Мой ангел

АЛЬФРЕД АВОТИН - http://proza.ru/avtor/alfavot - ВТОРОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ "В ЛЮБВИ ВСЕ ЧУВСТВА ХОРОШИ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
               
Мы учились с ней в одном классе. Я погрешу против истины, если скажу, что ходил в школу не ради неё. Я не был уже настолько наивен, чтобы видеть в ней какой-то идеал, я даже считал – несчастный – что не люблю её. «Просто первое более или менее чувствительное увлечение», – философствовал я.
Звали её Марина Лосина. В шестом классе новая учительница, прочитав в журнале её фамилию, ошиблась в ударении, чем вызвала неуёмное веселье класса. С тех пор мальчишки при случае дразнили её «Лосина-лососина», а в седьмом, на зимних каникулах, я вдруг заметил, что страшно хочу её видеть.

Когда я встретил её после каникул, всё перевернулось в моей жизни. Я так же ходил в школу, так же пыхтел над учебниками, так же бегал вечерами на каток. Но – чудо! За ночь мороз нарисовал узор на моём окне, и простой, знакомый жёлтый уличный фонарь брызнул сквозь этот узор золотым дождём в окружении радужных вихрей. Жизнь открывала передо мной свои прекрасные, сказочные тайны.

Я входил в класс, и сердце стучало чаще, и уроки, одни страшные, другие нудные, но по большей части неприятные, становились лучшими часами моей жизни. Марина сидела прямо позади меня, и я мог, отведя ногу назад, подолгу касаться ботинком её туфли, которую она почему-то не убирала. А иногда сзади раздавался глубокий вздох, обращённый – я это чувствовал – ко мне.
Ей-то было хорошо, а я не видел её, и постепенно во мне копилось неодолимое желание оглянуться и встретить её взгляд, и тогда, словно ошпаренный глотком спирта, с минуту я не слышал учителя, и всё плыло у меня перед глазами. На перемене случайные прикосновения её рукава обжигали, а её голос заставлял меня трепетать.
Я завёл секретный дневник, куда сладострастно записывал шифром свои наблюдения и домыслы, разные мелкие улики, изобличавшие в моих глазах её неравнодушие ко мне. Но всё это было так эфемерно…

Раньше порой бывало, что утром вместо школы мы с Генкой, спрятав портфели в будку Полкана, стоявшую во дворе, уезжали на электричке на дачу сшибать снежные шапки с заборов и мечтать о путешествиях. Теперь же меня неодолимо влекло в школу даже с несделанными уроками. Я перестал прогуливать и почти перестал болеть. Не перестала болеть Маринка. И каким пустым и серым казался мне класс, когда она не приходила! Я готов был удрать сразу же, но вдруг она просто опоздала и придёт на второй урок? В мучениях проходили часы.

А какой радостью были встречи на катке! Когда я видел хорошенькую Маринку в синенькой шапочке, лёд становился более скользким и уходил из-под ног. На катке – не то, что в школе: можно и поговорить – свои всё же – и покататься вдвоём. И даже договориться про следующий раз.
Шёл снежок, и играли незатейливую венгерку Шварца, когда я впервые взял её руки в свои. Они были в мягких вязаных варежках, а русые волосы, спадавшие из-под шапочки – в белых снежинках. Не помню, когда я был так счастлив… Потом ещё два раза играли венгерку, и каждый раз я подходил, и мы катались вместе.

В феврале я попал в больницу, повредив на катке руку. Одноклассники вчетвером пришли меня проведать, и среди них была Марина. Сама ли она вызвалась, или её послали – вот вопрос, который сильно меня интересовал. Спросить её напрямую? Что вы! Ведь этот недуг поразил лишь меня, остальные-то здоровы, и они тут же подымут меня на смех. И, чего доброго, она тоже. Это сразу разрушит то хрупкое счастье, которое пока теплилось во мне под покровом тайны.

Наступила весна, и при входе в класс я стал встречать милый взгляд тёпло-серых глаз. На первомайские праздники выдались трёхдневные каникулы. Я переживал предстоящую разлуку, но 30-го апреля, катаясь по городу на велосипеде, трижды встретил Марину, первого мая мы увиделись на демонстрации, а второго на обратном пути с дачи оказались с ней в одном вагоне электрички. От таких подарков судьбы моему ликованию не было предела.

А потом пришло лето. Она уезжала в какой-то лагерь, а затем должна была жить на даче, но где – сама пока не знала. Мы потеряли друг друга, и я долго бороздил на велосипеде дачные посёлки в поисках своего ангела. Но ангел не нашёлся, и лишь первого сентября, на пороге восьмого класса, я вновь окунулся в горячий душ её милых глаз.
Маринка выросла, загорела и похорошела. Сидели мы теперь в разных углах класса, но дома у нас были телефоны. Мы и в прошлом году пару раз звонили друг другу по каким-то учебным вопросам, но теперь всё надо было начинать заново. И когда я снимал трубку, чтобы набрать её волнующий номер, сердце начинало беситься в груди, мозг туманился, а горло пересыхало.

Мне нравились и некоторые другие девочки, и даже раньше, чем я почувствовал что-нибудь к Марине. Но то была нормальная, чисто физическая симпатия.
Я хочу сказать, что Марина не представлялась мне единственной женщиной в мире. Она вообще как-то не входила в эту категорию. Я даже думаю, что она не была для меня самой желанной. То, что я переживал, вообще не было чувством. Это было состояние. Она была моим воздухом, моим солнцем, светом моей жизни.
Другие девчонки – совсем другое дело. Там всё понятно, там просто голос пола. Таня из параллельного класса – Генкина соседка по дому, с которой они обычно вместе ходили в школу, – вызывала во мне вполне конкретное чувство, похожее на аппетит. Она была, как заманчивая конфета. И бросала на меня ясные и магнитные взгляды. Но разве подходил образ Марины под эту приземлённую, хоть и сладкую, мерку?!

Как-то Генка, сидя у меня дома (а к тому времени он уже был в курсе моего тайного недуга) решил внести ясность в её ко мне отношение. Набрав её номер и поговорив с ней о каком-то домашнем задании, он внезапно спросил, очень ли она меня любит. Я слушал разговор с помощью подключённых наушников. Чуть помедлив, она тихо сказала: «Жутко»…
Как сразу повернулись все маленькие эпизоды, все взгляды, прикосновения и двусмысленности! Это жаргонное слово могло обмануть кого угодно, только не меня. Я услышал в нём откровение и был счастлив, как безумец.

Казалось, теперь всё станет проще. Её глаза не стеснялись, но и не баловали меня. Мы сходили с ней пару раз в кино. Когда по ходу фильма герои целовались, она демонстративно вздыхала. Провожая её домой, я впервые взял её под руку. Что это было за чудесное ощущение!
На ступеньках крыльца я долго не выпускал её прохладную ладошку. Она смотрела на меня своими такими милыми глазами и улыбалась, а я, зачарованный, не мог ни улыбаться, ни сказать что-нибудь внятное.
Она стояла чуть повыше меня, что-то говорила, а я, млея от её голоса, чувствовал, какая она родная-родная, и в то же время прекрасная и неприкосновенная, как королева. Мне ничего не стоило привлечь её и поцеловать, она не смогла бы воспротивиться, потому что сразу потеряла бы опору… Но это не умещалось во мне. Прикоснуться к её губам – боже, это чудовищно. Это было бы равносильно тому, как если кто-нибудь схватил бы рукой моё голое сердце… От одной этой мысли у меня кружилась голова.

Быть может, я был тряпкой. Быть может, она сама ждала поцелуя. Но сколько раз за этот год я ни провожал её, я приходил в себя лишь тогда, когда видение исчезало, и мои ноги несли меня домой. Ранние зимние, а потом поздние весенние звёзды прыгали в тёмном небе и улыбались мне. Я был сильный, весёлый и гордый, как бог. Для неё я мог сделать всё. Но я был и грустный бог, и задумчиво-печальный. Я смотрел вперёд и не видел развязки этой истории. Я боялся «влюбиться, чего доброго, в самом деле». И тогда… Если я откроюсь ей (ведь мы так и не объяснились), насколько хватит её? Насколько может хватить хорошенькой школьницы, на которую ребята уже смотрели со всех сторон? Да она вряд ли дотянет и до окончания школы. А там – в разные вузы, а то и в разные города... Стоит только разойтись, и поминай как звали. Дважды в одного не влюбляются. Я же только растравлю свои чувства, а когда придёт любовь, а Марина уйдёт, прокляну себя за то, что заварил эту кашу.

Вот почему в моём счастливом сердце гнездился демон печали. Любовь скрепляется только браком, и то порой не навечно, а что я мог предложить ей сейчас? Ждать лет восемь? Да если бы она и согласилась, у неё ничего бы не вышло. Ведь она девчонка сейчас, и все эти годы, главные в жизни человека, вступающего в мир, она будет ждать-пождать? Смешно. И грустно. Но ясно, что форсировать события нельзя. Пусть всё идёт, как идёт.

А пока я записался на курсы бальных танцев, устроенные в нашей школе, что мне давало возможность вполне законно  танцевать с моим ангелом. Здесь звучала и знакомая венгерка Шварца, которая волновала меня, как божественный гимн любви.
Кроме танцев, Марина занималась гимнастикой и в мае должна была ехать в Москву на спартакиаду. По этому случаю её освободили от экзаменов, и она, счастливая, уехала вместе с городской спортивной делегацией.

Пролились первые грозовые дожди, подступили экзамены. Весеннее смятение овладевало душой тем пуще, что не было Марины. Всё чаще я встречал лукавый и ясный взгляд Тани. Таня была популярной девочкой. И, наверное, легкомысленной, хотя и не знаю, насколько такой ярлык подходит отличнице, лучшей ученице своего класса. Иногда мы встречались на почве Генкиных с нею коротких отношений, однажды сходили втроём в кино, и Первое мая праздновали с компанией у неё дома. Тогда она приглашала меня заходить, но я был полон Мариной. Не знаю, хватало ли у Татьяны такта или просто она ничего не знала, только о Марине между нами не было сказано ни слова.

Марина появилась в конце экзаменов, прелестная и весёлая. А перед консультацией по физике, когда мы с Генкой прогуливались возле школы, он сообщил мне, что в Москве она имела бурный роман, что теперь она женщина, делится впечатлениями с девчонками, что он – это Сергей Басанов из его дома, мастер спорта по гимнастике, выступавший с Мариной в парных упражнениях на спартакиаде. О своём приключении он сам и поведал Генке по-соседски.
Солнце, как большой медный таз, сбитый с балкона футбольным мячом, загромыхало на мостовую. Я не помню, за что я держался, но я не упал. Я даже, по-моему, не побледнел. Я даже продолжал поддавать ботинком какой-то камешек, хотя вокруг было темно и глухо. Генка внимательно смотрел на меня, и я подумал, что, наверно, он сказал что-нибудь ещё.

Потом… Что было потом? Разве это имеет значение? Потом была консультация по физике, на которой я не запомнил ни слова, потом был экзамен, на котором я получил пять, потом стояла хорошая погода, и я чувствовал, что не люблю её. Я чувствовал какое-то даже облегчение, и что-то горькое и сладкое, холодное и горячее одновременно. Как будто вымылся под ледяным душем и крепко обтёрся жёстким полотенцем: было как-то бодро и немножко стучало в висках.
И я встречался с Таней. А после последнего экзамена она позвала меня к себе смотреть какие-то иностранные журналы. Дома никого не было, и мы смотрели журналы. А потом мы смотрели альбомы фотографий. Потом целовались на диване. А потом… Таня была так очаровательна, так смела и так мило краснела… Я не был, конечно, первым в её жизни.

Когда я шёл домой, к заборам товарной станции склонялось солнце. Был чудный тёплый вечер, один из тех вечеров, что утверждают приход лета. В липах перечирикивались воробьи, сырая ещё земля пахла теплом и соками, а на другой стороне улицы играли ребятишки, расчертив на квадраты сухой асфальт. Их голоса, писк колясок и воробьиный щебет звучали в прозрачном воздухе чудной музыкой, сопровождаемой гулкими ударами мяча из-за забора стадиона. На душе было свободно, светло и немножко грустно. Природа нежно-розовым закатом бесстыдно усмехалась мне в лицо, а я усмехался ей. Она говорила, что нет ничего святого. И его не было.
Этот ласково-ободряющий и снисходительно-насмешливый вечер вызывал у меня улыбку, а на глаза наворачивал слёзы, словно рядом резали лук под аккомпанемент смешных и пошлых анекдотов. Я шалел от непонятной свободы, мне было весело и грустно от доброй усмешки золотого солнца, которому всё так ясно и до жестокости просто...



На Конкурс "В Любви все чувства хороши" http://proza.ru/2020/11/30/793 Международного Фонда Великий Странник Молодым


Рецензии