de omnibus dubitandum 118. 607

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.607. НЕУДЕРЖИМЫЙ ПОРЫВ…

    Первыми Декретами, принятыми съездом Советов сразу после переворота, были заложены основы для разрушения России как государства…

    Сами по себе сформулированные в Декрете о мире предложения «начать немедленно переговоры о справедливом, демократическом мире, «без аннексий… и контрибуций» никакого практического значения не имели и не могли иметь, потому что Декрет не оговаривал, кто и с кем должен договариваться.

    Не определено было и то, как должны осуществляться переговоры. Предлагалось только вести переговоры открыто, ликвидировав все тайные соглашения и договоры.

    Более того… После обращения ко «всем воюющим народам и их правительствам» Ленин вычеркнул из Декрета все упоминания о правительствах воюющих стран, и все предложения Декрета адресовались нациям, воюющим народам и полномочным собраниям народных представителей, которыми, как это доказали сами большевики, могли стать любые авантюристы…

    И предложения эти говорили не столько о мире, сколько об устройстве мировой революции: «рабочие названных стран, поймут лежащие на них теперь задачи… помогут нам успешно довести до конца дело мира и вместе с тем дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс от всякого рабства и всякой эксплуатации» {Ленин В.И. Изд. 5-е. Т. 35. С. 16}.

    Разрушительная для России, как государства, сила этого Декрета была значительно усилена цинизмом редактуры Владимира Ильича Ленина. Несколько точных купюр, незначительные поправки и — документы, задуманные как популистские декларации, обрели беспощадную силу грозного оружия. В ленинской редакции Декрет о мире превратился в декрет о гражданской мировой войне…

    На мой взгляд, я не преувеличиваю роль соглашений, заключенных большевиками с американскими банкирами и немецким генштабом. Интересы обеих сторон в конце 1917 года и так совпадали по многим пунктам…

    В первую очередь по вопросу о судьбе русской армии.

    Германия стремилась уничтожить Восточный фронт, а большевики — демобилизовать еще не до конца разложившуюся действующую русскую армию, настроенную к ним не менее враждебно, чем к немцам.

    Исходя из своих собственных интересов, самоназначенное правительство потребовало от главкома генерала Н.Н. Духонина «сделать формальное предложение перемирия всем воюющим странам».

    Однако, по представлениям Николая Николаевича, подобные предложения могли исходить не от неведомо кем назначенных полномочных собраний народных представителей, а только от правительства, облеченного доверием страны, и он отказался исполнить приказ, за что и был растерзан латышами {Возглавлял латышей, растерзавших Николая Николаевича Духонина, Ян Цвикке, тот самый Радионов, который 23 мая 1918 года доставит на расправу в екатеринбургский «дом особого назначения» царских детей}, а на его место назначен не отличавшийся излишней щепетильностью прапорщик Крыленко.

    Благодаря большой подготовительной работе старых комитетов выборы на
фронте в Учредительное собрание прошли гладко.

    Их результат отразил то же соотношение: на Северном и Западном фронтах большевики получили соответственно 48 и 66% голосов, тогда как на Юго-Западном и Румынском фронтах — примерно по 24% голосов (в 9-й армии лишь 11%). Новому успеху большевиков способствовал призыв СНК к армии от 9 ноября, подписанный Лениным и новым Верховным главнокомандующим прапорщиком Крыленко: полкам предложили выбрать «уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем».

    В ответ многие фронтовые части охотно завязали «переговоры» по телеграфу, предвосхищая официальные переговоры о перемирии в Брест-Литовске.

    Новые съезды Юго-Западного и Румынского фронтов утвердили поворот к признанию советской власти и большевистских установок в вопросе о войне, решении земельного вопроса и по другим проблемам. Революционные военные комитеты, где преобладали большевики, взяли под контроль быстро таявшие армии фронтов, тогда как региональные конфликты на Украине, Дону и Северном Кавказе указывали на полный развал бывшей империи и императорской армии. Солдаты-крестьяне самовольно покидали армию, горя нетерпением участвовать дома в дележе земли.

    Комитетская революция на фронте шла параллельно захвату власти большевиками в столице, становясь гарантией того, что Временное правительство никогда
не вернется.

    Единодушно поддерживалась идея власти Советов и мира, а не большевистский переворот. Большинство солдат фронтовиков и даже многие фронтовые большевики ожидали, что большевики поделятся властью с другими социалистическими партиями, и отрицательно относились к решению проблем силой оружия. Они охотно голосовали на выборах в Учредительное собрание, убежденные, что оно подтвердит мир и власть Советов.

    Несмотря на свою неуступчивость в вопросе формирования правительства, Ленин пользовался на фронте мощной поддержкой, поскольку умело сыграл в вопросе перемирия. Однако многие солдаты даже не знали толком, большевик Ленин или эсер.

    Именно последовательное обещание немедленного мира дало большевикам на фронте преимущество над другими социалистическими партиями, занявшими в этом вопросе двойственную позицию или просто опоздавшими.

    Солдаты-крестьяне воспринимали происходящее как «революцию Советов», которая приблизила мир и утвердила, наконец, их право на землю. Это было лишь эпизодом долгой драмы 1917 года. За ним вскоре последовали новые, более грандиозные события. Однако именно он оказался главным фактором, облегчившим переход власти от дискредитированного Временного правительства Керенского к диктатуре большевиков.

    Интересно, что в самой армии прекрасно понимали, к чему могут привести такие переговоры о мире…

    «Был целые сутки в карауле в бывшем Министерстве иностранных дел, — вспоминает очевидец тех событий С.В. Милицын. — Всего нас было 12 человек. Из нашего взвода я и Лукьянов. Разговор сразу завязался на политическую тему. Начал Аршанский:

    — Слышали новость? Крыленко издал приказ о праве представителей полков заключать перемирие и представлять договоры на утверждение Советской власти?

    — Что же! Значит, сколько полков, столько и мирных договоров? Украинский полк заключит один мир, Великорусский — другой и так далее. Да и действителен ли приказ Крыленко для украинских частей?

    — Ему на это наплевать. Ему одного нужно — заключайте мир и расправляйтесь со своими начальниками. Вот прапорщику что нужно».

    Но, кроме разговоров, никакого противодействия оказано не было.

    В тех же воспоминаниях С.B. Милицына, пытающегося, как он говорит сам, понять, кто превратил в зверских людей, жадных к чужой собственности и жизни, тех, кто когда-то был чистыми детьми, верующими и любящими, разговор о прапорщике Крыленко так ничем и не кончается.

    «Вот они тут крутят, а отвечать народу придется, — тихо, с ноткой грусти вставил Лукьянов.

    — А ну их к черту. Давайте лучше чай пить. Чья очередь за кипятком?» {Милицын С.В. Из моей тетради. Последние дни Преображенского полка // Архив Русской Революции, издаваемый И.В. Гессеном. Берлин, 1922. T. 2. Цит. по изд.: М.: Современник, 1991. Т. 2. С. 219}

    Другое дело действующая армия…

    Когда предложения Ленина прекратить военные действия и самим выбирать уполномоченных для переговоров с германцами дошли до полков, начались стихийные братания.

    Заранее подготовившееся к подобному повороту событий германское командование бросило на «братания» сотрудников пропагандистских служб, и уже к 16 ноября двадцать русских дивизий, «заключив» перемирие, самовольно покинули окопы, а оставшиеся дивизии придерживались соглашения о прекращении огня.

    Германская армия при этом продолжала сохранять дисциплину и боевой порядок…

    Лейба Бронштейн (Троцкий) самолично проверил, как выполнена в войсках ленинская директива о стихийном заключении мира. Еще когда он «первый раз проезжал через окопы на пути в Брест-Литовск, наши товарищи, несмотря на все предупреждения и понукания, оказались бессильны организовать сколько-нибудь значительную манифестацию против чрезмерных требований Германии: окопы были почти пусты, никто не отважился говорить даже условно о продолжении войны. Мир, мир, во что бы то ни стало!..

    Позже, во время приезда из Брест-Литовска, я уговаривал представителя военной группы во ВЦИК поддержать нашу делегацию «патриотической» речью. «Невозможно, — отвечал он, — совершенно невозможно; мы не сможем вернуться в окопы, нас не поймут; мы потеряем всякое влияние» {Пройдет всего полгода, и Лейба Бронштейн (Троцкий) введет в армии систему «децимария», согласно которой расстреливали каждого десятого красноармейца из провинившейся части. Но это будет в другой армии и на другой, теперь на Гражданской, войне}…

    Тем не менее, хотя большевистские и германские интересы совпадали, хотя большевики, конечно же, имели какие-то обязательства перед САСШ и Германией, стратегия политики Ленина и Лейба Бронштейн (Троцкого) этими факторами не исчерпывалась и этими обстоятельствами не определялась.

    Более того, надо признать, что названные нами политические сюжеты воспринимались Лениным и Лейбой Бронштейном (Троцким) лишь как малозначительные эпизоды в грандиозном переходе от «русской» (кавычки мои – Л.С.) к Мировой революции.

    И можно с большой долей уверенности говорить, что ни Ленин, ни Лейба Бронштейн (Троцкий), ни другие более или менее посвященные в дело большевики никаких долгов Германии возвращать не собирались, поскольку, по их замыслу, и Германию должна была постигнуть участь России…

    Когда Лейба Бронштейн (Троцкий) в комнате с одеялами понял это, ему показалось, что еще никогда в жизни он не переживал подобного восторга.

    И он был не одинок в своих ощущениях.

    «В день 26 октября 1917 года, когда невысокий рыжеватый человек своим картавящим голосом читал с трибуны Декрет о мире, провозглашающий право всех народов на полное самоопределение, так верилось в близкое торжество, в скорый конец безумных грабительских войн, в близкое освобождение человечества!..

    Неудержимый порыв охватил весь съезд, который поднялся с мест и запел песнь пролетарского освобождения. Звуки «Интернационала» смешивались с приветственными криками и с громовым «ура»; в воздух летели шапки, лица раскраснелись, глаза горели» {Стеклов Ю.М. В этот день. Клочки воспоминаний // Вечерняя Москва. № 254. 5 ноября 1927}.