Руфь

Они вошли в городские ворота старого города. Молча.  Две женщины. Молодая и пожилая. Одни глаза на двоих. Один взгляд. Взгляд как колодец: непроницаемый, ровный, не то чтобы уверенный или отрешенный, но прямой, без этих бегающих глаз, без хитрости скошенного взгляда, без кукольности второго дна с закрытыми для посторонних дверями. Нет. Просто прямой взгляд на жизнь. Все как есть. Полное принятие всего, что было и есть. Спокойствие, мир. Так движутся два корабля по широкой реке, спокойно и с достоинством.

Они шли по старым кривым улочкам, словно бы у них была известная цель. И подойдя к дому, ничем не отличающемуся от остальных, такому же, как и все дома на этой улице, пожилая достала из складок одежды старый ключ, отомкнула замок, отворила дверь, и они вошли в старое помещение, не очень большое, но все-таки просторное. Пожилая посмотрела на окна, молодая тут же стала их освобождать от слабо заколоченных досчатых ставень, и вот уже дневной свет осветил скромную комнату. Они разложили вещи, не став их даже распаковывать. Пожилая взяла кувшин и скоро вернулась с водой. Немного налила в таз, молодая нашла метелку, небольшую тряпку, вытерла пыль, влажной метлой подмела пол. И все молча.

— Доченька! — выдохнула пожилая, — ну вот мы и добрались. Вот мы и дома.
На глазах ее были слезы.

Они обнялись и некоторое время вот так молча, обнявшись, и стояли.
Затем они продолжили обустройство, устроили себе спальные места,  старый стол и стулья прекрасного темного дерева они передвинули ближе к окну.
И немного поели, из тех запасов, что были с собой. Пили же воду, оставшуюся в кувшине.

Не очень-то достаточная еда, но женщины были так усталы, что им довольно было просто лечь в постели, чтобы тут же заснуть крепким сном.

Утро разбудило их яркими лучами солнца, гомоном улицы.
Утро в Вифлееме.

Но еды не было, почти. И пожилая, Ноеминь, предложила молодой, Руфи, отправиться за город, в поля, и если повезет, то собрать немного колосьев пшеницы, время было уже сбора урожая пшеницы.

И, не заставляя Ноеминь повторять дважды, Руфь легко выскользнула из дома, запомнив его хорошо, и дом, и улочку,  и отправилась к городским воротам, там недалеко от них у дороги, она уже видела пшеничные поля вчера, когда они подходили к Вифлеему.

Накинув темное покрывало на голову, почти скрыв лицо, она зашагала легко  к полям пшеницы.

Весь день она прилежно собирала колосок к колоску, лишь время от времени позволяя себя остановиться, выпрямиться, и посмотреть на прекрасное небо, лазурное, мягкое, нежное, с сильными лучами солнца, радость какая! Какое небо! И какое поле! Свежее, золотистое, какие люди — сильные, особые, все было удивительным. Само молчание, или стрёкот кузнечиков, или внезапное протлевшая птичка… все было таким освежающим душе, несущим покой, умиротворяющим, даже не смотря на усталость и довольно скудные запасы колосьев…

И так она шла, то нагибаясь за колосьями, то отдыхая, любуясь на небо и поля, а вдалеке где-то виднелись виноградники…Чудесно.

В какой-то момент, увлекшись своими мыслями, она чуть не упала, столкнувшись с кем-то. Конечно, это был человек, и он с удивлением воззрился на нее.
— Ты собираешь колосья? — спросил он ее, хотя это и так было очевидно при взгляде на ее довольно уже большой букет пшеницы.

— Да, — вежливо ответила она.
— Для себя?
— Да. Но в общем-то больше для своей свекрови.
— Вот как. — Сказал незнакомец, вглядываясь в глаза женщины, словно пытаясь разгадать загадку.
— И кто же твоя свекровь?
— Ноеминь. Вдова Елимелеха
— А ты?
— Руфь.

И что ему надо? Уже запретил бы. Или пошел бы дальше.
— Ноеминь.
— И вы приехали вчера?
— Да.

— Продолжай собирать колосья сколько надо, — сказал незнакомец, — и можешь завтра приходить сюда тоже. Тебя не обидят.

— Благодарю, — сказала Руфь и поклонилась незнакомцу.

День все равно уже клонился к вечеру, она не стала больше собирать колосья, вернулась в дом, и растерев в ступе зерна, приготовила еду, суп или каша...
Ноеминь уже позаботилась и о воде, и о топливе для печи, немного дров, немного хвороста. Замечательно.

Наутро Руфь опять отправилась на то же поле, ее утешало, что ей пообещали спокойный сбор колосков.

Но мужчины жнецы уже были далеко, а копны собирали девушки служанки. Увидев Руфь, они подошли к ней и вполне доброжелательно сказали, что их хозяин распорядился не препятствовать Руфи собирать колоски, и более того, они к концу работы даже и поделятся еще, так что Руфь и ее свекровь сегодня не умрут от голода, будут сыты.
Она удивилась. Незнакомый человек. И отчего такая теплая забота к пришелицам?

Домой она неслась как на крыльях, у нее был целый сноп прекрасной пшеницы!
А Ноеминь уже ждала ее, и на столе была плошка   с прекрасным оливковым маслом. Немного молока в небольшом кувшинчике.

Увидев счастливую Руфь с огромной охапкой колосьев, Ноеминь заплакала.

— Доченька, — сказала она, — Доченька! Жив Господь!

И пока Руфь складывала свою колоски, переодевалась, хлопотала с приготовлением еды, Ноеминь смотрела не отрываясь на нее, словно завороженная.
Ведь это ее, Руфь, обнимал ее сын, тогда еще живой.  Это ее он любил, как и она всегда любила его, как и Руфь, ставшую для нее частью ее жизнью сына. Частью Ноеминь.

Это необъяснимо. Но разве она не отговаривала Руфь оставить ее, пойти жить свою жизнь, и там ведь и дом был, и все, что нужно для жизни. Просто она, Ноеминь, не могла больше оставаться там после всего, ну не могла. Вдовы.
И, Руфь, отвергнув и собственность, и возможную новую жизнь, с упорством и непреклонностью настояла на том, чтобы быть и жить вместе, до самого конца, в другой стране, так в другой, на родине Ноеминь, так на родине, в Вифлееме, так в Вифлееме.

А Руфь летала как ласточка по дому, словно и не проработала весь день под солнцем, да работа ли это? Собирать колоски.

На другой день ближе к полдню ее опять застал в поле тот незнакомец.
Он спросил, как они? Сказал, что она может пользоваться водой вон там, дальше, поилка для скота и емкость с водой для работников. И — «меня зовут Вооз».

Вооз. Воз. Воз-нести. Воз-ставить. Воз-становить.
Подумала она рассеяно.

Но его уже не было, а на душе осталась теплота. Удивительно. Вооз.

Ноеминь встретила Руфь уже спокойнее, как-то расслабилась. Это было хорошо.
За ужином она попросила рассказать. Что же все-таки происходит. Кто помогает Руфи? Ведь и сама Руфь стала выглядеть и спокойнее и расслабленнее  что ли. Ушло это напряжение и обреченность. И их глаза смотрели иначе. Мирно и тепло.

Кто помогает? Некий человек. Вооз. Хозяин поля. Его помощницы. Да все.
— Вооз?

И Ноеминь задумалась.

...Колоски...вымолотить, растолочь, приготовить...Все это было не просто после дня утомительной в общем-то работы. С другой стороны, меньше мыслей о прошлом. Да и в какой-то момент оно само отодвинулась куда-то вдаль, растворилось, и осталось только это прекрасное небо, сияние света, золото колосьев. Тепло людей и жизни, кажущейся вечностью.

Как ни крепко спала Руфь, но слышала сквозь сон вздохи и слабый шёпот Ноемини, словно та что-то решала важное, сомневалась, бродила по комнате, ложилась снова, снова вздыхала, и так до утра.

Утром Ноеминь сказала, что сегодня не нужно на поле. 

А днем она сказала, что к вечеру пусть Руфь оденет красивую одежду, украсится, и пойдет в место, где будет отдыхать Вооз, а когда он  отужинает и ляжет  спать, то пусть Руфь возляжет у его ног, когда тот уснет.
Когда стемнеет.

Очень странно. Очень странная просьба.
Но Руфь не привыкла прекословить свекрови, той, кто стала ей матерью.

Она пошла, как стемнело, в своей лучшей одежде, освеженная: Ноеминь сама поливала ей из большого кувшина во внутреннем дворике. Сама причесывала ее. Очень странно.

Руфь пошла на то поле, в небольшое летнее строение, что она уже видела прежде, тихо вошла в помещение.

Возле стола, на небольшом возвышении была постель, и там кто-то спал. И Руфь поняла, что это Вооз, хотя могла и ошибиться.

Она простояла там некоторое довольно долгое время, но сон начал ее одолевать. И она, как ей и наказала Ноеминь, легла в ноги Воозу, слегка укрылась одеялом и заснула. Но этот сон был недолгим.
Вооз проснулся.
Очень удивился, настоял, чтобы Руфь легла с ним рядом, и они заснули.
 
А когда появились первые лучи солнца, Вооз попросил ее вернуться в ее дом, чтобы никто не видел ее в такой нарядной одежде, выходящей из его дома.  И сказал, что вообще-то он родственник Ноемини. И он попробует сделать так, чтобы ее отдали ему. Но надо немного подождать.

Руфь вернулась в свой дом. Ноеминь не спала.
Все как есть рассказала Руфь ей, не очень понимая, что происходит.

— Подождем немного, сказала Ноеминь, — в поле ходить больше надо.

И поставила на стол молоко и хлеб.

В этот же день Вооз пришел к своему родственнику с предложением продать ему землю его родственницы, Ноеминь. Тот с радостью согласился. И как водится, на эту сделку они пришли к главным города, и Вооз снова повторил свое предложение, которое и было принято.

— Но, — сказал Вооз, по нашим законам, чтобы восстановить род Ноемини, тебе следует взять и Руфь, ее невестку.

К чему покупатель был совсем не готов.

И сделка была отклонена им категорически:
 
— Спасибо, но нет. Обойдусь и без земли, и без восстановления рода с этой женщиной.

И тогда Вооз сказал, что готов сам приобрести эту землю и взять женщину с ее свекровью в свой дом.

Возражений не было. Хотя, удивились немало.

И уже наутро другого дня, в скромный домик постучался Вооз, сказал, что приобретает у них их землю, о которой они и не знали, и просит Руфь стать его женой, а Ноеминь также просит жить вместе с ними.

Удивлённая Руфь.  Ноеминь, лишь кивнувшая  в ответ…
И вот уже маленькое семейство в доме немаленького Вооза.
Скромный свадебный обряд.
Тихая и молчаливая жизнь в новом доме.
И виноград, виноград на серебряных подносах…
Виноград.
Который видела Руфь тогда при их приезде только издалека.
И теплота в груди и в сердце.

Но однажды, когда Руфь совсем освоилась, и  почувствовала себя трехлетней девочкой среди любящей семьи, и одела то, что подарил ей еще к свадьбе Вооз, какие-то наряды прекрасных узорных тканей, и расшалилась, и  подняла руки к небу в немой благодарности, и обернувшись, увидела как стоит ее муж и смотрит.
И все небо было в глазах его.

И он подошел к ней, усадил, обнял и сказал:

— Я никогда не видел такой красоты. Как ты хороша! Как прекрасна!

А Руфь смотрела во все глаза, она и не знала, и не думала никогда о себе так.
Руфь. Моавитянка.

А потом у них родился сын.
Овид.

И Ноеминь нянчила малыша, как своего сына.
А может быть порой, ей казалось, что и пришел в жизнь ее сын? Кто знает?
И о чем говорить?

Разве что о счастье?
Которое прибывало к ним волна за волной.
Каждый день.
Шаг за шагом.