Предстояние

Слегка щурясь на заходящее теплое солнце, он сидел, привалившись спиной к стене своего дома. Дерево приятно отдавало накопленное за день тепло, спиной ощущалась его добрая шершавость.
Добрая. Вся жизнь его была доброй. Почему? Разве стал он вельможей или крупным землевладельцем, разве были у него в подчинении сотни вассалов?
Он улыбнулся своим мыслям.
У него было другое. Он был доволен своей жизнью не потому что имел дом, двор, дело, приносившее доход. Он был доволен, потому что познал, что такое жизнь.
Сияние своей души, пронизывающее все его существо, он впервые ощутил, вернувшись с той чертовой войны, нелепой, ненужной, глупой войны. Вернулся и узнал, что она родила. Прелестный малыш. Но – не его. Как было больно ему в тот момент, он не мог припомнить подобного – даже на войне.
В тот миг, когда она пала перед ним на колени в своем таком искреннем раскаянии, что-то словно шепнуло ему послушать ее. И он открыл сердце. И узнал о такой трагедии, что боль, испытанная им минуту назад, показалась ему сладким нектаром по сравнению с тем, что он испытал сейчас.
И теперь уже корчился на полу: от переполняющей горечи не выдержали ноги, спина - все тело стало мягким, словно не мужчина он, а масса, без костей и формы.

И в тот именно миг, когда казалось, что ни ужасы войны ни еще более дикий этот ужас уже не перекроют никаких чувств, возникло оно.
Оно распирало его изнутри, разрастаясь с каждой секундой все больше. Давая ему силы, наполняя его спину, руки, ноги, ягодицы, живот, грудь, голову и – сердце. Оглушающее беззвучием неистовое сияние заполнило его всего целиком, заставив на мгновение потерять зрение – так ярок был свет, бивший изнутри его существа.
Еще не видя, он поднялся. И обнял ее так, что захрустели ее косточки, почувствовал ее - мягкую, нежную, такую родную. Их дыхание слилось в одно.
Его свет стал стихать, вернув зрение, ощущение своего тела, ее тела, их дома. 
Он смотрел в ее бездонные глаза и падал, падал в их глубину, пуская одновременно ее в свои.
А свет не ушел: он присутствовал в нем, сочясь через каждую пору его тела, наполняя его спину, руки и грудь, такой тихий и такой живой.
Стоя здесь, под крышей их дома, сжимая в объятиях родную свою женщину, он четко и явно чувствовал свою тотальную связь с этим миром, проживая себя как микроскопическую частицу огромного целого, и как нечто бескрайнее в микрочастице.

Это была его душа: целое и часть единого, облаченная в доспехи крепкого мужского тела, соединенная с такой же светящейся душой, на время задержавшейся в этой вкусной сладкой женщине. И душа знала, что скоро, совсем скоро ей предстоит продолжить путь. Но сейчас – еще не время, и можно кое-что успеть.
Это воплощение душа будет помнить вечно - так явно, что будет восстанавливать память о нем в других временах и телах: придут новые знания, новые технологии, и она найдет способ поведать новому своему храму о том, что было. 

Но не об этом думал он, обнимая свою женщину. Он думал об их ближайшем будущем - в его сердце все еще трепетало ее «да». 
А его душа тихо предстояла перед создателем в благодарности за отмеренное ей в этом теле время.
Они прожили прекрасную жизнь вдвоем, народив хорошее количество детей, подняв и их, и дом, и дело.
Им было хорошо: душа каждого знала, что такое любовь. Но они не спешили об этом кричать: время было совсем неподходящее.

Они просто тихо жили, любя.
Им просто повезло: две души, каждая из которых была едина со своим телом и со своим духом, воссоединились в здесь и сейчас, сдавшись любви, внемля голосу бога каждую секунду своего бытия.
И сейчас, уже будучи старым по всем человеческим меркам, он все никак не мог взять в толк: за что ему это.
Почему бог так милостив, почему вдруг такие дары ему одному, когда вокруг так много страдания?
Он вздохнул, чуть подняв краешек губ в легкой улыбке, и закрыл глаза. А солнце уже почти зашло за горизонт.