de omnibus dubitandum 117. 4

ЧАСТЬ СТО СЕМНАДЦАТАЯ (1916)

Глава 117.4. ПРОПАЛА МОЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ КАРЬЕРА…

    Мать уже ушла в церковь.

    Я лег опять спать. Вновь заснул крепко и сладко. Проспал время обеда.

    Братишки уже покушали. Ко мне пришли друзья, человек пять, и будят. «Гаврила, довольно спать, вставай!». Я сразу вскочил.

    Вдруг все залились смехом. Я смотрю на них и спрашиваю: «Чего ж вы ржете, как жеребцы?».

    А они опять заливаются смехом и говорят мне: «Да ты посмотри в зеркало на себя... Ты похож на облезлую кошку».

    Я глянул в зеркало — и что же увидел: мои чудесные кудри острижены стежками в шести местах наголо.

    Вот он сон, стукнуло мне сразу же в голову, вместо милых Катькиных пальчиков мать играла ножницами с моими кудрями, когда я так крепко спал.

    Я достал бритву и попросил одного из друзей обрить мне голову наголо. Пропали мои мужицкие кудри.

    К полудню вернулась мать с теткой Матрехой. Тетка Матреха — жена дяди, фельдшера Солодухина, который в то время был на Турецком фронте. Мать позвала полудновать.

    Увидела мать, что я уже побрил голову, и говорит

    — Давно бы так. Теперь ты настоящий парубок. А то мужиком хотел заделаться. Не пойму, в кого ты у меня уродился? Ведь отец твой такой был гордый казак и всех этих пришельцев-мужиков терпеть не мог. А ты? Вот окаянный! Только один такой в семье уродился! То цыганом хотел заделаться, а то еще лучше, мужиком заделался.

    - Гаврюшка!.. предупреждаю тебя в последний раз, чтобы ты все свои коники (выдумки) выкинул бы из головы!

    Но за меня вступилась тетка Матреха и говорит матери:

    — Да брось ты, Николаевна, нападать на него. Ведь всем молодым хочется что-то новое испробовать. На то они и молодые.

    — Нет, Матреха, — отвечает мать, — ты в мое положение не входишь, ты живешь наравне с мужиками, с иногородними.

    У тебя только две дочери. Муж — фельдшер. Вы не пашете и не сеете, хлеб не убираете, худобы не имеете. Ни заботы, ни печали, ничего вы не знаете. А у меня кругом забота и печаль.

    Надо всякое дело до конца довести. Землю вспахать хорошо, вовремя посеять и вовремя Божий хлеб скосить.

    Надо хлеб вовремя и с поля домой свезти, обмолотить, да еще за худобу сердцем болеешь. Глаз со всего не спускаешь, за всем смотришь. Заболеет скотиняка или лошадь, и ты за них болеешь душой.

    Сдохнет какой-нибудь шелудивый поросенок, и я слезы лью, потому что хозяйству урон. И так круглый год. Времени не хватает порванные штаненки детишкам залатать.

    - А мужикам что? Они лето отработают и всю зиму лежат, вверх ноги задрав, и в потолок поплевывают.

    Тетка Матреха выслушает это и скажет:

    — Давай Гаврюшке гармошку купим.

    А моя мать как крикнет на нее:

    — Да ты что, Матреха, с ума, что ли, сошла? Кто же тогда за худобой будет смотреть? Ведь его тогда от гармони не оттянешь. Да и какой с него гармонист будет? Ведь он совсем без слуха!

    Гармошка все же была теткой куплена.

    Увидев ее, мать головой закрутила. Дня три-четыре я то и дело растягивал свою гармошку, особенно по вечерам. И все время «пилил» одно и то же: «тарды-тарды». А мать посмотрит на меня и снова закрутит головой от неудовольствия.

    Прошло несколько дней. И вот в одно утро, встав с постели, я пошел дать худобе корму. Быстро это сделав, вернулся в дом, взял гармошку и опять завел свое «тарды-тарды».

    Мать заметила, что я что-то очень скоро вернулся с базов, и пошла проверить — все ли, там в порядке? и всем ли животным я задал корму? Обнаружила, что овцам я позабыл дать сена.

    Вернувшись и не говоря ни слова, она хвать гармошку из моих рук и р-раз, швырнула ее в печь, в которой ярко горели кизяки. Мою гармошку охватило пламенем.

    И в то же время мать щелк меня по затылку и крикнула: «Иди, подлюга, овцам сена дай».

    Я пулей выскочил из дому. Пропала моя и музыкальная карьера. Вот как мать-казачка воспитывала своих детей.