У ночного костра

Однокласснику,
военному лётчику Ильдусу Халитову

Мы с братом, как и в прошлом году, стояли под кроной старой лиственницы, растущей в обнимку с ровесницей сосной. Над могилами родителей порхали бабочки, от цветка к цветку перелетали пчёлы. Где-то в кустах возились воробьи, за оврагом сонно отсчитывала чьи-то годы кукушка. Брат рассказывал, как племянник, ещё только учившийся на сварщика, варил оградки:

– Тоном настоящего профессионала командовал: «Арматуру! Электрод!» – сказал брат, тепло улыбнувшись.

Затем, кивнув на свободное место рядом с могилой отца, произнёс: «А вот здесь буду лежать я». Сказал так буднично, как говорят: «Тут будет грядка, и я посажу огурцы». Я спросил: «А я где буду?» Брат не ответил. То ли не расслышал, то ли по тону моего голоса догадался, что вопрос я задаю сам себе. Постояли молча, вспоминая те или иные события, связанные с мамой, с папой...

Когда собрались уходить, бросилась в глаза фотография парня в военной форме. Под ней были слова: «Погиб в Афганистане». Между годом рождения и годом смерти было девятнадцать лет.

– В глухой деревне, за тысячи вёрст от чужой войны, – сказал брат, – родился мальчик. В тот же день, быть может, отлили пулю, которая, в конце концов, нашла его.

– Слушай, у тебя же друг афганец, – сказал я. – Интересно было бы поговорить с ним.

– Бесполезно! Не рассказывают они ничего.
– Ты бы познакомил, а там видно будет.
– Без разговоров. В субботу мы на рыбалку, ты с нами?
– Конечно! Ты ещё спрашиваешь?

Ночной костёр на берегу реки располагал к откровенности. Поговорили о жизни в деревне, о женщинах – как уж без этого в мужской компании. Брат мой рассказывал смешные истории, случившиеся с односельчанами.

– Вот это меня и вытащило оттуда, – сказал Нугман, продолжая, видимо, какие-то свои раздумья. – Сводящее с ума желание посидеть у костра, не опасаясь выстрела в спину...

– В Афганистане он командовал вертолётным полком, – вставил брат, воспользовавшись паузой. – Через месяц уже знали его почерк, на него специально охотились. За его голову давали...

– Да брось ты! – прервал его Нугман. – Надеюсь, это уже позади.

В костре потрескивал осиновый сушняк. Рядом чувствовалось сильное, тугое течение большой реки.

– Эти глаза!.. – сказал вдруг Нугман, уставившись в огонь. – Видите?..

Я вздрогнул. Какие глаза? Он бредит?

– Может, расскажешь уже, – сказал мой брат. – Сколько я ещё буду гадать, что всё это значит.

– Ничего вы в жизни не понимаете. Ни-че-го! – вымолвил Нугман. – Слова в этом мире не имеют никакого значения, они – пустой звук. Грохот вертолёта заглушает их без труда... Ну, расскажу я вам. И что? Вы же ни черта не поймёте. Потому что не видите этих глаз. А они повсюду...

И лёг на спину. Звёзды казались так близки, так призывно мигали, то и дело прячась за ветки... «Глаза Вселенной, глаза Всевышнего он имеет в виду?» – подумалось невольно. Вспомнился рассказ студенческого друга. Зять его, оказывается, тоже прошёл афганскую войну, пехотинец. Однажды сестра с мужем приехали к ним в деревню повидаться. После ужина вышли во двор. Ночь, тишина, звёздное небо. Они стоят, разговаривают. Тут по небу ярким лучом пронёсся метеор. Зять тут же обхватил голову руками и бросился на землю…

– На войне же психология другая, – начал Нугман, приподнявшись на локте. – Если не хочешь сойти с ума, надо настроить себя на эту новую реальность. Да, сначала страшно, от каждого взрыва вздрагиваешь. Но у психики, видимо, включается защитный механизм: скоро ты привыкаешь к взрывам, свисту пуль и ходишь как на работу. Прилетаешь с задания, вертолёт весь изрешечён. Заделываешь дырки скотчем и летишь на следующее задание. Во время боя возникает азарт, будто это игра, и ты должен непременно выиграть. Но это и опасно. Если слишком увлечёшься, можешь потерять бдительность, и тогда тебе конец…

– Задание в тот день было обычное, – продолжил он после небольшой паузы, – сопровождать колонну автомашин, везущих боеприпасы и продовольствие дальним частям. Взлетели два вертолёта – я и мой друг. Да, это был друг! Настоящий, какой бывает только там... Здесь какая дружба! Если тебе ничего не угрожает, как я могу доказать, что ты мне друг?

В вертолёте, как в бане, можно изжариться. Плюём на все правила и летим чуть ли не в трусах и майке. Под нами лысые горы, выжженная солнцем трава. От колонны длинный шлейф пыли. Кажется, вокруг ничего живого. Но вдруг на горе, в зоне движения колонны, показался какой-то силуэт. За спиной ружьё. Оглянулся и убегать. Значит, враг. Автоматная очередь, и он падает, не добежав до камня, за которым, видимо, хотел спрятаться. Подлетая, обнаруживаем, что у него обычная двустволка. За горой пасётся несколько овец. Может, он просто присматривал за овцами, а ружьё взял для охоты или самозащиты. Но мы-то поступили по инструкции, разбираться с каждым некогда.

Колонна приближалась к кишлаку, который считался дружественным. Здесь нас всегда встречают с улыбками, бойцы наши на ходу бросают детям что-нибудь вкусненькое: конфеты там, печенье...

Выйдя из кишлака, колонна начала подниматься на гору. И тут неожиданно выстрел сзади. Ракета попадает в вертолёт друга, отрывает ему хвост. В наушниках успеваю услышать только: «Чёрт! Что это?..» Стремительное падение, удар о землю, взрыв и огненный столб... Всё! Был друг, только что разговаривали по рации, шутили. И нет его...

У меня будто заклинило руль. Кружу и кружу над местом, куда упал друг, куда обрушился весь его огромный мир, в котором были его родители, сестрёнка с братишкой, любимая девушка, которая обещала ждать… В их числе и я. Рацию разрывают: «Что у вас? Доложите обстановку. Что за взрыв? Почему не отвечаете? Доложите обстановку!»

«Докладывать обстановку? Может, вам ещё отчёт написать на двадцати страницах? Сейчас я вам настрочу». Ещё не осознавая, что делаю, ударом кулака выключил рацию и полетел в сторону кишлака, который только что оставили. Долетев, начал утюжить его, стреляя из всего, что у меня было. Ошалелые от страха люди забегали в поисках укрытия. Но от меня не скрыться. Улицы покрылись трупами, дома превратились в развалины. Всюду огонь, дым. А я сквозь сжатые зубы твержу лишь: «Сволочи! Вы этого хотели? Этого?..»

Прочерчивая по земле, по крышам домов пунктиры, захожу в третий или четвёртый раз. И тут – эта девчонка. Сидит посреди улицы, тормошит лежащую в пыли женщину, видимо, маму, из виска которой сочится кровь, и рыдает. Вдруг девочка подняла голову. И мокрые от слёз глаза устремились на меня. В них не было страха, в них была только боль и укор. Казалось, она посмотрела прямо в мои глаза. Её взгляд обжёг меня. Доли секунды – и я успеваю убрать палец с гашетки. И улетаю.

Это был конец. Конец моей войны. Я увидел то, чего не должен был видеть. В программе, настроенной на войну, на ненависть, что-то сломалось. В неё попал вирус – вирус жизни, любви, жалости... Я уже знал, что меня собьют. Оставался только вопрос: когда? Всю следующую неделю мне везло. Уже вторая неделя пошла. Неужели, думаю, простили…

Надо было забросить продукты и боеприпасы в блокпост, находящийся высоко в горах. Мы уже подлетали к цели, я видел сооружения блокпоста. Как вдруг за камнями что-то блеснуло. Прицеливаюсь, а в окуляре – глаза той девочки. Секунда замешательства, и меня подбросило. Кабина наполнилась едким дымом. Вертолёт камнем пошёл вниз…

На базу сообщили, что я погиб. Везли как мёртвого. Только когда начали вытаскивать из вертолёта, кому-то из друзей показалось, что у меня дрогнула ресница... В госпитале заново собрали из частей...

Нугман сел, по-мусульмански скрестив ноги. Протянув руку, взял из костра головню, закурил. Мы молчали. Уха уже сварилась, вода в чайнике кипела. Где-то за рекой ухала сова.

***************************************
                В книге Марса Ягудина "Голоса". - Казань, 2015
                В журнале "Аргамак.Татарстан". - Сентябрь 2023