое блюдо - холодец с хреном; на второе — жирный борщ из бараньего мяса и к нему большие круглые «наряженные» пироги, то есть начиненные рубленой печенкой, мясом и легкими; на третье — вареное баранье мясо; на четвертое — густая лапша с гусятиной или утятиной; на пятое — тушеное мясо, или утки, или гуси, или зажаренные поросята. На сладкое подавали «узвар» из сушеных фруктов или кисель, а под конец — большие круглые сладкие пироги, наряженные, начиненные фруктами.

    Всего подавалось много — ешь-пей, сколько твоя душа пожелает! И хозяин, и хозяюшка никогда сами не сядут за стол, не говоря уже о младших членах семьи, — все они занимают гостей, всяк по-своему. Старшие обходят столы и то и дело ласково упрашивают:

    — Милые, дорогие наши сваты и свашеньки, ешьте на здоровье, не стесняйтесь — всего много! Ешьте!.. Да ешьте, пожалуйста! Пожалуйста, дорогие сваты и свашеньки!

    Свадьбы у казаков проходили весело, шумно и обязательно с несмолкаемыми песнями и безудержными плясками.

    В станицах почти все казаки и казачки пели и плясали. Моя мать имела много родных: двух братьев и сестру Марфутку, которая часто давала мне «клочки»; у нее были два родных дяди — Поликарп и Иван Хаженцевы, и у тех — много сыновей и дочерей.

    Были у нее и две родные тетки, которые имели также много детей. Со стороны своей матери она имела шесть родных теток и три родных дяди (их фамилия Спесивцевы).

    Все эти родственники жили богато, большими семьями. Каждый год кто-нибудь из родных либо женит кого-то из сыновей, либо отдает замуж дочерей. И все они всегда зовут на свадьбу всех Хаженцевых, которых очень уважали.

    Хаженцевы — большие песенники, и у всех хорошие голоса. Когда Хаженцевых звали на свадьбу — многие приходили во двор и под окна послушать, как «Хаженцевы будут песни играть».

    Дядя моей матери, Поликарп, имел хороший голос — бас. И вот как только он подопьет немного на свадьбе, сейчас же кричит моей матери:

    — А ну-ка, Машка, заводи!.. Сыграем песню! Наша мать хорошо знала любимые песни своего дяди и всегда «заводила» старинную песню Кавказского Линейного Казачьего Войска.

    Хотя Хаженцевы родом из Запорожья и настоящие казаки. Правильная их фамилия Хаженец. Отцу нашей матери было три года, когда в Ильинскую станицу переселили 50 семейств из бывших запорожских казаков. Они населили сразу две улицы, которые стали называться Хохловка Верхняя и Хохловка Нижняя.

    Несмотря на это, ее дядя любил петь первую песню линейных казаков. В станице эту песню редко кто пел. Поэтому слова этой старинной песни и, я плохо помню.

    У матери был сильный низкий грудной голос (контральто), и она всегда заводила эту песню так: Ой-да поле ж чистое, да Турецкое, Ой-да какая ж широкая, ой-да она! Ой-да когда ж мы тебя, полюшка, — Ой-да, да — пройдем?..

    Эта песня очень тягучая. А мой дядюшка, Микитушка Хоженец, имел очень сильный голос — высокий подголосок. И вот он, как певучий соловей, так нежно, жалобно, «поверху» выводит:

    Ой-да, ой-да — а-я-я-я-ей...

    Да когда же мы тебя, полюшко, пройдем?..

    Дяденька Микитушка начал петь в станичном хоре с восьми лет. За пение его вся станица любила. И вот в престольные праздники он с черничкой Манькой Семейкиной выводили подголосками «Господи, помилуй птичку...» или же «трио». Певцы выходили к царским вратам и пели, а в этот момент пожилые мужчины и женщины крестились и добавляли от себя: «Господи, пошли ему много здоровья в жизни».

    Еще не закончат эту песню, как дядя Поликарп кричит:

    — Машка!.. Мы не старцЫ (ударение на «ы»), чтоб доводить песням концы. Заводи другую...

    И мать моя заводит другую, тоже его любимую, запорожскую:

Ой, ты Мороз, Морозенько, Мороз славный козачэнько,
За тобою Морозэнько, вся Вкраина плаче...
Ой, нэ так та Украина, як тэ храбрэ, гордо Вийско

Заплакала Морозыха, йдучи до дому...
Ой, нэ плачь ты Морозыха, ой, нэ плачь ты, нэ журыся,
Пойдем с намы, с намы козаками, мэд, горилку пыты!

Ой, чего-сь мини мыли братцы, мэд, горилочка нэ пьетця
Коло мрих вороточок, козак з ляхом бъетця.
Ой, нэхай вин бьетця, нэхай вин рубаетця,

Из-за горы, горы за крутой, храбрэ вийско, вийско выступае...
Из-за горы, горы закрутои, храбрэ вийско выступае
Попэрэду Морозэнько — серым, серым конэм грае...

    Дядя Поликарп опять кричит:

    — Машка, заводи еще!

    Моя мать на этот раз крепко сжимает пальцы правой руки в кулак, поднимает правую руку вверх и, как вахмистр перед сотней плетью командует-управляет песенниками, так и она заводит песню с поднятой рукой:

С Богом, братцы, не робея, Смело в бой пойдем, друзья!

    И все подхватывают:
Бейте, режьте — не жалея, Басурманина, врага...
Там далеко, за Балканы, Казак много раз шагал,
Покоряя вражьи страны, Гордых турок, побеждал.
Так идем путем...

    А когда доходило до слов «да прадедов», то мать своим грудным низким голосом так придавит книзу... а потом твердо, по-командному, выговорит слова:

да прадедов лавры, славы добывать.
Смерть за веру, за Россию
— Можно с радостью принять...

    Все прислушивались к ее голосу, а сидящие кругом мужчины говорили: «Ну и дьявол эта Машка... Недаром отец дал ей кличку азиат, ну настоящий азиат! Вот уж молодец!».

    А женщины говорили так: «О Господи, Боже мой, и как это она умеет так управлять своим голосом… Вот уж молодец, так молодец!».

    А дядя Поликарп кричит опять:

    — А ну-ка, Машка, заводи еще одну!

    И мать заводит старинную запорожскую песню:

Ой гук Маты — гук...
Дэ козаки йдуть...
Та вэсэлая, та дориженька —
Куда воны йдуть...

    Эта песня получалась у моего дядюшки Микитушки очень печальной. И всех хватала за сердце. Мужчины и женщины слушают эту песню внимательно, в особенности пожилые казаки, опустив свои седые, белые, как ковыль, бороды.

    При этом иной начнет крутить свой посеребренный старостью ус, а другой зажмет в кулак свою окладистую, длинную седую бороду и что-то себе под нос мурлыкают — не то, чтобы пособить Хаженцам петь песню, не то, вспоминая свои молодые годы, как когда-то летали они с обнаженными шашками на своих резвых конях под лихое казачье «ги-й!» в атаку на басурман.

    Эта песня почему-то действовала на пожилых казаков сильнее, чем другие песни. Все уже порядком выпили. У некоторых на глазах слезы.

    Чтобы переменить настроение, кто-то кричит: «Давай гармониста!». В те времена в станицах были двухрядные и трехрядные гармони.