На случай ядерной войны

    У нас в бригаде связи лейтенанты обычно ходят в отпуск зимой.  Зато им,  как правило, дают отгулять весь отпуск целиком, без перерыва. За это,  командир разрешает лейтенанту встретить Новый год в казарме со своими солдатами.

    После отпуска я доложил начальнику штаба о возвращении из отпуска без последствий.
    - Повезло тебе, Баранов, - мрачно сказал  майор Самсонов и посмотрел на меня пресным взглядом через затемненные очки.
    Когда начальник штаба говорит вот так - повезло тебе, - радостного  тут мало. Это значит, что он  уже задумал совершить над тобой какой нибудь акт вандализма - назначит во внеплановый наряд, или в гарнизонный караул. Я никогда не видел его улыбающимся.
    - Тут,  - говорю, - товарищ майор, смотря с какой стороны посмотреть на мое везение.  Прошлый раз, за час до развода в комендатуре, в патруль отправили.
    - А тут откуда не смотри – одно сплошное везение. Будешь командиром партизанского отряда – руководить сборами резервистов. В наряды не поставим. Может быть…
   
    В нашей  бригаде связи  периодически проводились сборы с резервистами, которых называли «партизанами».
    Генеральный штаб тогда отрабатывал планы действий Советской Армии в условиях быстро развивающейся термоядерной войны. Планировали, что в случае столкновения вооружённых сил НАТО и ОВД  наши нанесут ядерный разоружающий удар и затем вооруженные силы быстрыми темпами начнут наступать в Европу. Одесский военный округ становился бы Юго-Западным фронтом, и ему нарезалась задача прорыва через Румынию и Югославию до берегов Адриатики.  На учениях «ЩИТ» Главком Объединенными Вооруженными силами Стран ОВД генерал армии И.Лушев отрабатывал оккупацию Югославии и Албании, чтобы обеспечить пролет истребительной авиации с Крыма в Средиземное море.
    Для такого будущего наступления армия должна иметь перевес сил и средств. В Кишиневе построили Ставку Юго-Западного направления. На каждую воинскую часть в округе возлагалось формирование на военное время по три - четыре новых части.
На складах длительного хранения нашей бригады в Одессе и Беляевке пылились сотни законсервированных машин. Периодически приходили директивы на переподготовку приписного личного состава. 
    Дело это было хлопотное и явно никому не нужное. Ни командованию части, ни призванным на сборы. Резервистов отрывали на два месяца от работы, переодевали в дореформенную одежду, отчего они и выглядели как партизаны. Нужно было уплотниться, выделить для них казарму, назначить «овцевода», разработать план занятий, написать конспекты и затем добросовестно обучать военному делу настоящим образом. Чтобы не нарушать размеренный ритм жизни части, обычно назначали одного офицера руководить всем этим балаганом.
    - Что же мне с ними делать? – ошарашенно спросил я.
    - Как что?  Будешь обучать их новой технике. - сказал майор Самсонов. – Там Гриневич тебе план занятий уже подготовил. Сегодня же и начнешь.
    - Ну мне же хоть как-то подготовиться надо…
    - Ты человек военный, должен быть готов в любое время… А то вдруг война,  или ещё какое-нибудь мероприятие …– усы у майора начали щетиниться, как иголки у ежика. Это означало, что предварительные ласки закончены и сейчас может начаться переход к любовным утехам.
    - А справишься с партизанским отрядом…,  - начальник штаба посмотрел на часы, - глядишь  - и Героя дадут. А мы соответственно дадим тебе в помощь прапорщика Петрова. Он у нас старый тропосферщик, борозды не попортит, поможет тебе с занятиями.

    На утреннем разводе комбат представил меня тощему неровному  строю  резервистов.
    - Вот ваш командир, зовут его - «товарищ лейтенант». Он вас научит Родину любить. А любовь к Родине у нас начинается со строевой подготовки. Так?
    Строй неуверенно зашумел.
    - Что не ясно? – с ухмылкой вопрошал комбат. – Солдат без строевой подготовки – ноль, ничто. Он по земле ходить не может. Будет идти не в ногу и что? На него сзади наступят, пройдут, наедут, растопчут,  раздавят и… не станет солдата.
    При этом пояснении комбат яростно перемалывал и трамбовал руками воздух, видимо изображая налет  невидимой конницы, как на картине «Битва при Ангиари».
    Вот она вылетела из автопарка,  яростно ломает строй, подминает павших бойцов, лошади копытами топчут их тела, несчастные пытаются выбраться из-под копыт, тела их переплелись... И дальше всадники  несутся мимо, прямо через плац , куда-то в сторону полигона.
    - Не станет солдата. – печально повторил комбат. - А кто вместо него будет Родину любить? Я, что ли? Да нах…
    Комбат поперхнулся, закашлялся и дальше не стал объяснять. Дальше всем было понятно.
   - Возьмем еще более другой случай.  – говорил с ухмылкой комбат. -  Строевой подготовкой укрепляются мышцы тела. Это делает воина сильным и выносливым. Потому что по подсчетам наших военных ученых в первые минуты ядерной войны две трети личного состава выйдет из строя. Останутся самые выносливые.  Вот так то, друзья мои. Хотите  жить - без строевой не обойтись…

    Батальон после развода разбрелся кто куда и я остался на плацу один со своим отрядом. Начали отрабатывать выход из строя и воинское приветствие. И хотя все резервисты раньше служили срочную, у многих строевой шаг выглядел смешно.
    Снующие мимо сослуживцы то и дело давали наставления:
    -  По команде «Равняйсь!» морда лица должна поворачиваться в сторону черепа головы стоящего слева солдата.
    Прапорщик Миша Ґава, старый спортсмен на передержке, выдал ценную рекомендацию:
    - Ходите как мабутовцы! Шагать надо с частотой 120 оборотов в минуту! У нас в деревне петухи лучше ходят!

    По аллее вдоль плаца подпрыгивающей походкой, как  воробей, проходил начальник гарнизонной гауптвахты старший лейтенант Паршин. Комендатура с гарнизонной гаубтвахтой находились по соседству, прямо за забором, и офицеры оттуда заходили в нашу столовую, да и по другим делам. Увидев наши упражнения, начгуб подошел ближе. Паршин служил в комендатуре давно и перехаживал свое звание два или три раза. Ему уже бы майором ходить. Но, видно на такую должность не всякие подходят, некем заменить. Здесь нужен человек с философией  коменданта концлагеря -  жесткий, бездушный  и безжалостный.
    - Это что за стадо баранов? – резко спросил Паршин.
    Я представился:
    - Провожу занятие с приписным составом.
    - Ваш план-конспект покажите? – вопрос его повис в морозном воздухе без ответа. Не станешь же ему объяснять, что я тут оказался случайно и конспекта у меня нет.
    - Доложите командиру, что я делаю вам замечание за неподготовленность к занятиям.
    Потом Паршин по-генеральски прошел вдоль строя и осмотрел мое войско.
    - Фамилия?, - он ткнул пальцем в грудь резервисту, стоявшему не по строевому.
    - Туровський…- не уверенно, и по-украински сказал боец.
    - Рядовой Туровский – строго уточнил начгуб.
    - Рядовий Туровський.
    - Рядовой Туровский, а что это там у вас между ног? Домкрат?
    - Та як що? Все те ж. Те що і у всіх.
    - И что, такое большое, что надо двумя руками придерживать?
    В строю захихикали и Паршин тоже потянул ус,  видимо остался доволен своей шуткой.
    - Та ні, нормальне, як у всіх…
    - Тогда приймите строевую стойку. А то съегебенился, как Атлант под балконом.
Потом он указал на еще одного во втором ряду.
    - Фамилия?
    - Партизан Гопченко!  - бодро ответил тот, не дооценив отсутствие чувство юмора начгуба.
    - Рядовой Гопченко, почему у вас на шинели нет петлиц ?
    - Народ такую дал, пусть народ и смеется.
    Паршин аж побелел от такой наглости.
    - Рядовой Гопченко, я объявляю вам трое суток ареста за нарушение формы одежды. А вы, - начгуб обернулся ко мне, - доложите командиру части о наложенном взыскании.

    - Да пошел он ..., - выругался начальник  штаба, когда я ему доложил о случившемся. – Тоже мне, блэд, Бонапарт выискался. Ведите людей в класс, проводите с Петровым занятия по спецподготовке.
    Прапорщик Петров был старым тропосферщиком в соседнем батальоне. Когда наш батальон перевооружили с линейно-кабельного на тропосферный, Петрова перевели к нам наставником.
    В учебном классе Петров выдал партизанам  по прошитой тетрадке.
    - Будем делать из вас тропосферщиков! Материал секретный, - с хитрой улыбочкой протяжно говорил  он.  – Техника новая… Будете записывать то, что я скажу… А я вам буду излагать его в несекретной форме.
    - Та на кой хер нам ваши секреты. – ворчали резервисты-водители. -  Наше дело – баранка. Есть бензин – поехал, нет – кури бамбук…
    - А вот и зря так думаешь, - ответил прапорщик Петров. – Когда в плен попадешь и начнут тебя пи@дить, ты оччень пожалеешь, что не знаешь наши военные секреты. Скажешь, бля.., почему я не слушал уроки дяди Саши.
    Потом он закончил вступительную речь и подвел черту:
   - В конце сборов будет экзамен. Кто не сдаст экзамен  - останется еще на два месяца. А кому не нравятся эти сборы, мы устроим вам более другие.

    На доске Петров нарисовал уверенную дугу:
    - Как мы знаем, земля имеет выпуклую поверхность.
Затем он нарисовал по обе стороны дуги два треугольничка и прочертил над ними облако.
    - Вот это – две радиостанции, а это – тропосфера.
    - А що таке трупосфера? – спросил Туровский.
    - О! Это и есть предмет наших занятий.– сияя и с наслаждением, как кулинар снимающий пробу, говорил Петров. - Это секретный слой атмосферы над землей. Там бродит водяной пар, облака, неровности всякие, от которых отражаются радиоволны. Если одна станция стрельнет вдоль горизонта, то радиоволна отразится от тропосферы и прилетит к другой станции на расстояние до 300 км. 
    -  Причем! Обратите внимание! – говорил Петров, - При нанесении противником ядерного удара тропосферный слой только уплотнится и еще лучше начнет отражать радиоволны. А все другие радиостанции будут выведены из строя электромагнитным импульсом взрыва...
    - А что будет, если ядерный удар будет по станции? – спросили его. – Что тогда?
    Петров ответил уклончиво.
    - Не умничай, бля..! – сказал он. – Нанесут удар – узнаешь.
    Затем Петров продолжал.
    - Как отражаются волны, нам в принципе понятно. На этом принципе и строится работа тропосферной станции...


    Занятия продолжались весь февраль. Теория быстро закончилась, а,  как настраивать станцию практически я учил механиков на учебном полигоне, за казармой. Водители же оставались в классе с Петровым, там они в основном резались в «дурака».
    23 февраля в Советской Армии праздничный день. Но сначала торжественное построение с вручением медалей и грамот. После построения - прохождение с песней. Вечером накануне мы тренировались на плацу. Комбат стоял на трибуне и слушал нашу «Розпрягайте, хлопці, коні». Он махал рукой, как дирижер и кричал:
    - Плохо! Еще раз! Строевая песня поется так, чтобы жилы на жопе выступали, как у Жаботинского.
    После праздничных церемоний всем офицерам и прапорщикам  разрешили уйти по домам. Запросились и мои подчиненные.
    - Командир, отпусти в увольнение. Дома жена без хера слепнет...
    Майор Самсонов разрешил увольнение тем, кто близко живет.
    На следующее утро партизаны не вышли на построение. Не смогли. В кубрике стоял запах браги и перегара, как в первом цеху ликероводочного завода. 
    Я пересчитал – всего восемь человек. Остальные скоро будут, доложил один живой.
    - Вставайте, алконавты, - приказал я. – Пора на занятия!
    - Не кричи,  командир, какой занятия, видишь, люди пострадавшие.
    - А кто будет Родину за вас защищать?
    - Родину мы защитим... если встанем...
    Нечеловеческими усилиями воли партизаны начали подниматься с кроватей и брести в умывальник.
    - Эй, Матроскин, ты куда устав потащил. Верни на место. На ваши жопы, бля..,  никакого Воениздата не хватит!
    Туровский лежал неподвижно и только тяжело храпел. Я попытался поднять его, растормошить, но бесполезно. Кряхтит, подлец, отмахивается, ворочается но подняться не может.
   - Черт с тобой, - я махнул рукой. Наш кубрик в самом конце казармы, туда никто не заглядывает. Проспится, сам придет. Я собрал остальных и повел в учебный корпус - там будут досыпать.
   Примерно через час в класс прибегает помощник дежурного по части.
   - Вас вызывает комбат!
   Я шел в казарму с нехорошими предчувствиями. Комбат просто так не вызывает.
   Наверное, за опоздавших из увольнения будет выговаривать.
   Оказалось, что Туровский слегка очнулся, начал бродить по казарме, приставать ко всем, а потом увидел комбата и затребовал «Дай закурити».
   Комбат арестовал Туровского и приказал отвести его на гауптвахту.
   Я обнаружил Туровского в умывальнике. Он все еще не понимал происходящего вокруг. Сидел на мусорном баке возле окна и курил.
Заскочил замполит майор Приходько и мимоходом отчитал его.
   - Ваш поступок, товарищ Туровский, - сурово сказал замполит,  - удар в спину перестройки! Причем, удар ниже пояса!
   Туровский соглашался, кивая головой и выпуская носом дым.
   - Винуват, исправлюся...
   Майор Самсонов дал мне в помощь Мишу Гаву и вдвоем с ним мы повели Туровского в санчасть для обследования. Здоров ли? Подпись доктора на записке об аресте должна быть обязательно.
   В санчасти партизан принял доктора за начгуба  и раскланялся:
   - Я поздоровляю вас з прошедшим празником! И жену вашу з наступающим! Дайте мені, будь ласка, камеру потепліше...
   После каждой фразы Туровский бил поклоны, разводя руки в стороны,  как какой то шевалье. Это помогало ему держать равновесие.
   Начмед лейтенант Стасюк едва сдерживал смех. Фельдшер Вася Канюченко откровенно хохотал. Медсестры тоже вышли посмотреть на представление.
   Стасюк осмотрел пострадавшего, расписался в записке об аресте и поставил печать.
   - Годен!В самую теплую камеру...
   - Які добрі люди тут працюють. – Туровский не хотел уходить и мы все вместе едва выпровадили его за порог санчасти.
   От санчасти до забора гаубтвахты метров сто. Мы брели туда около получаса. Туровский все хотел присесть и выспрашивал у Гавы:
   - Дядя Миша, мені треба закурить, а то по нєкоторим свєдєніям, кажуть, що на губі не дають курить.
   - Что ты, - уверял его Ґава. – Начгуб там – вот такой мировой парень. Накуришься там вволю, сколько влезет.
   На гауптвахте Паршин с ухмылкой посмотрел на хмельного резервиста. Странно, но в этот раз он был не такой суровый, каким я его обычно видел. Туровский и здесь начал кланяться и поздравлять с праздником,  все хотел поздороваться с начгубом за руку. Паршин сухо парировал все его попытки и приказал отвести в камеру временно задержанных.
   У дежурного по караулам Туровского раздели, обыскали и отправили в камеру. Возле открытой двери он еще минуту колебался, держась за косяки, а мы с Мишей его уговаривали зайти внутрь.
   Туровский с тоской смотрел внутрь тускло освещенной камеры. Холодные шершавые цементные стены, мокрый пол,  деревянные  откидные нары.
   - Эх, армія, печаль моя, - горько сказал он напоследок и шагнул внутрь. Тяжелая дверь закрылась.

   После гауптвахты Туровский вернулся грустным и каким-то ошарашенным. Первое время он сидел в классе, обняв батарею и грелся. В тетради ничего не записывал, ни с кем не заговаривал,  не слушал и не реагировал на шутки товарищей. И только выходил на перекуры.
   В буфете он купил большой тюбик зубной пасты «Pomorin», выдавил ее в умывальник, открыл тюбик с обратной стороны,  вымыл, высушил и натрамбовал внутрь сигарет. Потом запечатал тюбик снизу и положил в шинель.
   - Зачем это тебе? – спросили у него.
   - Хай буде на всякий случай. Воєнна хитрість.  Я без курева не могу. Дядя Миша обманув мене - на губі не розрішають тримать цигарки. А так не знайдуть.
   - Синдром блокадника, - сказал кто-то.

   Под конец сборов наш отряд выехал для совершенствования слаженность экипажей на 29 километр Кишиневской трассы. Там на поле разбили лагерь и несколько дней резервисты, развертывали  и свертывали станции. На завершение предстояло совершить 500 км марш.
   Колонна машин растянулась по Николаевской дороге. Старшим  впереди на аппаратном Урале ехал майор Самсонов. Я ехал на антенной машине с Туровским.
   Ехали молча. Мимо тянулись унылые поля, на которых местами белел снег, убогие кусты да редкие деревья с прошлогодними листьями. С неба сеялась крупа, низкие густые облака приближали вечер.

   Все произошло внезапно. От работающей печки кабина наполнялась приятным теплом. После холодного сырого, раскисшего  полигона хотелось ехать в теплой машине как можно дольше. Свет от задних фонарей предыдущей машины  размазывался дворниками по мокрому стеклу, как повидло по сметане. Глаза начали слипаться…
  Туровский  держался за баранку нахмурив брови и изредка менял сигарету.
Неожиданно откуда-то из кустов выскочила собачонка и мелькнула прямо перед машиной.
   - Тормози! – закричал я, вырвавшись из дремы и, схватив двумя руками руль, резко повернул вправо, чтобы избежать наезда.
   Машина резко выехала на раскисшую обочину, проехала немного вдоль откоса и начала крениться в бок. Первая моя реакция была - открыть дверь и выпрыгнуть. Если бы я успел это сделать, то машина тут же бы привалила меня.
   - Куда, стоять! – заревел Туровский и одной рукой он потянул меня за шинель внутрь кабины, а второй – резко повернул руль влево. Машина с прицепом плавно, как в кино, легла правым боком на обочину.
   - Собачку йому жалко, а себе не жалко, - только и сказал он.
   Когда подняли машину с помощью тросов, оказалось, что повреждения только на дугах прицепа. Все вокруг смеялись и подкалывали  нас с Туровским. Потому, что любое такое происшествие, если не заканчивается трагически, всегда вносит разнообразие в монотонную жизнь и веселит окружающих.
   На следующий день комбат объявит мне выговор за халатное исполнение обязанностей старшего машины, а сегодня вечером мы возвращались в бригаду,  исполненные хорошей дозой адреналина.
   - Связь вони хотять...На случай ядерной войни, - хмуро говорил Туровский по пути домой. – Да ви і без ядерної войни себе повбиваєте, або покалічите…