Он обрёл веру вновь

   Он проснулся ночью от сильной усталости, что принёс ему сон, где он был счастлив. Счастье ему только снилось, так казалось на первый взгляд, который он бросил в пустую комнату, заполненную мебелью. На телефоне было 2 часа ночи и 3 непрочитанных сообщения. Суть сообщений была сродни боли, пронзающей до глубины души. Очередные дела с наркотиками, такая же грязная женщина, которую, как ему казалось, он мог любить, и друг, с которым он прошёл через боль и страдания, но так от них и не избавился. Всё казалось кошмаром, но проснуться ещё раз ему было не по силам, оставалось лишь принять, что это его действительность.
   Девушка выслала ему своё обнажённое фото, где грудь была замазана. Это она сделала для того, чтобы не было видно сперму, так предположил он. Жизнь научила верить в худшее, готовиться к смертельному и надеяться на умиротворение, которого он так ждёт. Ожидание сводило с ума. Боль окутывала сознание липкой паутиной, что плелась вокруг него, превращаясь в невидимый кокон. Попытки выбраться из кокона венчались истерическим смехом от нестерпимой боли, что оставляла отпечаток в его памяти навсегда. Он сел на диван, вытер слезу, что изначальна была пролита во имя счастья, что он видел во сне, но упала с его щеки на руку с тяжким грузом отчаяния. Он прекрасно понимал, что она снова под наркотиками и не одна, но ничего поделать не мог. Цена счастья слишком велика для маленького человека.
   Недолго думая, он написал ей: «Это скользкий путь, малышка, падение может оказаться последним. Спокойной тебе ночи и не пиши мне больше никогда». Он писал это, искренне надеясь на то, что она напишет, но знал, что это станет лишь новой пыткой для него. С детства его окружала женская забота, мужчиной он должен был стать сам. Никому не было дела до его слабости, все лишь жалели и хвалили его, за что он расплачивается сейчас, причиняя себе страдания за чужие старания сделать его здоровым.
   Встав с дивана, он отправился к столу, где лежали наркотики, он желал утолить свою жажду спокойствия, но знал, что это лишь бегство, а никак не спасение. Сигареты лежали рядом, и за это он позже поблагодарил себя же, что взял именно их и отправился курить. В наушниках играла песня его любимого исполнителя, который страдал теми же симптомами: отчаяние, отсутствие любви к себе и ближним, одиночество, несбывшиеся мечты, покалеченное детство, наркотики и грязные женщины, которые никогда бы не смогли сделать его счастливым. Строчку за строчкой он проецировал через себя, и пустота накатывала на него волнами стресса. Голова трещала по швам, словно его дух пытался вырваться наружу, ведь это тело, как оболочка души, не могла выдержать подобное давление.
   Собравшись с силами, он начал писать стихи, которые хоть чуть-чуть да позволяли ему чувствовать себя живым. Он мертвец от рождения, не испытавший того, о чём читал и видел в фильмах. Интернет и телевидение постоянно крутили фильмы и сериалы о том, как живут люди, радуются общению, целуются и занимаются любовью, ходят на прогулки, дарят друг другу цветы, поздравляют с днём рождения и прочие мнимые прелести обмана смерти, что они называли жизнью. Он тоже прошёл через это, но не получал тех эмоций, что видел и слышал, читал и мечтал. Пустота внутри становилась всё больше, и её нужно было чем-то заполнить, да вот заполняла её только память о худших временах. Он причинял боль тем, кого любил осознанно. То ли от страха стать таким же как все, то ли оттого, что это всё бессмысленно. Он сравнивал метафизическую боль с физической, и сдирал пластырь, как связь между живым и неживым, резко и непрекословно. Он не ждал, когда рана заживёт и пластырь больше не будет нужен больному, ведь его никто не жалел, в его мире не было столько добра, сколько он хотел принести другим. Пусть уж лучше быстро и больно, чем долго и бесчувственно.
   — Пусть они меня забудут таким, каким я не являюсь, чем запомнят тем, кто я есть. — Сказал он вслух и кончил писать стихи.
   Раньше он спокойно мог пойти и подрочить, лишь бы чувство любви прошло, как проходит и всё остальное, но не в этот раз. Он смотрел на фотографию, где женщина, которую он хотел любить, лежала обнажённой, но испытывал лишь стыд, отвращение. Ему было противно настолько, что член даже не думал просыпаться. Что-то внутри него сломалось, но когда? Он постоянно задавал вопрос «Почему я?», но никогда не получал ответа. Всё вокруг казалось спектаклем, где он даже не в главной роли, а так, городской сумасшедший, о котором напишут лишь на могильной плите. Никто о нём не узнает, никто не спросит даже, кем он был и чего хотел достичь. В него никто не верил, и это мотивировало стать тем, кем он никогда не хотел становиться – таким же, как они. Обманутым и принятым в общество искалеченных детей, которые никак не могут успокоиться. Они смеются оттого, что ему казалось грустным, радуются тему, что на первый взгляд отвратительно, держаться за ручки, которыми подтирают собственные жопы, целуются в губы, которыми обманывают лишь для того, чтобы засунуть свой член в рот. Всё было фальшивым, мир стал настоящей антиутопией, о которой никто бы не смог написать лучше Бога. Грехи были у всех, но не все их могли отпустить. Все до единого желали в первую очередь счастья себе и близким, забывая о дальних, которые страдали лишь оттого, что о них ещё помнят, но ничего не предпринимают.
   — Мне нужен психиатр, но поможет ли он? — В пустой квартире снова прозвучал его голос.
   Тишина. Только холодильник периодически и подавал признаки жизни, искусственной жизни. Сердце билось, словно хотело сбежать из этого тела, которое губит себя, не жалея никого. Руки дрожали от мыслей о суициде, но это была непозволительная роскошь. Он не мог подвергать своих родителей такому шоку и боли: бабуля и мама могли не выдержать его смерть. Он не мог позволить страдать всем из-за него, потому этот груз придётся нести до того, пока они не отправятся на тот свет. Ожидать смерть близких он не хотел, потому приходилось ждать собственной. У него был выход, он мог вынюхать очередную дорожку и почувствовать спокойствие, но это спокойствие лишь в долг, который он с каждым разом боится не отдать, а сбежать на тот свет.
   Была ещё одна девушка, которая была полным антиподом его предыдущих женщин: милая, добрая, отзывчивая, внимательная, но ни в чём невиновная. Он не мог позволить себе причинить ей вред, нужно было что-то решать. Но что? Остаться снова одному или дать шанс той, о которой он и не хотел бы мечтать?
   — Утро вечера мудренее.
   Он уснул, но мозг продолжал своим бессознательным пытать его, показывая то, о чём он желал больше всего – спокойствие.
   Проснулся он тем же беспомощным и отчаянным мальчиком, которого не понимают. Понятие он считал очень важным среди людей, ведь именно оно отличало людей от животных, но вокруг были только животные, по всей видимости. Такие животные повадки, как похоть, разврат, ложь, лесть окружали его ежедневно, и ничего поделать было нельзя, только принять и отпустить. Отпустить было тяжелее всего, потому он и нёс чужой крест, потеряв свой среди мелочей жизни.
   Работа, что досталась ему не по заслугам, а по случайности, одолевала его человечность. Все эти люди, что окружали его, казались выдуманными, иначе почему они всё ещё существуют? Разве заслужили они жить счастливо? Разве они не видят, как к нему относятся? Как он страдает? Как он пытается скрыть всё за своими шутками и улыбкой, разве это так незаметно? Тогда он настоящий актёр, каких поискать ещё! Все эти издевательства и пытки сдавливали его, оставляя лишь его след, но никак не самого человека. Все они пытаются казаться человечными, но быть человеком никто не хочет.
   — Решено.
   Он взял телефон и написал той девушки, что являлась антиподом остальным, что не может больше с ней общаться и заблокировал.
   — Так будет лучше всем.
   Всем, кроме него.
   Он не хотел, чтобы его любили, желал, чтобы любили других, но точно не его. Заслужил ли он это? Нет. Тогда и зачем ему пустая трата времени? 26-й год шёл его жизни, а он так и ни разу не получил валентинки, не увидел ни одной искренней улыбки в ответ. Слишком долгое пребывание в одиночестве заставило его полюбить себя настолько, что остальные казались мелочными и предвзятыми, субъективными до мозга костей и оттого противными ему до рвоты. Объективность присутствует лишь у мёртвых, но в ней и таится истина, сама суть бытия. И чем он мертвее, тем он ближе к истине. Его окружало всё неживое, и таким же становился он. Как можно позволить прервать процесс самоубийства души кем-либо, когда столько пройдено? Это значит, спустить всё под хвост коту, которого он сам же и похоронил когда-то. Никого не осталось, кто мог так же его ненавидеть, как он сам.
   На его лице образовалась грустная мина, которую он уже не пытался скрыть, ведь был один, – тогда, когда никто не видит его слабость перед прошлым, силу перед будущим и безразличие к настоящему. В памяти всплывали половые акты, в которых он даже не мог получить оргазм. Женщины постоянно желали грубости и жестокости, от которой он бежал, но желание удовлетворить партнёршу было сильнее собственных переживаний, и он шёл на поводу чужой похоти. Брал грех на себя, зная, что это аукнется ему ещё ни раз. Люди забыли, что такое любовь. Сравнивали акт любви с сексом, который и отношения не имел к любви. Секс стал услугой, которая сравнивалась с деньгами, как и всё в этом чёртовом мире. Деньги стали эквивалентом чувств. Он отдавал последнее, да чего там, он занимал, лишь бы другие были довольны тем, что получили, будь то это цветы, наркотики, одежда и даже его внимание, которое он хотел оставить при себе.
   — Единственный выход – это смерть, хватит себя обманывать: тебе не стать здоровым! — Твердил он себе вслух, думая, что так это усвоится лучше всего.
   Друзья были милосердны к нему, и оттого ему становилось только хуже, ведь он прекрасно понимал, что не заслуживает этого. Совесть перестала грызть его, ведь эту ношу он взял на себя: грызть грунт науки логики стало для него вехой. Совесть не отчаялась в отличие от него и начала сосать вялый член, который уже никогда не сможет встать, ведь будильник был выброшен уже давно. Недавняя и настолько же недолгая импотенция лишь мотивировала его стать сильнее.
   — 25 лет мечтать о любви и стать импотентом, а жизнь не лишена иронии, как и смерть. — Произнёс он вслух, вспоминая, что именно это он и сказал, когда член не подвал признаков жизни.
   Теперь же он и дальше мог радоваться стояку, но только он и мог. Даже к мастурбации пропал интерес. Порно не возбуждало, ведь там было всё, что он ненавидел до глубины души. Каждая женщина казалось той, что была с ним. Те же стоны, те же просьбы быть грубее, крики, вопли, всё то же самое, что они проделывали и с другими, всё то же самое, что они и будут проделывать дальше.
   — Неужели всё, о чём я читал лишь выдумка? Неужели всё, о чём я мечтаю не существует? — Спрашивал он себя, но так и не получал ответ, зная, что всё это фальшь.
   Сломанный, но не сломленный человек. Безнадёжно счастливый от одиночества и страданий. Без капли жалости к кому-либо, но с верой в то, что сможет изменить мир, если сможет приручить не только себя, но и бытие, в которое вырвали его душу, поместили в тело доходяги и пустили на пытки к таким же заключённым.
   Вспоминая детство, он лишь видит озлобленность детей, которые смеялись над его умершим отцом. Он совершил ошибку, когда удовлетворил их заинтересованность: рассказал, как погиб его отец. Без чести и достоинства, на сортире от героина. Его отец оставил не только его семью проходить всё без мужской поддержки, а целых две. И заслуживает ли этот человек светлой памяти? Будучи трёхлетним, он пытался раскопать могилу отца голыми ручонками, не понимая, что его отец мёртв. А теперь, когда  стал осознанным и взрослым, он пытается закопать отца поглубже, лишь бы память о нём умерла так же, как и он – не оставив и следа жалости.
   Все врали ему, никто не хотел быть с ним честным. Оттого он и стал больным? Почему его беспокоили другие, но не он сам? Почему забота о дальних была важнее, чем забота о ближних? Почему он любил тех, кто его ненавидел и ненавидел тех, кто его любил? Почему он полюбил ненависть и начал ненавидеть любовь? Всё вверх-дном и ничего не исправить. Сознание окрепло и не хотело меняться даже под сильным давлением, которое он стимулировал допингом в виде LSD, псилоцебиновых грибов, амфетамина, книг по психологии и философии. Он был тем, кем хотел быть для других, но не для себя. Любил других, но не себя и не позволял любить себя даже тем, кто этого хотел. Всё это отрицание на человеческое отрицание. Формула, которую придумал Гегель, помогала ему избавиться хоть от части невыносимого отчаяния. И это же формула закапывала его человечность. «Чем ближе к смерти, тем ближе к сути» – строчка из песни его любимого исполнителя, которую он вознёс на пьедестал, и ничто не могло её свергнуть.
   Мысли о смерти не давали покоя, но он надеялся, что станет лучше, что он сможет чего-то добиться, но с каждым днём вера становилось всё менее и менее заметной. Невзрачной до того, что бытие оголилось и затягивало его в ****у, которая щекотала до истерического хохота своими волосиками в виде искусственных чувств. Парик не станет настоящими волосами, даже если приклеить его на перманентный клей.
   Он считал истиной и неоспоримым фактом то, что творить можно лишь в одиночестве, это стало априори после прочтения Буковски, Лондона, Диккенса, Кафки, Лавкрафта, Достоевского, Булгакова. Все они были больны душой и тем самым описывали свой диагноз, и чем больше болит душа, чем она ближе к смерти, тем талант сильнее раскрывается. Он перечитывал свои труды и понимал, что он слишком жив, чтобы творить, но слишком мёртв, чтобы жить. Он шатун, который не вовремя вышел из спячки и теперь вынужден терпеть леденящий холод человеческих тел, чувств и эмоций. Переживания стали важнее жизни. Полюбить себя стало слишком легко, других же ещё легче, но это не помогало. Ему требовалось полюбить жизнь, которую он так ненавидит. От любви до ненависти один шаг, только вот уже не жаль, что пути назад нет.
   Откупорив квинту вина, что подарили ему родственники на Новый год, он отпил буквально один бокал и не выдержал горечи, хотя раньше мог пить 60 дней без передышки. Вылил всё без остатка и продолжил писать стихи, зная, что это лишь бегство от настоящего труда, который ему предстоит осилить, иначе всё это бессмысленно. Он знал, что в этом мире бессмысленно всё, мы сами придаём смысл тому или иному. Большинство людей даже не задумываются об этом и живут счастливо. Для них счастье в неведении, для других в серотонине, а для него – не позволить страдать другим так, как страдал он.
   В памяти всплыла встреча с той женщиной, которую он хотел любить, он постоянно её трогал, но не лапал, прикасался, но не проникал, хотел, но не целовал. Он никогда в жизни не имел ничего красивого, даже близко не приближался к красоте, а тут вот она, рядом и желание было неутолимым. Он не знал, куда деваться, был слаб перед ней и эта слабость всегда выходит боком. Она не уважала его, даже не пыталась. Лишь периодически отвлекалась на него, общаясь по телефону, даже не посредством звонка, а переписываясь. Люди увязли в интернете, который срёт им в голову. Они живут легко лишь оттого, что являются обывателями, которые смирились в алкоголе и наркотиках, никотине и порнографии, напрочь забыв, кто они. Тоска одолевала ежеминутно, слёзы наворачивались без остановки, он больше не мог терпеть обиду на тех, кто даже не причастен к этому переломному моменту, который только предстоит ему ощутить. Всё казалось просто испытанием, и тогда он не выдержал:
   — Боже, прости меня, пожалуйста, я знаю, что я болен и грешен, знаю, что сотворил много ужасных вещей, но готов искупить грех, я уже давно его искупаю, позволь мне уйти из этого мира по твоей воли, а не собственной!
   Но это не помогало, боль не утихала, а только нарастала. Гул в ушах от давления становился слишком громким, словно белый шум по радио, где каждая волна хуже предыдущей.
   — Прости меня за всё, но эти люди, они даже не понимают меня, они ничего не понимают, они считают, что делают добро, но лишь им прикрываются, помоги мне!
   Он вспомнил, как просил последний раз Бога о помощи. Ему было тогда 4 года или даже 5 лет, но это не влияет на суть. Тогда его мучили запоры неделю или даже больше, ничто не могло помочь стерпеть ту физическую боль и он молил Бога помочь просраться, но Бог словно не слышал его, считая эту просьбу настолько мелочной, что он сам должен был это вытерпеть. Бог даёт ровно столько испытаний, сколько человек может выдержать. И он выдержал это, раз дожил до очередного переломного момента, когда боль стала уже метафизической, душевной, духовной.
   — Спасибо тебе, Боже, что дал мне эти испытания. Твои уроки не пройдут напрасно, я выдержу это только ради тебя и людей, которых всё же научу быть людьми, а не казаться ими.
   Боль прошла в этот же момент, он даже не мог поверить себе, что это сработало. Он встал с кресла, на котором сидел в позе эмбриона, и пошёл высморкаться. Спокойствие настигло так же неожиданно, как и может пропасть, он знал это и ценил каждую минуту, каждый миг этого умиротворения и благодарил за это Бога. Он не мог поверить самому себе, но вера в Бога вернулась спустя столько лет его прощением, но надолго ли его хватит, ведь он настолько жалкий и беспомощный, как и остальные людишки, которые не достойны жить на этой бренной земле.
   В благодарность за отпущение страдания он сел и написал это.