Встречи на Колыме. Первая и вторая части

      Так сложилось в жизни, что, родившись в самом центре Москвы я оказался на Колыме, где провёл все детство. И сегодня, когда с того времени прошло больше полувека, лишь немногое осталось в памяти. Обычный человек ведь помнит только то, что оставило след в его жизни. Для многих, это значимые события, а для меня – просто встречи с разными людьми. Не обязательно хорошими. Описывая встречи, которые врезались в память и стали вешками в жизни, я встречаюсь и самим собой и с моим поколением, которое увы, очень сильно поредело.
      Часть первая. Колымская трасса.
      Дело было летом 1965 года. Я закончил весьма посредственно 7 класс и совершенно неожиданно выиграл областную олимпиаду по физике, перепутав кабинеты, поскольку меня направляли от школы на олимпиаду по математике. В результате я получил приглашение в Новосибирскую физматшколу. Дома возражений не было, и я уже предвкушал новую жизнь на свободе в интернате, прекрасно понимая, что больше не вернусь никогда в те края, где прошло все моё детство. Поэтому, я отпросился в рейс на трассу. Отец договорился с Олегом – водителем, который охотно и раньше брал меня с собой. Мать быстро собрала рюкзачок и ранним утром следующего дня, помахав ей рукой, я отбыл навстречу к приключениям.
      Надо сказать, что колымская трасса, это не просто дорога от Магадана до Якутска. Это та ниточка, которая до сих пор связывает воедино огромную область, размерами побольше Франции. Трасса напоминала волокна листка, исходящего от порта в бухте на берегу Охотского моря и тянущиеся сквозь сопки к самым дальним посёлкам на берегах маленьких речушек. Были, конечно, посёлки, которые не имели выхода на трассу. Они обеспечивались всем необходимым зимой, по зимникам – сложнейшим дорогам, которые шли по рекам и лишь местами по пробитым бульдозерами просекам в кедровом стланике по тундре.
      Мы вышли на грузовичке ЗИЛ-150 с прицепом, который очень мешал в пути. Маневрировать было очень трудно и на спусках он норовил уйти в сторону. Зато наличие прицепа позволяло взять чуть не вдвое больше груза. А от этого напрямую зависела зарплата водителя. Машина была загружена до отказа, и мы ползли по дороге в сопках со скоростью 40-50 километров в час, не мучая двигатель и себя. Я предвкушал возможность порулить после того, как мы проедем за 72 километр и трасса станет почти пустой. Невысокие сопки, заросшие кедровым стлаником, болотца и мелкие речушки – все это было давно родным и привычным. По сопкам в окрестностях города мы бегали по несколько дней, забыв обо всем, ловили в речушках мелких рыбёшек и жарили их на костре, а потом, появившись дома, получали по шее за такие подвиги. Моя мать в такие периоды, по-моему, вообще питалась только валидолом. Но разве переживания родителей могли остановить мальчишек?
      Мы уходили по трассе на север и становилось ясно, что мне больше не удастся безмятежно мотаться в сопки или гулять по берегу холодного Охотского моря. Я прощался с привычным мне миром, не осознавая в полной мере происходящее. После обеда мы уже катились по полупустой грунтовке, поочерёдно меняясь местами. Шуршали колеса, рычал двигатель, особенно сурово на подъёмах, мир остановился, осталась только дорога.
      Водителям не разрешалось ездить без отдыха больше 10-12 часов и поэтому, мы ночевали на стоянках у ночлежек, которые по недоразумению назывались гостиницами. Там были всегда хорошие столовые, сонмища тараканов и клопов и спящие дежурные. Мы душевно закусывали, и Олег шёл отсыпать свои 6-8 часов, а я дрых в кабине машины, завернувшись в огромное шерстяное одеяло. К вечеру второго дня мы доползли до Оротукана, где нас ждали рабочие, которые очень быстро разгрузили машину, а диспетчер дал отмашку Олегу, что очередная партия груза ждёт на берегу Колымы. В темноте мы доползли до большой стоянки у огромной реки, где я остался в машине, а водитель пошёл отдыхать. Все было как обычно, но это Колыма и погода изменилась за час. Подул ледяной ветер. Кабина была фактически дырявой консервной банкой, которая остыла моментально. Попытка завести двигатель, который, сволочь, быстро остыл, оказалась неудачной. Аккумулятор после третьей попытки вообще отказался крутить стартёр. Одеяло было сырым, и я быстро окоченел. Дело было плохо и стало ясно, что до утра я просто вымерзну как те мамонты, останки которых часто находили в округе. Выйдя из машины, я решил идти сдаваться в ночлежку. Подремать в приёмной мне наверняка бы разрешили и без путёвого листа, учитывая мой возраст. И тут я увидел свет в кабине грузовика, стоящего неподалёку. Подойдя поближе, я понял, что машина с нашей автобазы и аккуратно постучал по крылу. Дверь открылась и здоровый страшноватый мужик в чёрной майке, увидев меня, показал рукой – «залезай быстро». Я шмыгнул внутрь ещё не понимая, что эта встреча очень много изменит в моем видении мира.
      Внутри было тепло и пахло горячим маслом, бензином и общагой. Снаружи выл ветер, причём такой сильный, что грузовик слегка покачивался. Тусклая лампочка под потолком делала вид хозяина вообще устрашающим. Он усмехнулся, и сказал:
      – Не бойся, я не кусаюсь. Зовут меня Миша. А тебя как?
      – Женя… Можно тебя дядей Мишей звать?
      – Можно, улыбнулся он. Меня так ещё никто не звал. Давай. Ты как сюда попал ночью, один?
      – А я с водителем, Олегом еду. Он пошёл поспать, а я не смог завести двигатель, он замёрз, надо было сразу заводить, как похолодало.
      – Ясно. Ты откуда? – спокойно спросил он, внимательно глядя на меня.
      – Я с автобазы, меня отпустили прокатиться напоследок перед отъездом на материк.
      – Здорово! Уезжаете, значит.
      – Нет, дядя Миша, только я. Еду учиться в интернат. Родители пока тут остаются.
      – Ух, вот это да. Повезло тебе, значит. Тут у нас учиться толком негде.
      Он почесал затылок и задумался. А я начал согреваться и провалился в дремоту за минуту. Очнулся от того, что дядя Миша шуровал за спинкой кресел, что-то пытаясь там найти. Я подвинулся и из щели, куда едва пролезала рука, на свет появилась фанерка, примус, чайник, тряпичный кулёк и армейская фляжка. Это вообще было всегда фантастикой, как там могло помещаться так много нужных в дороге вещей. Дядя Миша, улыбаясь, положил между нами фанерку, на неё поставил примус и быстрыми уверенными движениями накачал его. Через минуту примус пел на разные голоса, тарахтел двигатель, а за окном выл ветер, который принёс ещё и снежный заряд. А ведь был конец июля. Я снял сырую курточку с начёсом, привезённую отцом из Чехословакии и повесил её так, чтобы в бок не дуло из двери. Стало совсем хорошо.
      – Ну что, перекусим? – спросил дядя Миша и вылил в чайник воду из фляжки.
      – Я недавно поужинал, спасибо, – проглотив слюну, я попытался отказаться.
      – Ага, я вижу, какой ты сытый! Не валяй дурака, на, хлебушка порежь, а я чайку заварю.
      Я взял полбуханки хлеба из свёртка, здоровенный нож, как положено лежал в бардачке, и взглянул на спутника. Он, наклонив голову, смотрел на меня прищурившись. Я осмотрелся, прикидывая, что я делаю неправильно. Все вроде было нормально, я взял хлеб и как принято в полевых условиях, отрезал пару кусков на себя. Потом осторожно взглянул на дядю Мишу – он улыбался.
      «Ага», – подумал я, – «первый экзамен я кажется прошёл».
      Осмелев, я пошуровал в свёртке и обнаружил чеснок и баночку с топлёным салом. Почистив пару крупных долек, я растёр каждую по кусочку хлеба и намазал это слоем сала. Только после этого я осторожно поднял глаза на соседа. Он был доволен.
      – Молодец, хорошо у тебя вышло, не ожидал, – улыбаясь сказал дяди Миша и потрепал меня по голове. И вдруг он сник, и глаза потухли.
      – Дядя Миша, что с тобой? Ты что?
      – Понимаешь, парень, я понял, что у меня сынишка где-то такой же, как ты, может чуть-чуть старше. Только не видел я его пятнадцать лет и вряд ли увижу, – с болью проговорил он и отвернулся.
      Мы посидели молча несколько минут, и я опять задремал. Очнулся от бодрого голоса дяди Миши:
      – Ох и здоров ты спать, хлоп и готов! Я так не могу. Порой всю ночь лежу и ни в одном глазу. Завидую тебе.
      Он уже заварил чай, если это можно было назвать чаем, то что было в кружке. Пачка чая со слоном была залита кипятком и распарена на огне. Я раньше пробовал чифирь, но совсем понемножку. А тут он поделил по-братски и мне досталось чуть меньше ста грамм, а ему остальное. Я осмотрелся и понял, что воды больше нет и придётся пить как есть. Вздохнул и отхлебнул маленький глоток. И тут опять засек на себе очень внимательный взгляд из полуприщуренных век.
      Я посмотрел на него, откусил для смелости от куска хлеба с салом четвертину и спросил:
      – Дядя Миша, ты опять странно смотришь, как будто проверяешь и чего боишься!
      Он изумлённо захлопал глазами и с паузами ответил:
      – Понимаешь ли, я прошёл всю войну и лагеря. Меня жизнь научила ни на минуту не расслабляться и быть готовым всегда к тому, что тебя ударят. Даже с тобой так. Теперь, наверно, до конца жизни буду таким, сжатым как пружина. И, вот ещё что. Мне кажется, что я знаю кто твой отец. Он ведь на базе работает?
      – Да, инженером, – улыбнулся я и запил суровый бутерброд суровым чифирём.
      – Ну-ну, инженером… Борис его зовут?
      – Дааа, – протянул я, – точно.
      Дядя Миша потянулся так, что я подумал, что сейчас кабина развалится. После паузы он поведал:
      – А я твоего отца знаю давно, ещё по лагерю. Он тоже худющий и маленький, как ты. Меня отпустили пораньше, а он отсидел до конца свой срок. Ты вообще знаешь об этом?
      – Знаю, дядя Миша. Я ведь сюда с матерью прилетел, когда его выпустили. Я, маленький был, не помню ничего, но знаю, что мать со мной моталась по стране, пока он был тут.
      Он задумался. И опять сник. Я молчал, понимая, что он сам заговорит, когда будет надо. И, опять задремал.
      – Ну ты силен!!! – с восторгом заявил дядя Миша. Вроде только что разговаривал и хлоп – уже уснул.
      – Я не спал, я не хотел тебе мешать, – осторожно ответил я, глядя уже в глаза.
      – Ух, вот это да! Смотришь в глаза и так естественно врёшь. Ты же проспал минут десять, – усмехаясь сказал Дядя Миша, – Ладно, ладно, будем считать, что я тебе поверил.
      Я улыбнулся и обнаружил в руке надкушенный бутерброд, который тут же был ополовинен и запит глотком чифиря.
      – Дядя Миша, ты ведь что-то начал говорить.
      – Да, сынок, я смотрю на тебя и понимаю, как повезло твоему отцу. Я ведь прошёл войну с 42, раньше просто не брали. Там же вступил в партию, хотя все знали, что в плену убьют наверняка. Ничего не боялся. Мало кто выжил из призыва моего года, совсем мальчишки ведь были. Потом вроде все хорошо, вернулся в Москву, встретил женщину, поженились. У неё была девочка, и ещё родился мальчик. Как было хорошо. И вдруг меня забрали. За что – до сих пор не знаю. Долго допрашивали, а что с меня взять-то? Но когда пригрозили взяться за жену и отправить детей в детдом, согласился на то, что шпионил на пару разведок. Хотели гады ещё, чтобы указал сообщников, но тут уж хрен, не по мне подлости людям делать, послал к чертям и получил свои 8 лет по 58-ой.
      – Ух ты. И у меня с отцом также. Только он меня так и не увидел, пока мы не приехали в Магадан.
      – Также, да не также, – горько вздохнул дядя Миша и отхлебнул из кружки, – моя жена от меня отказалась, написала потом в лагерь, что ей надо детей поднимать и вышла замуж ещё раз. Она была очень красивая. Вот теперь я и не знаю, наверно никогда сына не увижу…
      Мне стало почему-то очень жалко его. Но проявить жалость – значило убить его, это уже давно выучил, живя на Колыме. А потому просто замолчал и тупо жевал бутерброд, откусывая маленькими кусочками. От чифиря сильно колотилось сердце, и слегка качалась лампочка под потолком.
      Пауза затянулась, и я спросил:
      – Дядя Миша, почему ты не можешь найти сына? Вот моя мать нашла какого-то родственника соседке, потерявшегося в войну. Она писала письма в справочные и архивы и нашёлся человек. А ты почему не хочешь?
      – Понимаешь ли, ведь жена сменила фамилию, я узнавал, да так принято. Как её теперь найти. И сыну, наверняка дала фамилию мужа, зачем ему фамилия зэка. Только жизнь может испортить.
      – Подожди, а ведь ты сказал, что у неё была дочка. Она была потом с твоей фамилией?
      Дядя Миша вытаращил на меня глаза, как на Чудо-Юдо. Подумав, проворчал:
      – Ну до чего я тупой. Шоферюга, одно слово. Ребёнок догадался!!! А я не мог столько лет. Идиот!!!
      – Дядя Миша, ты чего так, ты не идиот совсем. Просто мать мне много давала читать классики и детективов. Они меня многому научили. И, вообще, со стороны всегда виднее.
      – Да, верно. Но как я сам не догадался? Вернусь в город, попрошу твоего отца мне письма грамотно написать. Он не откажется, надеюсь.
      – Конечно, не откажется. Слушай, дядя Миша, а расскажи, как вы познакомились, он ни о чем таком вообще не хочет рассказывать. Что было вообще. А то, тут мать притащила книжку Солженицына о жизни в лагерях, так он почитал немного и вышвырнул её в окно. Гадость и вранье сказал.
      – Да я книжек не читаю, как-то не лежит у меня душа к ним. Жизнь – она серьёзней любой книжки. Писатели все украшают, а жизнь нет. И бьёт как следует, не разбираясь. А отец твой… Его уважали, хотя и считали психованным. Очень взрывной. Ты что так смотришь, я как было говорю.
      – Дядя Миша, я понимаю, он такой точно. Всегда был. Хотя мать говорит, что после фронта изменился. Он ведь всего несколько дней воевал, а потом его самоходку разбило снарядом в клочья. Он один выжил, но из армии по контузии списали. Он отлежался, а потом вернулся. До конца войны учил на полигоне механиков-водителей. После победы выгнали, он пошёл в институт, закончил и тут арест. Больше я толком не знаю.
      – А как с матерью обошлись?
      – Мать говорила, что долго моталась по очередям, справочным, а потом ей сообщили, что отец осуждён на 8 лет и давно отправлен по этапу. А её вызвали и предложили выбор: либо отказывайся, либо в 24 часа из Москвы. Вот она и моталась со мной четыре года по стране. Она ведь тоже инженер. Просто тут работы нет хорошей.
      – Да, теперь понятно. Отец твой был на хорошем счету. Он ведь весь срок за четыре года оттарабанил по зачётам. Знаешь, что это?
      – Знаю. Он говорил, что тех, у кого мало оставалось – не отпускали. Все равно скоро и так выйдешь.
      – Точно. А то, что он тебе не говорил – ему всегда находили самую трудную работу, таких специалистов по автомашинам больше не было. А техника была разная и заграничные, и трофейные японские машины. Вообще всякое. И он брался и восстанавливал. Всегда требовал себе помощников и им выколачивал тоже зачёты. Торговался до смертоубийства. В помощники брал тех, кто нужен, хотя пахан порой его за это обещал прибить. Разок даже твой папочка сцепился с ним. Мы думали, что всё, конец, убьют его. А хозяин только отмахивался, и просил, уберите этого психа, зашибу ведь нечаянно! Но потом всё было по справедливости.
      – Он ничего такого не рассказывал.
      – Все верно. В 53-54 годах отпустили много разного народа. Но уехать было очень сложно. Либо на корабле и очень долго, либо на самолёте, но мест очень мало. Вот многие тут и остались, как я. Прижился, мне хорошо на Колыме. Выезжаешь на трассу и не знаешь, где ночевать будешь, с кем встретишься, какой груз дадут. И ещё, здесь ведь люди другие. Не такие, как на материке. Если что случится, мимо никто не проедет. А если проехал – то не жить ему больше тут.
      – Знаю я это, я же вырос на автобазе. А, скажи, ты в отпуск ездил на материк или тут всегда?
      – Ездил, на море был Чёрном, купался. Тут ведь не особо покупаешься, а там тёплая вода. Хорошо. Но долго там не могу. Тянет сюда, в сопки. Побыть одному хочется. Вот ещё поработаю, и куплю себе домик на материке и «Победу». Не новую, лишь бы колеса и двигатель были, все сам сделаю. И, сына найду. Но сначала сделаю, чтобы было куда его привезти. Припереться – вот он я, твой отец, бывший зэк! Не, так не хочу.
      – Ну, дядя Миша, здорово ты придумал. Так все и будет. Только не тяни, а то ведь старый уже скоро будешь.
      Он рассмеялся и хохотал до слёз. Когда успокоился, мы съели ещё по куску чёрного хлеба с чесноком и салом. Запили остатками чифиря и затихли, переваривая рассказанное. Я привычно задремал и очнулся, поняв, что хозяин прибирается. Все причиндалы уже исчезли за сидушкой. На улице начало заметно светать, ночи в это время там очень короткие. Ветер стих. Движок тихо журчал, создавая уют и тепло.
      Я потянулся и осторожно попросил:
      – Расскажи что-нибудь из своей жизни, а потом я расскажу, если захочешь.
      – Ну давай! А что тебе интересно?
      – Дядя Миша, ты ведь был политическим, как вы выжили тут.
      – Знаешь, а ведь это только так говорят, что нам было особенно плохо. Плохо было всем. Очень плохо, порою. Но мы держались вместе и нас не трогали ни охрана, ни уголовники. Охрана не обращала на нас внимания, потому как с нами не было проблем, а уголовники просто побаивались связываться. Да и у них свои заморочки были. Воевали они между собой. Страшно воевали. Просыпаешься утром, а слева и справа мёртвые. Суки резали воров, а те сук. Жутко было смотреть.
      – А отец говорил, что такое только на пароходе было, много погибло по дороге.
      – Точно, все начиналось на пароходе. Лагерное начальство старалось чтобы было кому работать. С них спрашивали строго. Дальстрой – это тебе не курорт. Ведь золото очень было нужно стране, потому людей берегли. Ты драгу видел?
      – Конечно. Здоровая как дом. А вокруг все разворошено. Я даже пытался золото мыть лотком, только за час несколько крупинок намылось, а устал так, что разогнуться не мог даже на следующий день.
      Дядя Миша откинулся на сидении и улыбнулся. Потом посмотрел на меня, и спросил:
      – Хочешь я тебе одну историю расскажу из той жизни. Не страшную совсем.
      – Конечно, давай! – и я устроился поудобнее, свернувшись калачиком.
      История, которую он рассказал, весьма необычная, но не верить ему было бы глупо. Мужик был совершенно бесхитростный и прямолинейный. Итак, вот что он рассказал:
      Была такая же, как сегодня ночь и дежурный по бараку постоянно топил печь, иначе мы бы утром не встали бы. Ветер выл, как бешеный. А утром на перекличке мы увидели, что из города пришла машина с тремя мужиками. Один в форме вертухаев, а остальные в пиджаках. Лагерь затаился. Вышел начальник и распорядился, чтобы все, кроме нас, политических, шли по баракам и не попадались на глаза, пока не позовут. Повторять не пришлось, все лишние сразу испарились. Мы остались на плаце. Холодно и тревожно.
      Перед нами вышел мужик в форме с погонами подполковника и сказал, что геологи нашли большое месторождение золота совсем рядом, в каких-то пятидесяти километрах отсюда и принято решение организовать там прииск. Дорогу туда не пробить быстро, поэтому надо готовить базу, а потом завоз драги и техники по зимнику. Мы проснулись и даже согрелись. Стало интересно. Дальше он приказал всем, у кого сроки меньше года выйти из строя и идти в барак. Вышло всего пара человек, которым оставалось несколько недель от силы. Он покачал головой, поняв, что мы догадались, что будет дальше. Походив вдоль строя и посмотрев на то, что несколько человек вообще с трудом стояли на ногах, он сказал, что дохляков не возьмут. И опять всего пара человек, обнявшись побрела в барак. Пройдясь вдоль строя, он покачал головой и приказал – «Три шага вперёд, кто готов завтра же отправиться к новому месту отбывания наказания!». Обе шеренги сделали три шага вперёд. Потом они посовещались с начальником лагеря и ещё два дурных мужика отправились в барак.
      Строй сомкнулся. Подполковник продолжил: «Ну что же, раз так, то детали обсудите с руководителями прииска. Мне надо, чтобы вы предложили от себя старшего и помощника ему. Я хочу видеть тех, с кем я буду дальше решать вопросы». Ну нашего парторга и меня вытолкнули из строя. А страшно ведь – а если это просто способ выявить ядро партячейки и придушить? Но не прятаться же за спинами.
      Вижу, что не понимаешь. Да было такое, даже в лагере у нас были партячейки, парторги. Мы ведь оставались коммунистами независимо ни от чего.
      Ну вот вроде все ясно, а строй не двигается. Ну тут начальник возмутился, что за дела, марш в барак и ждать. А из строя осторожно, но чётко – а как с зачётом? Ведь идём работать, а не дурака валять, знаем, что трудно будет, но работать будем на совесть. Начальник ухмыльнулся, день за полтора пойдёт? Народ забурчал, заворчал, мало как-то, надо бы побольше. Сам, начальник, знаешь, работать будем как проклятые. Начальник переглянулся с приехавшим. Тот кивнул. Начальник объявил – день за два, но только конкретно рабочих. Больным, прогульщикам не будет зачёта. Поняли? Строй сомкнулся и повернувшись чётким шагом без лишних слов отправился в барак. Нас подозвали к себе и уже по-деловому объяснили, что надо из уголовников отобрать тех, кто будет полезен, например, сварщики, трактористы, механики, плотники. Можете повара забрать, хорошо готовит. Решать вам, и с вас спрос за все, кроме дисциплины. Ясно? А что тут было неясно, мы все давно поняли. Напоследок уже без гражданских, начальник приказал отобрать из охраны лагеря десяток человек, которые пойдут с нами. И переговорить с каждым. Имеют право отказаться. Это обязательно, хотя бы потому, что есть приказ, который не допускает бесконвойное проживание. А ещё в округе есть медведи, которых голыми руками не возьмёшь и оружие должно быть. Дали нам аж два дня на утряску, и забыли, что мы существуем. Зэки, все-таки, а не люди. Ну мы все поняли и разделились. Парторг пошёл решать с охраной, а я базарить к уголовникам, они меня вообще за своего считали.
      Два дня сборов пролетели, как миг. И мы с рюкзаками, инструментом и ещё бог знает с чем, двинулись своим ходом на точку. По три-четыре ходки пришлось тащиться, спали на земле, у костров. А потом на месте работали по 12-14 часов, готовили базу к зимнему завозу. Тяжелейший труд, намного хуже чем в лагере, но никто не хотел назад, даже уголовники втянулись. Охрана наша доблестно спала по 16 часов в сутки и никого не трогала. Через неделю им это надоело, и они начали ходить на охоту и приносить птичек, волков и даже пару раз медведей. Ну и, конечно, рыбу, благо дело к осени шло. Это было очень кстати. Медвежий жир многим спины выправил, волчьи пояса тоже были на вес золота. А золото? Оно было под ногами. Самородки попадались, но мы их от греха сразу отдавали начальнику прииска, который с нами там был все время. А он их просто записывал в тетрадь фамилию и вес самородка, который потом клал в большущий кожаный мешок, лежавший в углу его палатки. За каждый крупный самородок выписывались зачёты, так что под ноги мы смотрели постоянно.
      Когда замёрзли реки, у нас уже был готово жильё для приисковиков. Запасены даже дровишки на первое время. И тут пришёл первый бульдозер с волокушей. И началась другая работа – принять, разложить продукты и инструменты, подготовить к сборке драгу. Машины приходили постоянно. Хотя и были проблемы – забитые до отказа грузовики проваливались под лёд и приходилось ползти с бульдозерами спасть имущество и машины. Все было по графику и посчитано. Даже тушёнка и сгущёнка. Грузовики и так были старые, кто же на зимник хорошее даст, а к концу срока вообще рассыпались. Работали на износ. Ну также, как и люди.
      К весне наша часть была закончена. Мы сдали прииск гражданским, и налегке вернулись в лагерь. Многие сразу по возвращению начали оформление документов. А нас, дюжину самых проверенных, начальник сплавил в лагерь поближе к городу. Ему, шибко умные и понюхавшие свободу, были вовсе не нужны. Ну а там, на новом месте, мы и познакомились с твоим отцом.
      Дядя Миша закончил и закрыл глаза. Чувствовалось, что он страшно устал от такой длинной речи. Не привык он много говорить, да и не с кем было. Я тоже молчал, пытаясь понять, что же я услышал. Тогда, по моему возрасту и жизненному опыту это было сложно и непонятно. Но в памяти осталось почти дословно, что тоже удивительно.
      Я привычно задремал, с этим никогда в жизни не было проблем, а когда очнулся, увидел, что дядя Миша тоже спит в жутко неудобной позе. Стоило мне пошевелиться, как он тут же открыл глаза и внимательно, как будто и не спал, взглянул на меня. Сообразив где он и кто я, он улыбнулся и начал растирать шею и затылок, морщась от множества булавок, которые впились в кожу головы. Во рту у меня было неуютно от чифиря и сала с чесноком, и я предложил сбегать к реке за водой. Он свирепо фыркнул и сказал, что сам может сбегать, там жутко холодно и худым мальчишкам нечего делать в такое время на улице. И вообще, он тоже должен размять ноги. Я не спорил, за дверью было очень сыро и мерзко. Посмотрел на часы и удивился – было только 3 часа ночи, а, казалось, прошло несколько дней. Белые ночи никто не отменял, даже в плохую погоду. Снежный заряд давно прошёл и все растаяло. Хозяин потянулся с удовольствием ещё разок и легко выскочил с чайником из машины, захлопнув со страшной силой дверь. Я нахально залез за диван, выволок фанерку, мешок с остатками еды, примус и расставил все на сидушке. Спичек у меня не было, а то ещё бы и раскочегарил бы примус. Когда дядя Миша забрался в кабину и увидел, что все готово, он хлопнул в ладоши, вынул коробок спичек откуда-то из-под панели и деловито запустил примус, который моментально вскипятил воду в чайнике. И тут оказалось – чая больше нет. Моё осторожное предложение залить заварку кипятком по второму разу было отметено, как недопустимое, в принципе. Тогда я вспомнил, что у нас с Олегом было несколько пачек в запасе. Со словами:
      – Подожди минутку! – я выскочил из машины и охнув от холода, бегом пробежал сто метров туда и обратно, наверно, на мировой рекорд. Забравшись в кабину, я торжественно вручил пачку чая в руки дяди Миши.
      – Это дело. Пачка не последняя? – спросил он, – А то я утром в гостинице прикуплю.
      – Нет, это из моего неприкосновенного запаса в дорогу, у меня ещё есть.
      Вытряхнув старую заварку в пустую банку от тушёнки, он высыпал в кружку мою пачку и залил кипятком. После этого он несколько раз ставил её на огонь и быстро снимал, как только появлялись признаки закипания. Я смотрел с удовольствием на уверенные и аккуратные действия, которые скорее были ритуальными, чем необходимыми. Он заметил мой взгляд и рассмеялся:
      – Ты вот сейчас даже и не понял, что сделал. А ты принёс и подарил зэку чай. Это признак уважения к человеку, а не просто пачка сухой травы. Спасибо тебе.
      – Ой, я не знал. Но ты ведь не зэк, ты ведь давно на свободе, даже реабилитировали тебя наверняка, как и моего отца.
      – Эх. Это остаётся на всю жизнь. Пачка чая или папирос – хорошее в душе. Человек в форме – очень плохо, даже если ему от тебя ничего и не надо.
      – Но ведь ты же сам в армии служил, почему форма плохо?
      – Ты не понял меня, я говорю о милицейской форме. Она для нас, прошедших лагеря, плохой знак, – проговорил он со вздохом.
      – Я понял, дядя Миша, понял. Отец тоже не любит милиционеров, хотя они к нему часто приезжают по делам.
      – Ясное дело. У него вроде нет машины или всё-таки есть?
      – Нет. Зачем она ему, когда в любой момент можно взять на автобазе грузовик с водителем. А нам с матерью куда ездить?
      – Тоже верно. Не спорю. А вот ты уедешь, они что тут останутся навсегда.
      – Нет, вроде в Москве должны отцу дать жилье после реабилитации, хотели вернуться. Документы отправили давно.
      – Во как, хорошо. А мне ничего не светит.
      – А почему, ведь тебя тоже реабилитировали, ты сам сказал.
      – Это верно, но кому я там нужен. Так и не понял я за что со мной так обошлись. И не пойму никогда, наверное, – сказал он с отчаяньем.
      – Подожди, как не поймёшь? Отцу дали дело своё посмотреть, когда он был в отпуске в Москве. Там все ясно, на него написали донос. Потому и посадили. А вместе с доносом, он сказал, сразу лежала разнарядка, на их квартиру, оставшуюся ещё от моего деда – дипломата. Может и тебя также. Ты же не был шпионом или врагом?
      – Да какой из меня враг! Работал водителем автобуса, дети двое на руках. А вот жильё было, – он задумался, а ведь наши две комнаты соседу отдали сразу, как только меня забрали. Оставили жене с двумя детьми одну малюсенькую комнатушку без окна даже. Кладовку бывших хозяев дома.
      Он задумался и как-то сник. В глазах была жуткая боль, которую почувствовал даже я, несмотря на возраст.
      – Дядя Миша, наверняка так, но время прошло. Забудь его. Гад он, конченный.
      – Нет, сынок, такое не забыть, я сделаю как ты сказал, с твоим отцом сначала посоветуюсь. И если так, то найду его и всё объясню. Если, конечно, это так было. Он ведь там и жил несколько лет назад, когда я приезжал и пытался найти сына. И ещё нагрубил мне, а я тогда не понял с чего это он так. Ведь десять лет прошло. Теперь понял. За все ответит, – и замолчал.
      Я не знал, что говорить, не понимал я многого, кроме общей картинки происходившего, которая неожиданно стала ясной как утро за бортом.
      – Ладно, парень не переживай, я не сделаю с ними ничего такого, чтобы снова загреметь в лагерь. Я просто поговорю как следует. И, теперь, я уверен, что он знает, как найти моего сына. И он мне все расскажет, если жить захочет. А он захочет.
      Я посмотрел на дядю Мишу и понял, что тот гад наверняка все расскажет, даже если и не знает ничего. Без вариантов вообще. И, посмотрев в кружку, которую он держал в руке спросил:
      – Бутерброд сделать?
      В ответ был смех и жест – давай. Успокоившись, он пошуровал за сидушкой и вытащил откуда-то по банке тушёнки и сгущёнки. Не успел я взять в руки нож, чтобы порезать хлеб, как он оказался в руке дяди Миши, который в одно касание вскрыл обе банки.
      – Ух ты, как здорово, – восхитился я, первый раз вижу такое.
      – Это легко. Но сначала надо двадцать лет водить машину вот такую, – похлопав по панели, проговорил ласково он, – где руль просто так не провернёшь, а завести движок на холоде кривым рычагом не всякий сможет. А не заведёшь – загинешь. Тушёнку подогреем?
      И не дожидаясь ответа, поставил банку на примус. Потом посмотрел на меня критически и спросил:
      – А ты чего такой худенький. Не кормят дома, что ли?
      – Болел я, оказывается, недавно выздоровел и уже подрос почти на пять сантиметров и поправился. Недавно мы узнали. Справки для интерната готовили и вот такие дела.
      – А чем болел-то, озабоченно спросил дядя Миша и уставился на меня не мигая.
      – Туберкулёз. Но ты не волнуйся, он уже прошёл, я не заразный.
      – Тьфу, я его не боюсь, просто в лагере несколько хороших ребят зачахли и умерли от этой гадости. А меня не брало. Чем тебя лечили-то?
      – Да ничем! Никто и не знал. Просто мне надо было справку с собой для школы, вот и пошли с матерью в город. Там привезли новую рентгеновскую установку и меня на ней посмотрели. А потом давай пытать, купался ли в холодной воде, простужался ли и вообще, как я жил. Я, дурачок, все рассказал, что помнил, а они в книжку записали. Потом выгнали меня, позвали мать и так её напугали, что она две пачки валидола и ещё какой-то гадости съела, пока домой шли. Чуть не померла от сердца.
      – Понятно, – ухмыльнулся дядя Миша, – а что рассказал-то?
      – Да ничего особенного. Купался я много, мы бегали на речку повыше города и плавали на перекатах голышом, а потом бегом к костру, отогревались. Здорово, только пузо потом все о гальку ободранное было. В море купались в бухте, ловили рыбу с лодок. За крючками иногда приходилось нырять. Правда я так плавать и не научился, но нырял хорошо.
      – Молодцы. Но это вроде как обычное дело у мальчишек, что такого?
      – Так и говорю, что ничего особенного. Правда года полтора назад в море зимой искупался на рыбалке, то было о-го-го. Помнишь было землетрясение в воскресенье? Вот! А мы на льду рыбу ловили. Много поймали, и тут все закачалось, и вода из лунок на полметра вверх фонтанами. И вокруг трещины, и торосы получились в два моих роста. Отец и все, кто рядом был, решили, что пора домой, а то если ещё тряхнёт, то вообще крышка. А проходов чистых уже нет, надо карабкаться по наклонным льдинам. Тут я и поскользнулся. Вода ледяная, отец высоко-высоко и чего-то кричит, а помочь никто не может. Вылез все-таки сам на край льдины, а потом уже помогли мне мужики, пешню протянули. А холод собачий, аж минус двадцать восемь. Ветерок, правда в спину, но идти до берега километра четыре. Отец попытался меня тащить – но откуда у него силы. Сразу сник. Мужики подошли, говорят, донести ребёнка запросто, но ведь точно замёрзнет за час хода. Только сам должен идти. Ну я и пошёл… Сначала было дико холодно, а потом на шубе и опушке капюшона корка льда образовалась и стало тепло. До берега дошли, а там тоже все поломано. Прыгать надо, а я как льдинка с ножками. Ну тут меня просто как мешок перекинули через промоину и поймали на другой стороне. Даже и не испугался вообще. Не успел. Потом, если помнишь, дорога от порта в город везде идёт высоко над берегом, пришлось карабкаться, а ничего не гнётся и валенки к брюкам и ногам примёрзли. Отец вообще в истерике, сам чуть не свалился пару раз. Вылезли, а машины идут в город, но все битком. Пошли пешком и тут автобусик какой-то остановился. Меня пустили на сидение справа от водителя у двигателя. Отогрелся малость. Подо мной лужа жуткая, даже дверь передняя примёрзла насмерть, куда вода попала. Но я согрелся и больше не помнил ничего. Проснулся на следующий день в кровати. Даже не простудился. Вот как было. Мать потом ворчала что папочка сына тащить не смог, а рыбы больше десяти кило допёр и не подумал даже выбросить.
      – Это правильно, что ты сам шёл, отозвался дядя Миша, – у меня подобное было и в войну, и когда мы машины на зимнике спасали из-подо льда. Кто сдался – тот точно покойник. Все правильно сделал. А попасть в воду каждый может, тут уж как судьба распорядится.
      В кабине сильно пахло кипящей тушёнкой, забытой на примусе. Мы разломили остаток батона хлеба пополам и в две ложки прямо из банки уговорили сначала тушёнку, а потом также, запивая чифирём – сгущёнку. Стало хорошо и благостно. Но порядок должен быть и всё лишнее отправилось по местам, а мы сытые и довольные провалились в дремоту.
      Проснулись от стука в дверь. Пришёл Олег из гостиницы и, не обнаружив меня на месте, начал поиски на стоянке. Мужики, естественно, хорошо знали друг друга и поговорив полчаса, мы, пожав руки, разошлись. Больше дядю Мишу я никогда не видел.
      Ну а наше путешествие продолжилось. Нам в кузов и прицеп загрузили капусту под завязку. Олег жутко ворчал, что пока доедем, она усохнет и с него сдерут за усушку. В результате в накладную вписали поменьше, чем показывали весы, а при сдаче на склад в Бурхале оказалось, что капусты в дороге прибыло больше сотни кило. Хотя один кочан мы съели на пополам.
      Но запомнилась мне капуста по другой причине. Пока разгружали нашу машину подошли ещё такие же с нашей базы. И тоже под завязку с капустой. В одной при взвешивании оказалось, что не хватает сотни кило. Кладовщик, ругаясь самым непотребным образом, принял и зачёл наши сто бедолаге, который никак не мог понять, как съеденный им кочан потянул на 100 кило.
      И вот тут мне трасса устроила следующий экзамен. Один из водителей небрежно спросил у Олега:
      – А твой пацан умеет водить?
      Олег хмыкнул:
      – Вроде да, а что? Он не мой, правда, а Бориса Владимировича…
      – Ааа, вон как, – мужик повернулся ко мне, – ну что, умеешь?
      Не понимая, что за дела творятся, я пожал плечами и сказал:
      – Да, умею.
      – Тогда загони мою машину на пандус под разгрузку!
      Водители, стоявшие в очереди на разгрузку, забеспокоились, заворчали, но не протестовали. Я посмотрел на пандус – это было нечто, сколоченное из брёвен и досок с колеями для колёс. Причём площадка была выше моего роста. Но, что самое интересное, заезжать надо было прицепом вперёд. А пути назад уже не было. Это Колыма, а не курорт на тёплом море. Я спросил:
      – Мужики! Если промахнусь не убьёте?
      – Любой может промахнуться, поднимем и разгрузим. Давай, не тяни!
      Обалдев от такого, я залез в машину. Все было также, как и в нашей. Подёргал коробку, даже полегче. Педали тоже помягче. Гудел двигатель ровно, и я успокоился. Будь, что будет. Сначала вообще никак не мог попасть прицепом на въезд. Даже пару раз вылезал, примеривался. Мужики стояли и курили молча. Наконец получилось, но угол неверный был, чуть не свалил прицеп. Пришлось все сначала. А ведь это не легковушка. Чтобы включить передачу, надо ещё и перегазовку дать. А зеркала заднего вида вообще не понятно для чего существуют. Проще вылезти на подножку и посмотреть. В общем, развлекался я сорок минут, но таки загнал эту заразу на пандус в нужное место. Одно колесо свисало, но это уже было мелочью. Из десяти одно не влияет. Вылез я из кабины мокрый, как последняя мышь и, на подгибающихся ногах подошёл к мужикам, которые, как мне показалось не шевелились даже все это время. Мне так хотелось, чтобы меня похвалили, но все, что услышал:
      – Не врал, умеешь.
      И тихо разошлись по машинам. Олег обнял и увёл меня, не говоря ни слова. Час мы ехали молча, потом он сказал:
      – Я боялся, что ты сдашься после первых попыток. Упрямый ведь, как твой отец. Хорошо, что не опозорился. Все правильно. А что долго, наплевать, все ждали бы хоть до утра. Серьёзные ребята. Трёп не понимают.
      Я сидел тихо в углу, все ломило от нагрузок. Ворочать руль и перекидывать коробку в ЗИЛ-150 мальчишке, в котором и полусотни кило не было, оказалось страшно трудно. Но, постепенно до меня дошло главное. Экзамен на трассе я сдал. И после этого все прошло и очень захотелось поесть, что мы тут же и сделали, поскольку подъехали к очередной ночлежке – гостинице. Первый раз в жизни, наверное, я съел две порции ужина, рассчитанные на нормальных крепких мужиков, и уснул на диване в приёмной как убитый. Олег честно накормил местных клопов в чистой постели и рано утром мы двинулись дальше, на север.
      В Сусумане, а это крупный посёлок на трассе, мы заехали к старым друзьям Олега, где он высадил меня и поехал к диспетчеру. Приехал вечером злой и усталый. Ему загрузили только сам тягач, прицеп не стали и направили за 200 километров в сторону от трассы по дороге, которую размывало несколько раз подряд. Завалы трактора убрали, но дорога считалась очень опасной. Меня брать он туда отказался, рисковать не хотел, ведь обещал ребёнка целым привезти домой. Так что мы отцепили прямо у дома прицеп и рано утром он уехал, даже не разбудив меня.
      Хозяева растрясли меня и покормили, и сказали, что в любое время могу прийти закусить и гулять дальше. Замков на дверях не было вообще, а на калитке просто бабочка на гвозде, чтобы живность чужая не шастала. Светило солнце и сидеть в доме не хотелось. Я выполз на улицу, и побрёл куда глаза глядят. Найти место было легко, прицеп стоял прямо на дороге и был виден издалека.
      И тут начались незапланированные приключения. Навстречу шла группа из 5-6 мальчишек моего возраста и помоложе. Мы остановились напротив, и вожак требовательно спросил:
      – Ты откуда взялся?
      – Мы в рейсе, но меня оставили прицеп охранять на пару дней.
      – А сам откуда?
      – Из Магадана, а что?
      И тут я получил удар в живот. Мне это страшно не понравилось, потому как было ясно, что помнут сильно, если не попытаться удрать. А если ещё и очки потеряешь, тогда не даст Олег на обратном пути порулить. Я оглянулся и в несколько прыжков забежал в ближайший двор, полагая, что там найдутся какая-никакая лопата и стенка за спиной. Компания бросилась за мной.
      Вбежав во двор, я понял, что плохо моё дело. Прямо передо мной сидел пёс, похожий на лохматую овчарку чёрного цвета и очень большой. Цепь, которой он был привязан к столбу в дальнем углу говорила сама за себя. На ней можно было бы буксировать нашу машину с прицепом. Преследователи вбежали за мной, но остановились сразу у калитки. Они то знали, кто тут живёт. Псина посмотрела на меня и зарычала. Мы встретились глазами. Наступила тишина. Гляделки затянулись. И вдруг из страшного пса, собака превратилась в доброго огромного кота. Она подошла, потёрлась об ноги и подставила голову, чтобы её погладили, что я и сделал. Мальчишки онемели. Я сунул руку в карман, там была корка хлеба. Я её показал псине и спросил: «Хочешь?» Чудом я успел убрать руку, как корка оказалась в пасти. В другом кармане нашёлся кусок колотого сахара, который я положил на ладонь и протянул собаке. Пёс бережно слизнул сахар и сурово посмотрел на ребят, которые сгрудились у забора. А потом без предисловий рыкнул и бросился к ним. Меня отбросило цепью в сторону метр с лишком. А мальчишки, только что ухмылявшиеся, оказались заблокированными вдоль заборчика. Перелезть через него было почти не реально, поскольку это был даже не забор, а частокол из мелких кольев. Ситуация была патовой. Ждать прихода хозяев до вечера, а может и больше не хотелось.
      Предводитель местных спросил:
      – Ты это, кабысдоха подержать можешь? Мы пойдём. Тебя не тронем.
      – А зачем я его держать буду, он же на цепи и не достаёт вас.
      И уселся рядом с псом, который демонстративно упал на бок и стало ясно, это просто сука, ожидающая щенков и готовая загрызть за свою территорию любого, кто попадётся. Она подвинулась и улеглась мне на ноги, требуя, чтобы её чесали, что я и делал с удовольствием.
      Ребята посовещались и уже дружелюбно предложили:
      – Брось ты эту собаку, пошли в футбол поиграем и на речке рыбу половим!
      – Ладно, давайте, а то сразу в драку впятером против одного. Это не честно, – проворчал я, понимая, что опасность миновала.
      Ребята загалдели, да мы не хотели драться, так, просто проверить городского, мало ли кто ты. Я погладил собаку, которая вообще закрыла глаза и показал ребятам жестом, чтобы они тихо исчезли. Повторять не пришлось. Попрощавшись со зверюгой, облизанный с головы до ног, я вышел к мальчишкам. Агрессия вообще пропала, набегавшись мы съели их запасы еды, искупались в ледяной воде и поймали дюжину каменушек – очень похожих на форель рыбок. Они были невероятно вкусными после лёгкого поджаривания на костре. На следующий день повторили купание и рыбалку, поскольку в футбол ни они ни я играть вообще не умели. Расстались лучшими друзьями.
      Вечером приехал Олег, уставший до упаду. Кое-как разобрались с прицепом. А потом, уже за столом он сообщил, что машину сильно повредил бревном, и хорошо, если удастся налегке без груза доползти домой до автобазы. На следующий день мы потащились назад, а это добрых 600 километров. Останавливались у каждого ручейка, доливали воду в радиатор и ползли дальше, стараясь на мучать двигатель. Ушло целых три дня, но мы своим ходом торжественно вползли на территорию базы и передали машину механику в цех. Я пошёл докладываться отцу, а Олег… Мы с ним больше не виделись.
      Часть вторая. Зимние каникулы.
      Это была моя последняя встреча на Колыме. Но на этот раз человек, отец моего приятеля, рассказавший мне историю своей жизни, был вовсе не герой. Но не всем быть героями.
      За полвека наша жизнь невероятно изменилась. И мы, дети, выросшие у чёрта на рогах в суровых условиях Колымской жизни, очень отличались от нынешнего поколения. Были ли мы лучше – нет, конечно. Но и хуже мы не были. Мы были совсем другие. И, безусловно, мы были намного старше нынешних ребят. Мы были просто мальчишки, которые жили за речкой Магаданкой на отшибе. Нас воспитывала жизнь в духе прямолинейности, честности и не готовности на компромиссы. И это не удивительно – практически все были дети либо бывших заключённых, либо тех, кто охранял лагеря и остался жить, поскольку ехать в никуда уже не было смысла. Мы не делились на группы и даже порой и не знали, как родители попали в Магадан. Лишь изредка мы что-то узнавали об отцах своих друзей, но это никогда не было темами наших разговоров. В этот раз я расскажу немного о себе и своём друге. Все изменилось на нашей Заречной улице, которую нынче переименовали. Моего дома, как и дома моего друга тоже больше нет.
      Я закончил полугодие в новосибирской физматшколе, и мать предложила приехать мне на каникулы домой. Я, естественно, согласился. Сидеть в полупустом интернате было скучно. И хотя были друзья в городе, но они никуда не делись бы и через две недели. Поэтому мать прислала мне денег на самолёт, и мы договорились, что, взяв билет, я отобью телеграмму, а отец пришлёт машину в аэропорт, зима все-таки. Рюкзак, у меня был армейский ещё военных времён – просто мешок из лёгкого брезента с одной кольцевой лямкой, которую надо было завязывать на горлышке. Покидав в него то, что, как мне казалось, должно пригодиться дома, я попрощался с классным руководителем и уехал в аэропорт. Проболтавшись в автобусах почти три часа, я с удовольствием пообедал тремя порциями разного мороженного и почувствовал себя человеком. Билет мне не продали в кассе, потому как ещё не пришла телеграмма о местах, но пообещали, посмотрев на меня через стекло, что оставят обязательно. Зрелище было, конечно удручающее. В тридцатиградусный мороз на мне была лёгкая осенняя куртка, которая меня, кстати, полностью устраивала. Из тёплых вещей у меня была большущая заячья шапка, которая лежала в рюкзачке. В общем заморыш отборнейший, да ещё в очках.
      Побродив по аэропорту, я нашёл тихое тёплое место и мгновенно задремал. Проснулся от вопля из репродуктора, под которым сидел:
      – Желающие вылететь в Магадан подойдите к стойке регистрации!
      Я вскочил и бегом бросился к стойке. Там было уже человек десять – двенадцать. Это были все те, кто купил заранее билет на вечерний самолёт, летящий из Москвы с посадкой в Новосибирске. У меня, его не было, но это как-то не особо беспокоило. Оказалось, что приземлился рейс, летящий в Петропавловск Камчатский, и он в связи с плохой погодой над Камчаткой будет ночевать в Магадане. Сотрудник аэропорта и бортпроводник в спешке, а потому небрежно просматривали билеты пассажиров, пропуская их в тамбур. Когда подошла моя очередь, я, невинно хлопая глазами, показал на кассы и сказал, что билет надо там забрать. Бортпроводник, свирепо фыркнул и сказал:
      – Некогда нам тут ждать, проходи!
      Возражать я не стал и вместе с ним прошёл в тамбур. Он ещё раз посмотрел на меня, почесал голову и спросил:
      – Ты с кем?
      – Я сам по себе! На каникулы лечу.
      Бортпроводник осмотрел меня, тихо вздохнул и мы пошли по полю к самолёту. Он уже истерично жужжал и как только мы взошли по трапу, дверь захлопнулась. Через три минуты мы были на полосе, моторы взревели и самолёт начал рулёжку. Я прошёл в хвост, нашёл пустой ряд, забился в угол и уснул, как только пропали огни Новосибирска. Через пару часов всех растрясли и покормили классическим аэрофлотским цыплёнком с соком и чаем. Ещё несколько часов сна, и мы приземлились на 72 километре. Так тогда называли новый аэропорт, способный принимать ТУ-104 в отличие от старого на 23 километре трассы. Само здание было вдалеке, и туда увели тех, кто должен был лететь утром дальше, а магаданцы остались ждать около самолёта, когда выгрузят багаж. Было на двадцать градусов теплее, чем в Новосибирске, но сырой ветер пронимал до костей. За четверть часа ожидания даже в очень тёплой одёжке люди подмёрзли. Я так просто окоченел вусмерть. Да и багажа у меня не было, кроме крохотного рюкзачка. Наконец вещи были получены и нас посадили в автобус, который помчался в город. Все шло неплохо, правда было уже темно – разница времени и широта сказались. К городу подъехали уже за полночь. Водитель, гадёныш, высадил меня километра за три до нужного места со словами – вон там твоя автобаза, закрыл дверь и уехал. До въезда был примерно километр по прямой. Фонари у ворот были хорошо видны, но идти надо было по полю, засыпанному снегом по колено. Попытка даже выйти на него показалась кошмаром. Ботинки набились снегом, да и память подсказала, что на том пустыре валялось все что только можно было вообразить – куски ржавого железа, бобины от кабелей, обломки деревянных кузовов… Поэтому я вернулся на дорогу и побрёл по трассе до штатного поворота. Ветер, дул в морду, подтверждая правильность выбранного направления. Ни одной машины не попалось за время пути, который занял почти сорок минут. Не обнаружив признаков жизни в будке на въезде на автобазу, где можно было малость согреться, я уже из последних сил добежал до дома. Войдя в подъезд, где было тепло и уютно, я схватился за перила и понял, что подняться на второй этаж уже нет сил. Но, постояв с минуту, очухался, быстро поднялся по лестнице и вошёл в квартиру. Соседи спали, лишь у нас из-под двери был свет. Я вошёл в комнату, довольный собой, как голливудский киногерой. Отец спал сидя на страшно неудобном стуле, а мать сидела у окна и чего-то вязала, делая вид, что смотрит телевизор. Подняв глаза на меня, она встала и схватилась за сердце. Потом тихо спросила:
      – Ты откуда?
      – Из аэропорта. Прилетел.
      – А что не прислал телеграмму? Машина ведь ждёт дежурная!
      – Мы договорились, что я пошлю телеграмму, как только куплю билет. А я его не покупал – так прилетел, зайцем.
      Проснулся отец, не понимая, что происходит. Мать тихо подошла, обняла, а потом повернула меня лицом к зеркалу в шкафу. Я понял, почему она была так встревожена. Заячья шапка и перед куртки был в слое инея толщиной сантиметр. Руки и лицо красные, как у отварного краба, потому как я не носил ни варежек, ни перчаток с самого детства. Глаза большие и тоже красные от ветра. Душераздирающее зрелище. Мать тихо присела на кровать, держась за сердце, и дежурная машина с водителем оказалась очень кстати. Отец увёз на ней мать в больницу, где её продержали два дня. Меня, естественно оставили дома, и я, вскипятив кастрюльку воды, напился чаю с батоном хлеба и банкой сгущёнки. После чего уснул поперёк родительской кровати не раздеваясь. Проснулся я на следующий день в полдень на своей кровати в одном носке и рубашке, голодный как триста удавов. На столе была записка, в которой говорилось, что мать в больнице, а я могу позавтракать и делать что мне заблагорассудится. Слегка перекусив, я побежал к отцу на работу. Он был занят с какой-то комиссией, а потому тихо спросил:
      – Деньги есть? Или дать?
      – Есть, конечно, на билеты туда и обратно! Да и зачем они мне?
      – Тьфу. Ладно делай сегодня что знаешь, мать завтра привезу, – и исчез.
      Я пошёл к дому, соображая, к кому бы завалиться в гости. И тут навстречу попался старый приятель Юрка. Мы пожали руки, похлопали друг друга по спине. Ну и, конечно, направились к нему. Жил он с родителями на горке в частном секторе в небольшом домике, который сделал его отец своими руками много лет назад. По пути мы зашли в магазинчик, где набрали к удовольствию вечной продавщицы тёти Аси сладкого на десять рублей. По тем временам это было очень много. Банки со сгущёнкой, вареньем и джемом, конфеты, вафли в рассыпуху – в общем все, что приглянулось. Ну и кусочек колбаски собаке. Отобранный провиант на прилавке выглядел пугающе, но ничего возвращать не хотелось. Продавщица довольно улыбаясь, спросила:
      – Ну и как мальчики это все понесёте? Возьмите авоську что ли, потом занесёте, и вытащила из-под прилавка огромную авоську, рассчитанную на полцентнера картошки. Юрка быстро переложил все в авоську, крякнул, но оторвал от пола. Меня в качестве помощника он не видел вообще, поскольку был на голову выше и вдвое шире в плечах. Тётя Ася рассмеялась:
      – Дать вторую, твоему другу? Да, кстати, а ты откуда, что-то знакомое лицо.
      – Да вон – и показал в окно на свой дом.
      – Аааа, ты на каникулы приехал! Как там на материке?
      – Холодно, тётя Ася, аж под минус сорок.
      – Ух ты, ну погрейся, тут полегче у моря.
      Юрка почесал в затылке и спросил осторожно:
      – Вы мне для отца бутылку дадите? Он должен сегодня из рейса вернуться. А ходить ему, сами знаете трудно, он поверху домой пройдёт. У меня и записка с прошлого раза есть.
      – Ага, отцу. Вы что сами решили погулять, чертенята?
      – Не, я водку не пью, только вино, – встрял я в разговор.
      Продавщица расхохоталась так, что стекла зазвенели и проворчала, глядя на Юрку:
      – Ладно, но если чего, больше не проси, не дам! Понял?
      – Да-да. Что тут не понять, – и протянул ей трёшку.
      Она решительно взяла деньги, открыла тумбочку и кинула туда купюру. Сдача с трёшки полагалась исключительно банкой бычков в томатном соусе по цене 13 копеек и никак иначе. Бутылку тётушка завернула в бумагу, а банку бычков подержала в руках и аккуратно положила на полку, зная, что Юркин отец такое есть не будет. Мы вышли на крылечко и героически преодолели крутые и жутко скользкие ступеньки, переставляя авоську на каждом шаге. Все местные алкоголики знали, что выпимши заходить в магазин нельзя, можно запросто убиться на выходе. И тем более шуметь и безобразничать, потому как тётя Ася могла спустить с лесенки любого, даже самого здорового мужика. А то и вообще совершить ужасное дело – перестать продавать спиртное до покаяния.
      По пути до дома Юрки мы, несколько раз постояв и поболтав с друзьями, шли почти час. При этом пара банок сгущёнки была высосана по кругу. Две дырки пробить – дело плёвое, поскольку перочинные ножики были у всех поголовно.
      Участочек был очень маленький, обнесённый смешным забором, типа частокол. Во дворе жила дворняга, которая сама пришла много лет назад во двор и отказалась уходить. Она была очень странной животиной. Когда-то сильно зашуганная, она чувствовала себя нормально только будучи привязанной к будке. Стоило её отвязать, как псина начинала метаться и выть со страха. Верёвка была тоненькая – тесёмка с узелками, но создавала ей ощущение покоя и уверенности в будущем. Когда мы вошли, собака немедленно истребовала свой кусок колбасы, и уселась посередине крошечного дворика, положив его пред собой, чтобы спокойно отобедать без свидетелей. Дома была мать Юрки – могучая женщина с очень мирным нравом. Она вышла на лай и, увидев нас, всплеснула руками:
      – Мальчики, да шо вы наделали. Куда-же вы столько принесли. У меня уже обед почти готов. Отца только вот нет, а ведь хотел утром из рейса вернуться. Ну давайте, давайте, проходите, – и отняла у Юрки авоську.
      Юрка успокоил мать:
      – Он на несколько дней прилетел, мы не будем все сразу, не волнуйся.
      Домик был построен основательно из всего, что можно было найти в городе, порту и области. Высокая завалинка вокруг дома, резное крыльцо. Все чистенькое и аккуратно сделанное. Внутри крашеные полы и обои на стенках. Как в кино. Мы уселись за стол, налили чаю, открыли банку с джемом и высыпали конфеты на стол. Их количество, конечно убыло по пути, но все равно смотрелось очень серьёзно. Я вспомнил про бутылку в куртке. Юрка убрал её в настенный шкафчик и, с чувством выполненного долга, мы начали наперебой рассказывать друг другу от том, что произошло за прошедшие почти полгода.
      Появилась из-за загородки матушка Юрки, которую звали тётя Настя, и спросила:
      – Ну что пообедаете или папку ещё подождём?
      Мы, конечно, проголосовали за ожидание, потому как есть уже и не особо хотелось. Тут открылась внутренняя дверь дома и вошёл, опираясь на трость, отец Юрки – Василь. Именно так он просил его звать, а почему-то не Васей. Выглядел он устрашающе. Огромный семь на восемь мужик со шрамами на лице и вырезанной из лиственницы тростью внушительного размера. У него в детстве была сильная травма и одна нога оказалась короче другой на два спичечных коробка. По улице и за рулём он носил огромные ортопедические ботинки и даже в них очень сильно хромал. Казалось, что дом стал игрушечным с его появлением. Мы поздоровались, и он подсел к столу, ополоснув руки в рукомойнике у входа. Юрка спросил:
      – Ты чего так долго, мы тебя утром ждали, уже беспокоиться начали.
      – Да колесо пробил недалеко от города. Второе за рейс, будь оно неладно. Пришлось перебортировать, клеить, вулканизировать. Всё одному, ни одной нашей машины за три часа не прошло. Но сделал на века, даже и смотреть в цеху не надо. Уффф, как же устал, – проговорил он
      Для тех, кто не в курсе – колесо весит под сотню кило. Чтобы починить пробитое колесо, его надо снять и разбортировать, то есть распотрошить его, используя две монтажки и кувалду, а потом вынуть камеру. Потом уже в кабине найти дырку, зачистить резину на камере и заплатку, приклеить и вулканизировать паяльной лампой или примусом, не спалив машину. После этого запихнуть камеру на место, поставить на место покрышку, которая на морозе вообще не гнётся, и накачать колесо. Ну тут попроще, компрессор при машине имелся.
      Отец потянулся и протянул руку к заветному шкафчику. Открыв его, он с умилением посмотрел на сына. Юрка опустил глаза, ухмыляясь. Василь достал стакан и налил всего полстакана, к моему удивлению. После чего поставил бутылку на место. Посмотрев на стол, он оторвал горб у халы и, выпив половину налитого, закусил хлебушком. Я удивлённо смотрел на него. Дядя Василь рассмеялся:
      – Что думал, я сейчас бутылку прямо из горлышка выпью? Нет, я так не люблю. Да и плохо мне, если на пустой желудок.
      – Дядя Василь! Я вообще не думал об этом. Просто в наших местах так не пьют. Вот и смотрю.
      – Ладно тебе, шо, твой папаша стаканами пьёт? Да не поверю.
      – Он не пьёт вообще, говорит, что не хочет. Изредка половинку рюмки может после тяжёлого дня. Предпочитает очень крепкий и горячий чай.
      – Ну да, это понятно, он ведь тут тоже не по комсомольской путёвке, – вздохнул Василь и потянулся, – Вот ведь как жизнь складывается.
      Появилась тётя Настя с тарелкой борща, размерами с салатницу на десяток гостей. Поставив перед мужем первое, она покачала головой и спросила нас с Юркой:
      – Вы будете или только второе?
      Мы переглянулись и Юрка басом заявил:
      – Мама, мы будем, но только второе. Правильно так будет.
      Было тепло и уютно, пахло едой хорошей, домашней, а не столовской, к которой я успел привыкнуть в интернате. Дядя Василь кушал тихо, аккуратно и не спеша допил остатки из стакана. Закончив борщ, он с удовольствием крякнул и позвал жену, которая принесла ему тарелку с макаронами по-флотски. Нам с Юркой тоже досталось по приличной тарелке. Я, увидев порцию, ужаснулся, и попросил оставить четверть, а то помру на месте. Все посмеялись, а тётя Настя проворчала:
      – Вот от того ты такой худой. Не кормят совсем. Кошмар просто. Ну кошмар.
      Но порцию ополовинила, сказав, что размазывать по тарелке не дело, а то вместо еды будет вылизывание миски. Я вздохнул и к собственному изумлению быстро съел предложенное. Ведь последний раз я полноценно поел в интернате перед отъездом. Мать Юрки попыталась добавить порцейку, но это было через чур и, посмеявшись вдоволь, она убежала за перегородку, где была кухня. Юрка исчез, покормить собаку, которая уже была очень старой и ела часто и очень помалу. А на улице холод и хозяева опасались, что без еды она может околеть.
      Дядя Василь посмотрел на меня, пытаясь сообразить, где он и кто я. Потом улыбнулся и проговорил:
      – Ох и денёк. Что-то я того, притомился. Ты на каникулах?
      – Ага, две недели разрешили дома побыть. А потом снова учиться. До лета.
      – Ишь ты. Это дело. А вот Юра наш только-только на троечки тянет. Не интересно говорит. Хочет моряком стать. Боцманом. С трубкой ходить и матросов гонять. Это правильно. Каждый должен по-своему жить.
      – А где же он на моряка будет тут учиться? У нас нет же ничего.
      – Это верно. Мы на будущий год думаем с Настенькой отсюда уехать на родину. Ну не совсем, но туда, к крохотному и уютному морю. В Мариуполь. Там вроде училище есть мореходное, мне так сказали.
      Честно говоря, он и Юрка говорили про какой-то другой украинский город на Азовском море, название которого я так не смог вспомнить. А Мариуполь вроде единственный, подходящий под описание.
      Пришла хозяйка. Посмеиваясь и улыбаясь проворковала:
      – Ну че ты мальчику голову морочишь. Ему, что интересно, что ли?
      – Интересно! Я уже взрослый, пятнадцать исполнилось. И вообще, я наверно больше сюда не вернусь, родители уезжают, в Москве комнату дали. Мать весной, а отец – как отпуск подойдёт.
      – Ха, взрослый, – рассмеялся дядя Василь, – а ты был на Азовском море? Или на Чёрном?
      – Был, два раза на Чёрном. Мне понравилось. Тепло, вода тёплая, можно часами в ней лежать, не то, что в нашем. Две-три минуты поплескался и уже застыл весь. А сколько всего вкусного везде растёт, – проговорил я мечтательно.
      Дядя Василь задумался. После паузы, с горечью сказал:
      – Да, вот твои вернутся, есть где жить, в спину никто не плюнет. А мне нельзя. Эх.
      И он протянул руку и налил себе ещё полстакана водки. Потом улыбнулся и говорит:
      – Ты не смотри так, для моего организма – это вообще незаметно. Просто расслабляет немного. Всё тело ломит от этого чёртового колеса. Насквозь продуло на ветру.
      – Дядя Василь, а почему домой нельзя? И почему плюнут? Я не понимаю. Ведь дом ты себе купить можешь или построить. Вон какой ты даже тут себе сделал красивый и необычный. Работаешь много. Что не так?
      – А то не так! Твой отец чистый, реабилитированный, а я враг, пособник врага, понимаешь ли. А все из-за ноги. Не взяли в армию, как ни просился.
      – Ну какой ты пособник, ты чего дядя Василь. Ты вон сколько работаешь.
      – Работаю… Я всегда работал много. Сил видишь хватает. Но вот так сложилось. Эх, да что я разболтался. Настюша! Принеси ещё поесть, что-то не могу отогреться. Внутри холод.
      Тётя Настя принесла ему ещё полтарелки макарон и обняла мужа за плечи.
      – Ты не слушай его, он устал и понесло, – обратилась она ко мне.
      – Ой, ну что вы, дядя Василь ничего такого и не говорит. А так ведь тут у нас все мужики повидали. Ну мне так кажется, – мягко, как мог я ответил ей, – А почему нельзя домой? Не понимаю.
      – Ох, конечно хочется, но не примут нас, боимся. Мы ведь попали в оккупацию. А жить надо, на руках трое детей сестёр, которые с мужьями ушли на фронт. Я самая младшенькая была. Вот он и пошёл к ворогам работать. Возил их начальника на машине. Помогал по хозяйству. Так детей и кормили, – негромко проговорили хозяйка.
      Василь поднял голову и проворчал:
      – Ну вот, говоришь не надо голову мальчонке морочить, а разболталась. Главное не в том, что работал, а в том, что пока был отряд рядом, я им все сообщал, а те у немцев продукты отбивали, да и женщин с детьми разок не дали вывезти. А потом отряд окружили и всех порешили. Да ладно бы немцы – свои же сволочи. А я остался. И работал. А что делать было.
      Он задумался и продолжил:
      – И ждал. Всё время ждал. Могли прийти от партизан, а могли и забрать, если бы что-то пронюхали. И тогда крышка. Всем нам. Гестапо и то так не лютовало, как местные. Но никто так и не пришёл из отряда. Всех погубили, а там и дети, почитай были, меньше вас с Юркой даже. Потом узнали – предатель к ним пробрался, документы при отступлении спрятали немцы, а наши нашли.
      Хозяйка прижалась к мужу, и, понимая, что он не может больше связно говорить от усталости и просто от боли, закончила:
      – Когда наши подошли, немцы и полицаи быстро по машинам, Василь спрятался в подвале разрушенного дома. А ко мне раз пять прибегали автоматчики, искали водителя коменданта. Я выучила слово – «Арбайтен» и его повторяла как заведённая. Детишки кивали головой. В результате так они одну машину бросили и смотались. Из-за Василя два десятка полицаев местных не смогли удрать, немцам они были не нужны! Вот потеха. Сдались они тихо первым же солдатикам-разведчикам, тряслись так, что смотреть тошно было. А наших то пятеро было всего.
      Василь обхватил голову руками и тяжело вздохнул:
      – А ведь как я ждал наших. Пришли, наконец. Ну, ясное дело, забрали меня, а никто из соседей слова доброго не сказал. В отряде-то всего трое знали кто весточки посылал о конвоях, а их всех поубивали. Допрашивали досконально. Что знал, рассказал. Велели работать и не дёргаться, не до тебя мужик, потом.
      Я сидел тихо, как мышь. Книжки про войну читал, но вот такое не мог себе вообразить. Главное хотелось понять, почему так несправедливо. А потому молчал и слушал.
      – Ты понимаешь, ведь веры мне нет, ты и то можешь не поверить и отвернуться. И я не обижусь. Так сложилось в жизни. И ведь я думал, что отпустили, поработал два сезона трактористом, люди очень были нужны. А потом… Потом меня вызвали и говорит мне НКВДшник, молодой такой мужик и хромой, как я – надо по тебе Василь, что-то решать. Я могу, конечно, тебе поверить, но тогда меня проверят и могут даже снять, не посмотрят, что всю войну протопал, а тебе влепят по полной, а там восемь, а то и больше лет лагерей. А могу оформить, что ты по непониманию и неграмотности в это дерьмо влез. Получишь два-три года, а потом спокойно жить будешь. Выбирай. Ну я и выбрал. Дали три года.
      – Неужели никто не мог рассказать, как дело было? Ведь если людей спасли – они же могли подтвердить.
      – Ха, конечно. И подтвердили. Только я тут каким боком? Никто ведь не имел понятия, что и как происходило. Если бы кто узнал во время оккупации – меня бы враз повесили бы, для порядка. Время такое было. А потом с приходом наших, всех кто в полицаи пошёл, тех вообще без разбора прикончили. На мне не было крови, понимаешь парень, совсем не было. Ну вот я и пошёл по этапу.
      Он налил на донышко стакана водки и выпил, закусив вафлей. А я почуял, что теряю нить разговора:
      – А потом, как было. Сразу сюда послали? Тут ведь с большими сроками все вроде.
      – А ты не так прост парень. Верно. На Лене я отработал своё. На лесовозе, хоть и не положено вроде зэку. Но надо было. Видишь шрамы – это слетел я с дороги, размытой дождями. Машина в клочья. А меня полдня штопали в лазарете. За два года почти весь срок отработал. И тут приехали мужички с Дальстроя. Знаешь, что это?
      – Конечно, это же тут все Дальстрой.
      – Ага, точно. И предложили сюда поехать на три года. Водителем. Ну я и согласился. А где три года, там и пятнадцать лет вышло. Отбил я на радостях телеграмму Насте – она быстренько собралась и приехала в Иркутск через пару недель. Нам дали подъёмные и билеты на самолёт. Помнишь, Настюша, мы почти месяц до Магадана летели. В аэропортах неделями сидели – ждали погоды.
      Она покивала улыбаясь, а я спросил:
      – Дядя Василь, а дом ты сам построил?
      – Конечно! Помогали, конечно мужики, но в основном сам всё делал, основательно. Нам дали комнатку в бараке, на время обжития. Я неделю в рейс, неделю строил. Тут и Юрка родился. Вон, ты видел, я Юрке какую комнату сделал, чтобы он мог учиться спокойно?
      – Я видел. Мы ему завидовали. Такого ни у кого нет.
      Тут Василь ласково потрепал сына по голове. Если бы меня так потрепали, точно головы лишился бы, а тот только жмурился.
      Хозяйка принесла здоровенные чашки с блюдцами, доверху налитые крепким чаем. И, чтобы не сбивать настроения мужу, показала жестом на кучу сладостей. Мы не сговариваясь вытащили по банке малинового варенья. Она забрала одну и исчезла. Мы переглянулись и пожали плечами. Отогревшись, Василь смотрел на нас и улыбался. Казалось, что замурчит, как огромный сытый кот. Через минуту шорохов и скрипов, появилась матушка с двумя плошками с вареньем, которые поставила перед нами. Рядом положила по половинке халы и две большие, идеально почищенные, серебряные ложки. Вчетвером мы дружно взялись за чай смакую каждый глоток.
      – Дядя Василь, как же ты уедешь отсюда. А дом кому оставишь? Столько труда. Жалко ведь, наверно.
      – Не то слово. Жалко до слез, как подумаю. Но надо. Что тут моему Юре делать? Неправильно. Денег скопили, вот восьмой класс закончит и уедем. Сначала Настюша, она умная, всё выяснит, дом подберёт недалеко от города, а потом уж и мы с Юркой подтянемся. Пусть на боцмана учится.
      Глаза у приятеля загорелись волчьим блеском. Он давно мечтал о тёплом море и мореходном училище. Не шла у него учёба, только мучился. Учителя рукой махнули, что толку – просто ставили тройки. Он очень тихий в школе был и справедливый. Легко быть справедливым, думал я тогда, коли нет в округе никого, кто может обидеть. Мне так, ежели чего, приходилось действовать по правилу: «Не можешь кулаком – возьми кирпич», а с ним шутки плохи.
      Выпили ещё чайник чаю, посмотрели на часы. Ужас, почти ночь. Я побежал домой, потискав на дорогу псину. Больше я не видел дядю Василя, хотя несколько дней и провёл у Юрки.
      Мать вернулась из больницы. Две недели каникул пролетели быстро и, уже не доверяя мне, она сама купила билет и посадила в автобус, который шёл сразу из города к самолёту. До интерната добрался без приключений.
      В конце мая, мать прилетела в Новосибирск за мной. Я проскользнул на поле и встретил её на трапе самолёта. От удивления она чуть не упала со ступенек. А потом закусывала таблетками по дороге в интернат, где я договорился, что ей дадут пожить пару дней со мной. Это было очень неосторожно с моей стороны, потому как классная руководительница ей столько порассказывала, что матери едва хватило валидола в аптеке поблизости. Особенно её впечатлил невинный инцидент на пожаре, когда горел подвал общежития, где жили наши учителя. Как раз под квартиркой нашей классной. А она только что купила телевизор, который мы помогли ей затащить в комнату. Мне было за неё очень обидно, и попросив полить мне на ноги воды, я шмыгнул и вытащил этот гроб в подъезд. Тяжёлый, зараза. Пол потом провалился, правда не сразу, а минут через пятнадцать.
      А мне мать рассказала, что моего приятеля Юрку почти сразу после моего отъезда посадили в детскую колонию на год. Он вступился в парке за девушку, к которой приставали двое мужиков. Девушка убежала, зараза. Тогда один из пристававших схватил его сзади, а второй бил. Юрка вырвался и очень сильно покалечил обоих. Руки-ноги поломал, селезёнку одному отбил, второму черепушку проломил. Все голыми руками. А ему было только-только пятнадцать. Вот и впаяли мальчишке год. Свидетелей не было, а парни – дети начальства.
      После приговора Василь на весь зал назвал Юрку настоящим мужиком. Сказал, что он гордится сыном и велел не унывать, и никого не бояться, судьба такая у мужчин в их роду. А мать пожелала, чтобы бог покарал судью, тоже на весь зал. Так та, через два дня на лестнице упала и поломала обе ноги. А потом уволилась. Карма, наверно, существует-таки.
      В Москве меня взяли в хорошую школу, но я смог проучиться всего три месяца и был отчислен по собственному желанию директора за всяческое безобразие по его представлению. Не мог я вписаться в строгие правила московской школы. Пришлось идти работать. Так, в шестнадцать лет у меня началась взрослая жизнь. Но это другая история. Вот и закончилась моя встреча с самим собой. Прошло много лет. Изменился мир. И прошлое кажется странным, нарисованным сумасшедшим художником…
      
      Москва 2017-2020 (собрано)