Песня заката. Часть 3. Глава 4

      Допросы, снова допросы… Тяжелораненый пленник умер на рассвете, еще до того, как его успели допросить. Оставшиеся в живых четверо, куда более смирные, чем предшественники — возможно, от того, что уже были наслышаны об их участи — как один утверждали, что среди них нет ни Гнилозуба, ни кого-либо другого, кто бы носил названные Аликс имена и прозвища. Всю военную добычу, божились они, забрали с собой бежавшие с поля боя семеро головорезов.
      После допроса Аликс вернулась во двор, пересчитывать урожай, налоги и десятину, и там старший из монахов-цистерцианцев между делом поинтересовался, почему она наказывает и удерживает в темнице исполняющих свой долг перед Господом крестоносцев брата.
      — Отпущение им было дано за прошлые грехи, брат Анджело, но вместо того, чтобы с очищенными от скверны душами отправится в Бретань известить моего батюшку о смерти брата, как им было велено, они передрались друг с другом и учинили грабеж в моих владениях, — ответила Аликс.
      Она и не подозревала, насколько ее слова правдивы, пока в ворота замка не постучались ободранные и испуганные крестьяне — жители одной из дальних деревень. Вместо господской доли урожая, смерды принесли известие о том, что отряд Гильома до того, как начал делить добычу, напал на деревню. Несколько человек убили, девок попортили, что смогли, забрали, что не смогли — подожгли, в том числе, амбары. Староста просил избавить пострадавших селян от налогов и дать перезимовать в замке или другой деревне — из-за долгой жары без дождей полыхнуло и выгорело все — дома, запасы, даже трава. Удалось лишь поймать разбежавшуюся скотину, да и то лишь ту, что не увели с собой крестоносцы.
      Почти два десятка крестьян. Не пустить их сейчас — по весне некому будет сеять. А вот оставлять в темнице и кормить пленников она не будет. Брат Анджело обязательным условием господского и церковного снисхождение выдвинул покаяние, и Аликс одобрила его, настояв, в свою очередь, чтобы покаявшихся четверых крестоносцев один из монахов лично сопроводил в Вуазен.
      Ручеек желающих покаяться тянулся и следующие несколько дней, однако, теперь это были смерды, ушедшие с Раймоном после штурма Гельона. Таких монахи записывали, а Аликс выборочно опрашивала.
      Конюх Савье и вся его семья, Женезо — вдова одного из стражников с детьми, потерявший глаз сапожник Элой, сын кузнеца-оружейника Ньель … Это интересно. И слишком очевидно, если Раймон заслал его как лазутчика. Аликс изъявила желание поговорить с парнем, тем более что и он попросил о беседе наедине.
      — Что побудило тебя вернуться и покаяться?
      — Моя невеста осталась здесь, — голос звучал совсем молодо, еще по-юношески высоко.
      — Кто она?
      — Югето, старшая дочь мельника.
      Та ли это дочь мельника, что согласилась влить в кубок Гильома яд? Или другая?
      — Тебе известно, что случилось с ней и ее сестрами? — уточнила Аликс.
      — Да, — подтвердил юноша. — Поэтому я здесь.
      Вот оно что… Узнать об этом в Конфлане он мог лишь от скомороха, пожалуй.
      — Ты здесь, чтобы отомстить?
      — Я здесь, чтобы жениться и остаться с ней, — юношеский голос снова прозвучал твердо и решительно, но потом Ньель спохватился: — Если вы позволите, н-графиня.
      — Ты понимаешь, что произошло, и все равно хочешь взять ее в жены?
      — Да, хочу.
      — А что твой отец думает об этом? — Насколько Аликс помнила, оружейник Энекот был родственником н-Ано и таким же упертым еретиком как кастелянша.
      — Он… не одобряет. Говорит, что она могла понести ребенка от крестоносца, а мне потом его растить вместо своего. Реми сказал, сейчас война, а на войне такое случается. И не стоит придавать этому значения, если я люблю Югето. Но я и сам так думаю, н-графиня. Мы с ней нравимся друг другу с самого детства, и всегда хотели пожениться.
      Как Аликс и думала, Реми в очередной раз предусмотрительно позаботился о последствиях. Чем быстрее дочери мельника выйдут замуж, тем быстрее забудут о том, что с ними случилось, а значит, и о том, что случилось с Гильомом. Если Аликс позволит… Что ж, она позволит состояться этому браку.
      — Приходите с Югето после покаяния. Я хочу с ней побеседовать. И возможно предложить службу в замке.
      Рискованно, если яд подлила именно она, но, с другой стороны, Аликс предпочла бы скорее довериться сильной женщине, чьи греховные тайны ей известны, нежели излишне добродетельной, такой, как жена Браканта. И подобная добродетельность, и наивно-жертвенная любовь, что испытывал этот юноша, Аликс скорее настораживали, нежели внушали доверие.

      Жеан непривычно долго топтался у двери, кашлял, кхекал, и когда раздраженная Аликс уже собиралась его поторопить, наконец, сказал:
      — Я тут подумал, госпожа графиня… Ежели остаюсь у вас на службе, жениться бы мне. Плохо одному. Вы мне, помнится, обещали…
      Аликс вздохнула. Сама приказала Жеану подумать о награде, и вот, пожалуйста, и он туда же… С другой стороны — чему тут удивляться? Уже почти осень, а осень — пора свадеб.
      — Я обещала тебе в жены свою служанку, помню. Но ее убили.
      — Верно, госпожа графиня. Но новая мне даже больше глянулась. Вроде и худенькая, и маленькая, чисто пичужка, а приглянулась.
      Господи… Отдать ему Магали — лишиться доверенной служанки, не отдать — потерять самого преданного и порядочного из крестоносцев. Она не может себе позволить лишиться ни той, ни другого.
      — Я обещала Магали, что не буду принуждать ее к замужеству. Она вольна выбрать сама. Так что иди к ней, если согласится, я одобрю и дам приданое. А не согласится — сможешь выбрать другую невесту.
      Магали не согласится. Девчонка мечтает о трубадурах, о любви. Она только вырвалась из-под отцовского насилия, и ей кажется, что все теперь возможно. Аликс понимала ее чувства, сама когда-то их испытывала. Возможно, именно поэтому решила сдержать данное служанке слово.
      Вечером, избавляя Аликс от головного убора и повязки на глазах, Магали коротко и решительно сообщила:
      — Не пойду я за него.
      Аликс ничего не ответила, а когда девчонка уже закончила ее расчесывать, вдруг почувствовала тяжесть на коленях и услышала:
      — Спасибо, н-графиня.
      Аликс положила руку поверх тяжести и ощутила под пальцами упругую пушистость волос, стянутых холщовой повязкой. От неожиданности она одернула руку, а в следующее мгновение девчонка вскочила и застучала сабо в направлении двери.
      На вопрос Аликс, выбрал ли он себе другую невесту, Жеан утром со вздохом ответил:
      — Не хочу я другую выбирать, госпожа графиня. Подожду, вдруг передумает.

      На ночь Аликс прятала кинжал под подушку, чтобы быть уверенной — кто бы не пришел, во сне или наяву, ей есть, чем защититься. Спать она, впрочем, почти не спала — ночи тянулись, полные тишины, темноты, духоты и тоскливой тревоги.
      Ведра по утрам громыхали в колодце все дольше, учащались случаи болезни живота. Бракант говорил, что без дождя, даже если ничего не загорится, придется худо — от нехватки пригодной для питья воды неизбежно перемрет часть людей и скотины. Не перемрет, а возвратится в океан божественности — успокаивающим шепотом поправляла мужа Рачель. Чем дальше, тем больше она раздражала Аликс упрямым желанием видеть мир лишь с одной, кажущейся ей правильной, стороны, непрестанным нахождением рядом с Бракантом и сюсюканием с детьми, младшего из которых она, вопреки первоначальному распоряжению Аликс, принесла в замок и носила привязанным на груди, объясняя, что так привычнее и удобнее. Пока Бракант уверял, что больше зерно не пропадает, Аликс терпела, но поторопила Ньеля, велев ему привести невесту не после, а перед покаянием.
      — Ты правда хочешь за него замуж? — спросила Аликс, выпроводив прочь юного жениха.
      — Да, н-графиня, очень хочу.
      В женских голосах возраст проявляется меньше. Так мог звучать голос и юной девицы, и молодой женщины. Когда Ньель с Югето поженятся, Югето снова придется лечь с мужчиной… Пусть на сей раз лишь с одним и влюбленным, но Аликс хорошо знала, что и такое соитие может быть пыткой. Крестьянки в принципе устроены иначе, им это проще и привычнее, или Югето пока просто не понимает, на что добровольно обрекает себя?
      — Расскажи мне, что тогда случилось на мельнице, — приказала Аликс.
      Вздох. Молчание. Девушка не хотела говорить, не хотела вспоминать. Аликс ждала, желая понять, насколько сильно Югето этого не хочет.
      — Франкские воины пришли и потребовали их накормить, — наконец послышался голос, осторожно и медленно подбирающий слова. — Мы с матерью приготовили и накормили. Но им этого было мало… А утром они захотели снова есть и снова вина. Их главный подавился. Говорят, он ваш брат, н-графиня…
      Последние слова были произнесены совсем тихо.
      — Реми сказал мне, вы — хорошая семья и всегда предано служили н-графам де Ге. Я обеспечу приданым тебя и каждую из твоих сестер, можешь не бояться.
      Тихий выдох.
      — Благодарю вас, н-графиня.
      Молчать и дальше будет в их интересах. Но сейчас Аликс хотела услышать и убедиться.
      — Склянка еще у тебя?
      Осторожное молчание и, наконец, тихий ответ.
      — Реми забрал ее, н-графиня.
      Отлично. Значит, это была Югето, и значит, скоморох замел все следы.
      — Я хочу, чтобы ты помогала Рачель с обязанностями кастелянши. Учись, все подмечай, возникнут вопросы — обращайся ко мне.
      Что из этого выйдет, будет видно. Югето слишком молода, чтобы челядь восприняла ее всерьез, но, если она справится, Рачель можно отослать обратно в деревню.

      Урожай был собран, желающих покаяться набралось почти шесть десятков, и монахи решили больше не тянуть. Аликс, разумеется, не могла видеть происходящее, но она знала, что подразумевает совершение покаяния, слышала, как кающиеся громко повторяют перечень своих грехов, и как этот перечень то и дело прерывается свистом и ударами кнутов, с помощью которых очищали грешников от скверны и учили смирению перед Господом монахи.
      Те, кто еще только подумывал покаяться — а Аликс была уверена, что среди собравшихся во дворе смердов таких немало — наблюдали за происходящим в молчании.
      — Реми вернулся, — вдруг оживилась за спиной Аликс Магали. — Вон он в толпе, я его вижу.
      Аликс не сомневалась, что скоморох вернется, причем именно к покаянию, чтобы описать потом братьям во всех подробностях — ведь Раймону и Пейрану тоже предстояло покаяться, если они и правда хотят примириться с церковью. Аликс плохо представляла себе Раймона босиком, в одной рубахе, со свечой в руках и веревкой на шее, ведомого за нее как барашек, сокрушающегося о грехах и просящего прощения, ползущего на коленях под градом ударов плетью. Но, в конце концов, если уж граф Тулузский прошел через это, чтобы сохранить свои владения, то и Пейран может убедить Раймона вытерпеть во имя будущего их дома. Другое дело, что Арно не собирался больше никому из провансальской знати даровать папское прощение.

      Во время общего обеда, накрытого на столах во дворе по случаю окончания жатвы и возвращения заблудших душ в лоно матери церкви, Аликс сидела, не притрагиваясь ни к блюду, ни к кубку — из-за слепоты она теперь ела лишь в одиночестве, когда ее никто не мог видеть. Едва стук посуды и чавкающие звуки стали стихать, Аликс поднялась к себе, предварительно поручив Магали привести к ней скомороха.
      — Мое почтение, н-графиня.
      Когда Реми ушел в прошлый раз, она была зла на него. Сейчас, когда он вернулся, Аликс разозлилась снова.
      — Я привез соскобленный пергамент, как вы просили.
      Она не может видеть, и написать пару букв стало для нее адской по сложности задачей. Слова прозвучали для Аликс почти издевательством.
      — Положи на стол.
      Не дожидаясь, когда стихнет шорох пергамента, она спросила:
      — Что за вести ты принес?
      — Н-Пейран спрашивает, удалось ли вам поговорить с папским легатом о прощении для графов де Ге и Конфлан.
      — Да, — ответила Аликс. — Но он сказал, что первыми должны покаяться крестьяне.
      — К графу Тулузскому он не предъявлял таких требований.
      — Граф Тулузский — вассал французской короны, он просил о возвращении в лоно церкви в других условиях, до взятия Безье и Каркасона, и он более могущественен. Н-Пейрану, без сомнения, обо всех этих обстоятельствах известно.
      «А объяснять тебе я не обязана», — подразумевали последние слова. Она злилась на Реми, хоть и понимала, что эта злость бессмысленна и лишь мешает.
      — Что там поделывает мой супруг?
      — Беспокоится о том, справляетесь ли вы с уборкой урожая, и о том, что вы переманиваете у него людей.
      — А в остальном?
      — А в остальном, как мне кажется, они с вашей сестрой счастливы.
      Аликс каждый раз заставала врасплох и раздражала привычка Раймона, перенятая, как выяснилось, и Реми, называть эту крестьянскую девку ее сестрой. А уж в том, что та счастлива, сомневаться не приходилось. Счастлива, не подозревая, что своей удачей обязана воле случая, одарившего ее, подобно Аликс, внешностью матери барона де Вуазен, дамы, в чьих жилах, пусть и со многими примесями, текла благородная кровь де Поэров, герцогов Бретани. Глупая курица счастлива, потому что господин барон оказался блудлив и плодовит не в меру, а Аликс допустила ошибку.
      В то, что счастье можно заслужить молитвами и благочестием, как ей твердили с младенчества, Аликс не верила никогда. Что счастье можно устроить своими руками и по своему разумению, поверила на какое-то время, и до сих пор теперь разгребает последствия. Воистину «всякому имущему дано будет, а у неимущего отнимется и то, что имеет». Эти слова неизменно рождали в Аликс протест вместо смирения. Подобные ей не имут не только счастья, но и покорности. Возможно потому, что покорность судьбе, умение с ней соглашаться и приспосабливаться, и есть счастье.
      — Она в тягости?
      — Об этом мне не известно.
      А если и известно, скрывать от Аликс будут до последней возможности.
      Она вдруг особенно остро ощутила, что ее отделяет от всех этих людей — Браканта с его женой, Магали с ее мечтами, Ньеля с его невестой, Раймона с его девкой, Реми с его глупой преданностью де Ге, — невидимая и непроницаемая стена. Они все по одну сторону стены со своей способностью отряхнуться после пинка судьбы и продолжать верить в лучшее, а Аликс с ее тьмой, слепотой глаз и неспособностью к слепоте веры — по другую.
      — С вами все в порядке, госпожа графиня? — послышался голос Реми.
      Она повернулась и сделала несколько шагов на голос. За круговертью мыслей и чувств Аликс опять потерялась в пространстве. Опасная и глупая в своей небрежности привычка, от которой ей до сих пор не удалось избавиться.
      Аликс почувствовала, как ее осторожно берут под локоть, и тут же вырвала руку. Но не отодвинулась. Хотелось ударить Реми, ударить изо всех сил, и в то же время упереться лбом в поношенную ткань дублета и услышать дурацкое «ш-ш-ш» у себя над ухом. До боли хотелось ему верить, но страх и опыт предательства железным обручем сдерживали порыв. Разве что на мгновение. Она ведь может поверить ему… на мгновение? Поверить, проверить, испытать?
      Аликс понадобилось лишь повернуться и слегка привстать на цыпочках — они с Реми были почти одного роста. Пальцами она прикоснулась к его лицу и поняла, что коснулась кончика носа. Повела рукой чуть ниже и ладонь накрыла рот. Чужое дыхание согрело кожу щекотным и непривычным до невыносимости ощущением. Реми застыл, его тело не двигалось. И тогда Аликс, опустив руку, сказала:
      — Поцелуй меня.
      Мгновение она напряженно ждала, почти уже сожалея о вырвавшихся словах. Прикосновение губ к губам заставило ее напрячься еще сильнее. Аликс попыталась отвлечься от этого ощущения, закинув руки ему на шею. Но стоило поцелую углубиться, напряжение отозвалось дрожью внутри. А когда его язык скользнул в ее рот, Аликс оттолкнула Реми и отступила на шаг. Отвращение тяжелым тошнотворным комом поднялось из желудка и застряло в горле.
      — Не могу, — с трудом выговорила она.
      Реми молчал, но видел ее. Аликс пыталась успокоиться, и не видела ничего. Впервые в жизни высказав правду вслух, она чувствовала себя очень странно.
      Протянув вперед руку, Аликс сделала несколько шагов и, натолкнувшись на сундук у окна, села. Сорвала ненавистную повязку с глаз, но легче не стало. Нужно отдышаться, избавиться от болезненного узла в горле.
      — Зачем тогда? — наконец спросил он.
      Аликс усмехнулась сквозь боль. Все еще трудно было дышать, и она предпочла оставить вопрос без ответа. Тем более, что ответа она не знала.
      — С Раймоном тоже было так?
      — Всегда.
      Она хотела бы посмотреть на него сейчас. Не ждать слов, а увидеть выражение лица. Уйдет? Или, не дожидаясь, самой сказать, чтоб уходил?
      — Почему?
      Аликс пожала плечами. Что он хотел услышать?
      — Я думала, с тобой может быть… терпимее. Я ошиблась.
      От собственных слов неожиданно стало горько.
      — Уйди.
      Она не гнала, лишь устало попросила. И он ушел.

      После Аликс просидела в одиночестве и оцепенении какое-то время, пытаясь прийти в себя и осмыслить произошедшее. Сжатость мышц в теле и ком в горле постепенно уменьшались, но сил не было ни встать, ни даже сесть ровно, не опираясь спиной о стену. Как она продержалась год в браке и почти год у Арно в монастыре, сейчас казалось непостижимым. Заставь ее судьба пройти через это теперь — Аликс задохнулась бы раньше, чем бросилась бы со стены.
      Бессонница, усталость, одиночество, злость, все эти разговоры о свадьбах… вот во что вылились. И раз уж она задавалась вопросом, может ли для нее быть по-другому… Ответ: нет, не может. А ответ на вопрос, желает ли ее Реми: да, желает. И теперь с этим надо что-то делать. Она искала его слабые места, но обнажила собственную уязвимость и все усложнила.
      Отправить его обратно и написать Пейрану, чтобы отныне присылал с вестями другого гонца? Такая ли большая потеря — избавиться от лазутчика, который всюду сует свой нос, знает слишком много ее тайн и неизменно оказывается рядом в самые тяжелые для Аликс мгновения? Его изгнание избавит ее от дальнейшей неловкости, но впоследствии она будет не раз сожалеть о подобном решении. Ведь Реми полезен, его можно использовать с умом. Заинтересованность в Аликс, если убрать из нее плотскую составляющую, стала бы отличным средством перетянуть его на свою сторону. Впрочем, для мужчин не бывает бесплотной любви, она уже убедилась, рано или поздно похоть берет верх. Но в этот раз Аликс на своей земле, она — хозяйка положения, ей решать, когда и кого прогнать прочь.
      Реми — трубадур, а значит, ему знакома и понятна наука куртуазности, служения Прекрасной Даме, вот только не было возможности себя в ней проявить. Насколько Аликс известно, он никогда не носил цветов ни одной из дам. Подобная возможность стала бы честью для мало кому известного бродяги с лютней — стать трубадуром графини де Ге, служить, посвящать стихи и песни только ей. К тому же, зимой трубадурам и скоморохам становится тяжело путешествовать и труднее находить пропитание, поэтому они стараются, если повезет, найти себе покровителя, в чьем замке можно остаться до весны. Теперь, когда каждый замок на юге либо уже разорен крестоносцами, либо готовится к осаде, лишний рот и вовсе стал обузой. Реми достаточно умен, чтобы понимать выгоды такого предложения, и достаточно высокого о себе мнения, чтобы хотеть больше, чем имеет сейчас.
      Аликс выдохнула и медленно встала. Откладывать разговор не стоит, он должен перекрыть впечатления от их предыдущей беседы.

      Едва она собралась спуститься во двор, выяснилось: там, пока Аликс отсутствовала, начались гулянья. Звуки лютни и нестройное хоровое пенье заставили Аликс то ли разочаровано, то ли с облегчением вздохнуть. Сколько это теперь продлится — одному дьяволу ведомо, но явно до темноты, а то и до полуночи. Прерывать не стоит, и крестоносцы, и смерды нуждаются в отдыхе и веселье.
      — Довольно! Возвращение грешников к истинной вере не пристало отмечать ничем иным, кроме молитвы и пения псалмов! — громкий голос брата Анджело сопровождал металлический стук.
      Лютня смолкла. Голоса тоже. Опыт монастырской жизни подсказал Аликс что должно произойти дальше: монах потребует, чтобы все опустились на колени и вознесли молитву. Кто не захочет или не сможет сделать этого — еретик.
      — И в самом деле, довольно веселья, пора возвращаться к работе, — поддержала цистерцианца Аликс.       — Брат Анджело, вы нужны мне. Магали! — позвала она девчонку, не сомневаясь, что она где-то рядом с лютней.
      Аликс попросила брата Анджело написать за нее письма в Лодев и Нарбонн по поводу наемников. Она также обсудила с монахом количество телег, необходимых для вывоза десятины, а также количество охранников, которое она может выделить для обоза. Разумеется, брат Анджело донесет Амори, что Аликс собирается самостоятельно нанять наемников, но с учетом того, что с обозом замок покинет полтора десятка крестоносцев, часть из которых, получив отпущение грехов, к тому же, назад не вернется, такое решение выглядит вполне обоснованным. Куда большей неприятностью было то, что церковь начислила графам де Ге долг за все то время, когда Раймон после смерти отца позволял еретикам платить десятину «совершенным».
Выпроводив брата Анджело, Аликс приказала Магали позвать Браканта.
      — К завтрашнему утру мне нужны имена всех тех в замке и близлежащих деревнях, кто готов покаяться. А также тех, кто откажется.
      — Я могу говорить только от имени своей семьи, н-графиня.
      — Через день часть монахов отбудет с десятиной. Они попросили пустую телегу с клеткой. Как думаешь, зачем?
      — Вы отдадите имена, которые просите у меня, им? — иногда осторожность Браканта граничила с дуростью.
      — В качестве результата своей работы они повезут не только урожай, но и еретиков на сожжение. И мне нужно отобрать из самых упертых самых бесполезных, — без обиняков пояснила Аликс.
      Молчание длилось долго.
      — Позвольте мне идти, н-графиня.
      — Иди. И помни — времени у тебя до утра.
      А у нее самой времени передохнуть до следующей беседы ровно столько, сколько потребуется Магали, чтобы найти скомороха.

      Дверь тихо открылась и так же тихо закрылась. Аликс спускалась во двор, готовая к этому разговору, но сейчас силы будто снова иссякли, настолько, что даже привычным жестом расправить плечи было тяжело.
      — Я не спала несколько ночей, поэто… — Аликс оборвала себя на полуслове. Оправдываться нелепо и унизительно. — Забудь.
      Она подождала немного в тишине и начала заново:
      — У меня к тебе есть предложение — можешь остаться в Гельоне на зиму в качестве трубадура и служить мне.
      — Благодарю вас, госпожа графиня, за столь щедрое и столь лестное приглашение.
      Слова ответа были ожидаемы, но вот голос, которым они были сказаны, звучал как-то не слишком воодушевленно.
      — Не думаю, что в сложившихся обстоятельствах для тебя найдется место еще где-нибудь, разве что в Конфлане.
      «Где и так полно дармоедов», — но эту мысль она придержала при себе. Не дождавшись ответа, Аликс спросила:
      — И? Тебя что-то не устраивает?
      — Чуть меньше, чем все.
      Какая наглость!
      — Почему же? — с долей издевки поинтересовалась она. Будет зимовать в Конфлане, а здесь за него лазутчиком останется сын оружейника?
      — Во-первых, я никогда не был интересен вам в качестве трубадура.
      Он и сейчас не был интересен Аликс в качестве трубадура. Но не замковым же кастеляном ей его приглашать, в самом деле?
      — А во-вторых?
      — Я не хочу играть в эти игры. Ни с кем. Меньше всего — с тобой.
      — Да как ты см… — ошеломленная дерзостью Аликс даже не смогла закончить фразу. Она не давала ему права так к себе обращаться, и глупый недопоцелуй — не повод…
      — У меня другое предложение.
      — Какое же? — Аликс усмехнулась. Она тоже умеет отказывать. А еще ставить на место.
      — Когда я в Гельоне, мы будем спать вместе.
      — Что?! — Наверное, она ожидала чего угодно, но не этого. — Я же сказала…
      — Я понял, что ты сказала. Спать не в том смысле, в каком ты спала с Раймоном. Просто спать.
      — Что значит «просто спать»?
      — Лежать на одной кровати. На разных сторонах. Меча у меня нет, но могу положить между нами лютню, если хочешь.
      Аликс не выдержала — расхохоталась.
      — Ты сумасшедший.
      — Так и про вас не всегда можно сказать, что вы в здравом уме, госпожа графиня.