Старики

Весна в том году была ранняя и тёплая, деревья обильно цвели, наполняя морской воздух волшебным ароматом вишни, абрикоса и яблонь. После короткой крымской зимы, что, то ли была, то ли не была, то ли просто заглядывала на полуостров и грозила норд-остовским кулаком, заставляя жителей кутаться и одеваться потеплее. Поэтому зимние тёплые вещи сбрасывали быстро и рано, едва только солнце начинало припекать, набирая к лету силу полуденной жары.
Из окна кухни было видно кусочек моря между домами, а ещё местную библиотеку. Именно на скамеечку перед ней приходил, слегка шаркая, согбенный старик, осторожно садился, как бы опасаясь, что лавочка под ним рухнет и замирал, иногда что-то проговаривая полубеззубым ртом.
Моя юность испытывала невольное уважение к таким годам, в то время я и подумать не могла, что можно так долго жить, мне казалось, что жизнь заканчивается где-то за пятьдесят, а уж возраст восьмидесяти лет казался просто немыслимым, на фоне моих, восемнадцати.
Через какое-то время к библиотеке подходила бабка, именно так, для старухи она была ещё активной и бодрой, в беленьком платочке, бросающемся в глаза на фоне серых домов, асфальта и стволов деревьев, она сама была как эти цветущие деревья, уже старые, но молодые своей внутренней энергией жизни,  напоминающей о себе маленькими цветущими всплесками.
Старики обнимались, садились рядышком и, наверно говорили, вспоминая молодость и прошедшие годы или молчали.
Эта пара так заинтересовала меня, что я провела маленькое расследование, выясняя откуда они взялись в нашем городке и почему встречаются так, на скамейке.
Они оказались мужем и женой, прожившими свою жизнь далеко отсюда, родившими и воспитавшими пятерых детей, а под старость оставшимися совсем одни в своей далекой, забытой Богом, деревне. Приезжать туда было трудно, да и, казалось бы, не зачем уезжать от близкого морского берега, мерно дышащего йодом и солью, от палящего солнца, на котором можно погреться стареющим костям. Решение было принято быстро, две сестры, проживающие в одном посёлке решили привезти родителей к себе, чтобы одним махом решить все возникшие проблемы. Привезли и ... разделили, одна сестра взяла к себе отца, а другая мать, объясняя себе и другим, что таким образом ухаживать за стариками будет легче, а уж встречаться они смогут каждый день, хоть у одной, хоть у другой.
Ни одна, ни другая не учли одного, что у каждой из них была семья, живущая по своему укладу и распорядку, мужья и дети, которые вроде и не маленькие и любившие своих дедушку и бабушку, впрочем, больше росшие  без их участия в своей  маленькой жизни.
Два человека, прожившие свою основную осознанную жизнь рядом с друг другом, оказались в одночасье разделены, пусть небольшим, но все же расстоянием,  которое вскоре сказалось.
Мать приболела, то ли давление скакнуло, то ли  другое что, но к деду, одиноко сидящему на лавочке никто не пришёл. Да и сестры, видимо, внимания не обратили, ну сидит отец, дышит морским воздухом, так ведь оно полезно.
Через неделю на скамейку к библиотеке дед не вышел, а бабка, посидев, оглядываясь на лавке, медленно побрела домой, её не радовали ни распускающаяся молодая листва, ни ласково греющее солнце. Всё здесь было чужим, и пятиэтажные каменные дома, и природа, и особенно люди, незнакомые, городские, вечно спешащие и бегущие по своим делам. Беспокойная мысль: «что с дедом?» тревожила её до самого дома, и лишь дочь удивленно пожавшая плечами: «да всё хорошо» успокоила занервничавшую бабку.
А на следующий день пошёл дождь, хороший майский ливень, насыщающий землю влагой, пробуждающей жизнь.
Потом, где-то наверху, решили насытить землю водой, видимо, перед засушливой порой, и дождь, то морося мелкими надоедливыми каплями, то обильным водопадом зарядил на целую неделю.
Дед тосковал, ни внуки, ни забота внимательной дочери его не радовали. Он не мог ни обьяснить, ни понять причину своей тоски. На подсовываемую телефонную трубку с голосом бабки смотрел с жалостью и презрением как на недостойную подделку. Ему казалось, что кто-то записал его бабку как песню и даёт ему послушать.
Он вспоминал как хорошо они сидели рядом на завалинке возле дома, и лёгкий румянец покрывал впалые стариковские щёки. Он вспоминал её молодой, тоненькой девчонкой с тугой косой, и тоска по ушедшим годам медленно ела его изнутри. Казалось, что будь она рядом и все бы наладилось и вернулась бы жизнь на свою колею, но, шёл дождь, а бабка всё не шла.
Он умер ночью, и воспоминания, бередившие его душу в последние дни, остались мягкой детской улыбкой на стариковском лице. Кто-то счёл это  болезненной гримасой, ужасаясь той боли, что пережил старый человек.
И только она, помнившая его молодым и юным, видела эту улыбку с ямочкой на одной щеке, в которую влюбилась тогда навсегда и бесповоротно, связав свою жизнь с его, в один узел.
Она прожила ещё месяц, практически не выходя из дома. Ни ласковое утреннее солнце, ни заботливое внимание обеих дочерей  больше  не радовали её.
Длинными бессонными ночами она думала о том, что последние дни своей жизни они могли быть рядом, пусть без заботы и внимания дочерей, пусть одни, и пусть бы им было трудно, они бы пережили и это, главное, они были бы рядом...
Не разлучайте стариков, прошу вас, не разлучайте!