Элла

   Это трио сложилось ещё до моего появления в ведомственной больнице Главмоспромстроя, так что, поступив в гастроэнтерологическое отделение, я могла наблюдать это явление во всей его красе. Больница славилась хорошим лечением, чистотой, дисциплинированным медперсоналом и не менее ответственными пациентами – главврач оного учреждения держал и тех и других в ежовых рукавицах. Больные при поступлении подписывали документ, что за нарушение больничного режима будут немедленно выписаны с соответствующей отметкой в листке нетрудоспособности, что в принципе всем было понятно,  но неожиданным сюрпризом для курильщиков был полный отказ от своей пагубной привычки, любая попытка курнуть где-нибудь втихаря каралась немедленным изгнанием из этого лечебного рая и соответствующими проблемами на работе. Была зима и на улицу погулять тоже никого не пускали. 
        Когда я узрела эту троицу, разгуливавшую по коридору отделения, моему удивлению не было предела. Конец января 1990 года, советская власть уже дышала на ладан, но порядки и нормы поведения оставались пока прежними и так вести себя было явным моветоном и вызовом общественному мнению. В принципе ничего плохого и недозволенного они не делали, но смотрелись как-то не совсем прилично и уж точно не по-советски. Двое молодых парней ростом под два метра и девушка – тоже стройная и высокая. Ребята черноволосые, девица блондинка с длинными, до пояса, волосами. Она посередине, они, соответственно, по бокам. Блондинка лежала в одной палате со мной и звали её Элла, парней – Олег и Роман, но это я уже узнала позднее. Весь прикол был в том, что эта троица практически не расставалась, только на сон и процедуры, да и то не всегда, я имею ввиду процедуры, а не сон, разумеется. Когда Элле делали гастроскопию, а в те времена её делали довольно жестоко, мужская часть трио терпеливо ждала мученицу на кушетке рядом с кабинетом. В столовой они сидели и ели втроём за столом, когда смотрели вечером телевизор брали три стула и в том же порядке: Элла по середине, а они по бокам. Смотрели кино, играли в шахматы или беседовали о чем-то несомненно интересном,  смеялись. Между ними царило полное согласие, нам не совсем понятное, между парнями никакого соперничества не наблюдалось.Да и она никого из них не выделяла. Все это происходило на пионерском расстоянии и даже за руки никто не держался, но согласитесь, для лечебного заведения, из которого выписывают мужиков за курение, это было уж как-то слишком экстравагантно.      
     В нашей палате на шесть человек Эллу особенно не жаловали. Оно и понятно, мне и еще двум девицам было по двадцать с небольшим, так что два красивых парня для неё одной было явным перебором. Я одной ногой была практически замужем, то есть у меня был жених и мы с ним подали заявление в ЗАГС, может именно поэтому мое отношение к ней было не в пример лояльней, чем у других. К тому же меня всегда интересовали люди, ведущие себя не стандартно сообразно ситуации. Потом я увидела у нее сборник стихов моих любимых поэтов: Пастернак, Евтушенко, Цветаева и иже с ними – стал вырисовываться общий круг интересов. Остальные: две молоденькие девушки и две «тетки», как я тогда, глупая, считала, тридцати пяти и сорока лет, были скучны и пресны. Я сосредоточилась на изучении Эллы. Сделать это было непросто – трудно даже себе представить более самодостаточное и независимое создание, чем она. На все попытки окружающих разузнать о ней побольше она реагировала вежливо, но твердо, то есть если уж очень доставали спрашивала: «А Вам, зачем?»
«Теток» она называла исключительно на «вы», что их исключительно бесило. Внешность у Эллы была привлекательная, хотя писаной красавицей тоже не назовешь – слишком блондинка: прямые, длинные, натурально светлые волосы, бесцветные брови и ресницы, бледное лицо и голубые глаза, вся такая прибалто-норвежско-датская, с явным недостатком меланина. Учитывая имя и фамилию – скорее польских кровей, фамилию точно не помню, заканчивалась на « – ская», очень худая и довольно высокая – где-то метр семьдесят – метр семьдесят два. Учитывая все выше перечисленное – бывают и лучше, но хуже – больше. На вопрос одной из «теток»: «Откуда ты приехала?, – а мы все откуда-то приехали, ответила — Вы и названия такого не слышали, – видать, обычная броня вежливости дала трещину. Что ж удивляться общей нелюбви окружающего её контингента, но она была такой, какой была, не отнять не прибавить.
Девчонки язвили, что нашей шведской семейке, надо же, мы уже знали что означает термин «шведская семья», нужна отдельная палата с тремя кроватями, расставленными друг от друга для соблюдения приличий, Элла сможет спать на средней. Естественно, хохмили мы в её отсутствие, что-то в ней сдерживало нашу насмешливость.
Её никто и никогда не навещал, хотя она мне обмолвилась, что ждет какую-то подругу, но та так и не появилась. Создавалось впечатление, что Олег и Роман её единственные родственники, как сказала одна из «теток», та, которой было сорок, убей меня, не помню ее имя, – молочные братья. Та еще поклонница английского юмора с нижегородским уклоном. В один из выходных, в часы посещения мы все разбрелись из палаты, радуясь встрече с родными и друзьями, короче теми, кто к кому пришел, а Элла осталась одна. «Верные оруженосцы» тоже были заняты: Олега навещала жена – да, он был женат – которая, к удивлению общественности, никак не реагировала на Эллу, может считала её подружкой Романа, а может... Да фиг знает, что она там считала и думала. Зато её подружка, постоянно  таскавшаяся с ней навещать смертельно больного гастритом, при виде нашей больничной нимфы делала стойку не хуже охотничьей собаки при виде дичи. Эх, житие мое, у хлопца были явные проблемы с геометрическими фигурами в виде треугольников. К Роману тоже пришли визитеры, правда мужского рода-племени.             
                Я зашла в палату и увидела ее, одиноко стоявшую у окна и смотревшую куда-то вдаль, хотя на что там было смотреть? Вид еще тот: забор окружающий больницу, за забором дорога, серой влажной лентой ускользающая вдаль, за ней поле, покрытое снегом, да лес — вот и вся красота. Плюс над всем этим небо свинцового цвета. Мы редко радуемся чужому счастью, зато часто эту радость изображаем, а вот страдания ближних нас трогают вполне искренне и мы на них чаще откликаемся. Так и я всей душой потянулась к одинокой и несчастной Элле – такой она мне вдруг показалось – и быстро к ней подошла, чтоб хоть как-то утешить.
Подойдя, я увидела, что она смотрит на угасающий за окном зимний день с таким выражением интереса и полной отрешенности от окружающего её мира, что у меня возникло ощущение фантастичности и полной нереальности открывшегося ей видения – я же узрела только забор и лес.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.

          Строчки из стихотворения Беллы Ахмадулиной как нельзя лучше передавали это ее состояние.
          Зашла одна из «теток», та, что в отделе кадров работала, и громко стукнула дверью. Элла вздрогнула и только теперь увидела меня, стоявшую рядом. После этого случая мой интерес к ней только возрос.      
Скандал, который так и витал в воздухе по поводу нетипичного поведения нашей троицы, все таки разразился, хотя не такой сильный и не с такими последствиями – то есть никого не выписали раньше времени. Завотделением давно косилась в их сторону, хотя ничего и не говорила. Пока обход да процедуры они особо не светились, они же и не курили в конце концов, а разговаривать втроем режимом не запрещалось. Во время обхода заведующая заявила Элле, что справку на легкий труд она не получит, хотя ей она и полагалась до наступления полной ремиссии – заболевание у нее было достаточно серьезное. Девушка, по мнению заведующей, умеющая так  очаровывать молодых людей, вполне способна устроить свою жизнь без работы на стройке и прочих житейских трудностей. Мы не могли понять, откуда эта ненависть, словно она мужа у нее увела, хотя сами считали, что она ведет себя неосмотрительно и зря дразнит гусей. Но такой личный, чисто женский, выпад от врача и руководителя покоробил всех. И почему досталось только Элле? Она выслушала все это молча. Не знаю, чего ожидала наша больничная мегера, но, думаю, она просчиталась с её реакцией, потому вылетела пулей из палаты после своего выступления, а девушка легла на кровать, отвернулась к стене и так до обеда и пролежала, не говоря ни слова. Я не пыталась к ней подойти, знала – она не примет моего сочувствия.
Первым из троих выписали Олега,  и их расставание действительно походило на родственное. Мы ожидали что оставшись вдвоем Роман и Элла образуют пару, но этого не произошло. Лишившись одной из своих частей этот человеческий пазл распался. Было какое-то объяснение  между ними, после которого они перестали общаться вплоть до самой выписки.
Я встретила Эллу в метро года через два после этих событий, она стояла в вагоне с той его стороны, где двери не открываются, и смотрела на мелькающие за окнами темные внутренности тоннеля тем же зачарованным взглядом, что и в больнице. На правой её руке, на безымянном пальце, было обручальное кольцо.