Илья Федорович Тверитинов о Первой мировой войне

       Военный хирург Илья Федорович Тверитинов (1896 – 1985) [1] представляет тамбовскую ветвь рязанской отрасли рода Тверитиновых. Он является двоюродным братом Федора Степановича Тверитинова, представленного в очерке «Судьба командира советской армии» [2].

       История появления рязанских Тверитиновых в Тамбовском крае восходит как минимум ко второй половине 17 века. Немногим позже, на рубеже 17–18 веков по разновременным грамотам Царя и Великого князя Петра Алексеевича многие из Тверитиновых в дополнение к своим рязанским владениям стали получать поместья в «Диком поле» Щацкого уезда [3]. Среди этих шацких имений Тверитиновых основными стали село Сергиевское «Мамыловы Кусты тож», переименованное к исходу 18 века в Куровщину [4], и «новопоселенная» деревня Змеевка, числившиеся по Залесскому стану Шацкого уезда. В 1708 году Шацк с прилегающей территорией был включён в состав Азовской губернии. В 1725 году Азовская губерния стала называться Воронежской. Соответственно и Шацк сменил свою губернскую принадлежность на Воронежскую. В 1779 году Шацк назначается уездным городом Тамбовского наместничества, а затем Тамбовской губернии. В 1923 году Шацкий уезд вошёл в состав уже Рязанской губернии [5], но вышеуказанные населенные пункты, в которых находились Тверитиновские имения, остались в составе губернии Тамбовской. Так появилась тамбовская отрасль рязанских Тверитиновых.

       Илья Федорович родился 17 и был крещен 20 июля (по старому стилю) 1896 года в селе Гусевке, расположенном между Куровщиной и Змеевкой.

       На Великую (Первую мировую) войну он был призван в августе 1915 года. Долгий и благородный путь военного хирурга для него начался с 3 ноября 1916 года, после успешного окончания курса наук для ротных фельдшеров [6]. Илью Федоровича сразу же направили на передовую линию фронта, где он отличился и был награжден Георгиевским крестом 4 степени.

       В 1930-х годах Илья Федорович окончил 1-й медицинский институт и в качестве военного хирурга принял участие в финской кампании 1939-1940 годов. Затем, в том же качестве он принял участие в Великой Отечественной войне на 1-м Украинском фронте с самого её начала до полного окончания. С войны вернулся в звании майора медицинской службы, с орденом Красной Звезды и медалями «За боевые заслуги» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» [7].
      В комсомоле и партии никогда не состоял.

     О Первой и Второй мировых войнах Илья Федорович оставил дневниковые записи с воспоминаниями, заслуживающими отдельного внимания. В частности, ему довелось побывать в Перемышле летом 1917 года и в ноябре 1944-го. Это извлекло из памяти картинки прошлого 27-летней давности.
Приведенный ниже отрывок из дневника Ильи Федоровича, не нуждается в комментариях.


       ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ ИЛЬИ ФЕДОРОВИЧА ТВЕРИТИНОВА О ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ


       "4/XI. 44. Перемышль.
       Перемышль расположен на склоне большой, но не крутой горы и в долине р. Сан, которая разделяет город на две неравные части, и до настоящей войны служила госграницей в этом пункте с 1934 г. Большая и главная часть города расположена на нашей стороне. Поэтому раньше Перемышль считался сов. городом. Город окружает цепь небольших гор, частично покрытых лесом и частично застроенных белыми зданиями с красными (видимо черепичными) крышами. Среди огромной котловины между гор протекает неширокая, но с быстрым течением р. Сан. Окружающая местность довольно живописна.

       Город чистый, опрятный. Улицы почти все узкие, часто кривые. Мостовые в центре выстланы мелкой брусчаткой. Тротуары – крупными каменными плитами с шипами. Архитектура домов и пр. зданий часто значительно отличается от архитектуры наших зданий и приближается к европейскому типу. Много домов покрыто оцинкованным железом или черепицей. На крышах домов много антенн и проходят телефонные и др. провода. В городе ни одного столба не видно. Масса домов имеет многочисленные следы осколков. Разрушено только несколько зданий. Город почти не пострадал. Имеется масса мелких и мельчайших магазинов, все частные. Почти никаких общественных организаций не видно. Публика одевается здесь вполне прилично. Форма одежды и в особенности головных уборов значительно отличается от нашей. Польское население города иногда держит себя по отношению к нам гордо и даже высокомерно. Нам с М. И. приходилось спрашивать, как найти нам нужную улицу или учреждение, и, несмотря на то, что люди не могут этого не знать – они б. ч. отвечают, что не знают, или вообще ничего не отвечают. Дети же наоборот, отвечают и показывают весьма охотно. Очевидно, их чистой души еще не коснулся микроб высокомерия, иногда надменности, которых так много бывает во многих поляках. М. И. говорит, что кино и театр в будние дни почти совершенно пусты. Костелы посещаются охотно.

       Наш СЭГ расположен в военном городке, где в свое время были расквартированы, очевидно, пехотные части австро-венгерской армии. Занимаем 5 корпусов. 2 корпуса особой структуры, а в 3-х корпусах раньше размещалось по одной роте. В них имеются четыре угловые большие комнаты, в стенах которых замурованы железные крючки для второго этажа нар. Рассчитаны они человек на 50 каждая и в них помещалось по взводу. В середине между ними есть 7 комнат для ротной канцелярии, для жилья унтер-офиц. состава, умывальная комната. Корпуса каменные, двухэтажные, покрытые черепицей. Я с анаэробным отд. занимали меньшую половину второго этажа (2 больш. комнаты и 2 маленькие).

       Прямо на восток, км в 2-3 от военного городка, а может быть и ближе, виднеется невысокая, почти непрерывная цепь гор. Думается мне, что на противоположном склоне именно этих гор я был летом 1917 г. ротным фельдшером в 3-й роте, 8-го Заамурского стрелкового полка, 3-ей Заамурской дивизии. Наши окопы проходили приблизительно по середине горы параллельно ей. По склону горы, покрытой тогда лесом, проходили немецкие окопы, находящиеся от наших метров в 50-100. На несколько десятков метров ниже русских передовых окопов была вторая линия окопов. А у основания горы параллельно ей шел ход сообщения. От непогоды и для отдыха и безопасности мы располагались в землянке с несколькими накатами бревен на передней и второй линии окопов, которые глубиною были выше роста человека. Между передовыми русскими и немецкими окопами были проволочные заграждения. Сразу позади нашего хода сообщения (у подножия горы) была широкая долина, покрытая зеленым ковром с множеством цветов, среди которых много было красного мака. На восток от долины параллельно ей тянулся широкий холм, покрытый массой цветов красного мака. За ним была такая же долина, а еще дальше на восток были такие же холмы и долины, покрытые лесом. Посередине долины, около которой проходили наши окопы, протекала маленькая речушка, которую во многих местах можно было легко перепрыгнуть. Из этой реки мы в ночное время брали воду для питья и разных хозяйственных надобностей. Стояли мы там не меньше 2-3 недель. Погода все время была солнечной, теплой. Природа прекрасная. Всюду зелень, масса цветов. Лишь наше расквартирование в окопах, да изредка повторяющаяся, главным образом по ночам, перестрелка, давали нам знать, что мы на войне и находимся в передовых окопах. Дней за десять до генерального Керенского наступления (18 / VI) в нашем полку, да и во всей нашей дивизии, может быть и по всему фронту происходили митинги на темы: наступать нам или не наступать, воевать или не воевать. Среди разнообразной солдатской массы редко когда на митинге увидишь какого-либо офицера, б. ч. младшего, да и то он обычно сидел в президиуме собрания. Помню, что митинги собирались почти каждый день. Одинакового мнения – продолжать войну или нет – не было. Не знаю, каким образом получалось, но нам было известно, что большинство солдат стояло за наступление, за продолжение войны. Говорили, что нежелающие наступать будут отправлены в тыл или домой. Кто говорил, что отказывающихся от наступления надо расстреливать. Не помню, что кто-либо из нашей роты был по этому случаю куда-либо отправлен. Относительно себя скажу, что я в душе был против наступления. Но в то же время я не хотел приехать домой, как дезертир, бросивший фронт и армию; считал это для себя позорным.

       6/XI. Рассказывали, что ранней весной чуть левее нашего расположения немцы произвели несколько взрывов под нашими окопами. Это немцы практиковали в тех местах, где окопы противников сходились близко. Из своих окопов немцы под землей прорывали ход под наши окопы, где они расширяли эти ходы до нужных размеров. Затем, под нашими окопами они закладывали большое количество взрывчатых веществ, которые в нужный момент они взрывали. Расположенные на них окопы летели вверх. Но большого ущерба они едва ли могли принести. Это скорее было похоже на стрельбу из пушек по воробьям. На это они затрачивали много труда и колоссальное количество взрывчатых веществ.

       Ясное, теплое, тихое утро 16 июня. На фронте гробовая тишина. Мы по-прежнему стояли в тех же окопах. Кажется, ничто в это утро не напоминало нам войны. Ровно в 8 ч. утра вправо от нас в нашем совсем близком тылу раздался одиночный артиллерийский выстрел, на который никто из нас не обратил никакого внимания. Минуты через две-три выстрел повторился. Через одну-две минуты в том же месте был слышен залп из 2-3 орудий. Слышали глухие разрывы этих выстрелов за немецкими окопами. Потом, вдруг, как по мановению волшебной палочки, поднялась ужасная, доселе мной неслыханная, канонада из многих сотен или тысяч наших орудий по фронту на несколько десятков километров. Выстрелы сзади нас и в стороны, главным образом, вправо, слились в какой-то сплошной волшебный, страшный рев. Над нами со свистом пролетали сотни снарядов и разрывались на передовых и дальних немецких окопах. Мы оставили свою передовую линию окопов и расположились на второй линии на открытом воздухе, т. к. блиндажей в этом месте не было. Передовая же линия окопов была подвержена опасности попадания в нее наших арт. снарядов ввиду близости ее от немецких окопов. Наконец вступили в действие наши тяжелые минометы, расположенные на несколько десятков метров правее нас. Мы видели огромные столбы пыли, земли, бревна блиндажей и взрослые деревья, поднимаемые высоко вверх взрывами наших мин. Эти взрывы были в 100-150 м от нас. От всей этой чудовищной канонады стоял такой шум, что рядом стоящие люди были вынуждены буквально кричать, чтобы расслышать друг друга. Вскоре до этого чистый, прозрачный воздух стал наполняться гарью и дымом пороховых газов. Солнце закрылось легкой туманной пеленой.

       Спустя некоторое время немцы стали отвечать редким арт. огнем. Разорвавшимся снарядом, метров10-15 правее нас убило в нашей роте несколько человек. Мы сидели молча и ожидали своей участи. Вдруг небольшим осколком недалеко разорвавшегося арт. снаряда ранило нашего командира роты прапорщика Матвеева. Я наложил ему повязку и повел его сам в полковой околоток, отстоящий от нас в 200-300 метрах левее по фронту и ближе к долине. Это было в середине дня. В околотке, вскоре как мы туда пришли, меня увидел ст. врач полка. Он, видимо, был доволен, что я туда пришел; приказал находиться мне пока в околотке, помогать фельдшерам в работе и не уходить обратно в роту без его разрешения. Меня это весьма устраивало, т. к. здесь было значительно безопаснее, чем в роте.

       Околоток размещался в 3-х просторных и благоустроенных землянках, соединенных дверьми. Одна из них служила перевязочной и была соответствующим образом оборудована, остальные были заняты под жилье и ожиданье для больных и раненых. Стены были бревенчатые, пол деревянный. Сверху было несколько накатов толстых бревен и порядочный слой земли. Эти землянки были в нескольких метрах от основания здесь довольно крутой горы. Это обстоятельство значительно защищало околоток от артиллерийского огня. Опасность представляли только гаубичные снаряды.

       Канонада, между тем, не прекращалась ни на одну секунду. В землянках слышался какой-то неопределенный шум. Иногда были слышны совсем близкие разрывы немецких артиллерийских снарядов, вызывающих сильные сотрясения наших подземных помещений. Во всё остальное время был слышен непрерывный звон посуды, и ощущалось дрожание стен, полов и мебели от адской пальбы. Вечером или ночью 16 / VI снарядом разворотило одну стену нашего помещения. Помню только огромное, зияющее вверху отверстие, да кучу мусора в этой землянке после взрыва. В момент взрыва меня в помещении не было, я куда-то уходил. Жертв, кажется, не было.

       Всю ночь и весь следующий день 17 / VI ужасная канонада не прекращалась ни на миг. Воздух был насыщен гарью и дымом; дальние предметы виделись как в тумане. Солнце имело красноватый оттенок. Ничего о судьбе своей роты, которая оставалась на том же месте, я не знал. Раненых в околотке, было, кажется, не много. Чувствовал я себя на новом месте неплохо.

       В 9 час. утра 18 / VI ст. врач полка сказал мне, что теперь, не теряя ни минуты, я должен идти в свою роту, т. к. в 10 час. начнется наступление и к этому времени я должен быть в роте.

       Надел через плечо свою фельдшерскую сумку, взял в руку шинель, прицепил на левую руку красный крест и сразу же пошел в свою роту по пути, который указал мне ст. врач. Рота переместилась перед наступлением метров на 200 вправо, и мне надо было идти туда по ходу сообщения у подножия горы вдоль долины. Меня поразил вид долины, которая два дня назад была зеленой и цветущей. Теперь же она от бесчисленного количества воронок стала совершенно черной, как хорошо перепаханное поле. Я взглянул налево, где были лес и немецкие окопы вдоль вершины горы. Вместо зеленого ветвистого леса я увидел сплошь и рядом расчлененные и разбитые стволы деревьев с небольшим количеством торчащих кверху сучьев – была довольно мрачная картина.

       Я пошел по ходу сообщения. Он наполовину оказался разрушенным, засыпанным землей. Почти на каждом шагу, если не в ходе сообщения, то около него встречались часто совершенно изуродованные трупы. Я шел дальше. Вдруг слева в стене хода я увидел нечто, что в первый момент я принял за тушу свинины. Когда я подошел вплотную и стал разглядывать эту «тушу», то она оказалась туловищем человека без одежды, головы и конечностей, прибитой к стене снарядом. Оказалось, что в ночь на 18 / VI немцы открыли ураганный огонь по этому ходу сообщения, по которому наши подтягивали резервы для наступления.

       Оставив этот страшный ход сообщения, я по другому ходу свернул влево и пошел вверх, где расположилась наша рота перед наступлением. Здесь трупов я не видел. Была сильная жара, безветрие. Я вспотел, и мне страшно хотелось пить. Такой жажды я еще не испытывал никогда в жизни.

       Вот я снова в роте. При виде меня наши очень обрадовались. Больше всех был рад мой приятель – молодой, рыженький и необыкновенно красивый, с чистой ангельской душой, наш прапорщик Зиновьев. Родом он, кажется, был из Смоленской губ.

       Я представился новому командиру роты, который мне также сказал, что в 10 часов мы будем наступать. Я остался около командира роты, где был и прапорщик Зиновьев. В окопах вправо и влево от командира цепью сидели с винтовками в руках солдаты, готовые в любую секунду по приказу комроты идти в атаку. Командир то и дело смотрел на ручные часы. Немцы не стреляли, про своих не помню. Мне указали место – блиндаж, где я должен работать, когда рота пойдет в атаку.

       Ровно в 10 ч. 18/VI по команде командира рота, как один человек, поднялась из своего окопа и с криком «Ура» пошла в атаку за своим командиром. В первые минуты немцы молчали. Затем они открыли огонь сначала небольшой, а затем интенсивный. Ко мне стали подходить и приводить первых раненых.

       Немцы начали наши окопы обстреливать химическими снарядами. В окопах довольно значительно ощущался хлор. Наконец, мы вынуждены были перейти в указанный блиндаж, где хлорного газа было еще больше и мы надели противогазы, в которых и работали. Раненых было мало. Мне помогало несколько санитаров. Остальные санитары пошли вместе с ротой, имея при себе санит. сумки со всем необходимым для перевязок и носилки.

       Мне стало тяжело дышать в противогазе. Я быстро выбежал наверх в окоп и снял противогаз. В воздухе было еще значительное количество хлорного газа, но дышать было легче. Вдруг вправо от себя я услышал отдаленное «Ура». Оказалось, что вправо от нас из окопов на середине широкой и довольно высокой горы в полукилометре от нас вышла длинная густая цепь наших солдат и непрерывно и беспорядочно крича «Ура» пошла в атаку. Это зрелище привлекло мое внимание, и я всецело отдался ему. Цепь беспрепятственно продвигалась вперед. Спустя несколько минут она достигла вершины горы, где, как и против нас проходила передовая линия немецких окопов, и скрылась за горой. Немцы, очевидно, молчали, т. к. ни один человек из этой цепи не упал и не отстал.

       Вновь пришедшие раненые сказали мне, что прапорщик Зиновьев убит. Пуля попала ему в сердце, и он упал, как подкошенный, не произнеся ни одного слова. Мне было его так жаль, что я не могу забыть его до настоящего времени. Затем они сказали, что в немецких ходах сообщения валялось много убитых немецких солдат. Застигнутые внезапной арт. подготовкой, они, вероятно, решили оставить передовые окопы и отойти в глубину своего расположения, но в дороге часть их была перебита.

       Наши достигли 3-ей немецкой линии окопов, не встречая решительного сопротивления. Нашим солдатам, очевидно, заранее было известно, что они должны дойти до 3-ей линии и что там они должны быть сменены другим полком. Около полудня, когда наши солдаты сидели в 3-ей линии немецких окопов, я поднялся на гору и впервые увидел Перемышль.

       Сопротивление немцев было слабое. Поэтому, очевидно, наши командиры требовали от своих солдат не оставаться в 3-ей линии, а идти дальше. Солдаты от дальнейшего наступления решительно отказывались, требуя смены, говорили, что они свое дело сделали, т. е. достигли 3-ей линии немецких окопов и что дальше должны наступать другие.

       Наши командиры настойчиво требовали, чтобы резервный полк немедленно сменил наш полк и продолжал наступление, которое при слабом сопротивлении врага сулило явный успех. Между тем в это время в этом полку проходил митинг. На этом митинге обсуждался только один вопрос, а именно: надо ли идти им на позицию и сменить наш полк? Мнение полка не было единодушным. Митинг затянулся до вечера. Никакого определенного решения принято не было. Полк оставался на старом месте, не желая сменять наш 8 Заамурск. полк.

       А немцы тем временем к нужному району подтягивали резервы. Вечером немцы пошли в наступление и заставили наш полк вернуться на свои исходные позиции. Так окончилось наше бесславное наступление, на которое было израсходовано огромное количество арт. снарядов, в которых во всю эту войну везде ощущался острый недостаток. Говорят, что в период артилл. подготовки и в день наступления в тылу нашего полка находился Керенский А. Ф., наблюдавший за подготовкой и наступлением.

       Это преступное наступление, которое не было обеспечено никакими резервами при почти полной деморализации войск, стоило нам огромных, совсем ненужных жертв и огромных материальных затрат. По всей вероятности оно явилось также одной из причин нашего катастрофического отступления. От нашей роты после наступления осталось только восемь человек, в том числе и я.

       Наше отступление началось, кажется, 22/VI в ночь. Отступали быстро, но не бежали. Отходили днем и ночью. Не помню почему, но в первые же дни отступления я со своим санитаром отстал от полка. Возможно по вызову был у ст. врача полка или получал там медикаменты и перев. материал. Одну ночь пришлось ночевать в брошенной казарме, расположенной в подвальном помещении или огромной землянке. Мы были там поражены большим количеством брошенных полных вещевых мешков и пр. имущества…

       Совсем случайно в бесчисленном и беспорядочном потоке людей мы наткнулись на свою роту. Мы были рады как дети. На сердце стало спокойно, даже радостно…

       Однажды ночью во время небольшого дождя мы проходили через один небольшой город. Пожары в то время были обычным зрелищем. И вот в этом городе мы проходили около большого пожара, который освещал нам грязную мостовую. Мы слышали душераздирающие крики женщин. В море пламени гибли их имущество, жилище и, может быть, близкие. Мы равнодушно смотрели на пламя, обезумевших от ужаса женщин и шли дальше и дальше…

       Теплый июльский день, только что кончился дождь. На небе снова засияло жаркое солнце. Было 3-4 часа пополудни 7 июля. Несколько полков расположилось в одной большой деревне. Много солдат и местных жителей толпилось на большой площади на краю деревни около широкого поля. Вдруг раздались крики: «Немецкая кавалерия!». Жители и многие солдаты бросились по домам. Я почему-то остался на площади и ясно видел недалеко от деревни солдатскую цепь кавалерии. Явившиеся откуда-то офицеры скомандовали, чтобы солдаты (они все были с винтовками) ложились в цепь для отражения немецкой кавалерии. Но еще до открытия огня выяснилось, что это были казаки…

       Вечер был сырой, прохладный. Я со своими санитарами ночевал на сеновале. Разбудили нас рано. Было ясное, еще прохладное утро 8 июля. Нас торопили. На завтрак нам дали консервы с хлебом. Не успели все позавтракать, как полк начал строится. Мы думали, что полк, как и за все время отступления, пойдет прямо на восток, т. е. будет продолжать отход. Но неожиданно колонна (головная) повернула на север. Мы последовали за ней. Шли вдоль предполагаемого фронта. Скоро нам стало известно, что мы должны занять оборону и сдерживать немцев. Я пожалел, что плотно позавтракал, т. к. боялся ранения в живот.

       Пройдя километра 1,5-2 от деревни, мы остановились. С нами был командир полка – пожилой брюнет с большими усами и немецкой фамилией. Полк рассыпался в одну цепь, которая, не торопясь, пошла на запад. Все предчувствовали что-то неладное. Некоторые говорили, что наш командир полка продал немцам весь наш полк. Прошли полкилометра или немного больше. Цепь остановилась и присела закурить и отдохнуть в попавшихся окопах.

       Минут через десять цепь встала и пошла дальше. Было ясное, теплое и уже позднее утро. На небе кое-где плыли редкие, белые облачка. День обещал быть хорошим. Но мы не радовались прекрасной летней погоде. Нам непонятно и подозрительно было идти цепью днем в сторону немцев. Кругом тишина. Не слышно ни выстрелов, ни др. звуков. Ничто не указывало на близкую нам опасность. Местность ровная, степная. Шли молча, озираясь кругом и как бы спрашивая: куда и зачем мы идем?

       После отдыха прошли около километра. Внезапно среди полной тишины по нашей цепи ударили десятки пулеметов и много винтовок.

       Первые же внезапные выстрелы многих убили и многих ранили. Цепь немедленно залегла. Я тоже лег в попавшуюся глубокую борозду. Слышен был хорошо знакомый свист пуль, пролетавших надо мной и около меня. Видно было, как падали подкошенные пулями стебли кукурузы и картофеля. С треском рвались разрывные пули. Наши открыли ответный ружейно-пулеметный огонь.

       Стоны и крики раненых о помощи стали доходить до меня. С большим крестом-повязкой на левой руке, в накинутой на плечи длинной шинели и с фельдшерской сумкой в руках я бегал по цепи и оказывал первую помощь раненым. Да я и не мог лежать в укрытии, когда звали раненые. Ружейно-пулеметная стрельба не уменьшалась. Сзади нашей цепи на расстоянии нескольких десятков метров от нас немцы сделали густую завесу из артиллерийского огня, чтобы отрезать нам путь к отходу. Иногда снаряды рвались совсем близко от нас, обдавая нас землей и пороховыми газами. Кругом стоял смертельный, кромешный ад. Об отступлении из-за артилл. огня не могло быть и речи.

       Наши ряды быстро редели. Раненых было много. Я то и дело натыкался на трупы убитых нашей роты. Справа от нас, в соседней роте недружно прокричали «Ура». Говорили, что часть этой роты ворвалась в немецкие окопы и захватила несколько пулеметов и пленных. Наша рота с начала огня лежала на одном месте. Почти одного меня можно было видеть бегающим по цепи во весь рост. Большой красный крест на лев. руке явно спас меня от гибели. Немцы по мне не стреляли; они были совсем близко от нашей цепи. После боя на моей шинели, главным образом внизу, оказалось несколько пробоин.

       Около 3-5 часов дня левее нас отчетливо была видна перебежка группами и в одиночку немецких солдат в синих костюмах. Солдаты внезапно вскакивали, бежали в нашу сторону и также внезапно падали. По нашей цепи стали кричать, чтобы мы ползком отходили назад. Немецкий огонь стихал. Наши не стреляли. Когда мы отступили метров на 200, то немцы почти перестали стрелять. Оставшиеся в живых стали подниматься и идти во весь рост. Я встретил тяжело раненого в живот солдата нашей роты по фамилии Майданин, положил его себе на спину, взял за руки и пошел вместе с остатками своей роты. Редкая цепь нашего полка беспорядочно отходила назад. Шли и раненые, кто мог, многих несли. В поле опять воцарилась тишина. Появились две-три подводы с военным имуществом. На одну из них я положил своего раненого и вместе с жалкими остатками своей роты пошел дальше.

       В роте осталось одиннадцать человек. Слух, пронесшийся по цепи еще до боя, что наш командир полка (немец) продал наш полк немцам, был очень похож на правду…

       Осенью этого года, когда наш полк вновь пополненный стоял в одной из прифронтовых деревень на отдыхе, мне в числе других вручили Георгиевский крест IV степени за бой 8 июля 1917 г.

       5/XII 44. Перемышль, Вторн.
       Погода стоит удивительно теплая. У нас на своей родине давно уже зима. А здесь за время осени и декабрь было несколько легких морозов. Чуть не каждый день идет дождь. Кругом грязь. Создается впечатление, что земля здесь никогда не просыхает. Свободно можно ходить в демисезонном пальто, что и делают местные жители. Однажды на сутки выпадал здесь небольшой снег. Иногда ночью по несколько часов бывает ясная погода, но и тогда заморозки если и бывают, то небольшие.

       Часто смотрю на восток на те годы, за которыми слишком 27 лет назад я был на передовой в 1-ю мировую войну. Очень хочется побывать там, ведь это место отстоит отсюда не больше 2-3 км. Но пойти туда нельзя, т. к. оттуда можно и не вернуться. Кругом города немцы при нас уже несколько раз сбрасывали десанты. Кроме того, здесь немало бандеровцев и др. польских элементов, которые иногда нападают на кр-цев. Идти ночью и по городу не безопасно. Иногда стреляют. Дни 7 и 8 / XI здесь были для нас тревожными. Отмечалось движение бандеровцев к городу и ожидалось их нападение. Гарнизоном были приняты меры…"

1. В ряде документов (кроме метрики) фамилия записана через «е» - «Тверетинов».

2. < http://proza.ru/2017/01/21/2275 >.

3. РГАДА. Ф. 1209. Оп. ДСЛ/Шацк. Кн. 5/12123. Д. 2. Л.11об.; Д. 3. Л. 17об., Кн. 37/12152. Д. 5.; Кн. 1/12181. Д. 108. Л.11об.; Кн. 10. Д. 8. Л. 15–16; Кн. 5/12123. Д. 2. Л.11об.; Кн. 8/12187. Д. 108. Л. 265–266об.; Д. 23. Л. 86–87об.; Д. 24. Л. 88–89; Д. 108. Л. 265–266об.; Оп. ДМЛ/Шацк. Кн. 3/12205. Д. 51. Л. 133–136об.; Кн. 20/12222. Д. 54. Л. 148–149об.; Оп. ДМЛ/Рязань. Кн. 13760/116. Д. 27;
РГАДА. Ф. 350. Оп. 2. Кн. 4114. Л. 1002; Кн. 4115. Л. 321–322, 340об.–343, 343об.–346, 351об.; 358об.–369об., 487об.–488, 691–691об.; Кн. 4119. Л. 359, 368об.–369об., 371об., 375–375об., 505об.–507; Кн. 4121. Л. 6-7об.; Кн. 4126. Л. 706; Кн. 4130. Л. 309–312об., 354а, 370а, 370в, 397–408об.; Кн. 4131. Л. 4, 13-14об.

4. Н. В. Муравьев. Избранные краеведческие труды. Из истории возникновения населенных пунктов Тамбовской области. Том первый. – Тамбов, 2006.

5. По мнению краеведов это было связано с борьбой против «антоновщины».

6. Приказ по войскам Московского военного округа за № 197 1915 г., при 58 Сводном Эвакуационном госпитале. - Подлинное Свидетельство от 3 ноября 1916 г. за № 11883. - Личный архив.

7. Перечень наград (карточка) >; Приказ войскам № 1-го Украинского фронта № 072/Н от 18. 05. 45; ЦАМО. Ф. 33. Оп. 690306. Ед. хр. 1921; < http://podvignaroda.mil.ru/?#id=43884826&tab=navDetailManAward > - Сайт «Подвиг народа»

___________________

Публикация с иллюстрациями расположена на Рязанском сайте: < https://62info.ru/history/node/15401 >