Фермер и скворец

(Сказка-быль)

Человеку всегда хочется знать наперёд всю правду своей судьбы.  Знать, не задумываясь, в радость ли будет ему та правда иль на беду.  Об  этом и сказка, очень-очень похожая на быль.

Жили-были   в небольшом  хуторе фермер, с женой и тремя сыновьями.  Жена на склоне лет преставилась, от налетевшего на их южный край  некоего чужеземного  мора - Царство ей Небесное!  Старшие сыновья покинули отчий дом,  каждый  в надежде найти счастливую долю. По кратким письмам-весточкам, пока не нашли. Ну а с пожилым, но крепким и ещё приглядным своей природной внешностью  отцом-фермером, остался самый младший. Как здесь говорят:  остался доглядывать отца. То есть, помогать ему до смертного одра по дому, саду, огороду, на винограднике и пшеничном поле, у синей излучины реки. 

Нежданно-негаданно  выпало одно холодное, с затяжными  дождями начало лета. Наш фермер, заодно с соседями хуторянами, судили-балагурили, что, мол,  дожди обмывают рождённого месяца-молодика. Ан, нет.  Молодик уже с жёлтым профилем  старого колдуна, а дожди всё ливмя льют.  Вот  месяц, меж туч, уже надменной луной,  с полным, круглым и слегка конопатым  лицом, но окрест всё по-прежнему  шумит, шелестит, пузырится под холодными дождевыми струями.

- Разверзлись хляби небесные! – перекрестясь, взглянула на возвращающегося с поля фермера сутулая, в промокшей чёрной накидке и с чёрным  зонтом над  головой местная ворожея.

Это она наворожила однажды фермеру прожить тому до ста пяти лет. Одетый в тускло блестевший от воды тяжёлый брезентовый плащ, фермер, отвернув край капюшона,  лишь улыбнулся,  поздоровался и прибавил шагу. На самом деле, ему было не до улыбок и не до предсказаний ворожеи.  Он жил земным, нынешним, здешним. Тем, что будто само собой звучало в душе: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь…». Обходя ниву, он  с горечью увидел, что ещё две недели назад обещавшие обильный урожай озимые, войдя в колос, сыро полегли. Повстречавшийся же ему  у калитка их двора сын опечалил вдобавок тем, что на светло-зелёных виноградных гроздях кое-где появилась гниль, а на лозе - пушок плесени.
- Бог милостив, сынок, авось наладится! – осветился лицом, усами и короткой, но густой и опрятной бородой отец, открывая старинную, но ещё крепкую, морённого дуба дверь дома.

Несмотря  на поднебесную сырость, слякоть и неуют, в просторной, светлой  горнице царил  устойчивый  дух комфортного сельского жилья. Сын, переодевшись,  нырнул вскоре снова за дверь, подбросить  корма корове и овцам. Отец, неспешно, покряхтывая, начал снимать у печи набухшие от влаги сапоги. Внезапно его внимание отвлекло шумное, резкое шебуршение за заслонкой печи. Быстро распрямившись перед квадратным её зевом, мужчина инстинктивно  нащупал крестик под расстёгнутой рубахой, взмахами сложенных щепотью пальцев осенил себя крестным знамением:
- Свят, Свят, Свят!, - шепча отодвигает он уже остывшую жестяную заслонку, и… ужас!

Взгляд его упёрся в чью-то чёрную, лоснящуюся морду. Отпрянул, пригляделся: «Фу, ты, старый чурбак, совсем спятил от непогоды!». Оказалось,  это сын из глуби печи, при уходе из дома, на припечек чугун   передвинул,  чтоб борщ не переварился. Усмехнувшись, вздохнул, хотел было нагнуться к домашним войлочным башмакам, и в  тот же миг в топке, за чугуном опять что-то  зашуршало, затрепыхалось, а из печи, шумно трепеща крыльями, вылетел взъерошенный, сам донельзя перепуганный скворец.  Ударившись о грудь фермера, ровно там, где висел крестик,  скворец скатился за пазуху, затрепыхался под рубахой.  Ошеломлённый и одновременно оправившийся от очередного мистического испуга хозяин полез левой рукою внутрь и уже из-под мышки достал птицу.  Однако, как только незваный крылатый гость оказался на свету,  он стал остервенело клевать своим острым, расширенным у основания клювом, сжимавшие его коряво-коричневые, натруженные пальцы  фермера..

- Ах ты, негодник, пёстрая твоя душа, - полушутя возмутился тот, - я тебя, нахально забравшегося в печь, из тьмы-жары освободил, а ты  меня, хозяина этого, вместе с печкой дома, клевать вздумал?

Скворец, словно поняв, засмирел. Лишь напряжённо, неотрывно глядел блестящими бусинами глаз в столь близко оказавшиеся к нему глаза человека.

- А кроме того, летун кусачий, - продолжал  фермер -  Я же тебя с твоей скворчихой  в скворечник на яблоне поселил, пользы для сада-огорода от тебя ждал, но получаю только  вред. Ягоды вишни, пользуясь нашей с сыном занятостью, ведь ты склевал-попортил!  Следом - абрикосы, персики…

Пленник, трепыхнулся тут снова, а глаза  его засветились как бы грустным укором. Неправда твоя, дескать, хозяин. Мы, скворцы, и пользой тебе платим:  гусениц, разных жучков-паучков, мошек и всех других вредителей урожая уничтожаем. Кроме того, когда ты настроением киснешь,  мы со скворчихой тебе песни душевные поём…

- Хо-хо-хо! – получил он в ответ. – Не считал, не видел съеденных вами вредителей, но вред для урожая того же  сада вот он на ветках: всё исклёвано-попорчено. А это уже уголовное преступление, - то ли шутя, то ли серьёзно усмехнулся фермер и произнёс страшное: вот за это он и лишит залётного гостя головы. А тушу пернатую, для острастки другого крылатого жулья, подвесит на высоком шесте.

Пугает, изгаляется хозяин, сам же  тем временем  так нежненько поглаживает пальцами то голову, то черную спину скворца-шкодника. Неизвестно, сколько бы ещё он  стращал да гладил  своего пленника, если б тот вдруг не  ответил ему чистым, внятным человеческим голосом:

- Не лишай меня головы, добрый, справедливый человече, не вывешивай мою тушу на высоком шесте! Я за это любое твоё желание выполню. Да в придачу и судьбу твою предскажу…

Мелет своё птица-скворец по-человечьи, а человек, пленивший его, будто язык враз проглотил. Молчит, побледнел, окаменел, а руки сжимающие разговорившегося скворца-вещуна, потом холодным покрылись. Чуть опомнившись,  закрутил головой: может, сын или кто из соседей вошли и разыгрывают его голосами? Нет. В комнате никого. Тут вспомнилось фермеру:  ему как -то приходилось видеть по телевизору скворцов, которых люди научили произносить слова и даже человеческие речи. Возможно, и ему такой попался. Правда,  фермер этой теме быстро предпочёл другую, более волнующую его:

- А скажи-ка, птица-вещун,- приободрился он, - сможешь ли ты прекратить эти опостылившие нам, сельским жителям, дожди?

- Смогу! – слышит в ответ. – Отпусти меня, и завтра уже будет вёдро.

- Та-а-к, запомню! Ну, а теперь ответь, что ждёт лично меня напереди? К примеру, в конце лета? – уже серьёзно интересуется «сельский житель».

- Будет вот что. Ты соберёшь богатый урожай: хлеба, плодов, овощей, из винограда нацедишь не одну бочку вина. Только сам ты всего этого не попробуешь. Почему? Этого я не скажу.

Впрочем, ошарашенный в очередной раз фермер, и не стал ничего уточнять. Тем более, на крыльце послышались шаги сына.  Разминувшись с ним и объявив на ходу, что вот, мол, скворец-дурак в печку через трубу попал, фермер вышел во двор и подбросил кверху диковинную птицу: «Лети, с Богом!».

На другой день жизнь пошла, как и предсказывал скворец. Установилась сухая, солнечная погода. Поднялись на ниве колосья. Налились, вызрели тяжёлые, сочные виноградные кисти. Заалели, зажелтели, срываясь с веток, ароматные плоды. Всё с Божьей помощью отец с сыном собрали, перемололи, передавили, процедили, заготовили, укрыли в закрома, ящики, бочки,  в кладовые и погреба. Несколько раз отец порывался поведать сыну ту невероятную историю со скворцом. Но боялся: сын подумает, что батяня  умом тронулся. А потом всё же рассказал. Сын в ответ: «Ну и сказочник, ты батя!».  «Батя» же по ночам нередко до изнеможения изводил, мучил себя мыслями о странном предсказании  ему  того самого говоруна-скворца. Порой чувствовал себя, как арестант, приговорённый к казни.

Между светлыми днями и тёмными ночами, в одно жаркое предосеннее воскресенье, идущий по стерне скошенной нивы фермер увидел на реке двух вопящих ребятишек-малолеток.  Оба отчаянно, вразнобой пытались выплыть к берегу, но круги издавна живущего там зелёного Ведьмака-водоворота захватывали и относили их каждый раз к стрежню реки. Фермер, вмиг отринув все свои думки-надоумки, стремглав, по-молодому кинулся на помощь. Долго он бился с бурунами, вынося на спине то одного, то другого ребятёнка. Когда все трое были уже на песчаном берегу, фермер, крякнув, вскинул разжатые ладони к мокрой рубашке на груди и рухнул навзничь. Позже выяснится: отказало сердце. Отпевали и хоронили его всем хутором.

Поминки-сороковины отца сын отмечал за столом, тоже в окружении хуторян, среди которых были и родители спасённых детишек. Хуторяне, крестясь, опять и опять  добрым словом вспоминали новопреставленного, пили  приготовленное им вместе с сыном  ароматное вино, наслаждались свежеиспечёнными,  из молотой фермером муки мягкими хлебами, собранными плодами.  А уже на следующий день, сын, войдя в дом, услышал за заслонкой печи странный шорох. Сдвинул заслонку. И прямо в его ладони влетел вдруг чумазый, взъерошенный воробей. Повертев туда-сюда остроклювой головой, птица как-то притягательно, любопытно уставилась в глаза молодого фермера. Тот однако, не произнеся ни слова, вынес  воробья на крыльцо и подбросил его в сторону  яблони со скворечником. Воробей, быстро освоившись на ветке,  звонко зачирикал что-то  своё воробьиное. А с ветки, где прикреплён был скворечник, ему тонко, весело, но пока ещё неуверенно засвистали, заговорили молодые скворцы.