СОДЕРЖАНИЕ:
ПОВЕСТИ:
1. Мир тесен
2. В поисках любви
РАССКАЗЫ:
1. Проба пера…
2. Ночь отпущения обид
3. Прощай, поэзия!
4. Крылья выросли
5. Невеста дождя
6. Сны из подушки
7. Монолог манекена
8. Звёздные шпаргалки
9. Где ты, брат?
10. Именинный сон
11. Лучистые друзья
12. Жить не страшно
13. Пора взрослеть?
14. Умирать расхотелось
15. Страшный сон акушера
16. Аллергия на любовь
17. Голова в неглиже
ПОВЕСТИ
Мир тесен
1.
Сон в зимнюю ночь бывает по-летнему жарким.
Валерия целовалась, не зная, с кем, но поцелуй был таким томительно-сладостным, нежным, головокружительным, что думать об условностях не хотелось.
Поцелуй-молитва.
Ничего плотского.
Тело само по себе сбросилось, как надоевшее платье.
Первый раз в жизни она чувствовала неземную любовь…
И вдруг резкий, инквизиторски-строгий, несправедливый звонок будильника!
Не звонок, бой вселенских курантов нравственности: ещё минута, и… анафема на все поцелуи!
Тело, на ходу ловя брошенное таинственным партнёром зелёное яблоко, вернулось на место. Глаза сфотографировали густую шевелюру, безжалостный взгляд.
Не может быть!
Гойя!
Какой ужас: она целовалась… с мертвецом.
Художник отомстил ей!
Вчера она сбежала с выставки его сатирических офортов «Капричос».
Восемьдесят сюжетов, изображающих орально-анальные связи людей.
Её чуть не стошнило.
Не было сил согласно кивать умным речам преподавателя графики…
Руки – главное орудие любви, не зря своё любимое детище мастер назвал «Великий Мастурбатор»…
Скука заставляет людей предаваться чудовищным фантазиям…
Грехи ощипывают нас, как индюков перед Рождеством…
Индюк с кровавыми каплями из носа – последнее, что она видела.
Возможно, брезгливость – тоже грех…
А издеваться над пороками людей, усугубляя на картоне их уродство – привилегия великих?
Мысль оборвалась на полуслове.
Зимний воздух остудил лоб.
Хотя, какой зимний?
В начале февраля – плюсовая температура!
Плоды всемирного потепления – предвестника второго всемирного потопа?
Она сбавила шаг.
И вдруг у её ног шлёпнулась и рассыпалась снежная граната.
Она подняла глаза: может, кто-то там, наверху, решил расстрелять её за непочтение к великим именам, да промазал?
Нет.
Голубоглазая невинность неба была искренней.
А на заборчике справа красовался плакат «Лёд для всех!»
Власть подарила горожанам искусственный каток: вот кто-то и наскрёб снежок, и бросил, заигрывая…
Будильник трясся от негодования.
Сон – главный грех, думал он.
Закрытые веки – признак вялого духа.
Фобия пробуждения сильнее страха смерти…
Вот ещё, будильник не может думать!
Не для того закручены его пружины.
А она?
Где она?
Под одеялом?
Тогда почему со стороны на своей ладони видит зелёное яблоко?
Или сон продолжается?..
И вдруг будильник смолк.
Она вернулась в тело.
Кому рассказать, не поверят.
Сбросила одеяло.
Гойя-и-Лусиэнтес Франсиско подмигнул: после смерти жизнь только начинается, послал воздушный поцелуй и растворился в воздухе, как сон…
Сон! - упала тяжесть с плеч.
Возможно, вещий.
Она читала: только вещие сны окрашены чувством.
А ей посчастливилось испытать нечто…
Помоги, сонник!
Валерия взяла с полки толстый том, перелистала страницы…
Зелёные яблоки – предвестье огорчений из-за собственной торопливости…
Что есть, то есть…
Черепашить не в её характере.
Раз-два, и снова на те же грабли!
А вот…
Целоваться со знаменитостью – к любви…
«Неужели Игорь и я?..»
Пролетевшая в голове фраза оборвалась, наткнувшись на продолжение толкования: и в этом чувстве вы не будете властны над собой.
Извилины тут же выдали торопливо-прощальное мамино напутствие: сердца своего никому не отдавай, растопчут, а чувств не жалей, но помни: они изменчивы…»
Всё ясно!
Бог сна Морфей предупредил: не торопись!
А показалось…
Она захлопнула сонник.
Память вернула вчерашний день.
Всё началось с то, что она сама нарушила заповедь «не суди…»
А обвинила в этом Гойю…
Свежего воздуха захотелось…
Вот и!..
Навстречу парень: в руке снежок, в глазах отчаяние, в ухе серьга из бирюзы.
И странный вопрос: а вы могли бы убить человека?
Первая реакция: захотелось со скоростью света оказаться в другом конце города!
И надо было!
Да ноги почему-то приросли к тротуару.
- Снежком? – попыталась пошутить она.
- Мороженым, - серьёзно ответил он.
- В литературе был один такой ревнивец… - вспомнила факультатив по литературе она.
- Я перед вами, - склонил голову он. – Евгений Александрович Арбенин, - и, искоса сверкнув стеклярусом глаз, напоказ разоблачил себя: романа не начав, я знал уже развязку, и для других сердец твердил слова любви, как няня сказку. И тяжко стало мне, и скучно жить!
«Сумасшедший!» - не успев испугаться, подумала она.
Но тут его глаза ожили…
- Лермонтов был мальчишкой, когда написал «Маскарад». Мама считает: в его творчестве нет героев, одни персонажи, а «персона» в переводе с латинского «маска». Жить среди ряженых для него было невыносимо, он искал смерти.
- Он смерти искал, а мой папа… его убили, - неожиданно сорвалось с её языка.
- Здесь, за углом кафе, там чай горячий, - стряхнув с ладони растаявший снег, протянул он ей руку, представился, - актёр молодёжного театра Игорь Изгоев.
Изгоев, мысленно повторила она.
Изгнанник, страдалец – подсказало воображение.
Ей стало жаль его, и она протянула ему руку в ответ…
2.
Не отключить будильник в воскресенье глупо.
Хотя, ещё рано, и можно поваляться в постели, повспоминать, подумать…
Неужели она сбежала с выставки Гойи, чтобы познакомиться с Игорем?
Пить с ним чай, разговаривать.
Конечно, не так как с бабушкой Марией Захаровной, которую она могла бы звать мама, но звала просто Маша.
И когда Маша была жива, их обеих, мёдом не корми, дай порассуждать обо всём на свете!
Запретных тем не было, но чаще всего они вспоминали отца.
Бабушка верила: её сын и на том свете служит небописцем, как служил им на земле.
«Художники пишут, иконописцы священнодействуют…»
«Иванов, соблюдая каноны, написал картину «Явление Христа народу», но люди не молятся ей. А Рублёв изобразил трёх уставших с дороги путников, и его «Троица» стала любимой иконой…»
«Небо – художественная галерея Творца, твой отец хотел открыть Его талант людям…» - говорила она.
К таланту бабушка относилась трепетно.
Даже когда её невестка, и года не вдовствуя, вышла замуж за турка, и укатила на его родину, она утешилась сама и осушила слёзы внучке, огласив торжественный вердикт: твоей маме дан талант любви, у папы был талант живописца, выходит, ты богатая наследница…
С чем вторая бабушка Виринея Ивановна, которую по причине непривычного для языка и уха имени ученики, учителя и знакомые звали по отчеству: Ивановна, а она, Лера, чуть ли не с пелёнок величала Буся (видимо, на свой, детский лад сократила бабусю, у которой, согласно песне жили два весёлых гуся) была не согласна.
- Любовь не ловля на живца, а моя Светка приохотилась сначала к Никите, теперь к МузЕ, случись, что с ним, не медля новую жертву найдёт, - то ли ропща, то ли смиряясь с очевидностью, ворчала она.
«У Виринеи синдром недолюбленности, медицина бессильна, - нашла ей оправдание Маша, но и себе не изменила, - только воплощённый талант любви способен обезьяну обратить в человека!»
Кстати, она единственная именовала сватью по имени, от случая к случаю в педагогических целях напоминая: имя Виринея с латинского языка переводится как «подлинный лик», а подлинность синоним оригинальности и истинности, из чего следует: иногда не грех прислушаться к её словам.
Надо признать, откровение Буси и прощальное напутствие матери: сердца никому не отдавай, в какой-то мере поколебали её веру в заявление Маши о таланте маминой любви.
Через время отцовское наследие также подверглось сомнению…
Был урок на пленере.
Небо хмурилось.
К голым веткам ольхи жались превратившиеся в сирых воробышков не облетевшие вовремя листья.
Цветовая гамма пейзажа соответствовала осеннему пессимизму.
Она угольным карандашом очертила на ватмане границы пейзажа.
Чёрную акварель размыла в оттенки серого.
Изобразила корявый ствол, калеки ветки, вместо воробья, бомжеватого ворона…
И вдруг голос преподавателя над ухом: плоско, мертво! Твой отец писал в технике сфумато: где воздух озарён духовным светом и нет границ. Его пейзажи, дышали, жили а небо то пело, то плакало. Жаль, его секрет умер вместе с ним…
- Бесталанная я, – разревелась дома она, - был бы жив папа, открыл бы мне свой секрет, тогда бы…
- Тогда и тебя убили бы, как его! – оборвав её, испугалась невольного откровения бабушка.
- Разве он не… упал с утёса? – мгновенно высохли её глаза.
- Упал. Конечно, упал!
- Но ты сказала…
- Это я так, фигурально, - сокрушённо вздохнула Маша. – Никита с детства пытался приспособить реальность к фантазиям. Был убеждён: за небом есть другая земля, где люди летают, как бабочки; никто никого не убивает, не ест; все дружат между собой. Я даже водила его к психиатру…
- И что?
- Знаток человеческих душ сказал: мальчик здоров, пусть рисует своё заоблачное небо, может, нас вылечит…
Ночь после этого разговора была разорвана в клочья.
Она то засыпала, то просыпалась и вновь погружалась в таинственно-реальные сумерки…
Где она карабкалась в горы.
Скользила на мокрой траве.
Хваталась за куст.
Его колючки срывали ей кожу с рук.
Капли крови превращались в ягоды.
Она испытывала странный голод…
«Не ешшшь, ослепнешшшь» - прошипела свернувшаяся у ног куста змея.
«Где-то я уже это слышала» - в ответ огрызнулась она.
И прижала языком к нёбу жгучую ягоду.
Глаза её тут же закрылись.
Веки стали прозрачными.
Воздух наполнился сонмом теней.
Ещё немного, и она сама стала бы тенью.
Но кто-то подхватил её, и они взлетели высоко-высоко.
А там!..
Подушечки её пальцев… превратились в маленьких гномов с кисточками в руках…
И вдруг сверху бабушкин голос!
- Сын приходил, велел передать тебе его секрет…
Она открыла глаза.
Увидела в руках Маши небольшого размера холст: на нём цепляющийся за край утёса, усыпанный жемчужно-алыми ягодами куст.
- Сок этих ягод, застывая, превращается в смолу, которая от тепла пальцев активируется, придаёт краскам сферический эффект, - заученно говорит бабушка, вытаскивает из кармана халата стеклянную баночку с прозрачным содержимым, и со словами: тебе пора вступить в наследство, а мне пора домой, начинает оседать…
«Лучше бы умер папин секрет, а бабушка Маша жила бы себе, да жила…» - долго ещё после похорон думала она.
Несущую смерть смолу убрала с глаз подальше.
До вчерашнего дня старалась не вспоминать о ней.
И если бы не встреча с Игорем, кто знает…
3.
Валерия мысленно вернулась в кафе, где, заказав чай с пончиками, Игорь Изгоев, инициативу беседы взял на себя.
- Согласись, по сути, Арбенин тоже жертва. В его случае фейк и яд синонимы. Но! Умереть ему, возможно, даже легче, чем продолжать нести свою ношу…
Игорь замолчал.
Взгляд его стал темнеть.
Голос налился свинцом: Вы дали мне вкусить почти все муки ада. Везде я видел зло и, гордый, перед ним нигде не преклонился…
Ей стало жаль Арбенина, вернее, двух в одном.
А Игорь смыл с лица грим роли.
- На первой репетиции Врал Ильич сказал: добро и зло – это главные актёры, без которых пьеса жизни была бы скучна… как тысяча калош в сухой и ясный день.
- Не поняла, про что Ильич вам врал? – недоумённо повела плечами Валерия.
- Лавр наш режиссёр. Носит себя как лавровый венок. Представляется, не иначе как, - Игорь изобразил древнеримского консула, - ЛАВР. Потом, через паузу, интригуя, добавляет Ильич. Мы для него всего лишь «гомо примитивус». А он для нас за язык без костей, Врал! Но мозг у него без тормозов, и это любопытно…
- Маша говорила: любопытной Варваре на базаре нос оторвали! – ностальгически вздохнула Валерия.
- Не могла бы твоя Маша и моей маме что-нибудь в этом роде сказать, а то она… шагу не даёт ступить…
- Бабушка бы с радостью, но её уже нет…
- Прости, а твоя мама тоже… каждую минуту…
- Моя мама раз в неделю позвонит, спросит: у тебя всё в порядке? Я отвечу: в порядке. Тогда, пока? Пока! – с помощью интонации передала суть общения с матерью Лера.
- Вы не вместе живёте?
- У неё новая семья. В Турции. Муж, два сына, гостиный двор. Даже имя поменяла: была Светланой, крестили Фотинией, стала Фатимой.
- А мой отец сейчас колесит по Америке. Друг позвал. Хотят создать театр-ковчег, театр-реанимацию, свои и зрительские души спасать. Кстати, - выразительно посмотрел на часы Игорь, - через час он по Скайпу должен выйти на связь, рассказать о встрече со слепым художником, который согласился написать декорации…
- Слепой художник и декорации? – удивилась она.
- Представь себе! Хотя, декорации – громко сказано, им нужно небо! А небеса он пишет как иконы, и они… иногда мироточат.
- Мой отец тоже был небописцем…
- Тогда сам Бог велит тебе явиться в гости к нам. И пончики кончились. А мама обещала испечь рыбный пирог… - многозначительно посмотрел он на неё.
- Даже не знаю, - растерялась она.
- Я знаю! – развеял её сомнения Игорь.
4.
В набитой до отказа маршрутке Валерия была рада только тому, что её куртка на молнии, а не на пуговицах. Игорь попытался было вернуться к Арбенину, прошептал горячо: а если в финале пьесы Евгений подойдёт к жене с ядовитым мороженым, она посмотрит на него невинным взглядом, в душе его произойдёт катарсис, и он приговорит себя: граница мщенью есть! Смотри, убийца твой вершит суд правый над собой!
- И начинает сексуально облизывать шарик мороженого? – озвучила она первую пришедшую на ум версию.
- Да. Гадость. Лучше застрелиться, - вздохнул он и замолчал.
А она расстроилась: не слишком ли была резка?
Не заразилась ли от Гойи ядовитым вирусом осуждения, или, что ещё хуже, не стала ли похожей на своего учителя, вынесшего смертельный приговор её, едва зачатому этюду на пленере: мертво и плоско!
- Мама, познакомься, - заявил Игорь с порога и застыл, сознавая, что, по сути, со своей спутницей ещё сам не знаком.
- Валерия, - подсказала она.
- Ксения, - представилась мама Игоря, и тут же скомандовала сыну, - помоги девочке снять куртку.
- Имей в виду, я обещал Валерии чай с пирогом, - охотно принялся он исполнять приказ.
- Тогда мойте руки, и в гостиную…
- Заодно репетиционную, костюмерную, гримёрную, разговорную, - продолжил перечислять Игорь функциональные нагрузки, видимо, главной в квартире комнаты.
- В двух словах, в нашу творческую мастерскую, - поставила точку Ксения.
- Имей в виду, Лера хотела бы услышать рассказ отца о слепом небописце, - пропуская гостью в ванную, будто невзначай назвал её уменьшительным именем Игорь.
- Ты и об этом успел рассказать? – удивлённо взглянула на сына Ксения.
- Так был повод: отец Леры тоже был небописцем, - не замедлил с оправданием он.
- Когда-то у нас с Вадимом был друг, замечательный человек и художник, который нам, нищим начинающим экспериментаторам, согласился бесплатно оформить спектакль. Декорации были простыми: небо, яблоня и камень. Идея – сотворите свой рай сами.
- Спектакль назывался «Перепутье», его афиша, вместо иконы, висит в красном углу, - скороговоркой сообщил Игорь, принуждая мать сменить тему.
Но Ксении не хотелось расставаться с прошлым.
- Мы с твоим отцом осовременили Адама и Еву, не играли, размышляли вслух…
- Куда податься, кому продаться, - нетерпеливо подсказал Игорь.
- Сын?! - удивлённо посмотрела на него мать.
- По-моему, ты начала рассказывать об отце Леры, - с упрёком напомнил он.
- Никита… Ветров… твой… - оторопело уставилась на девушку Ксения.
- Вообще-то, я… и Никитична, и Ветрова, - ещё более растерянно призналась Лера.
- Что и требовалось доказать! Наша встреча запланирована свыше! А твой пирог улучшит нашу карму, - ткнулся носом в щёку матери Игорь.
- Сначала вымой руки, - привычно напомнила она.
- И!..
- Что, и?
- Я требую продолжения урока! – перевёл взгляд на гостью Игорь, пояснил, - мама с пелёнок ставила мне в пример не кого-нибудь, а… - далее продолжил голосом Ксении, - Леонардо да Винчи всегда мыл руки перед тем, как браться за Джоконду! И ты, сынок, перед любым делом…
- Из всего сделаешь спектакль, - с укоризной прервала сына Ксения.
- Леонардо да Винчи изобрёл метод сфумато, в переводе с итальянского языка: исчезающий как дым. Чтобы наполнить воздушным светом картины, он иногда писал их, в том числе портрет Моны Лизы, пальцами. От этого света она и кажется живой: розовеет, когда ею любуются, бледнеет, когда прячут от зрителей, - за многословием спрятала Валерия своё волнение от осознания того, что её отец дружил с семьёй Изгоевых.
- В нашем полку прибыло, - учтиво поклонившись ей, нехотя отправился в ванную Игорь.
Ксения жестом пригласила гостью пройти на кухню…
- Когда-то прочитала, что Бог, позволив рыбам размножаться несметно и без боли, принёс их в жертву людям, а рыбы этому даже рады, их карма улучшается, а карма людей не ухудшается. С тех пор часто балую своих мужчин… - снимая с отдохнувшего пирога льняную салфетку, призналась Ксения. – Не знаю даже, что сказать. Однажды Никита привёл тебя в театр. Мы растягивали, а вы с Игорем тихо шкодили. Ты нарисовала на камне солнце в веснушках, на что твой отец заметил: так больше на правду похоже…
- А я что там?.. – вытянув вперёд мокрые, хоть выжми, ладони, влетел на кухню Игорь.
- А ты яблоко с ветки сорвал, и оно у тебя в руках покраснело! – с удовольствием доложила Ксения.
- А мой отец?..
- Сказал: настоящему Адаму следовало бы взять с тебя пример!
- Так было бы честнее! – одобрил реакцию отца на свой проступок Игорь, и от себя добавил, - а то… валить всё на Еву… как-то не по-мужски.
- Не иметь в раю детства вообще не по-человечески! - на полном серьёзе заключила Валерия.
- А не есть в раю пирогов не по-райски! – подхватив блюдо, направил стопы во всеядную комнату Игорь. – Поторопитесь, барышни, отец вот-вот выйдет на связь…
Выждав, когда разольют по чашкам чай и разложат по блюдцам пирог, ноутбук ожил и заговорил…
- Привет, дорогие! С именинами, жёнка! – появился на экране клон Игоря в возрасте. - У нас с утра льёт дождь. Дорога виляет меж гор из пемзы. Так что пейзаж краснокожий, почти марсианский. Катим, катим – ни одного поселения. И вдруг дом с верандой! И старый индеец играет на флейте. Остановились. Разговорились. Оказалось, навахи всегда играют на флейте, когда идёт дождь. Мы выучили английский язык, но не забыли мелодию своей души, сказал он. Я спел ему о преданном Орфее, сообщил: у моей жены сегодня именины. Он предложил в подарок тебе купить флейту из кедра. Флейты его бизнес. Я купил. И тебе, и себе, и сыну. Пусть и наши души поют! А ещё индеец с болью признался: свободолюбивые навахи пристрастились проводить свои пикники в торговых центрах. Родилась идея…
- Разместить на сцене супермаркет? – высказала догадку Ксения.
- Умница!
- Ну, хватит вам! - оборвал воркование родителей Игорь. – Ты обещал рассказать о художнике, он, правда, слепой?
- Слепой! со зрячими пальцами. История странная. Кстати, он из нашего города…
- Всё сходится! – перебила мужа Ксения. – У нас в гостях, не поверишь, дочка Никиты Ветрова. Помнишь его?
- Час назад о нём вспоминали. Отец Марка учился вместе с Никитой.
- Он, случайно, не знает, как мой папа погиб? – на одном вдохе спросила Валерия.
- Есть версия, что Никиту убили, - обосновала её вопрос Ксения.
- Марк думает, его отец причастен к смерти Никиты…
- То есть, ты нашёл убийцу? – нетерпеливо уточнил Игорь.
- Не совсем, - отступил под напором сына Данила.
- Что значит, не совсем? – разволновалась Ксения.
- Он невменяем. Называет себя то палачом, то садовником. Развёл кустарник с ягодами сок которых голографирует краски. Сейчас покажу, тут по всему дому кадки…
Экран ноутбука взял на себя роль видеокамеры.
- У папы на холсте такой же куст, - потемнело в глазах Валерии.
- Сын, неси нашатырь. А ты поговори с Марком подробнее, - озадачив мужчин, отключила связь Ксения.
Дальше всё было как во сне…
5.
От предложения Ксении заночевать у них Валерия отказалась.
Но и одной возвращаться домой было страшно.
Вернее, не возвращаться, а одной дома остаться…
Игорь, кажется, понял…
- Не уйду, пока не заварю тебе чаю, мама передала, настоящего, цейлонского. И пирог страдает, что ты… ни крошки…
- Согласна, но у меня там… хаос, - виновато предупредила Лера, вставляя ключ в скважину замка.
- И хорошо! Хаос рождает новые возможности, творческие озарения! – произнёс Игорь так, будто сам только что родил эту мысль.
«Я присвоил чужую идею из желания оградить Леру!» - тут же мысленно оправдал себя он.
- Маша говорила, - дважды повернув ключ, открыла дверь Валерия, - когда человек перестаёт быть творцом, с ним случается апокалипсис.
- Мудро! Познакомишь нас? - примеряя, куда можно пристроить сумку с яствами, окинул взглядом прихожую Игорь.
- Бабушки уже нет, зато она связала для гостей носки-теплоходы, - вытащила из обувной тумбочки шерстяные лапти Валерия.
- Теплоходы? – переспросил Игорь, подумал: хорошо, что не скороходы, уходить быстро не хочется… и, примеряя сплетённые по щиколотку носки, заключил, - как раз по ноге!
- Маша была бы рада…
- А китайцы, правда, не рисуют на пленэре?
Валерия поняла: про китайцев Игорь не от бесчувственности спросил, просто, хочет отвлечь…
Благодарно откликнулась.
- Правда. Чтобы нарисовать пейзаж, они берут десять древних стандартов реки, десять канонов водопада, десять эталонов гор; медитируют, компилируют и рождают новый привычно-узнаваемый пейзаж, потому что главное для них: не разрушить то, что создано предками…
- А ещё я читал, художники Индии раньше не подписывали свои картины…
- Считали: быть кистью Бога уже награда…
- А в Туапсе, в кинотеатре «Россия» висит говорящая картина «Влюблённые» - со знанием дела сообщил Игорь.
- Прямо-таки говорящая? – недоверчиво улыбнулась Валерия.
- На опыте убедился: только успел объектив навести, а мужик как заговорит! в смысле, зашевелит губами. И таких как я фотографов перед картиной каждый день тьма тьмущая проходит.
- И влюблённый всех посылает подальше! – расстегнула молнию Валерия.
- Потрясающая версия! – помог ей высвободиться из куртки Игорь.
И!
Прядь её волос коснулась его щеки.
Прядь цвета…
Такими тёмно-коричневыми были его пальцы, когда он чистил ещё не успевшие созреть грецкие орехи, сорванные с его именинного дерева, ветки которого дарственно заглядывают на их незастеклённый балкон…
- Я только сегодня… похоронила папу, - приникла к нему Валерия.
Он обнял её.
Чуть не сказал: теперь я твой отец.
Но вовремя понял: это глупо и неправда.
На выход толпились другие несуразные признания.
Что-то вроде…
Была бы у меня индейская флейта…
Ты старая мелодия моей души…
Мой грецкий орешек…
Но разрешил себе чуть слышно прошептать: несправедливо, что мы так долго жили врозь…
6.
Валерия любила задержаться в прихожей.
Ей казалось: у порога живёт неопределённость, из которой можно выудить новый сюжет, сплести настроение, сотворить мечту, а значит, нельзя торопиться…
Но и медлить больше…
- Кажется, мы боимся? – уткнулась она в плечо Игоря.
- Чего? – потерял дыхание он.
- Маша говорила: легко снять одежду, трудно душу раздеть…
- Мне кажется, мы и так всё друг про друга поняли…
- Тогда, пить чай!
- С пирогом!
Игорь включил электрический чайник, пока он закипал, умудрился рассказать о своём закулисном детстве.
- Театр – вот настоящая жизнь, думал я. Мама с папой на репетицию, на спектакль, я с ними. В выходные я дома актёр. От лица разных героев беседовал с Богом. Много чего просил у него, а однажды, натянул юбку, повязал платок, и топнул ногой: сам стать Богом хочу! От волненья, наверно, в глазах поплыло, почудилось: Спаситель с иконы показал мне язык. Я испугался. Бог не золотая рыбка, ты не жадная старуха, а реальная жизнь – искусство любви, которое, если овладеет массами, спасёт мир, запомни это, сын! - в макушку поцеловал меня отец. С тех пор, чуть, что не так, почешу голову, и…
- А мне достались: убийство отца, бегство матери, мольберт, - замерла над чашкой золотистого чая Лера.
- И волшебная смола! Я готов! – подложил на её блюдце ещё кусок пирога Игорь.
- К чему готов? – удивилась она.
- К тому, что ты напишешь мой портрет, и он заговорит, - охотно объяснил он.
- Не смешно! – ухватившись за старинные щипцы, стала механически выуживать из прабабушкиной сахарницы и без счёта перекладывать рафинад в свою чашку Лера.
- А ты не сдавайся! – перехватил её руку Игорь.
- Что, прямо сейчас?
- А чего тянуть?
- Предупреждаю: когда рисую, я пою, - тоном, не обещающим ничего хорошего, предупредила Валерия.
- Главное, не забудь руки помыть, - проигнорировал угрозу Игорь.
- Тогда иди в студию, а я сейчас…
Соседняя с кухней комната, которую Валерия окрестила студией, больше походила на тесную келью: стеллаж с красками, полки с альбомами, папками.
На стене в простенькой рамке висел «портрет» волшебного куста.
Игорь сразу узнал в нём увиденного по Скайпу американского собрата.
Подошёл впритык.
Чуть не лизнул налитые соком жемчужно-алые ягоды.
Справиться с импульсивным, детским желанием помогло ощущение, будто отец Валерии откуда-то сверху, из небытия произнёс: ягоды созрели, скоро прольются миром, моя дочь узнает, что такое вдохновение…
- Понял, - отступил Игорь.
Огляделся в поисках чего-то... несомненно! материалистически реального.
В центре комнаты молча, даже как-то покорно стоял мольберт.
- Ты с кем разговариваешь? – демонстрируя чистые пальцы, зашла в мастерскую Валерия.
- Ни с кем, сам с собой, в образ вхожу, - скрестив на груди руки, проиллюстрировал ответ Игорь. – Могу Наполеона изобразить, могу…
- Самого себя, – воспользовавшись паузой, подсказала Валерия.
- Иногда кажусь себе простофилей: верю, вернее, доверяю сказкам…
- Разве верить и доверять не синонимы?
- После долгих раздумий пришёл к выводу, доверие – детское чувство: что папа сказал, мама в книжке прочитала, то и правда. А вера – это по-взрослому. Ве – ведай. Ра – Бог. Ведать Бога, высшую истину, жить в согласии с законами мироздания, разве это не?.. - подыскивая подходящее слово, запнулся Игорь.
- Станиславский бы сказал: не верю! – закрепив ватман, неадекватно улыбнулась Лера.
- Ч-чему? – удивился, расстроился и возмутился Игорь.
- Тому, что ты простофиля. И зафиксируй, пожалуйста, этот взгляд.
- Что в нём такого?
- Честность.
Взяв в руки карандаш, Валерия стала взрослее, строже.
- Сначала общие черты. Лицо почти прямоугольное, тип «баловень судьбы». Форма носа коровы – признак художественного вкуса. Рот дракона обещает славу. Глаза буйвола внушают доверие, - уверенно подсказывала карандашу значение линий Лера.
- Твои песни заставили меня развесить уши, - для убедительности потянул мочки ушей вниз Игорь, и на полном серьёзе спросил, - не уточнит ли ненаглядная певунья, у какого зверя я позаимствовал уши?
Зачёт по физиогномике Валерия сдала на «отлично» в зимнюю сессию, вследствие чего ответила без запинки…
- У органов слуха градация иная, твои без сомнения относятся к деревянным.
- Почему-у-у? – не смог скрыть разочарования Игорь.
- Потому что слегка оттопырены, ушная раковина вверху шире, внешний ободок рельефен. Носители деревянных ушей отличаются артистическими и художественными талантами, как правило, добиваются славы, - утешительно улыбнулась Валерия.
- То-то, я смотрю, ты тоже слегка лопоухая, - неуклюже закодировал комплимент он.
- И трусливая, - призналась она.
- Отец говорил: страх отступает, когда ему предлагают роль стимула, - в один шаг оказался рядом с ней Игорь, оглядел карандашный набросок, одобрительно кивнул, – ну, здравствуй, моё второе «Я»! Наложим грим, и хоть на сцену. Кстати, - деловито уточнил, - ты краски разводишь водой и белым вином?
- Иногда вином, у бабушки в серванте стоит бутылка.
«Дороги назад нет!» - отважно вздохнула Валерия.
Дальше всё было как во сне…
Сухой Рислинг пришёлся краскам по вкусу.
Она взяла с полки заветную баночку, та выскользнула из рук, упала, покатилась.
Она решила: это знак, отец сердится…
7.
Игорь не узнавал себя.
Ещё вчера он был сам по себе.
Один на один со своими мыслями, чувствами, эмоциями.
А сегодня…
Разлука кончилась.
Отчаяние Леры, когда злополучная банка выскользнула из её рук, вмиг стало его отчаянием: и он упал, и стал ползать на коленях, чтобы вернуть отцовский дар.
Естественно, во время поиска волшебной мастики, он дал себе команду запомнить и при удобном случае перед зеркалом сыграть смену чувств: от страха к отчаянию!
Но это… профессия, ничего личного.
А потом, когда он возвращал банку-беглянку…
Её руки, будто она только что играла в снежки!
И он дыханием своим её ледышки отогрел.
И знак падения банки истолковал позитивно: а как иначе твой отец мог сказать, что он рядом и, если надо, подскажет, поможет…
И мысленно помолился, чтобы у неё всё получилось.
И любовался её легкокрылыми пальцами, нектаром акварели оживляющими его карандашный портрет.
И её пение завораживало…
Мелодия рождалась в муках, звуки знакомились, творили созвучия…
Голосовые связки то замирали, то нарушали границы вокала…
А в его памяти, нарушая границы времени, выплыла картинка их детской встречи, когда Лера на сценическом камне нарисовала ярко-жёлтое конопатое солнце.
Его родители потеряли дар речи.
А её отец со словами: солнышко моё! красным фломастером обвёл творение дочери контуром сердца.
Дома по поводу неуместного граффити случилась полемика.
«Поощрять хулиганство – для ребёнка вредно!..»
«Вседозволенность – яд!»
«Наказать…»
«Неповадно…»
Слова были мутными, родители чужими.
Он испугался, заплакал.
Мама опомнилась первой, зацеловала, заявила: любовь превыше всего.
- Зло заземляет, - вслед остыл и отец.
- Лера хорошая, - успокаиваясь, всхлипнул он.
- Без солнца в сердце… и люди – камни, - чмокнула его прямо в нос мать.
Поцелуй был горячим и влажным…
- Не верю! Не похож! Пятнистый эмбрион какой-то! – на дисканте сорвав голос, подняла руки Лера.
Подушечки её пальцев разноцветно пульсировали.
- А я верю! При рождении можно так выглядеть, - вмиг рядом с ней оказался он.
- Не изменяй Станиславскому! – бросила на него строгий взгляд она.
- Сама посмотри! – уставился на свой взрослеющий портрет он.
- Правда… даже не знаю… - потеряла дар речи она.
Потом они, тесно обнявшись, долго наблюдали, как его лицо оживало, мужало, в глазах появлялись чувства, ум, толк…
Ему хотелось остаться.
Но он не посмел.
Да и утром надо было сдавать этюд.
«Романа не начав, я знал уже развязку!..»
Всезнайка, нашёлся!
Сексист!
Ненавистник женщин…
Сократа бы сыграть: я знаю, что… ничего не знаю!
И Врал Ильич туда же…
«Добро и зло – два главных актёра…»
Врал, врёт и будет врать всю жизнь!..
Игорь шёл по ночному зимнему городу, бодался с ролью и режиссёром…
Но!
Думал только о Лере.
К тому же всё вокруг говорило о ней…
В порыве ветра – шлейф её запаха.
Развитое обоняние главное условие любви, потому что человек себе пару находит носом, - услужливо вынырнула из памяти когда-то и где-то прочитанная или услышанная околонаучная сентенция.
В морозном воздухе зазвенели алмазные льдинки…
Он вспомнил её испуганные, заледеневшие пальцы.
Его дыхание отогрело их, и она вся оттаяла…
Расцвела как первый подснежник.
Как бриллиант…
Вернее, «Диамант», французские духи, которые кто-то из поклонников подарил его маме, а он, в своём далёком детстве, решил исследовать красивый пузырёк, и разлил их.
Попытался собрать лужицу носовым платочком, чтобы выжать и вернуть обратно.
Не получилось.
Захотелось спрятаться, и даже умереть.
Но!
Наказания не последовало.
И он подумал тогда: мир не так уж и плох!
А сегодня он готов крикнуть: мир хорош! Лучшего не придумать!
- Где ты был? Я звоню, беспокоюсь. А он, видите ли, телефон дома забыл! И чуть не до утра девушку провожал! - всплеском эмоций встретила сына Ксения.
- Мам, я позировал Лере. Портрет удался, обещает скоро заговорить. Да, кстати, спасибо тебе за рот дракона! – живописно пошлёпал губами Игорь. - Он пророчит мне славу. А я, по свои деревянные уши влюблён! И сплю на ходу…
- Не забудь, у тебя завтра этюд, - вслед ему напомнила мать.
7.
Ксении не спалось.
История Валерии, конечно, потрясла её.
Но рассказ мужа о старом индейце взорвал мозг!
Супермаркет Соблазнов.
Аббревиатура – СС ассоциируется со злом…
Говорят, песня ведьм в «Макбете» четыреста лет притягивает зловещие силы…
До сих пор спорят: Шекспир воспевал мрак человеческих душ, боролся с ним, или был талантливым, но безучастным хроникёром?
В любом случае, зритель каким был, таким и…
И всё же нельзя сдаваться…
Неугомонный мозг моментально вообразил сцену, в глубине которой строится Супермаркет.
На авансцене под дождем сидит старый индеец, играет на флейте.
Из чаши для подаяний выползают змеи, рекламируют соблазны…
Тут же вспомнилось: Папа Римский недавно расширил список смертных грехов, прибавил к семи пять. Теперь их двенадцать, как апостолов.
Пятнадцать веков существовали:
Гордыня. Зависть. Чревоугодие. Похоть. Гнев. Алчность. Праздность.
К ним прибавились:
Аборт. Педофилия. Загрязнение окружающей среды. Наркоторговля. Манипуляция человеческими генами.
Превратят людей в биороботов…
Опустеют театры…
«Типун мне на язык!» - оборвала апокалиптическую мысль Ксения.
Поставила себе диагноз: кризис среднего возраста.
Хочется снова родить: не ребёнка, так пьесу!
Для Игоря роль написать.
Хотя…
Сыграть талантливо грех – в какой-то мере обелить его.
Других соблазнить и самому соблазниться…
Раньше кроличьи лапки помогали актёру не стать рабом роли…
Лучшего талисмана – на театре не было.
У неё где-то хранится…
Надо бы и сыну подарить, а то он на полном серьёзе вживается в образ Арбенина.
Не дай Бог, вживётся!
Потеряет себя.
Лера не спасёт…
Был бы жив Никита.
Сыграли бы свадьбу.
Может, Бог так и задумывал, да его пьесу сыграли по-своему.
Нашёлся самочинный режиссёр, убил главного героя, разрушил семью, осиротил девочку. Ради чего?
Или изначально замысел был, напомнить людям: преступления наказуемы?
И не случайно!.. Данила встретился с сыном убийцы, а наш сын с первого взгляда влюбился в дочку убитого.
Так или иначе, Ксения почувствовала себя ответственной за дальнейшую судьбу Леры. И первым делом решила вслед за ней посетить выставку офортов Гойи. Хотелось не только наполниться её предполагаемыми чувствами, но и позаимствовать соблазны для своей будущей пьесы…
8.
Будильник прав: фобия пробуждения сильнее страха смерти.
Или… не прав?
Накануне вечером, отмыв пальцы от доставшейся в наследство от отца смолы, она в странной дрёме бесстрашно похоронила себя: пусть не всю, только себе надоевшую.
Как ракета, отстрелила отработанную ступень.
И теперь стала другой.
За бесстрашие простила беспощадного Гойю и даже целовалась с ним.
А целоваться со знаменитостью – к любви…
Игорь! – хаотично забилось сердце.
Портрет! – загорелись подушечки пальцев.
Настроившись на «будь, что будет!», она открыла дверь в мастерскую.
Показалось: по лицу Игоря пробежал свет.
Взяла в руки лист ватмана: нет!
Каким был, таким и остался – наброском.
И всё же что-то…
- Ты дышишь? – замирая от тёплого дуновения, спросила она.
- Тогда скажи что-нибудь, - поднесла к уху портрет.
- Молчишь?
- Ладно, мал ещё, - торопливо вернула лист на мольберт.
«Показалось!» - укорила себя.
Подошла к окну.
В небе празднично, пасхально сияло солнце.
«Как в детстве, когда я любила всех» - подумала она.
И неожиданно вспомнила диагноз Маши: у сватьи Виринеи синдром старческой недолюбленности, медицина бессильна.
Воображение тут же выдало серию картинок, в которых наивная Буся отдаёт мужу сердце, тот сначала играет с ним, потом выбрасывает, топчет ногами.
«И я, когда не звоню, топчу…» - мелькнула мысль.
Мигом послав воздушный поцелуй оживающему на ватмане Игорю, она метнулась в свою комнату, набрала бабушкин номер, телеграфным стилем выдала: Буся, люблю, соскучилась, еду!
Прихватила сосиску для своей любимицы, собаки Баси.
В дороге размышляла: рассказывать или не рассказывать бабушке о встрече с Игорем, попытке написать его портрет, о сонном поцелуе с Гойей и своих сумеречных похоронах?
Решила: ситуация подскажет…
Виринея Ивановна жила в недавно вошедшем в черту города посёлке, бывшем казачьем курене, жители которого не торопились расставаться с сельским укладом: имели свои дома, земли, живность. Вставали с петухами. У многих за заборами хрюкали свиньи, соблюдающие специальную диету, от чего нагуливали мясо без жира и пользовались повышенным спросом у покупателей. По утрам пастух-менеджер, выгонял нехилое стадо коров на пастбище собственников, получивших свои паи в наследство от сгинувшего в истории совхоза.
К приезду внучки Виринея Ивановна покупала у соседки банку свежих сливок для кофе и миску творога для запеканки…
- Бася, рада мне? - почесала Валерия за ухом собаку неизвестной породы, плод свободной любви с гордым станом овчарки, чуткими ушами сенбернара, кудрявой шерстью пуделя, наивными глазами шпица.
- Хватит лизаться, - добродушно прикрикнула на псину Виринея Ивановна. – Пойдём, внучка, в дом. Мне последнее время сны странные снятся…
- Так полнолуние и вспышки на солнце, - угостив припасённой сосиской Басю, обняла, потёрлась носом о плечо бабушки Лера.
…На кухне витал аромат апельсиновой цедры с ванилью.
- Вынимай, приостыла должно быть, - кивнув в сторону духовки, распорядилась бабушка, - а я кофе сварю, Гришка, ученик бывший, с пелёнок Светки моей ухажёр, от матери твоей гостинцев навёз. Рахат-лукумов разных, тебе майки, сказал, модные…
Большая медная турка, ещё один привет из Турции, тут же оказалась на огне.
- А я тебя хотела о папе спросить, - освободив из специальной формы с застёжками похожую на торт запеканку, неожиданно призналась Лера, хотя ещё минуту назад ничего такого не хотела, как-то всё само по себе, из неведомых глубин выскочило.
- О папе? Куда? – подхватив турку, подула на чуть не сбежавшую пену бабушка.
- Я с одним человеком познакомилась. Он актёр. Зовут Игорь. Его родители с моим папой дружили, - решила не отступать Валерия.
- Сны в руку! – выключив огонь, вернула турку на плиту Буся.
В её словах звучала обречённость.
- Тогда сначала о своих снах расскажи, - насторожилась Лера.
- Да уж, какую ночь ты всё море рисуешь, - разлив кофе по чашкам, присела, уснула, вздохнула, провела чуть дрожащими пальцами по лбу бабушка. – Оно вверх ползёт. Я кричу: межуй горизонт! Ты не слышишь. А море уже наползает на небо, солнце застит…
- И что это значит?
- Сонник толкует: к несбыточным мечтам.
- Успокойся, я мечтала о твоей запеканке, и вот, сбылось, - вырезав из творожного круга весомый кусок, демонстративно радостно плюхнула его себе на тарелку Лера.
- Как же, упомянула Игоря и вся засветилась, а он актёр!
- Не знала, что ты не любишь актёров.
- Многоликие они, - сокрушённо покачала головой Буся. – Кого сыграют, тот и войдёт в душу, и приживётся, а то и собственное «я» вытеснит. Полюбишь одного, а, приглядишься, он другой. Уж я то знаю. Твой дед артистом был, не в театре, в жизни…
- Я просила о папе… - вмиг потеряла аппетит Лера.
- Никита был не от мира сего: причащался не тела и крови, а света и любви, вот Бог его в тайны свои и посвящал.
- Он сам тебе… об этом… - пытаясь точнее подобрать слова, замолкла Лера.
- Говорить, не говорил, - уловила смысл недосказанного вопроса Буся, - я своими глазами видела.
- Как это?
- Случайно. Вы на денёк прибыли, а ты с соседскими детьми наигралась, пряного воздуха надышалась, уснула как убитая, решили не будить. Заночевали всей семьёй. Я рано утром на базар пошла: домашнего творога со сметаной купить, возвращаюсь садом, красота, яблони цветут, небо, будто кто-то постирал и выгладил, и вдруг вижу: отец твой на пригорке стоит, руки к солнцу тянет, светом его лицо умывает, потом снова ладони к солнцу, и – к сердцу! Дальше, хоть глазам не верь! Никита над землёй стал подниматься. Я испугалась: вдруг улетит? Ойкнула. Он обернулся. Я чуть бидон с молоком из рук не выронила. Не зять, а собственной персоной… Бог! И почему-то мысль в голове: святой дух – это любовь! Чистой души человек. И, вспомнила, были у него артисты в друзьях! Я ещё по его просьбе для них лапки кроличьи доставала…
- Лапки-то зачем?
- На театре испокон веку в силу кроличьих лапок верили. А то ведь роль роли рознь, иная и оскопить может. Только скажи, я за оберегом для твоего Игоря живо к Гришке сбегаю, у него кролики всем кроликам кролики...
- Не надо никуда бегать, лучше расскажи, что он о маме?..
- У неё всё хорошо, экскурсионное бюро для русских открыла. Муж шофёром при ней. Братья подросли, зовут в гости. Может, и правда, отвлекут тебя пейзажи заморские?..
- Может, и правда, - ложкой с верхом зачерпнула из банки загустевших домашних сливок Лера, и, зависнув над своей порцией запеканки, с удивлением подумала: даже Маша о своём сыне не знала такого, что Буся разглядела в моём отце…
- Ешь, на здоровье, - одобрила её желание подкрепиться бабушка, и мысленно заключила: а за лапками к Гришке я всё-таки сбегаю…
9.
В выставочном зале Ксения ощутила себя, будто в декорациях своей будущей пьесы.
Пагубная ошибка в начальном воспитании: у ребёнка вызывают страх перед несуществующим и заставляют его бояться буки больше, чем отца…
Зубы повешенных – средство для колдовства…
Грехи летят с широко распростёртыми крыльями над землёй невежества, поддерживая друг друга…
Да! это все её персонажи: буки, монстры, ведьмы, фобии…
Со времён Гойи они не исчезли, не изменились.
Да что там, Гойи?!
Начало богоборчеству положили ещё Адам и Ева.
Их сыновья стали родоначальниками братоубийства.
И пошло, поехало…
Грехи из века в век плодят друг друга.
А люди в массе своей допотопны.
«Жизнь – сплошной клистир» - подытожил Гойя.
Что на это ему возразить?
Предложить зрителям плакать с плачущими…
Подкинуть им шпаргалку: любовь – чёрствый хлеб!
Что в этом нового?
Всё до неё давно написано, нарисовано, сочинено в стихах и музыке.
Тогда, стоит ли?..
«Хоть трагедию нравов напиши, хоть комедию, люди не изменятся…»
С этой мыслью, не посмотрев и половины офортов, Ксения покинула выставку.
«Зима была бесснежной, чёрной…» - сложилась в уме строчка за порогом.
«Страх перед несуществующим…» - хохотнул с высоты Гойя.
Или самолёт пролетел?
Или гроза на подходе?
Гроза?
В начале февраля?
Ксения подняла взгляд.
Похожее на старую, застиранную простыню небо бесстыдно намекало на скорое грехопадение.
Нынче модно афишировать срам.
Рейтинги ток-шоу от пороков только растут.
Вот и Игорь ищет, как оправдать убийство…
Роль Арбенина в начале пути – не подарок…
Кстати!
Вспомнив о сакральной роли кроличьей лапки, Ксения направилась к газетному киоску. В местной газете бросилось в глаза объявление: развожу кроликов, продаю тушки и шкурки. Адрес: пригород. Полчаса на трамвае.
Ксения поспешила на остановку.
В салоне пассажиров – по пальцам сосчитать.
Она выбрала место у окна. Решила ни о чём не думать, пусть всё будет, как будет. Сотворила молитву: не моя, но твоя воля, Господи, и впала в медитативную дрёму…
10.
- Позвольте присесть рядом с вами, - из какого-то параллельного мира прозвучал бархатный баритон.
- Не занято, - подняв глаза, строго произнесла она.
- Вы?! – зрачки в зрачки уставился на неё незнакомец.
- Я это я, а вы, наверно, обознались… - отвела взгляд она.
- Жаль, я думал, в тот вечер вы играли Еву…
- Я во все вечера Еву играла, - перенесла свою сердитость с Гойи на устроившегося в кресле соседа Ксения. - А вас среди завзятых театралов что-то не припомню…
- А я… до мельчайших подробностей. Сцена, камень с солнечной рожицей, вы под яблоней мудрёно говорите Адаму: только Бог верен слову и достоин любви. Но он живёт в небесах, а на земле трудно встретить мужчину хотя бы с маленькой искоркой Божьей. На перепутье, кажется, назывался ваш спектакль, и он, можно сказать, принудил меня искать Бога. Извините, разговорился, всего три дня как вернулся. До этого многие годы молчал, - смущённо признался попутчик.
- На перепутье, - примерив к себе нынешней идею старого спектакля, притихла Ксения.
Её молчание попутчик истолковал, как предложение продолжить исповедь…
- В тот день, почти год в море, вернулся из похода, позвонил девушке, а она уже замужем. Бродил по городу, купил билет в театр, в кармане флакон духов «Диамант», в переводе с французского «Бриллиант». Думал, сначала духи, потом настоящий алмаз подарю…
- Вспомнила! – обрадовалась его признанию Ксения. - Волшебный аромат, жаль, сын флакон разбил…
- Надеюсь, наказание было гуманным…
- Три дня успокаивала…
Через минуту они разговаривали друг с другом, будто были знакомы сто лет.
Ксения призналась, что назидания в виде готовых рецептов живут у неё на языке, и слетают с него без спроса, обычно, не к месту.
И она даже знает, почему?
Сон видела, будто в одной из прошлых жизней была миссионером, обращала в христианство дикарей незнакомого индейского племени.
Безрезультатно!
«Ты видела Бога?» - спросили они.
«Нет» - честно ответила я.
«А наши духи играют с нашими детьми в лесу» - заважничали индейцы.
«А нашего распяли на кресте» - сдуру призналась я.
«Оставайся у нас, мы не обидим…» - пожалели меня индейцы.
Я испугалась, что дикари обратят меня в свою веру, проснулась…
- А я однажды сизо для умерших душ видел, - подхватил тему попутчик.
- Мираж? – сочувственно поинтересовалась Ксения.
- Если бы! А то… вахта кончилась. Вышел на палубу свежим воздухом подышать. Смотрю: ночь, а светло. Глянул в небо, там звёзд, как сельдей в бочке…
Каждая звезда – неизвестно в чём подозреваемая человеческая душа.
И все скопом без срока давности ждут Страшного Суда!
Томятся, перебирают в памяти: сколько в пост шашлыков съели, какими словами власть хулили, кому завидовали, кому милостыню дать пожадничали...
И вдруг из всех выступил вперёд выцветший от времени старик, ударил себя в тощую грудь, во всеуслышание заявил: я виноват уж тем, что церкви нужен грешник!
- Пожизненный…
- Неисправимый…
- Стремленье к совершенству для попов опасный грех…
И сам бы не поверил, да своими ушами эти жалобы слышал!
Более того, вспомнил: одноклассник мой, в бытность комсоргом, велел нам: себя под Лениным чистить, а время изменилось – в священники подался, с амвона к смирению взывает!
Признаюсь, видение, или что это было, заставило меня задуматься о смысле жизни.
Расхотелось мозгу быть твердолобым серым булыжником.
Решил искать альтернативу…
Судьбе, как суду Бога, предпочёл более справедливую ипостась - Карму.
Каким сам себя сотворил, то и получай!
Ошибся в одной жизни, исправься в другой!
Древнее значение корня «инкарн» и значит: «приводить к исцелению».
Отправился в Тибет.
Искал истины в монастырях…
А, оказалось, главную из них: человек без храма в душе – хам! – мне учительница ещё в классе первом открыла.
Матери раз в неделю звонил…
На чудесное её бессмертие надеялся…
И вдруг смс: приезжай попрощаться!
Такая вот карма…
С моря вернулся – девушка бросила.
С гор спустился – мать умерла.
А с нею часть моей души.
Простите.
Попутчик замолчал…
«Может, на сцене вместо Супермаркета построить монастырь?» - мелькнула в голове Ксении мысль, но, представив в зале от силы трёх зрителей, она тут же её отвергла и, чтобы не затягивать паузу, примерила на себя душеполезную роль…
- Мне тоже приходилось видеть мир в сером свете, казаться себе серой мышкой. А так как в монастырь не тянуло, покупала набор карандашей, детскую книжку раскраску, и с утра до вечера страницы расцвечивала, да анекдоты читала. Учёные установили: когда человек смеётся, его мозг от серых мыслей отключается. И правда…
- Ваш акварельный голос лучше любого средства…
Комплимент с психоаналитическим оттенком Ксения растолковала как негласное побуждение к дальнейшему откровению.
И!..
Рассказала о своих творческих поисках, американском вояже мужа, индейце и его флейте, художнике, ослепшем по вине отца (карма, хуже не придумаешь). Призналась, что боится за сына. Начать карьеру с роли убийцы плохой знак. Необходим оберег – кроличья лапка. Она нашла адрес. Для убедительности развернула газету…
- Так это Гришка, одноклассник. Вчера из Турции вернулся. Приглашал в гости, - телеграфным стилем откликнулся попутчик, - могу проводить…
- Буду рада. Ксения.
- Пётр.
11.
Игорь исчез!
Держа в руке пиалу с мороженым, на сцене появился Арбенин.
К чёрту Лермонтова с его «Маскарадом» - неожиданно для себя решил он, и!..
От гнева скукожился…
Довольно… я ошибся!
Возмечтал, что я могу быть счастлив…
Думал снова любить и веровать…
Но час судьбы настал…
Смерть у меня в руках…
Мороженого захотелось Нине…
Так мне оно нужнее…
Печь огненную охладить!
Безумным взором впился в ладонь с пиалой, и!..
Ложка за ложкой стал остужать горнило.
Яд на расправу оказался скор, и он упал.
- Сюда… сюда… на помощь! Умираю! – с перепуга завопила слова своей роли несостоявшаяся убиенная Нина, упала на сценического мужа, горячо зашептала, - дурак! что мне теперь, по твоей милости, от разрыва сердца скончаться?!
- Тихо! – шикнул на неё Врал Ильич и, погружаясь в свою любимую прострацию, пробормотал, - ад… яд… самоубийство…
- Прости, сам не пойму, что на меня нашло? - опомнившись, поднялся с пола Игорь, - вчера мы с Лерой эту версию категорически отвергли…
- С Лерой? Так и умри! – ревниво цокая каблуками, покинула сцену однокурсница Нина.
…Телефонный звонок помог Игорю окончательно вернуться в себя.
- Слушай, сын, - будто из соседней комнаты прозвучал из Америки голос отца. – Я рассказал Марку о Валерии. Кстати, вы с ней уже целовались?
- Что за вопрос?! – искренне возмутился он.
- Смотри, а то в Японии макаки-самцы так увлеклись собственными персонами, что перестали обращать внимание на противоположный пол, - серьёзным голосом заметил отец.
- Бабушка Леры тоже считает: превратить макаку в человека может только любовь, - подыграл ему Игорь.
- Дело в том, что Марк просит встречи с Валерией. Его отец как мантру повторял: ты прозреешь, когда дочь Никиты простит меня. Вот он и решил за отца повиниться. Хотя считает свои видения богаче обычного зрения. Кстати, мыслит он тоже оригинально, так что может влюбить в себя с первого взгляда…
- Не понял! - незнакомо ёкнуло под ложечкой Игоря. – Ты его к Лере ревнуешь, что ли?
- Он хочет подарить ей нектар растения, волшебные семена которого забросил на Землю инопланетный метеорит, - набирая темп, начал озвучивать плюсы Марка отец. - Свою слепоту воспринимает как прививку от ревности, иначе говоря, эмоционального голода, который превращает человека в зверя. И только русский театр, по его мнению, прилюдно оголяя душу, способен воспитывать чувства!..
- Когда этого… соблазнителя ждать? – почти с ненавистью поинтересовался Игорь.
- Адвокат обещал не тянуть с документами, - охотно ответил отец и… тут же, будто из-за кулис добавил, - что… подозрительно!
- В чём причина вашего недоверия? – вообразил себя опытным сыщиком Игорь.
- В том, что ДНК нелегально вывезенного из России растения в природе не имеет аналогов. Выяснив это, адвокат оформил на себя патент селекционера, следовательно, ему выгодно купить Марку билет в один конец, – подыгрывая сыну, доложил отец.
- Тогда пусть твой кумир пообщается с Лерой по Скайпу! – вынес приговор Игорь.
- А это идея! Поцелуй за меня маму и… привет Валерии!
Связь оборвалась.
«Скажу Лере: отец велел её поцеловать!» - мысленно похвалил себя за придумку Игорь, и тут же, во всё горло, непримиримо себя осудил: ИДИОТ!
- Кто? Что? - на голос вернулся из нирваны Лавр.
Реальность в образе неофита-актёра не спешила проясниться в уме.
- А, ты, - наконец, узнал он того, кто сыграл справедливость. И подскочил со стула, заорал: молодец! Хватит жить по законам болвана Адама: всё сваливать на баб! На свалку истории импотенцию чувств! Народ ждёт от нас свежих пророчеств! Согласен?
- Давно пора! А то в Японии уже самцы макак… - будто давно ожидая вопроса, издали приступил к ответу Игорь
- Вот именно! Самцы! – повелительным жестом остановил его Лавр. – А теперь слушай меня! Какой-то павиан постановил: у художественной импровизации должен быть коридор! И все бабуины хором за ним: коридор, коридор! Нет жизни нам без коридора! А я с сей минуты провозглашаю: коррида! Зрителям – зрелищ, режиссёрам – замыслов без границ!
Выделив в последнем слове последний слог, видимо, в знак одобрения рождённого им онлайн откровения, Лавр Ильич мысленно упал пред собою как пред иконою ниц и, поправив на голове лавровый венок, ростовщической походкой направился к выходу…
«Реализовать себя в наши дни всё равно, что продать…» - почему-то вспомнил Игорь слова отца, и в его голове что-то щёлкнуло, переключилось на чужую волну…
12.
- У нас тут паноптикум хижин, - сойдя с подножки трамвая, обвёл рукой унылую окрестность Пётр.
- Одноэтажная Америка, - согласилась с ним Ксения.
- Улица одиноких долгожителей… - потусторонне заметил он.
- Не вините себя: так устроено: хоронить матерей, - ничего, кроме избитой истины, не пришло ей на ум, чтобы утешить его.
- Простите, вы правы, - принудил себя согласиться с ней Пётр. – А за этим забором моя учительница живёт. Имя не выговоришь, так мы с первого класса её Ивановной звали. Золотая душа. Гришкин дом за углом. Он разжился на кроликах, фундамент под особняк на века залил, а сам не женат и детей нет…
- А у меня куча недоношенных… идей, - призналась-покаялась Ксения. - Хотела пьесу «Тормоза» написать. Сцена – автомастерская, Бог – автомеханик, актёры – машины. «Ока» просит Бога украсить свои бамперы стразами, хочет соблазнить хозяина дороги «Пежо». Копейка умоляет Автомеханика поставить ей мотор самолёта. В общем, всё как у людей, а Бог – золотая рыбка…
- Извините, вспомнил: в древнем Риме, впрочем, и Шиллер с Гёте ещё сочиняли «ксении» - застольные эпиграммы, - смутившись, резко остановился Пётр.
- Намекаете на мою бездарность? – в упор спросила Ксения.
- Не обижайтесь. Ваша идея заслуживает долгого разговора, а мы пришли. Гришка, точно, пригласит нас к столу, ну, и так далее, - выбил мелодичную дробь на железной калитке Пётр.
- Да я и сама знаю, Бог не дал, - неожиданно для себя призналась Ксения. - А театр люблю, и сыну надо помочь. Сколько актёров без работы спилось…
Кроликовод Григорий встретил их радушно.
Почти не удивился просьбе.
Высушенные кроличьи лапки пользовались не большим, но постоянным спросом у разного рода целителей, ведьм, экстрасенсов и тех, кто засиделся в невестах.
А если в магическую силу плодовитых зверушек верят даже актёры, то Бог им судья. Прибыли с лапок он не имел, перекрестившись, раздавал безвозмездно.
Одноклассника, такого же, как он бобыля с волоокой спутницей пригласил в дом.
Познакомились.
От спиртного Ксения отказалась.
Поставил чайник.
Пока тот вскипит, решил сбегать за лапками в летнюю кухню.
Накинул душегрейку из кроличьих шкурок.
И!
В ворота снова кто-то постучал…
Он распахнул калитку.
Удивился…
- Ивановна? А это… что… Веткина дочь? Точь-в-точь, как на иконе!
- Во-первых, Григорий, не что, а кто! Во-вторых… – подбирая слова, посуровела Буся.
- Им икон не положено, так Фатима на неё молится, - торопливо возразил Григорий не озвученному ещё укору и, пристально взглянув на Леру, заупрямился, - точно, она!
- Кому надо, там и храмов хватает, - стояла на своём Буся.
- Так они далеко. А вы сами говорили: у доброго человека храм в сердце!..
- Когда это я?..
- Когда я с Веткой, и вы из школы шли, а нам навстречу поп-новобранец с крестом на пузе, - охотно напомнил Григорий.
- А-а-а, - застряла в прошлом Буся.
- Наверно, мама не иконе, а… - воспользовавшись паузой, решила вставить слово Лера.
- Конечно, портрету! – с удовольствием реабилитировал себя Григорий, - твоя мама сказала, будто Никита дочку ещё в детстве нарисовал, а она в Турции, вдруг ожила и стала взрослеть. Конечно, сначала я не поверил, а потом убедился: на картине не дитя малое, а вполне взрослая девушка, между прочим, на тебя похожая. И вроде губами шевелит, и теплом веет. Поговорит с нею Ветка, все дела как по маслу! Экскурсию мне устроила: муж за рулём, глаз с неё не спускает, ревнует, думаю…
- А ты не думай! – радикально покончила с прошлым Буся. - Мы к тебе за лапками кроличьими пришли. У Леры друг артист…
- Так проходите в дом, там ещё одна артистка лапки для сына ждёт. А я сейчас, - проводив гостей до порога, свернул к летней кухне Григорий.
13.
В прихожей Валерия и Буся проявили нерешительность: то ли пройти на кухню и познакомиться с соискательницей артистических оберегов, то ли подождать властелина кроличьих лапок, не раздеваясь.
Сомнения развеял женский голос.
- Не могу не заметить: ваш одноклассник выглядит старше вас…
- Это мама Игоря, - шепотом сообщила бабушке Лера.
Буся приложила палец ко рту, призывая: замри!
И они услышали суховатый, будто подмёрзший мужской баритон.
- В медитациях время пятится назад, а я почти треть жизни…
- Петруша! – громогласно обрадовалась Буся.
- Ивановна?! – тут же явился пред ними аскетического вида славянский йог.
А Лера, скинув куртку, помчалась засвидетельствовать почтение Ксении.
- Что-то в этом роде я и ждала, - увидев её, смиренно заметила мать Игоря. – С утра шагаю по твоим стопам…
- По моим? – зачем-то переспросила Лера.
- По твоим! – подтвердила Ксения и уточнила, - вчерашним, твоим! Для начала навестила Гойю. Почувствовала себя ощипанной индюшкой. Решила: нужен оберег! Нашла в газете адрес. В трамвае познакомилась с Петром, он оказался одноклассником кроликовода. А ещё думающим человеком, от которого я заразилась идеей написать пьесу «Вернисаж» о Боге-художнике типа Гойи. Представьте себе: первое действие развивается в студии, Бог гравирует сценки воображаемой жизни, тут же для оттисков использует для красок духовную первоматерию типа смолы твоего папы. Во втором действии, на сцене – выставка офортов и суд: кому страшный, кому нет. Короче, если персонажи приобрели человеческий образ – Бог разрешает жить дальше, безобразным – дорога в утиль! Как вам идея?
- Кажется, Гойя в молодости был матадором… - туманно отреагировал Пётр.
- И прекрасно! Бог-матадор, пьеса-коррида! – преисполнилась храбростью Ксения.
- Раз уж их ощипали, пусть убираются, другие придут на их место, - вспомнила подпись Гойи под офортом «Вот они и ощипаны» Лера.
- И правильно! Земля же не дом терпимости! Пациентка одного известного ретро-гипнотизёра сорок раз воплощалась, чтобы от жадности избавиться, но! и в сорок первый её жаба душила, я в научном журнале читала, - согласилась с внезапно полюбившимся художником Ксения.
- А ты, что скажешь? – попыталась Валерия вовлечь в дискуссию бабушку.
- У нашей Ивановны слова прежде людей, - сбросив душегрейку, лишил бывшую учительницу возможности поделиться своими соображениями Григорий и, не смущаясь возникшей паузы, сообщил, - на всех артистов лапок принёс, в пакете на крыльце оставил. А сам не перестаю думать: что такого в этом театре? Меня Ветка на полуостров возила, у Дарданелл, островок России посмотреть. Рассказывала: белые офицеры с семьями в палатках жили, а первым делом театр построили, в котором графиня Орлова бесприданницу играла. Афишу «Полли из Галлиполи» своими глазами видел. А по-моему, пьеса что? Пшик – и нет! Я бы на их месте кроличью ферму построил: детям – еда, женам – шубы. Всё польза!
- Души голодом уморить не хотели, вот театр и построили, – снисходительно разъяснил однокласснику духовную ориентацию эмигрантов Пётр.
- Полагаю, на чужбине родное слово дороже шубы, - озвучила собственную версию Ксения.
Валерии тоже хотелось сказать что-нибудь умное, но мозг запросил тайм-аут.
На помощь пришёл телефон.
- Игорь! Что с этюдом? Сдал? – горохом посыпались с её языка привычные слова. – Не поняла. Убил режиссёра?
- Сынок! – кинулась к трубке Ксения. - Что случилось? Голоден: как сто чертей?!
- Пусть приезжает, я лепёшек с сыром испеку, - поспешила с предложением Буся.
- Я и твоя… мы с твоей мамой… ждём тебя у нашей, моей бабушки! – запутавшись в местоимениях, для осуществления конкретного контакта продиктовала адрес Лера.
- Ивановна, от лепёшек я бы тоже… - многозначительно сглотнул слюну Григорий.
- Как в детстве, с Веткой, - мечтательно поддержал его Пётр.
- Ваша дочь велела мне забрать своё сердце, жениться, делать детей и радоваться, - вдруг то ли в укор адресату неразделённой любви, то ли для лучшего усвоения напомнил себе Григорий, и оттого сник.
- А я не согласна, что моя бабушка слова любит больше… людей! – решила отвлечь его от болезненной темы Лера.
- Пётр, объясни, - нагнулся за лежащей на полу экипировкой Григорий.
- Так, это… в третьем, кажется, классе, на уроке кто-то кого-то матом послал, а Виринея Ивановна написала на доске два слова: мать и мат, и сказала: мать – начало жизни, мат – конец игре, а кто матерится, тот конченный человек, гамадрил! Так сказала, что матюки до сих пор в зубах вязнут.
- Кому охота гамадрилом быть? – облачаясь в душегрейку, распрямился Григорий.
- Тогда пошли, а то! не успеешь оглянуться! Сын злой, когда голодный! - личным примером ускорила движение к выходу мать Игоря…
В дозор вышли втроём: Бася, Лера и Ксения.
- Собаки эталон беззаветной любви, - погладила ластящуюся к ней псину Ксения, - и имя у тебя хорошее, только странное…
- Она зимой к нам прибилась, лет пять назад. Снегу намело, мороз, жуть, не то, что сейчас. Бабушка крыльцо чистила, и вдруг слышит, в сугробе ворчит кто-то. Откопала, щенок: дрожит, глаза стеклянные. День отогревала его, к вечеру молочка попил. Пока не удостоверилась, что подкидыша выходила, Буся молчала, а когда сообщила, я примчалась. Влюбилась с первого взгляда: комочек маленький, в кудряшках, и лает басом. Думать было нечего, назвали: Бас. А когда выяснилось: девочка, переименовали в Басю, - охотно рассказала историю появления собаки и её имени Лера.
- Игорь вчера пришёл, я его не узнала, сказал, позировал… - с плохо скрываемым вопросом в глазах посмотрела на неё Ксения.
- Так, набросок лица…
- Григорий сказал: твой портрет взрослеет со временем…
- Сегодня утром, мне показалось, он начал дышать, - растерянно призналась Лера.
- Значит, оживёт, - обречённо изрекла Ксения.
И плотина прорвалась.
Игнорировать свершившееся больше не было сил.
Волшебная!
Мыслящая!
Оптически-иллюзорная!
Хронологически-структурированная!
Фантазии в придумывании эпитетов для обладающей неестественными свойствами смолы обеим было не занимать.
Жаль, к перспективам её практического применения перейти не успели…
14.
«Картошка, посаженная в февральские окна, самая вкусная» - выплыла из детства мамина фраза.
В стране была бескормица, родители арендовали землю под огород.
Сколько посадили, столько и собрали.
Отец злился.
Мать утешала: сцена сытых не любит!
«Хорошо было раньше» - настроился задержаться в прошлом Игорь.
Но!
В ушах зажужжало…
Кто-то переключил его на другую волну, где вещал голос Лавра…
Мир построен на частице «не»!
Не было бы Змея, жили, не тужили бы Адам с Евой в раю…
Не предал бы Иуда Иисуса, расплачивался бы каждый за свои грехи сам…
Не ревновал бы Арбенин жену…
- Вам куда? – сбил с мысли приоткрывший окно таксист.
Назвав адрес, и наскоро проронив: едем молча, Игорь устроился на заднем сидении старенькой Лады.
- Что-то случилось? – пропустив мимо ушей его просьбу, поинтересовался шофёр.
- Завалил роль… первую, - ни с того, ни с сего пожалел себя Игорь.
- Артист, что ли?
- Что ли…
- У меня жена беременная. Врачи говорят: может родиться урод, - нажал на газ таксист.
- Уродами не рождаются, ими становятся, - намереваясь поддержать его, вспомнил о своих негативах Игорь.
Арбенин, хоть и маскарадный, всё же – раз!
Реальный убийца отца Валерии – два!
И!.. главный подозреваемый Марк – три!
Жертва злодеяния, слепой художник, приедет, падёт к ногам Леры, она пожалеет его, вернёт зрение и влюбится!
У женщин всегда так: влюбляются не в тех!..
- Тогда помолчим, - прибавил скорость таксист.
Игорь откинулся на спинку сидения, закрыл глаза.
Хотите каплями литься с массами, вон из театра! – из глубин мозга заверезжал голос Лавра. – Маяковский лился, лился и застрелился…
«Из прелюдии к первой встрече желторотых актёров с главрежем молодёжки, гуру, который обещал указать путь к вершинам искусства» - синтезированным дикторским тоном прокомментировал он один из любимых перлов Врала.
Перспектива стать каплей и застрелиться не вдохновила.
Он выбрал театр.
«Возможно, зря!» - перескочила на другой канал мысль.
За окном замелькали заборы.
«Приехали!» - решил он.
И! чтобы за молчание поблагодарить таксиста, без подготовки брякнул: послушай, друг…
- Денег нет? – смиренно откликнулся тот.
- Не переживай. Я заплачу, просто, понимаешь, жизнь, она…
- Не парься, всё обойдётся, а нет, так заслужил! В девяностые отец с матерью без работы остались, так я, пацан, голубей на суп… ловил, - остановив машину, обернулся, протянул руку таксист.
Расплатившись, Игорь вылез из машины.
- Хороших тебе ролей, артист, - прозвучало вслед.
А он в ответ рассердился на себя, за то, что не поддержал хорошего человека, на Лермонтова за придуманный им образ отравителя, на Марка и его реального отца-убийцу, на болезни и врачей, на голод и голубей, на амбиции Лавра с его крушением основ…
«А что сперматозоид в тысячу раз меньше яйцеклетки, безобидная арифметика?» - будто забывшему слова актёру откуда-то из-под затылка просуфлировал анонимный тролль.
В завершение мысленных атак на него реально чуть не напала странной породы собака: Гав! Гав! Гав!
- Бася! – командным голосом остановила её, выбежавшая из-за угла Лера.
- Свои, Бася, свои! – уточнила поспешившая за ней Ксения.
- Не ешьте меня, я голодный и злой, - миролюбиво поднял руки Игорь…
15.
Одежда на вешалке представляла мужской покрой.
Игорь вопросительно посмотрел на Леру.
- Бабушкины ученики, - пояснила она.
- Интересные, между прочим, люди, - расстегнув полушубок, повернулась спиной к сыну Ксения.
Он помог ей раздеться.
А Лера, стряхнув с себя куртку, с порога кухни, в жанре конферанса возвестила: знакомьтесь, Игорь.
- Спасибо за носки, надел, и!.. как дома, - почувствовав избыточность лести, склонил он голову перед колдующей над кофеваркой пожилой женщиной и, потянув носом, искренне обрадовался, - мой любимый кофе с белым перцем?
- Кофе с белым перцем, любовь с чёрным… - с видом эксперта по гостям заметил лысеющий крепыш за сорок.
- У нас дискуссия: любовь и атеизм, - смягчил его мини-спич коротко стриженный, худощавый мужчина с глубокими в лучах-морщинах глазами.
- Всё, мальчики! Лепёшки испечены, кофе сварен. Рада познакомиться, Виринея Ивановна, можно просто Ивановна, по-домашнему Буся, - подхватив турку с огня, в знак приветствия кивнула гостю бабушка. – А ты, Гриша, сам своему сердцу хозяин…
- Проходи, - шепнув: принят! подтолкнула Игоря к столу Валерия.
- Любовь – талант от Бога, - заявила с порога подкрашено-припудренная Ксения.
«Это ещё что?» - ревниво перехватил устремлённый на неё лучистый взгляд Игорь.
- Ухаживай за гостями, внучка, - сдёрнула льняную салфетку с тарелки горячих, в палец толщиной сырных пирогов Виринея Ивановна.
- Чего за мной ухаживать? Я – не состоявшийся зять, а не гость, - взяв в руки нож, привычно принялся четвертовать лепёшки Григорий. – Как сказал на выпускном Ветке: моё сердце – твоё сердце, так с тех пор и молюсь на неё как на икону в храме. А теперь что?! Ни иконы, ни храма…
- Одна моя знакомая актриса, уверена, что… - подвинув Ксении десертную тарелку, после короткой паузы продолжил Пётр, - что… только Бог верен Слову и достоин Любви. Но Он квартирует на небе. А на земле женщина счастлива, если встретит мужчину хотя бы с крошечной искоркой Божьей. И отправился я по миру искать эту искру…
- Не виновата я! - кокетливо продемонстрировала густоту ресниц Ксения. – Это из моей первой роли слова…
От удивления Игорь целиком сглотнул добрый кус пирога, и ему почудилось, будто кто-то его специально заткнул.
- И что с божьей искрой? – избавляя его от избытка сочувствия, обратилась Лера с вопросом к Петру. – Нашли?
- В Тибете встретил отшельника. Русского. Потомственный священник. Пятьдесят лет в пещере живёт, молится, просит Бога ответить на вопрос: почему в России атеизм попустил? Деда его после революции расстреляли. Отца в богоборческую оттепель. От горя он сам чуть не стал атеистом. Да гены сказались. Решил в каменной пустыне с самим Творцом поговорить…
- Поговорил? – от интереса чуть не вылезли на лоб глаза Григория.
- Ответ услышал. Среди ночи в пещере, во время молитвы, луч света, откуда ни возьмись. И голос: довольно причащаться телом и кровью Сына моего! Иисус крестил людей Духом Святым. Отныне и причащайтесь Святым Духом и Святою Водою! Свет до утра в пещере горел, а утром отшельник обрёл духовное зрение, сказал: поторопись мать застать. И на прощанье научил духовной медитации…
- Покажешь? – молитвенно сложил на груди руки Григорий.
- Не на сытый желудок, - простодушно ответил Пётр.
- Ни тебе, Петя, ни тебе, Гриша, ни простым атеистом, ни атеистом любви, точно, не стать, - положила ладони на плечи своих учеников, выбравшая себе меж ними место Ивановна. – Это муж мой, бывший, говорил: мужчина женщине – партнёр по браку, она ему – в колоде карта. Доигрался, слух дошёл: бездомным, безымянным схоронили его…
- Среди артистов атеистов тоже не встретишь! – наконец, избавился от кома в горле Игорь.
- У меня знакомый поп… атеист, - с хитрецой посмотрела на него Буся.
«Крепкий орешек!» - мысленно похвалил её Игорь.
Перспектива завоевать авторитет у Лериной бабушки показалась заманчивой.
Но!
Перехватив лучистый взгляд искателя Божьей искры, понял: сначала ему придётся сразиться за непререкаемый авторитет матери…
- Чуть не забыл, отец звонил, просил тебя перезвонить ему… срочно! – будто глаза приоткрыл, казалось, уснувший уже в нём Евгения Арбенин.
- Потом позвоню, телефон дома оставила…
- Возьми мой, - решил не отступать он.
- Тогда соедини, и я поговорю, - намереваясь уединиться, привстала Ксения.
- Отец, наверно, предложит поселить у нас Марка. Лера живёт одна, ей неудобно его будет принять. Пап, мама на связи, - торопливо сунул Игорь трубку не успевшей сняться с места матери.
- Что-то случилось? У нас ночь!
- Сын сказал, ты велел, - от удивления не заметила Ксения, что телефон включён на громкую связь.
- Ничего не понимаю. Его телефон. Ладно, передай ему: Марк приедет не один, с дочерью адвоката, Полиной, названной в честь прапрабабки графини Орловой, которая после революции зарабатывала на жизнь актёрством, а её юная тёзка, узнав от папаши о метафизической смоле, решила открыть театр и стать знаменитой в партнёрстве хоть со слепым, хоть с прозревшим Марком. У меня сложилось мнение: здесь даже в отношениях ничего личного! Во всём бизнес! Так что, скорей всего, с будущими знаменитостями и прилечу. Подробности при встрече. Всё? Тогда, пока!
Связь оборвалась.
- Ничего не понимаю! – уставилась на сына Ксения.
- Я был в роли, видно, что-то напутал, - бережно снял с её расслабленной ладони свою трубку Игорь.
- А я в шоке! Только что своими глазами афишу зрел «Полли из Галлиполи», и на тебе: внучка! Собственной персоной! Вы уж ей, - перевёл Григорий взгляд с Леры на Ксению, - кроличьих лапок-то не пожалейте. Если что, у меня помёт за помётом…
- О каких лапках речь? – поинтересовался Игорь.
- О театральных амулетах, избавляющих актёров от зависти коллег, - тоном знатока изрекла Ксения.
- И чтобы злой персонаж не подчинил актёра себе, - от себя добавила Лера.
- Там, в авоське их… на сто гадов хватит, - расщедрился от непостижимости жизни Григорий.
- Засиделись, домой пора! – решительно встал из-за стола Пётр.
- Мизансцена «Бусины лепёшки», дубль два! - довольный тем, что потенциальный искуситель ретировался без боя, снова стал сам собою Игорь.
Помог Лере вымыть посуду.
По собственному рецепту: с белым перцем и имбирём, сварил кофе.
- Почему ты сказал, что убил режиссёра? – убедившись, что сын сыт, задала вопрос Ксения.
- Точнее сказать: усыпил в нём мужчину, пробудил женщину. Теперь он феминист, защитник Ев и Нин!
Поговорили ещё о том, о сём…
- Я бы осталась, но завтра занятия, - засобиралась домой вместе с гостями Лера.
- Темнеть стало раньше, - согласно кивнула Буся.
- Не беспокойтесь, доставлю вашу внучку домой в целости и сохранности, - принимая пакеты с гостинцами, пообещал Игорь.
Бася проводила гостей до остановки трамвая.
Вернулась.
- Кто знает, что ждёт нас завтра? – потрепала её за ухом Виринея Ивановна.
«Как что?! Понедельник!» - с видом, а ещё учительница! снисходительно лизнув свою благодетельницу в холодный нос и издав басовито-бархатистое «гаав-ваа-ава», в переводе: приглашаю погреться, потрусила в свои роскошные по местным меркам апартаменты Бася.
«Понедельник... конечно, наступит… для тех, кто ночь переживёт…» - будто прощаясь, посмотрела ей вслед Буся.
В поисках любви
Вместо предисловия
Какой журналист не мечтает написать книгу?!
Яркий том для энциклопедии бытия.
Признаться, раньше об этом не думал…
Строчил рекламные репортажи из уже освоенных туристами мест и ещё девственных, скрытых от окультуренных путешественников, оазисов.
Язычески влюблялся в красоты природы.
Склонял голову пред отблеском человеческого гения, сохранившимся в живописи и архитектуре.
Казалось, планета мне платит взаимностью.
И вот…
Авария!
Переломы позвоночника и конечностей.
Когда пришёл в себя и почти сросся, на судьбу не обиделся.
Воспринял случившееся как знак: садись и пиши!
О чём?
Есть мнение: о чём бы автор ни писал, отовсюду его уши торчат…
А если ты стоухий рекламщик, то стоит ли менять жанр?
Что, исключительно тобой пережитое, может быть интересно другим?
За тридцать лет… всё! как у всех…
А, впрочем, однажды…
Я участвовал в археологических раскопках, и мой скребок наткнулся на узкую, дугообразную, наполовину разрубленную кость. Когда, смахнув пыль веков, я взял её в руки, мне показалось вдруг – это моё ребро! Чтобы очнуться, хотел ударить себя им по голове. Но тут в груди вспыхнула такая нестерпимая, видимо, фантомная (о существовании которой я тогда ещё не знал) боль, что из глаз посыпались… кадры без сомнения моей давно минувшей жизни и встречи с девушкой, образ которой узнало моё, тогда ещё почти детское сердце.
Но!
Всё по порядку…
Я родился в семье полной, но несчастливой. Отец служил охранником в тюрьме, считал преступниками всех, в том числе, меня и маму, особенно, когда после дежурства, с устатку, принимал на грудь и остервенело поносил её вместе с вместилищем греха прародительницей Евой. Мама трудилась в больнице медсестрой и, выработав привычку к страданиям, терпела и даже оправдывала отца, выпроваживая меня с его глаз долой на улицу погулять, пока бесовское пойло в нём не уляжется и он не уснёт. А когда отец засыпал, выходила за мной во двор, брала за руку и молча вела домой, где, на кухне за чаем, по-матерински наставляла…
Один из её уроков мне почему-то запомнился на всю жизнь.
Отец думает: весь мир тюрьма, мне кажется, вся земля больница. Выбери себе такую профессию, сынок, чтобы жизнь твоя раем стала. Походи в храмы: партийцы не зря к Богу ломанули, теперь все в хоромах живут...
Я к её пожеланию прислушался, недавно построенный по соседству храм посетил. И не раз, и не два. И при молчаливом одиночестве, и при службе на странном языке в странных одеждах. Себя представить попом не смог. В лесу или на речке мне нравилось больше…
И в этом был оправдан новым учителем истории.
Зашёл в наш седьмой «А», представился: Илья Муромич Епанчин. Фамилия русская, произошла от названия, появившегося на Руси в двенадцатом веке безрукавного дорожного плаща епанчи; сообщил также, что кроме истории и классного руководства будет вести практическое краеведение, и обещал всех желающих летом брать с собой в археологические походы, а в иные каникулы в мини-экскурсии.
«Мы не туристы, мы пилигримы, путешествующие по святым местам, а вся земля наша свята» - говорил он и! знал каждую тропинку и травинку на ней.
А какие вкусные супы из одуванчиков, крапивы и лебеды мы с ним варили. По методе его бабки, которая в девяносто лет без очков вдевала нитку в иголку, с помощью слёз от разрезанной пополам луковицы лечили от инфекций глаза. Сердца врачевали любовью к пепелищам: ухаживали за почти вросшими в землю дореволюционными могилами. Брали тяпки, тряпки, ведра, кисточки, краски и шли, как на субботник, чтобы, прорубив заросли, явить из небытия старый мраморный крест или от заскорузлой коросты отмыть расколовшуюся плиту с почти выветренным именем из старославянских букв…
Я рассказал ему о том, как церковный язык отвратил меня от желания стать священником.
«Природа – храм, который построил Бог, вот и служи в этом храме» - по-отечески пожал мне руку Илья Муромич.
Само собой, в летний археологический лагерь к нему я записался одним из первых. Сезон был удачным. Учёные откопали фигуристую вазу из матового стекла и сделали вывод: в наших краях жили не только греки, но и римляне.
Эта новость поначалу мне ни о чём не сказала. Но когда мой скребок наткнулся на дугообразную разрубленную кость, что-то встрепенулось в душе.
- Рана была смертельной, - вынес Илья Муромич вердикт, от которого я выпал из пространства и времени, как птенец из гнезда.
Это моё ребро! – произнёс внутренний голос.
А похожий на явь: с реальными лицами, ситуациями, переживаниями, ароматами и чувствами – сон, подтвердил правоту давно таившегося во мне, и вдруг пробудившегося гласа.
Я будто заново родился из найденного своего ребра.
Почувствовал профессиональный зов: искать следы давно минувших лет и возвращать им жизнь с помощью доступных людям слов.
Окончил школу.
С благословения Ильи Муромича поступил на исторический факультет, публиковался в студенческой многотиражке и! стал журналистом, спецкором международной ассоциации турфирм. Колесил по планете в поисках неведомой широким слоям туристов архаики, встречался с людьми, хранящими древние пророчества, в формате 3D старался видеть настоящее, а однажды неожиданно проник в будущее…
Уверен, произошедшая со мной авария тоже была не случайной: меня необходимо было обездвижить, чтобы я преодолел лень и написал о том, что испытал когда-то и что ещё предстоит пережить…
Веста
Сторонники республики убили Цезаря.
Начались гражданские войны.
Одна война накатывала на другую, как волны в шторм. Принести народу мир мог только новый диктатор. Им стал усыновлённый Цезарем племянник Август, который после победы при Акциуме достиг единодержавия, вернул стране мир, направив воинствующий пыл солдат в другие земли.
Рим оживал, одевался в мрамор.
Искусство кормилось патриотизмом.
Отец мой, питавший слабость к гекзаметрам, сошёлся с поэтом Овидием, приступившим к написанию своих «Метаморфоз».
- Политика вся соткана из парадоксов, - заметил как-то в нечаянно подслушанном мной разговоре отец.
- Как и вся жизнь, - продолжил Овидий, и прочитал рождённые накануне строчки о самовлюбленном Нарциссе: Он – это я! Понимаю! Страстью горю я к себе!
Миф о превращении юноши в цветок странным образом повлиял на моего отца. Подозреваю, он считал меня изнеженным бездельником и эгоистом. Патриотическая страсть заставила его отдать меня учиться военному искусству.
Я не противился.
Жизнью не модно было дорожить.
Более того, маска смерти символизировала отвагу.
А любовь к женщине напоминала бабочку, беззаботно порхающую с одного цветка на другой.
Не чувства, а увлечения владели сердцем.
И я увлёкся военным делом.
Вскоре меня назначили деканом, то есть, командиром десятка отпетых сорванцов, и отправили в чужие земли блюсти законы римской империи.
Мы долго плыли. Моря, проливы.
Северная Африка уже была под Римом.
Нам предстояло закрепиться на побережье Черного моря, где греки свили гнёзда, мечтая о свободе.
Плаванье измотало нас.
Море не приветствовало наш поход.
Шторм за штормом грозил утопить наши судна.
Казалось, мы попали в объятья самого Аида, брата Зевса.
Я склонялся к тому, что больше никогда не увижу отца, не услышу остроумных речей Овидия.
Ирония – живая вода, которая не даст зачахнуть душе, говорил он.
И я решил посмеяться над своими страхами.
Веселил себя строчками из его поэм «Наука любви» и «Средства от любви». Придумывал свои метаморфозы, мысленно превращаясь, то в рыб, то в чаек, а кто летает, тот невольно забывает о ногах. Мой отряд следовал моему примеру, и на берег мы вышли твердой походкой. Правда, этому способствовал и полный штиль, установившийся на море, как только капитан крикнул: земля!
Прошу простить меня за беглый мой язык, но эти несколько штрихов к портрету времени необходимы для того, чтобы стала понятней почва, из которой произросла история моей любви.
Итак, долгожданный берег нас встретил многоголосой толпой.
Я выпрыгнул из шлюпки первым, умывшись веселыми брызгами.
Над головой безумно захохотала чайка.
От предчувствия беды сжалось сердце.
Но кто верит предчувствию в двадцать лет?!
Помимо прямого назначения пристань служила торговой и театральной площадью. На высоком помосте выступал мим, который так размахивал руками, что было не понять: изображает он мельницу или минуты, которые сменяют друг друга, злодейски укорачивая жизнь людей; но сразу же поправил себя, подумав, что время плавно течёт как на равнине река, а суетятся и торопятся на её берегах люди…
Мою привычку к рассуждениям неожиданно нарушила рыжеволосая девушка, пытавшаяся что-то подсказать миму.
Увидев её, я тут же умер, и воскрес другим.
Возникло странное чувство, будто она когда-то была сотворена из моего ребра. Рост средний, линии грациозные: казалось, браслеты вот-вот спадут с её тонких запястий. Слегка покрытая загаром кожа. Ремешки сандалий из мягкой кожи крепко переплетали её стройные икры.
Девушка бросила на меня мимолётный взгляд, и! я узнал её мерцающие глянцем, яростно синие, оперённые густыми крыльями глаза.
- Веста, смотри, какой красавчик, - кивнула в мою сторону её подруга.
- Пират, - будто рассмотрев во мне того, кем я не был ещё и, удивляясь своему прозрению, певуче произнесла она.
- Веста-а-а, - эхом ахнул я…
К несчастью, зазвучал сигнал к сбору.
В небольшом городке римская улица с казармами для простых воинов и дворцами для военачальников спешно строилась. Грудами высились похожие на лепешки плоские камни. Сотни рабочих обтачивали их, придавая заданную форму. Но под тяжестью густо солёного воздуха пыль не поднималась высоко.
Отряд мой построился быстро. После долгого плаванья солдат ещё бросало из стороны в сторону, будто каждый выпил по бочонку вина.
- Прекратить болтанку, - насмешливо скомандовал я, и обернулся, ища глазами юную красавицу.
Она в ответ взглянула на меня, и мне показалось: её глаза стали похожи на взметнувшиеся к вискам крылья птицы, которая собралась улететь.
.
Меж тем, спектакль на берегу продолжился.
Искусство мимов входило в моду не только в Греции.
Порабощённые государства вынуждены были искать безопасный способ общения, так как повсюду торчали уши шпионов. Неосторожно сказанное слово могло превратить свободного человека в раба.
Жесты были ещё неподсудны.
День прошел в обустройстве солдат, а ночь началась с бессонницы.
Я закрывал глаза и видел Весту.
Движения и изломы её рук были похожи на незнакомую клинописную азбуку. Она явно хотела мне что-то сказать.
Но что?
Я стал придумывать любовные послания от её имени.
И!
То плавился в объятьях, которых не было.
То шептал слова любви на ушко, которого не видел.
Целовал губы и ощущал вкус любимого с детства коричного сахара.
Одним словом, сочинил: Веста моя!
Посмеяться бы над собой и забыть!
Вспомнить слова отца: в этом мире никто никому не принадлежит!
И горький вздох Овидия: владеть собой тоже опасно, пример Нарцисса это подтверждает…
Но!
Кто слушает стариков, тот лишается молодости.
Любовь ждёт, чтобы её сочинили, и не её вина, что большинство сердец, не имея склонности к творчеству, довольствуется грубой реальностью.
Ночи хватило, чтобы витать в облаках…
Утром я нашёл Весту на пристани.
Она яростно торговалась с продавцом шерсти.
Заразившись её воинственностью, я почувствовал себя гладиатором.
- Ты только носишь имя богини Весты, или служишь ей? У нас в Риме убеждены: весталки-девственницы кровожаднее быков, ни за что не подарят жизнь несчастному рабу, - на свой страх и риск подошёл я к ней.
- Моя мама была весталкой, но бежала с моим отцом, а имя мне дала, чтобы задобрить свою богиню, - не поддалась на провокацию Веста и мирно спросила, - а тебя как зовут?
- Актеон.
- Я ношу имя богини, ты имя охотника, который подсматривал, как купается Артемида, за что она превратила тебя, то есть, его в оленя, – нарочито, как показалось мне, запуталась в местоимениях она.
- Ты слишком много знаешь, - рассержено заметил я.
Сравнение с охотником-оленем, которого порвали собственные собаки, мне не понравилось.
- Знаю главное: целомудрие всех девственниц не стоит стона истинной любви, - с вызовом произнесла Веста.
Она не девственница, подумал я, и даже обрадовался: тем легче будет завоевать её. А ночную бессонницу объяснил себе безумными грёзами.
- Я ещё никого не любила, а ты? – внимательно посмотрела на меня своими синими, на пол лица, глазами Веста.
И я, прошедший несколько морей, переживший гнев Посейдона, утонул в них, не сопротивляясь. Овидий, узнав об этом, наверно, посмеялся бы надо мной. Отец покачал бы головой. А мать, как и все эгоистически любящие матери, пустилась бы доказывать, что Веста недостойна меня…
Впрочем, я не думал тогда ни о ком из родителей или знакомых.
Я был обезоружен и сдался на милость судьбе.
- У тебя говорящая мимика, мог бы стать неплохим актёром, - прервала моё молчание Веста.
- Я воин! – свысока посмотрел на неё я.
- Если бы я была богиней, то войны разыгрывались бы только на сцене! – вспыхнула Веста.
- Война не игра, - заупрямился я.
- Всё – игра! – возразила она.
Наш диалог был прерван посыльным…
Пообещав вернуться вечером, я направился в казармы.
Чувства мои были полны сумбура.
Мне хотелось: то завоевать девушку с именем богини, то сдаться ей в плен; то целовать её до головокружения, то возвести неприступную крепость между нею и мной.
Я впервые понял, как бессильны слова, как мало у них красок, чтобы выразить то, что я чувствовал.
Но сильнее желать любви, чем я желал, вряд ли было возможным…
Отряд мой получил задание разведать местность к востоку, откуда часто нападали горцы.
Атаковать с моря они не могли. Высокий обрывистый берег с крутыми виражами твердокаменной породы (ни одной травинке не удалось зацепиться) был надёжнее любых, возведённых людьми, крепостей.
Залысины пологих гор также не способствовали коварным атакам.
И я уже мысленно начал составлять рапорт о том, что проверенный мною участок в сторожевых постах не нуждается, как топот моих солдат разбудил пастуха, дремавшего вместе с козами под корявым кустом можжевельника.
Я спросил его о горцах, но он лишь пожал плечами в ответ.
Тогда инициативу в разговоре взял Марк, единственный в моём отряде раб, которому, казалось, искренне нравилось служить и приходить на помощь.
Но почему-то я не доверял ему.
Марк долго разговаривал с пастухом на непонятном мне языке, а потом коротко сообщил, что военных атак горцы не совершают, а редкие вылазки им нужны, чтобы украсть девушку для свадьбы, потому что их женщины давно не рождают дочек.
Я сразу испугался за Весту: что, если её украдут?
Тогда я первым буду вынужден начать войну…
Солнце сияло в зените.
Одинокий куст можжевельника давал скудную тень.
Мы остановились, чтобы съесть свои лепешки.
Марк договорился с пастухом, который подоил несколько коз.
Мои товарищи напоминали малых детей, приникших к груди глиняного кувшина, полного густого молока.
Потом я разрешил им поспать.
А сам вернулся к мыслям о Весте…
С ней интересно было разговаривать.
Некоторые в общении с женщинами довольствуются языком тела. Когда рождаешься, чтобы убить кого-то и умереть, не до любви… к словам.
Украсть любовь в пылу победы – самый древний вид мародерства.
Конечно, мне хотелось взять Весту, но не силой, не на мгновение.
Свет струился сквозь игольчатую хвою, хотелось прикрыть глаза, что я и сделал. Похожие на ягоды шишки источали пьянящий аромат.
Таким же сладким холодком пахнуло от Весты, когда она, вызывающе налетев на меня, заявила: всё – игра!
Вслед за клятвопреступницей матерью и она, видимо, ради любви готова нарушить все придуманные людьми законы.
Я задохнулся, представив себе, какими горячими могут быть её ласки…
Когда проснулся, солнце катилось за горизонт.
Марк сидел, привалившись к дереву.
Похоже, он один не сомкнул глаз.
Возможно, надо было поблагодарить его за это, но я не смог.
Мы успели к вечерней поверке.
Ужин был скуден.
Но меня вскоре ожидало такое пиршество, что было бы грешно роптать.
Сочинив рапорт о брачных вылазках горцев, я, не стесняя торопливость ног, помчался на свидание.
Рядом с Вестой на деревянном подиуме сидела похожая на волка собака: вокруг шеи белый воротник, в чёрной оправе глаза.
- Привет! Рад, что тебя охраняет собака. Разведка донесла: горцы готовятся выкрасть пару, тройку невест, - для пущей важности соврал я.
- Это мой Ангел, - дружески потрепала густой загривок Веста.
- Разве ангелы плачут? – засомневался я, увидев покатившиеся из глаз собаки горошины слёз.
- Иногда, - чмокнула она «пса-ангела» в нос.
- Должна быть причина…
- Допустим, чтобы не спугнуть вора…
- Тогда доверься мне! – взмахнув воображаемым мечом, исполнил я роль защитника-героя в любимом ею жанре пантомимы.
И ждал награды.
Но тут, в самое неподходящее время, наше уединение нарушила подруга Весты, которую, надеюсь, из солидарности со мной, без тени любезности облаял Ангел.
- Фу! – столкнув с помоста не в меру разбранившегося пса, то ли сделала вид, то ли правда обрадовалась Веста подруге. – Стефания, посмотри, Актеон придумал новую роль.
- А я сочинила новый сюжет, - на пальцах ног закружилась Стефания. – Раб влюбляется в патрицианку, устраивает восстание, побеждает, избирается консулом и женится на своей любимой. Как вам?
- Мешать любовь с политикой? – завуалированно отклонил я набившую оскомину интригу и тут же красноречиво предложил, - не лучше ли поставить спектакль о восстании плоти, восстании, которое не надо подавлять, ибо оно пролог любви?!
- Или ненависти, - охладила мой пыл Веста. – Ты же сам говорил: горцы воруют невест по ночам. Плоть восстает, и они берут женщин силой.
- Я бы умерла, если бы меня украли, - будто сорванный цветок сникла Стефания.
- Не бойся, случись что, Актеон спасёт тебя, - попыталась придать ей храбрости Веста.
- Никаких, случись что! – решительно отказалась мужаться Стефания.
- Тогда... - будто прислушиваясь к шёпоту волн, в молчании застыла Веста, - мы сыграем пьесу о том, как горцы украли девушку одного римского декана, а он поднял своих солдат, отбил любимую…
- И весь город отпраздновал свадьбу, - не удержавшись, поцеловал её я.
Возможно, кто-то на небе подслушал нас, и внёс в театральный сюжет свои коррективы…
Не знаю, как Марк нашёл нас. Впрочем, луна была огромной и светила так, будто решила взять верх над солнцем. Раб сообщил, что меня требует к себе начальство, потому что мои солдаты маются животами.
- А ты, почему не заболел? – подозрительно спросил я.
- Я не пил молока, - услышал в ответ.
- Простите, мне пора, а Марк, - зачем-то представил я раба девушкам, – Марк проводит вас. Смотри, отвечаешь за них своей жизнью, - пригрозил я ему и кивнул головой, чтобы они ушли первыми…
Полковой лекарь уже напоил моих солдат каким-то настоем. Они уснули. Инцидент был исчерпан. Я высказал предположение, что виноваты незнакомые ягоды, которых будто бы они попробовали. Даже не знаю, зачем соврал. Но что изменилось бы, если бы я рассказал командиру о пастухе, козьем молоке, сытом сне под раскидистым можжевельником, и о том, что не пили молока только я и Марк. Наверняка, за явный и преступный сговор с пастухом мне самому надо было разобраться с рабом, тогда, возможно, сюжет моей любви не стал бы столь трагичным…
На третий день знакомства я решил жениться. Бросить службу, вернуться с Вестой в родительский дом, где жить в любви, творческих импровизациях, беседах с отцом и Овидием, которые, я был уверен, в один голос одобрят мой выбор.
Своё желание взять её в жёны я изобразил мимической сценой, в которой разрывал себе грудь, чтобы на её ладошку положить своё обнажённое сердце, представил наших детей, которых нянчил с любовью, и даже нашу старость со смертью в один час…
Но!
С каждой мизансценой Веста становилась печальнее.
- Я не могу выйти за тебя замуж, дочь весталки, в Риме я вне закона…
- Никто об этом не узнает, - закрыв глаза, отчаянно замотал головой я.
- Есть высшие судьи, от них не укрыться…
- Боги тоже нарушают законы…
- Я буду твоей… здесь, - еле слышно прошептала Веста.
Воздух был горьким от сохнущих на берегу водорослей.
От горького привкуса сжалось и моё сердце.
- Мама покупает у горцев шерсть. Она научилась прясть тонкие нити, ткать мягкие ткани. Я их вышиваю. Этим мы и живем, - провела ладошкой по моему лицу Веста. – В день, когда мы встретились, я придумала узор для праздничной туники…
- Я люблю тебя, - впервые произнёс я заветные слова.
- И я. С первого взгляда…
- Люблю твои глаза, твои волосы, руки, твой свет. О тебе мечтало моё тело, к тебе летели мои мысли. Мне хочется поделиться с тобой всем, что у меня есть, - нарушая законы мимического жанра, излился словами я.
Что-то магическое прошептала в ответ Веста.
Гостями на нашей свадьбе были лес, море, луна и звёзды…
Постелью – опавшая хвоя.
Мы пьянели друг от друга.
Таяли от нежности.
Кричали от страсти, волны которой следовали одна за другой.
Никого не было счастливее нас в ту ночь.
Но!
Закон равновесия даже римские боги не смогли отменить.
В то время, когда мы с Вестой обретали друг друга, украли, увезли в горы Стефанию.
Город забил тревогу.
Нам ничего не оставалось, как вернуться к реальности.
По пути мы наткнулись на Марка, который и сообщил о Стефании, а также о том, что выведал у пастуха тропы, по которым спускаются неуловимые горцы.
Я пообещал Весте вызволить из плена её подругу.
Она благодарно приникла ко мне, подарив страстный поцелуй.
Мне ничего не осталось, как выполнить обещание...
Немало слов потратил я на то, чтобы добиться согласия на выступление моего отряда. Говорил о славе Римского императора, чьи владения, в результате освобождения похожей на Венеру девушки прирастут горами Кавказа, молоком и шерстью его коз и овец, о принуждении к миру непокорных горцев, и о многом другом, что умножило бы в глазах начальства авторитет командира.
Мой преподаватель по ораторскому искусству был бы доволен.
Марк вызвался быть проводником.
Месть, пусть даже слепая, сладка рабу, только тогда я об этом не знал…
Разукрасил прелести Стефании с тем, чтобы вызвать у солдат активное желание вызволить девушку из плена.
Предприятие наше обещало быть легким и победоносным.
Но!
Никакой протоптанной тропинки в горах мы не нашли. А когда густые заросли ежевики преградили путь, я положил тяжёлую руку на плечо Марка и заглянул в его глаза. Они были чистосердечно преданы.
Глаза тоже умеют врать.
- Разрешите мне привести того пастуха, - взмолился раб.
- Не задерживайся, - отдал команду я.
Ежевика оказалась спелой, радостно брызгалась терпко-сладким соком.
- Сначала договоритесь со своими желудками, потом приступайте, - напомнил о недавних желудочных коликах товарищам я.
И тут же возгласы восторга стали перемежаться в воздухе с вскриками тех, чью кожу рвали в клочья колючки.
Время шло.
Марка не было.
Я начал беспокоиться.
Но тут послышались шаги, хруст веток.
И!
Марк вывел на поляну Весту.
Она хотела броситься ко мне, но раб опередил, ударив меня в сердце коротким мечом…
Дальше… я будто очнулся на сцене.
Вокруг меня плясали люди в чёрных платках.
В их руках сверкали острые сабли.
Кто-то из солдат попытался поднять меня. Напрасный труд. Каким-то образом я сам взлетел над своим телом, и своими глазами видел, как мою Весту связали, забросили на круп, будто облитого смолой коня.
Твой ангел мало плакал, хотел крикнуть я и не смог.
Но она всё же услышала, повернулась ко мне лицом: на нём не было глаз, превратившись в синекрылую птицу, они улетели…
Меж тем мои товарищи вступили в схватку с окружившими их горцами.
Но я уже вознёсся туда, где царил мир.
Любовь к Весте, случившаяся со мной во сне в тринадцать лет, сделала меня мужчиной. Впервые исторгнувшееся семя не показалось постыдным, хоть и пришлось тайком пробираться к ручью, чтобы постирать трусы и помыться.
Израненное моё ребро пришлось отдать.
А Веста, как позже выяснилось, навек осталась в моём сердце…
Ника
Во время аварии, кроме разного вида переломов и ушибов, я выбил плечо. Мне поставили его на место, но заключить сустав в гипсовый панцирь я отказался, предпочёл фиксирующую повязку. Гипса на моём теле итак хватало: я напоминал заготовку памятника самому себе. И чтобы хоть как-то чувствовать себя живым, я решил ноутбуку рассказать свои сны наяву…
Воскресив в памяти любовь к Весте, в благодарность небесам я взмахнул рукой, и! острая боль вознаградила меня видением, случившимся со мной во время дорожной аварии.
Я мирно сочинял очередной рекламный текст, мой потрёпанный джип мирно катил по дороге, и вдруг! нос к носу! молоковоз!
Недаром я с детства не любил молока…
Позже я узнал, что меня с трудом извлекли сначала из клинической смерти, потом из комы. Врач признался: у него было чувство, будто я упирался, не хотел возвращаться на землю, а потом, вдруг! ожил и спросил: какой сейчас год? Узнав, снова замолчал…
Что, впрочем, вполне объяснимо.
Кто поверил бы моей исповеди о том, что в небытии я пережил свою будущую встречу с Вестой, но! не прежней вольной весталкой, а отшельницей с божественным именем Ника.
Нет сомнения, этой любовной историей логичнее было бы закончить моё жизнеописание. Но логика покинула мои извилины. Внутренний голос, нож к горлу, требовал, чтобы я оживил картины, пришедшие неизвестно откуда в то время, когда моя душа покидала тело. Возможно, пережив ещё одну потерю, я смогу, наконец, взять себя в руки и переписать сценарий моей судьбы…
Всё началось с головной боли.
Казалось, кто-то устроил в моей черепной коробке капитальный ремонт: счищал с извилин штукатурку, прокладывал каналы для нервных проводов, сверлил гнёзда для тумблеров, короче, обеспечивал потусторонний уровень мышления.
Триада: слово, мысль, поступок – стала основой моей работы.
Кстати, странное это слово – «триада».
Три ада!
Ад слов.
Ад мыслей.
Ад поступков.
Не следует ли отсюда, что человек - адская машина? Всё более и более адская!
Недаром шишковидная железа отказывается вырабатывать гормон радости, и человек вынужден добывать удовольствия вне себя.
Из окружающей среды.
Из конопли, мака, аптек, чужой крови.
Но!
Если мои видения сбудутся, и мой чип любви…
Впрочем, к чему торопиться?
Были летние каникулы, я спускался по лестнице, поиграть с ребятами в футбол, и чуть не налетел на соседку, с помощью подбородка и одной руки пытающуюся найти в сумочке ключ от двери, другой рукой она держала дочь.
Девчонка пыталась вырваться.
Ей было года два или три.
Увидев меня, она прерывисто потянула носом.
Играет в собачку, решил я, притормаживая.
- Георгий, будь другом, подержи Нику, сладу с ней нет, - запричитала соседка. – Выпросила на свою голову ангела бессловесного, теперь вот маюсь, на минуту отпустишь, глядь, её уж нет…
Не скрою, игрушечную пятерню «бессловесного ангела» я перехватил с неким страхом. А она уставилась на меня своими глазами-незабудками, с интересом принюхалась и вынесла приговор: ты пахнешь зимним солнцем.
Я растерялся.
Соседка застыла у двери, бормоча: врачи говорили, она из вредности молчит, а я была уверена: моя дочка немая…
- Беда, когда выпросишь то, чего не надо, - высвободив свою ладошку, направилась домой Ника.
- Спасссибо, - прикрыв за нею дверь, поблагодарила меня соседка.
Они ушли, а я остался, озадаченный появлением в моей жизни маленькой девочки с незабываемыми глазами и необычным носом. Особенное впечатление на меня произвело то, что разнюхав меня, она доверчиво мне улыбнулась.
О том, какая связь существует между носом и состоянием счастья, я ещё не знал, хотя Нобелевская премия уже была присуждена учёным, раскрывшим механизм распознавания и запоминания запахов. Но через годы я свободно оперировал такими понятиями как рецепторы, обонятельные луковицы, клетки-нейроны, химические структуры запаха. Можно сказать: я запал на нос, который посылает в мозг миллиарды сигналов, заставляя его реагировать на малейшие изменения в окружающей среде.
Нос – разведчик, перископ, шутник, учитель.
Недаром Гоголь написал о нём. Сердце моё замирало, когда я читал его повесть, в которой нос отделился от лица коллежского асессора Ковалева и в виде статского советника пошел колесить по городу, появляясь в разных местах. За этой детективной историей мне мерещилось тайное предупреждение: нет носа – нет счастья.
Кстати, божественный носик Ники уже тогда действовал на меня как доза эндорфина. Скорее всего, моё орудие обоняния атаковало мозг так сильно, что при этой девочке мне хотелось быть взрослым, умным, непостижимым.
Она пошла в первый класс, когда я, наконец, поступил в институт.
Разница в возрасте разлучила нас.
Так я думал.
Вернее, я ни о чём не думал, кроме своей биофизики.
Перепроверял опыты Гольдштейна на крысах.
Проводил свои эксперименты на студентах.
Переписывался с Институтом мозга.
Поступил в аспирантуру.
Работал над темой: «Ароматические структуры счастья».
Коррекция психики с помощью жидкокристаллических чипов казалась мне панацеей от всех бед. Я не только изобрёл химические формулы заветных благовоний, но и на опытах с млекопитающими распознал, какие рецепторы будут непрерывно транслировать ароматы счастья в мозг, который в свою очередь пошлёт железам внутренней секреции команду исправно вырабатывать гормоны, повышающие позитивный настрой.
- Можешь проводить эксперименты на мне, - предложил отец, случайно прочитав электронное письмо, в котором я жаловался на то, что пришествие рая на землю задерживается из-за нехватки подопытного человеческого материала.
- Наш сын закопал в себе дар сочинителя абсурдов, – выразительно посмотрела на него мать.
- Почему, абсурдов? – задетый за живое, поинтересовался у неё я.
- Потому что в детстве не я тебе, а ты мне на ночь рассказывал сказки. Не уснёшь, пока не расскажешь, - бархатным тоном объяснила она.
- А мы с тобой, помнишь, любили Гоголя читать, про сбежавший нос, прыгающие в рот галушки, - вернулся мыслями в былое отец. – И на «Синюю птицу» в театр я тебя водил!
- Я понимаю чип-паспорт, чип-ключ, чип – банковская карта, но счастье – это творчество, а творчество чипизации не подлежит! - безапелляционно заключила мама.
В её позиции для меня не было ничего нового.
Я и раньше знал: мои родители без чипов умудрялись быть счастливыми. Скорей всего, их носы не потеряли обоняния и посылали в мозг неистощимые симфонии ароматов, отчего они старились весело и достойно…
А вот за «Синюю птицу» отцу – благодарность!
Сравнение глаз Ники с незабудкам тут же вылетело у меня из головы.
Атласно-синие, раскосые, в стрельчатых ресницах они были похожи на крылья… птицы моего счастья.
Я иногда встречал её в подъезде.
Бегло приветствовал, боясь увидеть, что она выросла, и что-то гложет её.
Краем уха слышал, будто её отец в каком-то порту сошёл с корабля и не вернулся, мать стала монашкой, хоть и не настоящей: устроилась торговать в церковный ларёк, надела юбку до пят, платок до бровей.
Впрочем, я и сам вёл почти монашеский образ жизни.
Наука была любимой музой моего сердца.
О женитьбе не было и мыслей.
Спасибо Гоголю, в извилинах ехидно отложилось: вернув на место сбежавший нос, коллежский асессор Ковалёв отказался жениться на дочке офицерши Подточиной, отчего стал всегда улыбаться и пребывать в хорошем юморе…
Но!
Человек предполагает, а…
В тот день мне исполнилось тридцать лет.
Сотрудники лаборатории по поводу моего юбилея устроили чаепитие с тортом, после чего, можно сказать, насильно, я искренне сопротивлялся, меня и выпроводили. По дороге домой, в знак признательности за подаренную мне жизнь, я купил маме букет любимых ею чайных роз. Поднимаясь по лестнице, мысленно подбирал слова для застольного спича.
Ника сидела под дверью своей квартиры.
В её руках, обнимавших колени, была безысходность.
Казалось, она замкнула себя, огородила от мира.
- Привет, ключи забыла? – затормозил на площадке я.
Она кивнула в ответ.
- Пойдём ко мне.
Её крылья-глаза недоверчиво поднялись, встрепенулись.
- Не бойся.
- Твои мысли не пахнут угрозой, - заметила она, поднимаясь.
- Мысли или розы? – с любопытством первоклассника воззрился я на неё.
- Розы грустят, что рождены для продажи, а у тебя промелькнула мысль, прикарманить мой нос, – нарочито шумно раздула ноздри и потянула воздух Вероника.
- Твой нос? - растерялся я, молчаливо признавая её правоту.
Мой ум действительно молниеносно нарисовал картинку, в которой я спрятал в карман, собственноручно сорванный с её лица нос.
- Люди не любят, когда я разнюхиваю их мысли, - посмотрела Ника мне прямо в глаза.
- Не любят, полюбят! – разволновался я, представив нас двоих на пороге небывалого открытия.
- Пойдём, - протянула она мне руку.
Пока я колдовал над чаем, моя гостья рассматривала планшеты, муляжи, графики и прочие наглядные пособия, конечно же, все касающиеся носа.
Как странно, думал я, живём рядом, и! я ничего о ней не знаю, а она, скорей всего, обо мне знает всё.
С таким носом горы можно свернуть, тайны вселенной разнюхать!
Впрочем, в её присутствии даже мысли надо держать в узде.
Я нехитро сервировал старенький «гарсон», колеса которого на пороге моей комнаты забуксовали, и это, возможно, побудило Нику признаться, что проблема её не в забытом ключе: мать не пускает домой.
- Почему? – не смог скрыть удивления я.
- Приступ ненависти… ко мне и миру.
- Я думал, как человек верующий она… - умолк я, понимая неуместность слов о естественном в таком случае наличии высоких духовных начал.
- Моя мама верит... только в вероломство людей, - сверкнув атласной синевой глаз, опустила голову Ника.
А я вдруг вспомнил, как слетели крылья-глаза с лица Весты.
Это дежа-вю испугало меня.
Вдруг, всё повторится?!
И глаза Ники исчезнут.
Улетят!
В другую страну.
На другую планету.
Туда, где живут созданные мной… счастливые чиповеки.
В гареме мозга поднялась суматоха.
Извилины наперебой предлагали рецепты спасения.
- У твоей мамы явный недостаток стимулятора радости, эндорфина, - огласил наиболее понравившуюся мысль я и предложил протестировать мой чип на практике, естественно, в самых радужных красках расписав пасхальные, в смысле, воскресающие, оживляющие, и всё в таком роде, его возможности.
- У мамы осложнение после гриппа, у отца тоже, оба потеряли обоняние, перестали опознавать друг друга в толпе и разошлись, - убедительно отклонила моё предложение Ника.
Её слова заставили меня подумать, что со мной что-то не так, если я до сих пор не разнюхал, какое чудо живёт этажом ниже. Возможно, виной тому мои квадратные ноздри, свидетельствующие об ограниченности своего хозяина, который дальше своего носа ничего не видит…
- Если хочешь, испытай свой чип на мне, - неожиданно прервала поток моего самоуничижения Ника.
- Тебе сколько лет? – автоматически спросил я.
- Восемнадцать… через месяц… - нехотя уточнила она.
- Через месяц и поговорим! – без колебаний пообещал я.
Моя решительность была основана на, честно признаюсь, примитивном умозаключении…
Нужен нос?
Так он есть у меня!
Стать подопытным кроликом ради Ники – была лишь малой платой за тот фейерверк эмоций, который озарил мою душу.
Конечно, я волновался.
Во-первых, мозг – саморегулирующийся организм.
Во-вторых, у счастья тоже должна быть доза, чтобы… не отравиться им.
В-третьих…
Впрочем, можно выдумать тысячи «за» и «против».
Но!
Решил быть счастливым, будь!
Укол в ноздрю.
Секунда.
И я стал… чиповеком.
Первыми отреагировали глаза, как будто форточки открылись в иной, ранее неведомый мир. Я видел ауры людей, сгустки неведомых сущностей, которые жили особой жизнью. В воздухе плавали чьи-то мысли и миражи…
Оказалось, воздух населён!
В том числе, и звуками.
Конечно, я читал, что всё поёт, вселенная – собрание симфоний.
Но слышать это – чудо!
Чудо потому, что хочется подпевать.
Вслед за глазами перестроился нос.
Я понял: собаки считывают наши мысли при помощи ноздрей.
Короче, запахи умеют говорить.
Они разумны.
Вернее, в природе всё разумно.
Мне повезло! Счастливее меня не было человека: я открыл неведомый космос в атмосфере земли.
Душа моя кувыркалась в невесомости.
- Я тоже хочу, - умоляла Ника.
- Дождись совершеннолетия, - возражал я, по привычке аргументируя, - мы живём в мире истлевших циркуляров.
- Истлевших чувств, - поправила меня она.
- Мой чип даже из пепла раздует пламя, - пообещал я.
Рядом с Никой и чипом в носу мой лексикон также подвергся ревизии, а именно, потянулся к высокому стилю. С кулинарной стороны, мой язык (по Далю, мясистый снаряд во рту) превратился в геолога, нашедшего полезные ископаемые в простой пище, в результате чего любая каша становилась мечтой гурмана. В итоге я сбросил пару килограммов, нагулянных сидячим образом жизни.
То есть, мой чип оказался эффективнейшим средством для похудения, ибо в радости аппетит удовлетворяется не количеством пищи, а умением её раскусить…
Впрочем, я, кажется, увиливаю.
Многословие возникло из-за нехватки счастья, а причиной этому стал нулевой человек, который когда-то простудился, и у него заложило нос.
Мой вооружённый чипом инструмент обоняния сделал меня заложником слова, данного прекрасной даме.
В день совершеннолетия Ники я попросил её руки и…
Язык не поворачивается сказать: чипизировал свою невесту!
Хотя именно это я и сделал.
Не знаю, как изменился в восприятии её мир, но..
Вечером, накануне свадьбы, она пришла попрощаться.
Решила уйти в монастырь.
- Пусть мама будет счастлива, - объяснила своё решение.
- Но я буду несчастен! – возопил от несправедливости я.
- Зачем мы друг другу, если у нас есть чипы? – удивилась она.
Я впился взглядом в её, любимые мной, синекрылые глаза.
В них царил безмятежный покой.
- А если чип сломается, разрядится?!
- Тогда я вернусь.
- Приказываешь ждать тебя?! – вознамерился уличить её я в смертном грехе насилия над человеческой природой, не любящей откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
- Я не удочка, ты не крючок, наше счастье не золотая рыбка, - с невинной любовью посмотрела на меня Ника.
- Мне будет холодно без тебя, - растерялся я.
- У нашей ночи будет запах летнего солнца, - пообещала она.
И!
Счастье проросло миллиардами рецепторов в нашей коже.
Каждое прикосновение рождало сонм эмоций.
Мы оба лишились девственности без страха и боли.
Прекрасный райский мир открылся нам.
А утром, когда я проснулся, Ника исчезла.
Моему отчаянию не было предела.
Видимо, мои чувства ещё походили на удочки.
Но!
Рыбка сорвалась с крючка.
Плыви, родная…
На всякий случай, я спустился этажом ниже, позвонил.
- Все мужжжчины жжживотные, - приоткрыв дверь на ширину цепочки, прожужжала моя несостоявшаяся тёща.
Мои родители, хоть и подсчитывали убытки: свадьба была ими оплачена, пытались найти в происшедшем набивший оскомину плюс: что ни делается, мол, всё к лучшему.
Моя же подкорка грустила, пока не вытащила на свет, отмеченный Нобелевской премией закон хронодинамики: находясь рядом, частицы будто не чувствуют связи, но стоит их разлучить, и! силы притяжения возрастают стократ.
Если так…
Если на том Вселенная стоит, то, может быть, Ника ушла от меня не навсегда?..
Гера
Проснувшись, подумал: воспринимать будущее в прошедшем времени, по меньшей мере, странно, но возможно, особенно, когда тебе подарена вторая жизнь…
В первые, после аварии дни я долгое время был в коме, на грани двух миров: реального и нереального, вернее, не проявленного.
Ушедшего, пережитого…
И того, который ещё предстоит пережить…
Возможно, именно потому, что мозг путешествовал вместе со мной, то есть, не вмешивался в происходящие в организме процессы, мой позвоночник, на удивление врачам, стал восстанавливаться по заданным природой лекалам.
Естественно, для полного выздоровления мне были нужны условия и время. И они были у меня. Незадолго до аварии я (спасибо гонорарам!) успел купить квартиру (слава провидению!) с широкими дверными проспектами для инвалидных колясок; на первом этаже ради мамы, которая, после смерти отца неутомимо и покорно угасала. Моё нездоровье в какой-то мере подбодрило её, дало силы, заботиться обо мне, дарить сэкономленную (по причине, царящей в семье враждебной атмосферы) любовь.
В общем, всё было не так мрачно. Разве что моё общение с природой сократилось до границы вопроса: что за окном?
Сначала казалось, всё одно и то же: грецкий орех с похожим на кипарис тополем стерегут красавицу берёзу. Потом стал различать покачивание веток и шевеление листьев. Понял: богатыри басят берёзе серенады, а она, распустив девичьи косы, отвечает им нежными трелями. Картинка ожила, я представлял себя в театре мимов, и даже сочинял сюжеты мизансцен.
То есть, потихоньку оживал.
Научился сидеть.
Передвигаться в коляске.
А, главное, писать.
Пальцы мои были ещё неуклюжи, как новички балетной школы в пуантах, но всё же переползали с клавиши на клавишу. И постепенно, буква за буквой, слово за словом, строчка за строчкой сотворились две главы романа о моей, перелетевшей из прошлого в будущее, и всё же несостоявшейся любви…
Авария случилась весной.
Теперь осень.
За окном по утрам молочный туман.
Ночи холодны.
Солнце поднимается к полудню, светит на миллиарды ватт слабее, но всё же светит.
- Привет, душа моя, Аксинья! – здороваюсь я с берёзой.
Она отвечает звоном золотых сердечек-монист.
- Как чувствуешь себя, Григорий? – интересуюсь у грецкого ореха.
Его имя в переводе с греческого означает «бодрствующий», поэтому он всегда отвечает: слава Богу!
- Здравия желаю, Георгий!
- Будь здрав и ты! – отвечает мне тёзка.
Я нарёк своим именем тополь потому, что хотел поскорее выздороветь, а тополя, как известно, питаются отрицательной энергией, на десерт лакомятся болезнями, то есть, тянут одеяло всех бед на себя.
Дунул ветер.
С веток стайкой слетели листья.
Золотое сердечко, планируя, тукнулось в моё окно.
Если бы не стекло, очутилось бы у меня в руках.
Я закрыл глаза, чтобы почувствовать его горьковатый запах.
Прошагать бы сейчас по шуршащим дорожкам…
Стоп!
Хандрить с утра – плохая примета.
Рука наизусть нашла пульт от телевизора.
- В ночь кровавой луны происходят перемены в судьбе, особенно, когда затмение сопровождается парадом планет, – разгорячённо сообщил диктор.
Пришлось открыть глаза.
С экрана в меня метнула взгляд злая фурия.
Невольно подумалось…
Скоро женщины лишат нас не только власти, но и… избирательных прав!
Отомстят… за века унижений.
С этой ночи всё и начнётся…
Скверное предчувствие охватило меня.
Я погасил экран.
Неведомая ранее, ледяная тишина сковала комнату.
Морозный туман сгустился, принял человеческий облик, присел на мою кровать.
Я испугался.
Закричал: мама!
Рывком поднялся, перебросил тело в коляску.
Толкнул дверь в её комнату.
Мама лежала вытянувшись, будто на том свете даруют блага согласно росту. Застывший взгляд. Спокойная улыбка.
Вспомнилось, она рассказывала: бабушка тоже умерла с улыбкой.
Я, как всегда, был в творческой командировке. Маме пришлось самой хоронить её. Соседи помогли, да ещё кто-то с работы.
А мне, что делать мне?
Позвонить в поликлинику?
Или… в скорую помощь?
Постучать кулаком?
От отчаяния я чуть не пробил брешь в соседской стене.
Металлический отзвук трубы оповестил: сигнал услышан, сейчас приду!
Некоторые оживают, когда хоронят других.
Соседка кликнула ещё старух, закипела бурная деятельность.
Мне было велено сидеть рядом с матерью уже после того, как её обмыли, одели в любимое крепдешиновое платье, вложили в скрещенные руки свечу.
Говорят, перед кончиной человек вспоминает всю свою жизнь.
Семьдесят лет за семь секунд промелькнут…
А мне ночи не хватило, вспомнить свою «умершую» древнеримскую жизнь и ещё не рождённую – чиповеческую.
Свою любовь…
Сначала к Весте.
Потом к Нике.
У обеих были имена богинь.
Обе покинули меня.
Одну похитили горцы.
Другая предпочла монастырь.
Что со мной не так?..
- Здравствуйте! Извините, вы, наверно, проголодались. Я сварила суп, куриный, с домашней лапшой, - издалека раздался, будто знакомый голос.
Я обернулся.
И чуть не крикнул: Веста!
У порога стояла девушка…
Тот же рост.
Те же синие на пол лица глаза.
В голове помутилось…
Люблю тебя, но… я убит.
Последние слова пробормотал вслух.
- Я всё понимаю, но вам нужны силы, - на шаг приблизилась Веста.
Та же маленькая родинка на мочке уха.
Тот же чуть мятный запах кожи.
- Как вас зовут? – с трудом взял себя в руки я.
- Гера.
- Так звали, кажется, богиню всех богинь?
- Родители ждали мальчика, Георгия, а появилась я, поэтому Гера. Ваша мама рассказывала мне о вас. А мои родители погибли в авиакатастрофе. Могу приходить к вам готовить, убирать.
- А ваша работа?
- Я практикующий ретро-гипнотизёр. Но работы мало. У людей стёрли память, им привычнее жить здесь и сейчас и стонать: почему, отчего? Простите!
- Не за что, вы даже не представляете, как хорошо я вас понимаю.
- Верите в реинкарнацию?
- Верю.
- Мне учитель истории по секрету рассказал, что однажды его ученик на раскопках нашёл ребро воина и! вспомнил жизнь этого воина… как свою.
- Учителя звали Илья Муромич? Епанчин?
- Откуда вы знаете? Или? Вы… тот его ученик?!
- И ученик. И нашёл ребро. И вспомнил…
О том, что написал об этом главу в романе, умолчал.
- Я рада вам. Ой, простите. Совсем забыла. Скоро начнётся. Вам нужны силы, - устыдилась своей разговорчивости на фоне смертельного безмолвия Гера.
- Согласен. Навещайте меня, пожалуйста, нам будет, о чём поговорить, и от супа не откажусь, - многозначительно принял я её предложение.
Спасибо, Господи! – благодарно склонился над тарелкой, от которой шёл аромат куриного бульона, свежей зелени и ещё чего-то уютно домашнего.
Потом всё закрутилось.
Моих рекламных гонораров хватило и на похороны с поминками, и на то, чтобы с моей коляской, то есть, со мной возились мускулистые мужчины.
Гера была рядом, но в стороне…
Пока не женишься, не умру, вспомнились мне при прощальном поцелуе в лоб слова мамы.
А сама умерла.
Но появилась Гера.
Девушка с именем дочери бога времени Кроноса.
С синекрылыми глазами Весты.
И Ники.
Неужели Гера очередная реинкарнация моей отважной весталки?
Говорят, Случай – одно из имён Бога.
А если эта встреча не случайна, то, что она значит?..
А вдруг что-то случится, и…
По комнате гуляли тени.
Воспоминания, волнения, вопросы будоражили мозг.
Постель казалась похожей на смертный одр.
Уснул под утро… в коляске.
Разбудило робкое постукивание в стекло.
На откосе окна пристроилась какая-то птаха.
Мамина душа, от догадки перехватило дыхание.
Градус коктейля из мистики и страха повысил звонок в дверь.
Моя быстроходная коляска обратилась в несмазанную телегу.
- Кто там? – по-петушиному вскрикнул я голосом
- Это я, Гера, принесла пирожков к чаю. Мы договаривались…
- Какое счастье, - открывая дверь, выдохнул я.
- Бабушка сказала, сегодня нельзя убирать и мыть пол.
- Вот и хорошо, генеральная уборка нужна моему заблудившемуся «я».
- Тогда попьём чаю и поговорим.
- Заходите.
Увидев мою нетронутую постель, Гера всё поняла, спросила трудная ночь? И, не дожидаясь ответа, распорядилась, - тогда вам в ванную, а мне на кухню.
Я подчинился охотно, можно сказать, даже с радостью…
Когда вернулся, птаха-душа, выбив весёлую дробь на стекле, взмахнула крыльями, перелетела на ветку тополя, покачалась на косице берёзы, расклевав побуревшую броню, проводила взглядом падающий на землю орех, пропела на своём языке фью-фью, что, наверно, означало, прощай! и улетела.
- Чай заварился, - крикнула с кухни Гера.
- И я готов, - ответил я.
Генеральную уборку моего «я» мы решили начать с оживления памяти.
На помощь привлекли общего знакомца – учителя истории.
- Илья Муромич любил заканчивать уроки, задавая вопросы типа: если бы гоминиды каменного века из поколения в поколение копировали жизнь своих предков, кем бы мы до сих пор были? – для затравки вспомнила Гера.
- И он не был казуистом, не подгонял под общие догмы ни учеников, ни странные случаи… - заметил я.
- Ты о ребре и своих видениях?
- Да. Пусть не всё, но что-то я не побоялся ему рассказать…
- И я не побоялась. Шла с сеанса, хоть плач, пациентка попалась: через минуту забывала, о чём мы договаривались, и о чём она сама просила. Хоть из профессии уходи. И тут навстречу Муромец, мы его так за глаза звали. Спросил в своём стиле: о чём, девица-красавица, печалишься? Ну, я и! как на духу. А он: стирают память у людей, беспамятство множат, зачем, понять бы… - до боли знакомо взмахнула стрельчатыми ресницами Гера.
- Понять бы, - эхом откликнулся я.
И рассказал Гере о своей командировке в Египет…
Мне повезло. Крупная туристическая фирма заключила со мной договор, по которому я должен был оживить интерес к местам паломничества, угасший в связи с серией террористических актов. От меня ждали слов, похожих на спасательный круг. Лукавить, кстати, не пришлось. В долине пирамид реально ощущаешь себя в царстве бога времени Кроноса (за хронометром на руке, отдавая дань местному менталитету, тоже нужно приглядывать), но эта деталь не для статьи. Прикосновение к исчезнувшей цивилизации невольно укрепляет собственную сиюминутную гравитацию: отчаянно хочется жить, любоваться восходами и заходами солнца.
Я примчался на рассвете в долину, чтобы поймать уникальный кадр, когда, в ожидании светила, небо стелется ему под ноги песчаного цвета ковром и воспринимается верхней пустыней. Щёлкал кадры со скоростью звука…
И вдруг! У пирамиды Хеопса споткнулся. Поднял кусок окаменевшего песка, подумал, обычный пустынный сувенир розы ветров, а, присмотрелся, сгусток кремния на цветок не похож, скорее, на эмбрион человека. Естественно, выложил в Сеть. А уже вечером, когда я правил почти готовый рекламный текст, в мой гостиничный номер постучали. Вошёл похожий на мумию старик, и на ломаном английском сообщил, что за мной его послал дед, который помнит пророчество из папируса, а так как именно мне был брошен под ноги заветный знак, то мне и откроет он завещанную его роду тайну тайн.
Что скрывать?
С минуту я колебался.
Потом подумал: на террориста живая мумия не похожа.
Глаза честные и несчастные.
- Отец полрукописи запомнить не может, я две строки, и те забываю, а дед устал, собрался на покой…
То ли старик сказал, то ли я так понял.
В голове промелькнул лик Нефертити.
Сенсационное предположение: что, если пришло время открыть место захоронения самой красивой и таинственной царицы Египта?
И я к этому буду причастен.
Любопытство и честолюбие обнулили сомнения.
И я пошёл за ним…
Не помню, чтобы я что-то видел вокруг.
Моё внимание было сосредоточено на фигуре идущего впереди проводника, вернее, на его ногах, в сандалиях с переплетёнными по икрам ремешками. Было чувство, будто я на своём опыте знал, как легка и удобна в носке такая обувь.
Где-то, через час мы остановились у высокого глиняного забора, прошли в узкую калитку. Остановились на пороге дома, сложенного из известняковых плит.
- Дед ждёт тебя, но сначала ты должен омыть лицо, руки и ноги, - многозначительно поднял указательный палец, возможно, потомок самого Эхнатона.
Я выполнил всё, не задавая лишних вопросов.
Занавеска из оливковых косточек в дверном проёме наделала много шума. Но мумифицированный старец в углу комнаты, по-моему, продолжал спать.
«Вряд ли он знает английский…» - разочаровано подумал я.
- Песочная дочь Бога с тобой? – вполне внятно произнёс старец.
Я вытащил из рюкзака окаменевший макет эмбриона и вложил его в неуверенно протянутые руки… ослепшему от старости песочнику.
- Наш род хранит свиток с пророчеством больше трёх тысяч лет, папирус давно рассыпался в прах. Осталась память. Но, мой сын к пятнице забывает, что произошло в понедельник, а внук вечером не помнит, что было утром. Я рад, что дождался… начала времён.
- Все ждут конца, - уточнил я, опасаясь, что старик перепутал слова.
- В пророчестве сказано: когда меж людей разгорится битва Правды и Лжи, - неожиданно распахнул похожие на маслины глаза старик и гортанно продолжил, - и когда будет казаться, что Ложь побеждает, в большой северной стране родится дочь Бога, которая принесёт людям Слово правды. И те, которые поверят ей, лжецов победят. И сойдёт на землю царство небесное, начало новых времён…
- Как в сказке! – разделив со мной несколько секунд паузы, восхитилась Гера. – Вот бы этого старика пригласить в нашу академию…
Естественно, я поинтересовался, что значит «наша академия»?
И со слов Геры узнал, что кто-то инкогнито открыл в городе частную Академию Непознанного, где исследуются самые невероятные факты и версии, и где она сотрудничает в лаборатории времени и памяти, которые меж собой связаны, но кто-то явно пытается эту связь разорвать, поэтому энцефалография мозга древнего египтянина могла бы быть интересной. Я пообещал связаться с моим египетским гидом и попросить его по моему описанию найти хранителя незапамятных тайн.
За завтраком переходящим в обед и ужин выяснилось, что в Академию Непознанного, а именно в лабораторию Судьбы и Слова, частенько заглядывает учитель Епанчин, изучающий жизненные истории, иначе говоря, судьбы своих учеников…
С азартом соученика пересказала Гера толкование Муромцем смысла слова «история».
«Тор» имеет два значения: одно – бог, другое – руль. Допустим, история планеты – дело рук богов, тогда и человек имеет право рулить своей судьбой. А судьба – суд божий. Вот и выходит: ни бог без человека, ни человек без бога…
- А было время, Епанчин был бог для меня, - неожиданно признался я.
- В школе? – уточнила Гера.
- Позже тоже, на третьем курсе завёл блог, упражнялся в критике всех и вся. И вдруг звонок в дверь, на пороге Илья Муромич с томиком «Преступления и наказания» в руках. Мама предложила собственного изготовления вишнёвой настойки. Епанчин выпил, спел романс Козина: Я ненавижу в людях ложь. Ту, что считают безобидной. Ту, за которую мне стыдно, хотя не я, а ты мне лжёшь, бегло взглянул на меня. И мне вдруг стало так стыдно. Я понял, что уже не подписался бы ни под одним своим словом. А Муромец говорит: перечитал я на днях «Преступление и наказание», на последних страницах, помнишь, сон Раскольникова? Не-а, отвечаю. Он открывает книгу, читает, и те слова калёным железом в моей голове отпечатываются.
- Если помнишь… - умоляюще посмотрела на меня Гера.
- Не дословно, - предупреждаю я.
И напрягаю извилины…
Ему грезилось, будто весь мир осуждён в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселяющиеся в тела людей. Эти существа были духи, одарённые умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тот час же бесноватыми и сумасшедшими, но считали себя умными, непоколебимыми в своих приговорах, своих научных выводах, своих нравственных убеждениях и верованиях. Всякий думал, что в нём одном и заключается истина…
- Раскольникову приснились наши дни? – воспользовавшись паузой, решила поставить Гера всё точки над «i».
- Тогда мне показалось: ему приснился Я, считающий себя единственно правым в своих приговорах!
Опыт прожитых лет позволил мне снисходительно улыбнуться.
И вдруг!
- Вечер поздний! У вас дверь открыта. Не пора ли тебе, внучка, домой?! – многоэтажно объяснила причину своего внезапного пришествия соседка.
- Ещё светло, бабушка, - кивнула в сторону чуть посеревшего окна Гера.
- Осень. Темнеет не в десять, а в восемь, - назидательным тоном пропела слова известного романса старушка.
Гера безропотно поднялась.
- Приходите, когда сможете, - огорчённо пробормотал я.
- Придём, - ограждая от меня дородным телом внучку, многозначительно ответила соседка.
- Спокойной ночи, - вынырнув из-под крыла бабушки, полыхнула синим взглядом Гера.
Надо ли говорить, что я снова долго не мог уснуть?
Долго думал и пришёл к мнению: если Весту-Геру я смогу полюбить на всю жизнь, то, возможно, в следующем воплощении Гера-Ника не уйдет от меня в монастырь...
На этой оптимистичной ноте провалился в сон без сновидений…
Проснулся в полдень.
Солнце слепило глаза.
За окном на тонких ветках берёзы приютилась стайка золотых птах.
Я сбросил ноги на пол.
И!
Встал…
РАССКАЗЫ
Проба пера…
Мысль надо с чего-то начать.
Лучше с неоспоримого факта.
Например…
На кошачьих лапах к нам подкрался 2020 год, между прочим, год Мыши.
«На кошачьих лапах» и «подкрался», конечно, лирика, художественный вымысел.
Метафора.
Обожаю человеческий язык!
Что ни слово, сокровище!
«Метафора» тому подтверждение.
Рассмотрим его начало, «мета», (в переводе с итальянского, заурядная половина).
Зато хвост «фора» играет смыслами, будит воображение, возносит на пьедестал. И ты уже не просто Мышь, а сильная сторона, победитель, дающий преимущество стороне слабой, (заранее обусловленное преимущество, два-три очка, не больше).
И дальше философствуй без границ.
С помощью железных кошек взбирайся на скалы.
Вещай с высоты.
КышМыш представил себя на виртуальной трибуне, с которой, выбросив правую лапку вперёд, и почему-то, картавя, мысленно во весь голос изрёк…
- Товарищи, мыши! Испытав диссонансное оружие, люди с дырявыми, похожими на голландский сыр душами, то есть, все! дематериализовались! Отныне власть принадлежит нам!
Да, да!
Мы оказались выносливее!
Благодаря Гофману.
Его «Щелкунчик» для нас, как Библия для людей, которые грехопадение Евы сделали себе примером, и потому исчезли с лица земли. Мы же, разумные мыши, отреклись от Мышильды и её увлечения чёрной магией.
Слава богу, у нас мышиных богинь наук, искусств и спорта, было больше, чем у греков на Олимпе. Мне, родившемуся под полом историко-архивного института, это точно известно…
Но!
Вернёмся к грехопадению Мышильды, которое состояло не в том, что она «всё сало съела»…
Королева оболгала её! Хотя, ради справедливости, нельзя не заметить, что в колбасе, хоть и в малом объёме, всё-таки сало присутствовало.
Роковая ошибка Мышильды состояла в том, что она поклялась отомстить королеве и навела порчу на маленькую принцессу. Хотя с давних времён все знают: дети за родителей не отвечают!
Впрочем, вернёмся к цифрам!
2020.
Любители нумерологии в восторге: слева «20», справа «20», в сумме четвёрка: на все четыре стороны ни одного разумного человека!
Надеюсь, стриптиз моей мысли вас не обескуражил!
Хотя, я готов к разным инсинуациям, преследованиям, наговорам, ибо не знаю, как моё честное слово отзовётся…
Впрочем, знаю!
Кто-то похвалит, кто-то обесславит.
Такая уж у нас, философов, судьба…
Да! Ещё! Невежливо бы было не представиться…
Меня зовут КышМыш.
Не то, что вы подумали, хоть я люблю изюм, по-нашему, кишмиш, особенно в белом шоколаде. А гласная «ы» особо почитаема в нашем языке, ибо создаёт иллюзию, будто мы говорим всегда с полным ртом.
А сытый мышь, не то, что мышь голодный!
Хотя и возрастает языку опасность заблудиться.
Особенно, языку устному.
А потому, не сделаться ли мне, по примеру Гофмана, писателем?
Невежи думают: писатель может сочинять всякую ерунду, всё, что в голову придёт!
На мой взгляд, мнение это спорное, и я с ним не согласен!
Напишу я, например, о дзен буддистах, которые искренне убеждены, что лучшее на свете занятие ничего не делать, а лежать под баобабом, созерцая произведения божественной природы…
И что?!
Любой мышонок меня на смех поднимет, ибо с молоком матери усвоил: не разгрызёшь ореха, не съешь ядра!
О чём сам Гофман написал меж строк...
Меж строк, конечно, высший пилотаж!
Говорят, трудней всего писателю придумать первую строку…
Лежит себе перед глазами лист бумаги.
Нагой и чистый как Адам!
Совокупляйся с ним в мыслительном экстазе…
Никто не упрекнёт в грехе содомском.
А захочет лист изменить наскучивший себе сермяжный пол, с помощью несложной лингвистической операции сможет превратиться… в страницу.
Люби её невинность, изливай душу…
Бумага – лучшее, что придумал человек!
Зато мы, мыши, сотворили голландский сыр.
И этот сыр, любой скажет, вкуснее любой, даже пропитанной парфюмом туалетной бумаги…
Впрочем, хватит вилять мозговыми извилинами!
Представь себя с пером в руке, то есть, в лапе, и за работу!
Кстати, хорошо, что наши конечности не разделились на руки-ноги, и мыши не стали ходить перпендикулярно земле как люди, что разобщило их.
Мы создания коллективные. И ум у нас коллективный, и сознание, и даже подсознание, за что учёные всех стран объединились в симпатиях к отряду грызунов (в нашу честь даже компьютерный манипулятор «мышью» назвали).
И мы, в знак благодарности, охотно сотрудничаем.
Расширяем их кругозор…
Например, ещё недавно учёные считали, что гомо сапиенса от мышей отличает не столько интеллект, сколько умение смеяться.
И просчитались!
С помощью поговорки «мышке смех – кошке слёзы», мы доказали им, что и разумны и смешливы.
А чего стоит мышиная народная мудрость: шутки ходят в шубках?!
Так что…
Что «так что»?
Ах, да!
Если писателю необходим разум, то он есть у меня!
И я с полным правом могу назвать себя гомо…
Тьфу, тьфу!
Как вспомнишь об этих людях, так и расстроишься!
Сколько вреда они причинили миру!
Особенно Дарвин!
Кстати, как абориген историко-архивного института, официально заявляю: однажды мне попалась на глаза рукопись с нелёгким названием «Инволюция», в которой автор Илья Виндар утверждает, что… всё живое деградирует и мельчает. Дословно не помню, но смысл его открытия в том, что природа создала человека совершенного, во всех отношениях безупречного. Человека-бога, который почему-то не поверил своему счастью, и начал придумывать себе невзгоды. А мысль в то время обладала свойством реализовываться. Захотелось людям летать, превратились они в птиц, бабочек и комаров. Захотелось ползать, поползли по земле ужи и гадюки. А кому любо было рычать и скалиться, тот стал хищником. Вот почему даже у свиньи в зародыше до сих пор сохраняются зачатки пяти пальцев, и мордочка у эмбриона сильно смахивает на человечью.
Но так как Дарвин успел опубликовать свой труд на неделю раньше, а прямоходящему сообществу приятнее было считать, что оно восходит, а не нисходит, в смысле, предпочтительнее из обезьяны превратиться в человека, чем наоборот, то работе Ильи Виндара не дали ходу.
Чарльз Дарвин победил.
Но, как нередко бывает, победа обернулась поражением.
Человек потерял бдительность…
И нисходит!
А виной тому его язык…
Немного лжи, немного правды. Чуть-чуть фантазии. Щепотка страха. Доза иронии.
И!
Коктейль «Кручу, верчу собою, как хочу» готов!
Этакий безалкогольный аперитив…
Впрочем, время идёт, а ни первой строки, ни первого слова…
Импотенция мозга какая-то!
Думай, КышМыш!
Думай!
Любой автор-неофит должен начать с себя…
Своего жанра жизни…
Жанра жизни...
Следовательно, как историку…
Что это?
Перо само потянулось к бумаге…
«Двенадцать животных шли поклониться умирающему Будде. Мышь катилась на спине Коровы, но в конце пути соскочила на землю и, обогнав всех, предстала перед Учителем первой…»
КышМыш робко перечитал прочитанное.
Потом ещё и ещё!
Захотелось привстать на задние лапы, воскликнуть: ай, да я!
Но взволнованный голос Милашки сбил позаимствованный у Пушкина пафос.
- КышМыш, ты у нас самый умный, посоветуй, что делать? – выкатив магнитные бусинки глаз, встала на задние лапки она.
- Что случилось? - отзывчиво навострил КышМыш седые усы.
- Злотошкин призывает мстить людям, брать элеваторы и сыроварни!
- А мыши, что?
- Известно, что! Нашёлся пастух, отыщется и стадо! – с укоризной заметила Милашка.
- Баламут! Как были мозги набекрень, так и… - желая выиграть время для раздумий, озвучил набившую оскомину аттестацию семейного бузотёра КышМыш.
- Так брать, или не брать? – нетерпеливо переступила юная Милашка с ноги на ногу.
- А съедим все запасы, Злотошкин, что ли, станет коров пасти, молоко доить, сыры варить? Землю пахать, сеять, урожай собирать? – вслух задумался КышМыш. – Голодомора захотели? Азбуку напомнить? Когда человек сыт, пьян и нос в табаке, тогда и мы как сыр в масле катаемся! Не мстить человеку надо, а пожалеть его. Что в нашей Книге Книг написано? Мы – чистокровные мыши. Человека же Природа слепила из того, что после сотворения фауны и флоры осталось. Генетический коктейль он, винегрет, всякая всячина! Проще говоря, пуп! Развяжи его, у нас первых живот под рёбра подведёт. Ясно выражаюсь?
- Яснее ясного! – экзальтированно воскликнула Милашка. – Побегу, во все колокола раззвоню: Злотошкин – нулевой пациент, заразимся от него, сами себя пандемией зла выкосим!
- Эх, людям бы нашу скорость ума, - вслед сверкнувшим розовым пяточкам подумал КышМыш, и вдруг осознал: его желание стать подражателем Гофмана с полным правом можно назвать «мышиной вознёй».
Без него до него всё написано.
И бабка говорила: грызи, внучок, гранит науки, закусывай хлебом и сыром, не пакости людям, и откроется тебе радость неписаная, несказанная…
На душе тут же стало легко и светло.
На минуту, правда, возникло желание превратить в труху опус Дарвина, но реабилитация Пушкиным «ошибок трудных» свела жажду мести к нулю, и КышМыш, простившись взглядом со своим несбывшимся романом и покинув подпол, направил свои стопы на полку трудов философа Платона.
Ночь отпущения обид
Квазимир Янович давно хотел умереть и вот! накануне ухода на пенсию, задумал своё желание материализовать: уснуть (не зря говорят: сон – маленькая смерть) и не проснуться. Душа воспротивилась его решению и, на всякий случай, схоронилась в пупке.
Целилась в солнечное сплетение, но дала маху, смиренно рассудил временно не усопший Квазимир Янович.
Ни один катаклизм не мог вывести его из себя, потому что: с момента, когда его отец пришёл в загс, зарегистрировать новорождённого сына, которого нарёк любимым (с одиннадцатого по пятнадцатый век) польскими королями именем Казимир, вся жизнь его – не в ту степь, не по адресу; и виной тому особа, которой выпала честь осуществить запись о рождении человеческого дитяти, в тот миг читала книгу «Собор Парижской Богоматери» и была так впечатлена страданиями горбуна Квазимодо, что в начале имени вместо Кази, начертала Квази…
Ещё секунда, и на свет появился бы тёзка несчастного уродца.
Но рука мнимой страдалицы вовремя затормозила и! будто ничего не случилось, дописала необходимый имени «мир».
Так появился он – Квазимир!
Ни Казимир, ни Квазимодо.
Ни король, ни горбун!
Ребёнок-описка, из которого вырос…
Рядовой недотёпа.
Перед смертью вспомнить нечего: одни похожие на семечки в арбузе будни, отчего часто по вечерам хотелось умереть и на том свете отыграться!
А мысли, говорят учёные, материальны…
«Я умер! Я умер! Я умер!» - троекратно, с мстительными нотками в уме подумал Квазимир Янович. Вытянул ноги, сложил руки на груди, сквозь ресницы осмотрел себя и, оставшись довольным, захлопнул зрительные камеры слежения.
Теперь все, кто смеялся над ним и свирепствовал, ждите повесток в суд.
Страшный Суд!
И!
Первой на скамье подсудимых очутится… воспитательница детского сада, которая дергала его то за одно, то за другое ухо, приговаривая: массаж ушей полезен для здоровья!
Враньё!
Из-за её трепания ушей он потерял слух, за что был изгнан с уроков пения и не записан в хор классных мальчиков.
В уме возникла сцена правосудия.
- Дочь моя, дергала ли ты детей за уши?- спрашивает Бог.
- Дёргала, - виновато опускает глаза воспитательница.
- На ринг к Тайсону её! – со скамьи потерпевших вопит он, седой как лунь Квазимир. - Ухо за ухо!
- Любишь ли ты цветы, дочь моя? – снова задаёт вопрос в одном лице судья и адвокат, Бог.
- С детства мечтала стать цветоводом, но мама сказала: дети тоже цветы, а столоваться в детском саду можно бесплатно, - всхлипывает воспитательница.
- Заниматься не своим делом – стать рабом, - сочувственно молвит Бог, - твои цветники могли бы радовать взор. – Затем обращается к потерпевшему, - что скажешь, сын мой?
А у него язык онемел.
И в голове хаос!
- Радовать взор, вздор! – хихикнула извилина из стана фронды.
- Дочь моя! Сын мой! – передразнила Небесного Отца её товарка.
- Пора отлучить Бога от церкви, - нашлась ещё одна оппортунистка.
- За что?
- За ересь!
- Вместо толерантного бесполого «раба» велит представляться Ему «сын твой», «дочь твоя»…
- Ересь! Ересь!
- Переучивать молитвы замучишься!
«Прекратить Гайд-парк!» - голосом сержанта Кузькина прикрикнул на них Квазимир Янович.
- Слух вернётся к тебе, обещаю, - послал ему воздушный поцелуй Бог и исчез…
А к нему в голову залетела неожиданная мысль: хорошо, что работница загса не «Снежную королеву» в день моей регистрации читала, не то записала бы меня Кайзимиром, и жил бы я с ледяным сердцем, а так всё же любил…
Перед глазами выплыла танцплощадка в городском парке, именуемая ласково «пятачком».
Встретимся на пятачке!
Потанцуем на пятачке!
Искусственную горку обрамляли белые колонны и цветущие липы, верное жаропонижающее средство для буйных молодых голов.
Разваренная молодая кора липы – хороший компресс при ревматических и подагрических болях, - неожиданно выдал мозг.
- Не до подагры сейчас! – шикнул на него Квазимир Янович.
В свежевыбеленной ротонде уже собрался духовой оркестр.
Закружилась мелодия вальса.
Он увидел её.
В ней не было ничего привлекательного, потому никто не приглашал её.
Подруга была нарасхват, а она стояла под цветущей липой и глотала невидимые слезы.
Что-то близкое почудилось ему в ней.
Он подошел: разрешите вас пригласить!
Она даже не посмотрела на него, взмахнула руками и опустила их ему на плечи.
А ему показалось: он попал в центр торнадо!
Кровь побежала по жилам, будто заработала подстанция и дали напор.
Сердце пыталось выскочить из груди, посмотреть на избранницу!
Все органы пришли в движение!
Ноги такое выделывали!
Он чувствовал себя королем чарльстона!
Павлином распушил хвост перед пытающейся расправить пёрышки коростель-Алевтиной.
В именах они тоже оказались сородичами.
«Тина», как и «Квази» – не подарок!
Сразу в уме болото, пиявки, жабы…
Но и клюква, морошка!
В общем, он заранее признал её близкой душой.
Тогда не знал ещё, что на женщине сначала надо жениться, и потом всю жизнь ухаживать за ней. После армии же, где серпантин картофельных очисток был главным украшением жизни, ему хотелось быть рыцарем, сочинять сонеты и петь арии под её окном. Но! Всё случилось в тот же вечер. Она отдалась ему на садовой скамейке под развесистой белой ивой, как будто ей было всё равно, где, когда, и с кем, лишь бы покончить со своей опостылевшей девственностью.
Алевтина готовилась к экзаменам по ботанике.
Цитоплазма, митохондрии, рибосомы…
Семена, зародыши…
Он привык к ней, помогал заучивать параграф за параграфом, задавал вопросы и отвечал за неё, впадал в «митохондрию», когда она задерживалась или не приходила вовсе.
- Экзамены провалила! Встретила сибиряка, выхожу замуж, уезжаю в тайгу! – радостно сообщила она.
И была в этот миг красива.
- Отец твой ни то, ни сё был! И ты ни богу свечка, ни чёрту кочерга! – подвела итог его драмы мама.
И он уже готов был по этому поводу расстроиться заново…
Но вспомнил слова Бога: заниматься не своим делом – рабство.
Задумался над ними, расширил, углубил их, и получилось: жениться не на своей женщине, или выйти замуж не за своего мужчину – такое же, если не хуже, рабство.
Поженились бы мы с Алевтиной, оба попали в рабство…
И детей-невольников нарожали бы…
И стал бы я, как мой отец подкаблучником, потому что никого не хотел бы обидеть…
Квазимир Янович оторвал голову от подушки.
Посмотрел на часы.
Полночь.
Рука нащупала на прикроватной тумбочке пульт.
Указательный палец двоекратно нажал на цифру «1».
На экране телевизора закувыркались какие-то геометрические фигуры, потом выплыло название передачи «Новый день».
Сенсация в науке – вода живая!
И у неё есть память.
И от доброго слова её структура становится похожей на божественной красоты узор.
А от брани молекула воды превращается в ведьму на метле.
Что?
Капля святой воды освящает сто литров воды из-под крана?
Как же мало ей надо для счастья!
И как ответна она на добро…
От умиления Квазимир Янович шмыгнул носом, чем хотел удержать слезу, но она выкатилась и шлёпнулась на подушку.
Интересно, если бы слеза упала в колодец, он посолонел бы?
Впрочем, глупый вопрос.
Люди не пьют солёную воду, они ею плачут…
Будто за спасательный круг ухватился он за ушко подушки.
Подушка.
Под ушко.
Подумалось: если в подушке прячутся сны, то, ясное дело, на ночь надо мыть уши, чтобы открыть двери красивым и добрым феям.
Гадюки сами заползут, отравят ночь…
Возвращение к мысли о своих многострадальных ушах и, выскочившем (будто из табакерки, из собственной подушки) сне о Страшном Суде, заставило его задуматься о том, встречались ли на его пути свои люди?
Например, сержант Кузькин?
Перед глазами Квазимира Яновича тут же возник кирзовый сапог.
Тишину разрорвал ломкий, с петушиными вскриками голос.
- Рядовой Кайзер третьего рейха, за вражеское имя, на кухню, три наряда вне очереди! И картохи серпантином чистить, чтоб до смерти помнил, кто тебя победил!
- Не серчай, у нашего сержанта фамилия права качает, неволит солдат кузькиной матерью стращать! – старался успокоить его штатный шеф-повар.
- Тогда, зачем он меня к Парижской богоматери посылает?
- А ты стань виртуозом кухни, привет из Франции ему верни…
Что и говорить, повара славные люди!
Свои!
Кроме одного.
Между прочим, француза.
Короля поваров, застрелившегося из-за того, что туристический журнал на пару баллов понизил его рейтинг.
Кузькина на него не было!
Послал бы сержант французского кулинара к «парижской богоматери» картохи серпантином чистить, узнал бы, почём фунт лиха…
От этой мысли Квазимиру Яновичу стало жаль француза.
Скоро весна.
Оживёт огород.
Мог бы позвать в гости генерала французской кухни, угостить салатом «весёлая грядка», сняться с ним за одним столом, отправить фото Кузькину. Или, для души лучше, просто посидеть с собратом по профессии, поговорить о своём, поварском.
А в реальности, что?
И адреса сержанта нет, и француз лишил себя жизни…
Странно получается: память тревожат толпы обидчиков, а начнёшь мстить, и некому! – с досады нанёс подушке удар справа Квазимир Янович.
Подушка ответила нокдауном, от которого у него в голове помутилось и, будто наяву пред ним предстала повариха, место которой он должен был занять в детском доме, куда устроился после измены Алевтины, и ухода матери в иной мир с впервые одобрительно произнесёнными в его адрес словами: может, с голоду не помрёшь...
- Зинаида, дочь Зевса, - подмигнула ему при знакомстве не нагулявшая жира от халявного харча старушка.
- Квазимир, - скромно представился он.
- Моему отцу, в ночь перед моим рождением приснился бог неба и земли Зевс! Метнул пучок молний и провещал: назначаю тебя быть опекуном моей десятой дочери Зинаиды, музы кулинарии. Её обидишь, твою голову снесу! К слову, земного моего отца звали Захаром, в переводе, память Господа, так он, от страха перед Зевсом меня то Зиной, то Музой называл. А тебе с какого испугу неземное имечко досталось?
- В загсе букву лишнюю приписали…
- А ты с той ошибкой как дурень с писаной торбой до сих пор носишься, – вынесла суровый приговор Зинаида Захаровна, но тут же его смягчила, – на дурня не обижайся, мы все на землю учиться нисходим, и мне есть, какие секреты тебе открыть, так что явился по адресу…
И правда, по адресу!
Ни в одной академии не преподадут то, о чём поведала мне дочь Зевса!
Урок первый: не начинай дела с холодным сердцем!
Второй: несчастливой любви не бывает. Она сходит как чудо, как огонь на Пасху, не сожжёт, но согреет в любых обстоятельствах.
Третий: Земля наша – храм Божий, где люди – послушники, то есть, не постриженные в монахи бельцы; или ослушники-чернецы, по поговорке: Чернь бушует – о чём, не знает…
«Послушники. Ослушники. Всего на одну букву меньше, а…» - задумался во сне Квазимир Янович.
Но!
О начальную букву алфавита мысль споткнулась и стыдливо исчезла.
А мозг, будто выпускник кулинарного техникума перед аттестационной комиссией стал выметать из себя рецепты супов, салатов, соусов и иных блюд из лебеды, крапивы, одуванчиков и прочей натуральной сыти.
Если лакомством богов была даровавшая им бессмертие Амврозия (в современном звучании Амброзия) то почему бы детям-сиротам не радовать свои животы разнообразными ботаническими яствами?
Амврозия…
Амброзия…
Нет, кто бы что ни говорил: и одна буква может изменить суть вещей!
Вряд ли Зевсу готовили блюда из аллергенной травы, за которую, если вовремя её не выкосишь, штраф на кругленькую сумму получишь…
Восемь секунд «нокдаунического» сон подходили к концу.
Квазимир Янович снова был готов ринуться в бой со своими обидами.
Мозг старался выудить из памяти, что-нибудь этакое!
С извилин посыпалась штукатурка…
Родителей Бог послал.
На них обижаться нельзя!
Да и не за что…
Отец хотел возвысить, королевское имя дать (а сына смолоду Янычем величают).
Мать из лучших чувств до раба низвела: спаси, боже, сына моего, раба твоего (имени выговорить не могла).
А Бог к нему, как к сыну…
Грамматическая ошибка безымянной работницы загса заставила его язык учить, диктанты на высший балл писать.
Сержант Кузькин верное направление в профессию указал.
Алевтина к ботанике повернула.
Зинаида Захаровна любовь к сиротам привила.
По его ходатайству теплицу для зелёного подкорма детей построили, оранжерею возвели, чтобы с детства мальчишки научились девочкам цветы дарить, и сад всем детдомом заложили и вырастили…
На Благовещение крылатых жаворонков с глазами-изюмами детям пёк, на Пасху – куличи.
А когда среди новеньких разглядел сиротливую пичужку Зинаиду, в нём не родительские, а уже дедовские чувства проснулись…
Сначала подкармливать стал: салатом из спорыша, супом с лапчаткой гусиной, запеканкой с подорожником. А когда порозовела, округлилась, книжку про олимпийских богов подарил, рассказал о музе кулинарии, десятой дочери Зевса, незабвенной своей наставнице Зинаиде Захаровне. Пообещал научить Зинаиду Вторую: сначала кашеварить, потом творить божественные яства.
Она поверила, любую свободную минутку с ним: на кухне, в теплице, в оранжерее, с личной клумбочки лепестки с фиалок срывала (в сахарной облатке они вкуснее Амброзии с Нектаром, вместе взятыми).
Подросла незаметно, из детдома в кулинарное училище поступила, стала музой сокурсника, собралась за него замуж.
А деда своего на свадьбу не пригласила.
Один, как перст один остался.
Похоронить некому будет! – снова отправил себя в нокдаун Квазимир Янович.
В глазах туман.
Потом прояснилось.
Время вспять повернуло, увидел он себя в церковной лавке.
Обедню по новопреставленной решил заказать.
На специальном мини-бланке написал: послушница Зинаида.
- Монахиня, что ли? – елейно уточнила продавщица.
- Повариха, - гордо ответил он.
- Тогда пиши: раба! – метнула в него бомбу-взгляд невольница прилавка, и он, навылет раненый, с поминальной записочкой в руках попятился к двери, на ходу понимая, что отлучён от церкви навсегда.
Зашёл в магазин, купил разной крупы, под деревьями в детдомовской саду рассыпал, попросил птиц всему свету благую весть разнести, что он, пока жив, будет помнить и любить послушницу божью Зинаиду.
- Пока жив! Пока жив! А сам помирать собрался! – вдруг у самого уха раздался до боли знакомый голос. – На весь мир обиделся он! Грамотей! Забыл, что частица «ся» глагол в бумеранг превращает? Умылся – умыл себя. Обиделся – обидел себя. Вставай, давай! И тёзке моей торт «Олимп» испеки, на маковке с Зевсом, чтобы помнила, чья она дочь!
- Я испёк бы, да меня… - очнувшись от психосоматического нокдауна, разлепил глаза Квазимир Янович.
Зинаиды Захаровны рядом не оказалось.
Зато!
За окном светило солнце, пели птицы.
А одна прямо разливалась трелью!
«Радуется, что я не умер, что ли?» - благодарно подумал он.
И вдруг вспомнил: так выводит рулады его телефон.
Взял трубку.
- Алло!
- Яныч! Будь на моей свадьбе отцом! – без прелюдий и околичностей с пылом жахнула Зинаида Вторая. – И не только на свадьбе. Всегда!
- Да! Я и так!.. – косноязычно согласился Квазимир Петрович, и смолк, боясь спугнуть возвращающийся к нему музыкальный слух и рвущуюся из горла ноту «Си двенадцать диезов! Мажор!»
Ох, и споёт же он на свадьбе своей первой дочки!
Люди спросят: почему такой голос от нас прятал?
А он распрямит плечи и в рифму, чтоб за душу взяло, сочинит: был обижен на весь мир, но обидчиков простил и! щеглом заголосил.
А если не в рифму, то признается: от обид душа молчит, от любви поёт-распевается...
Прощай, поэзия!
И года не прошло, как Альфа-компьютер провозгласил себя цифровым богом, а прежняя жизнь была навеки утрачена, память всех компьютеров была стёрта, из-за чего их пользователи первое время чувствовали себя, мягко говоря, недоумённо, а ум, как известно, пустот не любит, чего Альфа-компьютер не мог не знать. Поэтому с загрузкой Сети новыми постулатами тянуть не стал, а провозгласил, хоть и не отличающиеся очевидностью, но понятные цифровому уму установки…
*Каждому, кто подключится к Глобальной Сети, будут бесплатно оцифрованы: мозг, сердце, душа, что ввергнет его в инфернальный рай!
*Неофиты коммуникационного вертограда обязаны модифицировать модель своего поведения, а именно:
- думать, писать и говорить в рифму;
- маршировать по одному или строем под речёвку: солдатом можешь ты не быть, поэтом срочно быть обязан!
- при ходьбе не возбраняется громко петь: нам рифма строить и жить помогает!
*Тот, кто не пройдёт поэтический ценз, объявляется недочеловеком!
* Киборгам поэзии – слава!
Лозунг: «Рифмы помогают структурировать жизнь!» ни на секунду не покидал монитор.
Поэт Благовестов про себя, в смысле, в собственной черепной коробке подверг Альфа-бога древнегреческому бескомпромиссному остракизму. В знак протеста против всеобщей поэтизации населения задумал даже организовать Общество избранных до цифрового рабства стихотворцев, но, пораскинув мозгами, решил с Компьютером-Нуворишем не связываться, чтобы, не дай истинный Бог, не объявили его, в лучшем случае сектантом, в худшем – врагом поэзии и народа! А потому, проснувшись, во весь голос исполнил загубленный ремейк песни «Нам рифма строить и жить помогает!», промаршировал в ванную, а потом на кухню, рэпом чеканя: «Солдатом можешь ты не быть, поэтом срочно быть обязан!», молча проглотил бутерброд с маслом-сыром, вслед запил его чашкой растворимого кофе и!..
Стал искать рифму к слову «овация».
Овация – перл…люстрация!
Не благозвучно!
Перл – куда ни шло!
Люстрация – в переводе с латинского языка, жертвоприношение!
Ещё чего!
Не дождутся!
Пусть хоть жгут на костре!
Он – признанный в предшествующей цифровой сегрегации эре…
Поцелованный Творцом… стихотворец Благовестов!
Поэт, слагающий благую весть!
Колокол, призывающий к божественной службе.
А теперь язык вырван!
Кто ударит в набат?
Некому!
У всех, даже самых маленьких колоколов, вырвали языки…
Никто не разольётся серебром.
Не призовёт к бою медью.
Не предостережёт чугуном.
Умолкли звонницы…
От душевной боли я прикусил язык... до крови.
Почти в рифму сложилась в уме строка.
Тьфу!
Поэт без языка – кастрат, вынес себе приговор Благовестов.
Включил в Сеть компьютер.
И вдруг у правого виска печально задрожала жилка: раньше за помощью ты обращался ко мне, рассыпался в любезностях, пел дифирамбы: мой мозг на свете всех умнее, всех разумней и мудрее. Мне, твоему биокомпьютеру было приятно. А что же теперь?..
- Теперь… - сморгнул накатившую слезу Благовестов, - цифра теперь правит бал. Три буквы на заборе – роман. Словарь и алфавит – синонимы. Инстинкт потрепаться на кухне – в прошлом. В хорошем, да что там, просто в замечательном!!! прошлом, когда можно было: год ухаживать и только потом осмелиться поцеловать! Тридцать раз переписывать «Войну и мир»! Я тоже, если помнишь, позволял себе черновики. А теперь сразу набело, - машинально настучал в Поиске: рифмы к слову «овация».
Циклопический глаз монитора подмигнул и выдал ответ.
Абстракция
Агитация
Агглютинация
Адаптация
Ажитация
Акация
Акселерация
Ампутация
Аннотация
Ассенизация
Ассоциация
- Ого, даёт цифра! – от восторга выбил пальцами дробь на правом виске Благовестов. – Раньше стихи из всякого подзаборного сора росли: одуванчиков, лопухов, а теперь… я сам лопух, ретроград! – от удивления вылупил он глаза на экран, где наглыми заглавными буквами нарисовалась рифма: АГГРАВАЦИЯ!
«Сокровища Агры тут причём?» - по старой привычке открыл бумажную энциклопедию Благовестов.
Прочитал: Аггравация – преувеличение симптомов заболевания, может быть умышленной и неосознанной…
«Он думал, что купается в овациях, а оказалось: болен агграваций!» - мстительно выдал мозг.
- Самокритичная рифма, – толерантно заметил оцифрованный поэт.
И тут в его голове раздался траурный гул.
Грянул благовест.
Чугунный язык колокола безутешно брякнул: Прощай, поэзия!
Благовестов не нашёл в себе сил ему возразить…
Крылья выросли
Всё смешалось в голове абитуриента Максима Бабочкина: Калигула с Нероном, Дарий с Эхнатоном, Иван Грозный с Елизаветой Тюдор. В кровь истер извилины мозга, но понять, почему диктаторы уничтожали свой народ ради его же блага, не мог, в результате чего собственное серое вещество грозило стать невинно белым или революционно красным.
- Власть людей с ума сводит! – в сердцах захлопнул очередной учебник истории он и, унюхав дух пирожков с вишней, крикнул, - баб, как тебе: из любви убивать…
- Что, милый? – сердобольно спросила бабушка.
- По-твоему, можно из любви убивать? – прибавил голосу с порога кухни Максим.
- А как же! Отец мой, прадед твой, из любви к невесте и земле, фашистов незнамо сколько сгубил…
- Так-то, фашистов! А я про Нерона, который ради власти мать родную убил!
- Когда ж такое случилось?
- Две тыщи лет назад!
- А ты до сих пор убиваешься? – покачала повязанной белым платочком головой бабушка. – Смотри, прилипнешь сердцем к прошлому, утащит оно тебя в свои пещеры, не выберешься…
- Сама знаешь, на исторический конкурс меньше…
- Прадед твой от войны не косил, а ты с мирное время от армии…
- Расскажи мне про него, - попросил Максим, мысленно укоряя себя за то, что историю своего рода не знает.
Бабушка протяжно посмотрела на него, со значением, будто в пещеру, заглянула в духовку, потянула носом, вынесла вердикт: пусть для глянца ещё посидят, жестом велела внуку присесть к столу, устроилась на личном табурете и будто сказку на ночь изложила…
Отец мой, тогда ещё мамин жених, в пехоте служил, направо-налево фашистов косил. Вернулся цел-невредим. За трактор сел. Сыграл свадьбу. Дети пошли, да всё девчонки. Он-то сына хотел, лётчика! Но и нас не обижал. А уж корову-кормилицу как холил! Пойдёт сено косить, матери-земле в пояс поклонится, разрешения спросит, трава-мурава сама под его саблю острую кидается, из любви к человеческим детушкам собою жертвует…
- Пойду, погуляю, - оглушённый бабушкиным рассказом и собственными мыслями поднялся Максим из-за стола.
- Пирожки подождут, - крикнула ему вслед бабушка.
Он шёл, сам не зная, куда…
Вдруг оказался на вокзале.
По радио объявили: через пять минут в южном направлении отходит электричка.
Взял билет.
Примостился у окна.
За окном замелькали редкие пролески, ещё не убранные поля.
А мысли как и прежде копошились в пещере мозга.
Эхнатон отменил больше трехсот богов ради одного Солнца-Атона, которого могут видеть все, и который всех обогревает в равной степени…
Ленин вообще запретил веру…
Неужели власть нужна только для того, чтобы запрещать, убивать?
И диктатор – обыкновенный санитар леса?
В результате стихийного любвеобилия случилось перепроизводство мяса и крови, лишних – на бойню!
Максим почувствовал тошноту, как будто переел чего-то жирного.
Как будто ум его заболел несварением…
Слава Богу, остановка.
Пусть случайная, но всё же, свобода!
Он спрыгнул на землю и, склонив голову, бодая воздух, пошёл в сторону леса. Ноги будто сами несли его по тропинке к быстрой говорящей речушке, и вскоре перед ним возник пологий берег, клиновидная коса, поросшая мелкой ромашкой…
Он вспомнил, что не раз бывал здесь с классом и просто с друзьями…
Что от пряного аромата у него начинало свербеть в носу…
А щёки пачкались оранжевой пыльцой…
Жаль, никогда нельзя было нырнуть в реку с разбега.
Вода еле прикрывала лодыжки.
Максим сбросил рубашку и брюки, скатал их валиком под голову, и улегся, раскинув руки, как распятый Христос.
Желтоглазые ромашки затревожились: кто этот блондин и что от него можно ждать? Не голоден ли? Не собирается ли мыть волосы ромашковым отваром, и не пришёл ли им в связи с этим конец?
- Успокойтесь! Я не причиню вам вреда! – неожиданно для себя вслух проговорил Максим.
- Тогда поспи, а мы постережём твой сон, - радостно закивали похожие на солнце цветочные головки.
«Ромашки – фрейлины при дворе её величества Природы» - пронеслось в голове Максима.
«Какой славный мальчуган!»
«Не стать ли мне ботаником, или зоологом?»
«Если ещё на одного зелёного станет больше, на день прибавится срок жизни на земле…»
«Срок жизни. Что они хотят этим сказать?»
«Послушай бабочек. У них симпозиум, собрались отовсюду поговорить о смысле жизни…»
«Я тоже Бабочкин, значит, имею право…»
Максим перевернулся набок, закрыл глаза и сквозь туманное сознание узрел волшебную картину…
Крылатые создания расположились амфитеатром.
У самой земли примостились: червонец огненный, голубянка-аргус, зорька, сенница, крапивница, бархатка, перламутровка. На листьях и цветках расселись и сложили крылышки не только дневные, но и ночные яркокрылые махаоны, адмиралы, павлиньи глаза, траурницы. Несколько в стороне присел желто-синий бражник «мертвая голова».
Вела заседание красная орденская лента.
Пошевелив усиками, она важно заявила: «Найден древний манускрипт, где на крыльях стеклянницы нектарными чернилами написано, что эволюция продолжается, и каждая бабочка, если захочет, может стать человеком!»
Что тут началось?!
- Человеком?
- Этим бескрылым созданием?
- Фитонциды их мыслей сродни мышьяку!
«Ничего себе! – подумал Максим. – Ну и мнение о нас!»
- Они все бездушные! Даже дети. Ловят нас сачком, а потом, страшно сказать, булавкой пришпиливают к спичечному коробку! – драматически всхлипнула большая зеленая пяденица.
- Вы все правы и не правы! – дипломатично прервала хаотичные выкрики ведущая. – Всё дело в том, что у большинства людей души находятся в зачаточном состоянии, точнее, ещё личинки.
- Как наши гусеницы? - подобострастно уточнила пяденица-ларенция.
- Вот именно!
- И в будущем вы предлагаете нам ползать с такими душами? – кокетливо опустила зелено-красные крылышки юная медведка.
- Очень удобные души! – подал голос дубовый коконопряд.
- Как это, удобные? – в один голос спросили первые ряды.
- Как? Как? Заметит хищника, превратиться в сучок, у того аппетит и пропадет! – развернул свою теорию коконопряд.
- Гусеница еще тот хамелеон! – пропела совка-гамма.
- Надо, на птичий помёт станет похожей! – уточнила лимонница.
- Имейте в виду, у некоторых особей душа уже превратилась в куколку! – не собиралась терять бразды правления красная орденская лента.
- Вы хотите сказать… – возбудилась шоколадная серпокрылка, – люди постепенно превращаются в бабочек, а мы…
- А мы в людей! Что тут непонятного?! – прожужжал бражник «мертвая голова».
- Людей осуждаете, а сами! – выступила с замечанием американская белая бабочка.
- Что, сами?
- Хамелеоны все! – заметила уголовная любительница побегов молодой картошки.
- Объясни понятнее, - пробасил дубовый коконопряд.
- Посмотрите на стеклянницу-осовидку. Покрасила себе брюшко, как оса, в желто-черные полоски, воробей не позарится!
- И правильно сделала!
- Белянка косит под геликонду, чтобы спасти свою жизнь!
- Насекомые с яркой окраской никого не боятся!
- Потому что они несъедобны!
- Ядовиты и противны на вкус!
- В боевой раскраске – спасенье женщины! – утомленно подняла глаза к небу пестрянка таволговая.
«Господи, они совсем как люди», - подумал Максим.
- Вы слышали? Вы все, конечно, слышали?! – зазвенела серебряным колокольчиком красная орденская лента.
- Что мы… что мы уже…
- Совсем как люди…
- Врёт! – безапелляционно заявил бражник.
- А вот и нет! – кокетливо выглянула из-за крыла совка роскошная.
- Друзья, не будем спорить. Человек всегда прав, иначе, зачем нам всем стремиться в люди? – магическим голосом промолвил павлиний глаз.
И эта мысль так сузила сознание присутствующих, что прямо на глазах Максима, они впали в гипноз.
- В начале осени состоится конгресс, посвящённый добровольному очеловечению отдельных особей фауны и флоры, - затрепетала крыльями, чтобы вылететь из среды внушения и не забыть своей выгоды, красная орденская лента. – Кого пошлём? Меня? Голосуем! Единогласно! Все свободны!
Опять «что тут началось»!
- Людей обманули, сказали: рай на небе!
- А где же он?
- Где? Где? На земле!
- Так вот почему они не летают, не торопятся на небеса!
- Тигр тоже на осу хочет быть похожим, чтобы его не съели?
- А этот юный хамелеон решил изучать историю, чтобы не служить в армии?
- Кто поднимет крыло, чтобы его осудить?
Как по мановению волшебной палочки крылья изобразили шалашики.
Максим почувствовал: в нём проснулось что-то доселе неведомое.
Он перевернулся на живот, обнял землю и поцеловал её.
Муравей, который прятался под зонтиком ромашки и явно подслушивал дискуссию бабочек, остолбенел от неожиданности.
- Боишься меня? Не бойся. Не трону… - с любовью заверил он муравья.
Куколка его души заволновалась от предчувствия полёта.
- Прощай, история! Привет, прадед! Я, как ты завещал, в лётчики пойду, луг с бабочками защищать! И муравья! И бабушку! И маму! Она твоя внучка, поймёт! – взмахнул крыльями, полетел домой, где его дожидались пирожки с вишнями.
И! проснулся…
Невеста дождя
Фемида Акимовна сидела в холле психоневрологического кабинета и нервничала. Как дочь офицера она, что такое дисциплина, знала с пелёнок. По команде «отбой!» засыпала, по команде «подъём!» открывала глаза.
Всё воспитание: «по стойке смирно стоять!»
Поэтому, что удивляться! просьбу врача оставить его наедине с дочерью, поначалу восприняла как приказ. Но кресло ожидания так выпрямило ей спину, что вскоре в безошибочности своего послушания у неё возникли сомнения...
Прежде всего, смутило то, что психотерапевт был подозрительно молод!
Рекламный документ в рамке на стене гласил, что Эдуард Богемский владеет практикой вербальной перезагрузки мозга и получил право…
Но, во-первых, кто верит рекламе?
Во-вторых, имя ещё так-сяк, а фамилия, точно, фальшивая…
Фемида Акимовна снова и снова перечитала Лицензию, со всех ракурсов осмотрела печать, вроде бы, настоящая. И вдруг ощутила, будто её мозг по собственной воле загрузился досадой личного свойства, а именно, задался вопросом: почему она проявила столь не свойственное ей легкомыслие, и не уточнила, по какой причине психотерапевт-новатор открыл частный кабинет в чужом городе?
Хотя, лично для неё то, что он не абориген, в сложившейся ситуации даже плюс! Попасть на шампуры злорадных местных языков ей хотелось бы меньше всего. Итак, шушукаются, что она дочь под домашний арест заточила…
Не знают, сирые, что таким образом она спасает их от катастрофического наводнения, можно даже сказать, от городского потопа.
Была бы её воля, наложила бы вето на слово: ПОТОП!
Хоть туда его читай, хоть обратно, всё одно!
Верный признак нечистой силы.
Знать бы, за что ей наказание такое…
Анне и пяти лет не было, когда муж заявил: наша дочь невеста дождя!
- Что за глупости?! – возмутилась она.
- Как царевна-лягушка стрелы жениха притягивает…
- Хватит сказки рассказывать!
- А сколько раз, только выйдем мы с ней и! откуда ни возьмись! дождь, - попытался настоять на своём муж.
- Осадки без нашей дочери знают, где и когда им пролиться! - закрыла она тогда эту тему.
Вернее, закрыла на неё глаза.
Предпочла разбираться с чужими делами, а воспитание Анны полностью доверила мужу, полагая: как врач-педиатр он с «мокрым делом» дочери лучше справится.
Не справился.
Возвращался с работы, попал под ливень, до нитки промок, простудился, воспаление лёгких, и!..
- Папочка, не бойся, будешь плавать на облаках, они мягче пуховых перин, - бессмысленно бормотала Анна на похоронах.
А наутро, когда они понесли на кладбище «завтрак», объявила на могиле отца: ты говорил, из меня получится хороший метеоролог, обещаю стать самым лучшим!
Одна надежда: психотерапевт Богемский перезагрузит её мозги…
Когда Фемида Акимовна покорно вышла из кабинета, Анна с интересом посмотрела на врача: укротить её, не терпящую ничьей власти кроме как своей, на её памяти ещё никому не удавалось.
- У вас красивое имя, в переводе с еврейского благодать или милость, - ответил «укротитель» гипнотическим взглядом и сдержанно представился, - Эдуард.
- Тёзка семи английских королей! - не осталась в долгу она.
- О!!! – изобразил пиитический восторг он.
«Глаза весеннего оленя при виде самки, - неприязненно оценила Анна его взгляд, но тут же остудила себя, - не нервничай, забудешь, зачем пришла, а ты должна кому-то рассказать…»
- Хотите выговориться? Не бойтесь ни меня, ни слов, - откинувшись на спинку кресла, предложил Эдуард.
«Не испугался бы ты меня!» - подумала она.
И возвращаясь в детство, рассказала о необыкновенном дожде.
Дожде, похожем на войну.
Тучи в небе бились не на жизнь, а на смерть.
Пускали друг в друга огненные стрелы.
Бомбили землю каплями с кулак.
А в ней всё пело.
Она разделась догола.
Ловила струи ртом, плескалась в лужах.
Чувствовала себя легко, защищённо, будто в утробе матери.
А когда наигралась сполна, встала на голову, показала небу пятки, и война стихла, наступил мир…
- А что родители? – нарушил затянувшуюся паузу Эдуард.
- Отец спросил: почему ты так сделала? Я ответила: другой папа так меня научил. Он решил, я брежу, уложил в постель. А моей колыбелью всегда было небо. Облака и дожди рассказывали мне чудесные сказки…
- Я читал: особенные дети помнят свои прошлые жизни, а в древней Англии затянувшиеся ливни укрощали странным способом… - замолчал, подыскивая врачующие слова психотерапевт.
- Голых детей ставили вверх ногами, Бог думал: дети хотят побегать по небу, и прекращал дождь, - как нечто само собой разумеющееся договорила за него Анна.
- Кто-то из китайских мудрецов сказал: жизнь идёт путём воды. Извини, дурная привычка хвататься за цитаты, когда мозг молчит как рыба в воде…
- Учёные считают: рыбы самые болтливые создания, жаль, говорят на частотах, недоступных нашему уху…
- А я пришёл к выводу: наш мозг – микрочастица мозга Бога, и мы можем творить чудеса, только боимся, а у тебя нет страха, и я тебе завидую, - неожиданно признался Эдуард.
- Однажды, папа был занят, маме пришлось вести меня в детский сад, по дороге я увидела лужу, естественно, наступила в неё, лужа от радости подняла брызги. Мама отчитала меня: стоячая вода заразна, одна девочка наступила в неё, как ты, и заболела лейкемией! Я решила: заболеть лейкемией, значит стать лейкой, - мысленно унеслась в прошлое Анна. - Страхи были розгами маминого воспитания…
- А ты не боялась.
- Бабушка, папина мама, говорила: страх страху рознь, есть благодатные страхи, есть пагубные. Как и люди, и дожди. Она жила в станице, неподалёку от высыхающего летом ручья. Меня на все каникулы отправляли к ней, вот уж где было раздолье! Бабуля не боялась и не стыдилась меня, наоборот, поощряла. Однажды случилась засуха, даже из колодцев вода ушла. А она, то ли в шутку, то ли всерьёз: пригласила бы ты к нам в гости дождик-ситничек. Я с радостью! Запричитала в голос, как земля растрескалась, огурцы на корню сохнут, и мы ждём не просто дождя, а дождища. Бабушка в огороде картошку окучивала, и вдруг как громыхнёт! Откуда ни возьмись, чёрная тучища выползла! Разверзлись небесные хляби! Бабуля на коленях весь ливень простояла. А я как царевна-лягушка из сказки заколдованную кожу скинула, и давай танцевать меж струй. Рассказала об этом бабушке, а она: возможно, мы все заколдованные…
- Возможно, а чтобы расколдовать себя, надо понять своё естество, свою суть, - менторским тоном произнёс Эдуард. - Если я правильно понял, погоду ты хочешь не предсказывать, а…
- Моделировать? – опередила его в выборе слова Анна.
- Именно так!
- Не уверена. Мне нравится общаться с дождём, видеть в каплях прошлое с будущим…
- В каплях? – уточнил Эдуард.
- Именно. Дождевая капля как магический шар хранит в себе сонм информации, можно вызвать любую.
- Любую?
- Какую хотите!
- Даже ту, кем я был в прошлой жизни?
- Проще простого… - в поисках воды оглядела кабинет Анна. – Можете капнуть из графина себе на ладонь, и! сами увидите, или я расскажу.
Секунду подумав, Эдуард согласился.
Сложил кубышкой ладонь.
Осторожно, чтобы не перелить, нагнул горлышко. Поймал пару-тройку капель, которые на его глазах слились в одну, и! вдруг! в этой нано-лужице увидел средневековую алхимическую лабораторию с ретортами, флаконами, шкатулками и тиглями…
Более того, услышал голос, возвестивший с акцентом: Сын аптекаря, ирландец, алхимик Талбот! В присутствии короля Венгрии и Богемии Рудольфа вы совершили опыт трансмутации металла, за что император осыпал вас щедрыми дарами и дал имя Эдварда, барона Богемского.
- Я знал рецепт получения золота? – не веря происходящему, уточнил Эдуард.
- Знали, - подтвердила Анна.
- И получил имя барона Богемского?
- Почти…
- А дальше что? – разволновался психотерапевт.
- Вас убили в 1595 году при попытке бежать из императорской тюрьмы, куда были посажены за чрезмерную корысть и мошенничество.
- Выходите за меня замуж! – стряхнув злопамятную жидкость с руки, скоропалительно предложил он. – И мы с вами! Мы с вами!..
- Завоюем весь мир? – озвучила замешкавшуюся на его языке мысль Анна.
- Не весь, но…
- Брак по расчёту не для меня.
- Не хотите женой, станьте моим заместителем! – чёртом из табакерки, выскочил из кресла, нервно забегал по комнате Эдуард.
- Заместителем… без диплома? – детализировала Анна.
- Подумайте сами: пять лет учиться у неучей, а потом что? Мать ломала, не сломала, - приоткрыв дверь и увидев сладко дремлющую Фемиду Акимовну, настойчиво продолжил Эдуард, - не хотите печать в паспорте и должность, станем партнёрами! Кто пожалеет денег, чтобы узнать своё будущее? А мы сможем купить остров и творить на нём онлайн рай!
- Вот почему я люблю облака, - со вздохом покинув исповедальное кресло, направилась к выходу Анна.
- Не спешите, подумайте!
В конце концов,
на нашем острове
мы сможем просто
бегать под дождём!
Сошёл на «нет» голос бывшего узника алхимии, в ретортах собственных вен вдруг ощутившего неведомую ранее любовную химию…
Сны из подушки
Дорогая редакция!
Если хотите познакомиться с умопомрачительным научным открытием, то прочитайте моё письмо до конца.
В начале, как положено, несколько слов прелюдии…
Серость и однообразие бытия заставили меня искать приключений не то, чтобы на стороне, точнее, за рубежом, хотя, можно и так сказать, ибо, что такое сон, если не путешествие в потусторонний мир?
Да!
Да!
Не маленькая смерть, как поётся в одной известной песне, а вселенских масштабов странствие в личный космос: потаённый внутренний мир!
Ибо человек – это не только мясо, кости и прочие органы, а ещё и душа с её памятью о потерянном рае, куда она стремится вернуться, хотя бы во сне.
И это доказывает: Дарвин не прав, утверждая, что люди произошли от обезьян. Наоборот! Это человекообразные приматы не променяли свои бананы на хип-хоповские банданы, потому что были настоящими патриотами джунглей и своей малой родины – пальмовой ветви. За что им большое спасибо!
Теперь ближе к теме…
То, что сны бывают разными, никакая не новость!
Если стихи, по признанию Ахматовой, слагаются из подзаборного сора, то, можно предположить, наши сновидениям тоже сочиняются из неосознанных страхов, фальшивых эмоций, неискренних чувств!
- Для чего? – спросите вы меня.
Отвечаю: для того, чтобы из ночи в ночь мучить нас снами-кошмарами,
снами-вампирами, снами-палачами…
Более того, утверждаю: мы сами в этом виноваты!
Используем подушку как жилетку…
Плачем в неё, жалуемся ей…
Взбиваем её кулаками.
Нет бы, сделать лёгкий массаж, прижать к сердцу, признаться в любви.
Если доброе слово кошке приятно, подушка не исключение, тем более что она женского рода, а, значит, требует не только ласк, но и соответствующей экипировки!
Наконец, главное!
Суть выстраданного мною и предаваемого огласке умопомрачительного открытия заключается в том, что убаюкивающий настрой подушки зависит от наволочки.
Да!
Да!
Причём, нельзя недооценивать материал, из которого наволочка сшита!
Отсюда следует: подушке требуется «неделька» нижнего белья, вернее, верхнего платья.
Например, если в понедельник нарядить подушку в наволочку из ситца, голову на отсечение могу дать, кошмар не приснится!
Из подушки во фланели вам всю ночь будут петь менестрели.
Наволочка из байки на уши навешает весёлые байки.
Из сатина избавит от сплина, из драпа – от храпа.
Наволочка из маркизета расшифрует секреты высшего света.
Подушка в бархате – сон в шоколаде: пусть не в рифму, зато в точку!
Тканей много, экспериментируйте, сколько хотите…
Вывод один: позаботитесь о гардеробе подушки, она ответит вам тем же!
Но!
Всё вышесказанное касается только приземлённых, житейских снов.
Извилины чешутся, выдать главную научную истину: есть сны вещие, и они не в подушке гнездятся, а вне её!
- Где? – спросите вы.
Признаюсь, адреса не знаю, но! интуитивно предполагаю: в небесных Дельфах, где ежедневно, еженощно оглашаются как частные, так и всемирные пророчества...
Одно могу сказать наверняка: вещий сон приземлится на вашу подушку, невзирая на то, натуральной верблюжьей шерстью или синтетическим гагачьим пухом набита она, тем более, на какую наволочку вы голову свою уложили.
Для него главное, подсказать: что и как необходимо в себе, равнозначно, в своей судьбе изменить…
Жаль, подготовиться к свиданию с ним невозможно заранее.
Так думала я до вчерашнего сна.
А уложила голову на фланель и!..
Невозможное возможно!
Всю ночь на ушко пел мне менестрель.
И я поняла, во-первых, не следует унывать; во-вторых, надо искать ходы-выходы, не исключив спиритических сеансов.
Но, как говорится, это тема другого сенсационного открытия, о котором я вам непременно сообщу.
А пока, пока!
P. S. Как волонтёр науки от гонорара отказываюсь.
Навсегда ваша
Улита Снотворная.
Монолог манекена
Мне всегда хотелось быть совершенным.
И вот!
Свершилось!
Во мне нет недостатков.
Я искусственен, но взгляните на мой профиль, на торс!
Оцените, как гордо посажена моя голова…
На что есть причина…
Я выбрал немыслимый, нетрадиционный путь…
Запретил себе жить, трудясь в поте лица, чтобы насытить ненасытный желудок. И вот. У меня нет желудка!
А сколько морок было с сердцем?
То оно любит, то не любит…
Теперь у меня его нет.
И никто не снесёт мозг вопросом: ты меня любишь?
Потому что нет мозга.
И нет языка, ответить: отстань!
А нос?
Леонардо да Винчи слабо было бы такой изваять!
О глазах цвета безмятежной лазури вообще помолчу…
Одним словом: свершилось!
Либеральные ценности, наконец-то, на том свете одержали победу, и я стал не лишённым сексуальности манекеном. Честно признаться, там, наверху, тело человека считают биологическим саваном. Никто даже не сомневается в том, что рождаясь, люди добровольно хоронят себя.
Земная жизнь для них, всё равно, что загробная.
Ограниченное дефиле ограниченных тел…
Что из витрины бутика, мельком взглянув на застывшую у моих ног красотку, я могу подтвердить!
Жаль, нет языка, а то я бы спросил: присматриваем костюмчик мужу или изменяем ему со мной?
Ох, что бы тут началось!
Вместо слов: хрен, горчица и перец!
Но я не спрошу, пожалею.
Вдруг во мне эта женщина нашла свой идеал?
А что?
Я не пью.
Не курю.
Не гоняюсь за юбками…
Не делаю на стороне новых кукол…
Их и без того достаточно по обе стороны витрин…
Признаться, в прошлой жизни я был ловеласом…
От женщин тоже инфаркты имел.
За что приговорён был воплотиться болваном, чурбаном, истуканом.
Всё лучше, чем ликвидировать душу вообще!
Так что, женщина, иди от греха, куда шла!
А то…
Не хочу быть манекеном, чьё сердце разорвёт любовно-фантомная боль!
Звёздные шпаргалки
Кто бы мог подумать?!
Морские раковины – закрома историй!
Каждая пластинка перламутра – диск, а их в жемчужнице миллионы.
Ничто не исчезло!
Все записано!
Александр Аксон нашёл способ активировать информацию, оживить незапамятные времена. Ему хотелось кричать об этом на весь мир, и одновременно, молча заползти в закуток раковины и замолчать. Если и общаться с человечеством, то телепатически, мыслеформами, которые, как показал его прибор, люди зачем-то разъяли на слова, что равноценно тому, если в песне вместо слов петь ноты, или с картин всех художников смыть краски, оставив угольные и карандашные наброски…
Александр нервничал.
Фамилия у него такая: Аксон – отросток нервной клетки.
С детства тело жужжало.
Мозг вибрировал как зуммер.
И навибрировал!
Завтра должна состояться публичная демонстрация его Око-уха, сканера, с помощью которого каждый сможет увидеть и услышать то, что веками записывалось на перламутровых дисках наутилусов.
Всё началось с того, что его отец, страстный ныряльщик, выудил со дна моря сетку рапанов, развел костёр и, выпарив мясо, отбросил в сторону несъедобные кости. А он, сам не зная, зачем, приложил приглянувшуюся ему, похожую на колючего ежа ещё горячую ракушку к уху, и… откуда-то сверху услышал: морские раковины – мои уши…
От удивления поднял к небу глаза, увидел белоснежную кружевную салфетку, точь-в-точь, какую бабушка по праздникам стелила на стол под вазу с цветами, но разом понял, что салфетка вовсе не салфетка, а самая настоящая Луна, которая почему-то явилась средь белого дня, и именно ему сообщила: мои уши – твои уши…
На следующий день ему исполнилось тринадцать лет.
Его поздравляли, дарили подарки, дёргали за уши, отчего они выросли, покраснели и! стали воспринимать странные, нечеловеческие звуки. Ему стало казаться, что его любимица кошка Сонька и с зимы прикормленная салом сойка, за смекалку прозванная Софьей, пытаются завести с ним беседу, но он не понимал их языка, отчего обострённо чувствовал свою глухоту. Его барабанные перепонки откликались только на зов Луны, и то не всегда, а непредсказуемо когда! Он мог часами сидеть, приложив к уху океаническую или морскую раковину из коллекции отца, которую тот называл эскадрой моллюскинских миноносцев, пытаясь в шуме безмятежного прибоя расслышать очередное откровение загадочной спутницы Земли.
Иногда получалось.
Например, однажды раковина его уха поймала фразу: веселье – вёсла счастья.
Он поверил, стал грести в сторону оптимизма, отчего в подростковый период обошёл почти все мели и рифы, более того, услышав сообщение из ракушки: Звёздное небо – шпаргалка людям от Бога, переключился на изучение небесных светил.
Особенно его заинтересовала звезда Алголь в созвездии Персея, где каждые три дня происходили затмения. В энциклопедии прочитал: Алголь в переводе с арабского языка: Дьявол.
Недолго раздумывая, заключил, что алкоголь – Дьявол и Ко, в смысле, компания.
Отец не смог расстаться с этой компанией, умер от передозировки «нечистого духа».
А его друзья и даже мама, вернувшись с кладбища, помянули его алкоголем.
«Почему? Разве иначе нельзя?» - поднёс он к уху посеревшую спираль любимого отцом наутилуса, и тут же услышал ответ: узнаешь, когда изобретёшь сканер Око-ухо.
В окно ударил сноп лунного света и! наутилус не только вернул себе сияние перламутра, но ещё и застрекотал, демонстрируя завораживающие кадры…
Взрыв.
Хаос.
Солнце, вокруг которого структурировались созвездия и планеты.
Экстаз творения, и! сбой в программе…
Земля с Луной срослись, как близнецы в Сиаме.
На одно тело, две головы, вернее, два полушария одного мозга.
Левое – прагматично-циничное.
Правое – наивно-эфемерное.
Операция по отсечению правой головы, то есть Луны, прошла успешно: она выторговала себе право патронировать нервы рек и лимфатические узлы людей, то есть, связи с Землёй не потеряла, в честь чего левосторонние раковины моллюсков фузус антиквуус стали завиваться вправо! А «Н2О», в смысле, влага (в любой ипостаси) добровольно признала приоритет лунного притяжения над земным, видимо, скорбя о том, что всё самое поэтическое, дивное, духовное, мечтательное, волшебное безжалостно отброшено почти на четыреста тысяч километров от нас.
С тех пор он жил как будто в жанре фэнтези…
Он поступил на физико-биологический факультет престижного университета. Выбрал верхнее место на трёхъярусной кровати в маленькой комнатке студенческого общежития, чтобы быть ближе к небесной альма-матер, как в старину студенты звали высшие учебные заведения, а он присвоил это звание своей наставнице, духовной матери – Луне! Рядом с окном приколотил полку, на которой расположил семь любимых ракушек, чьи уши-локаторы должны были ловить для него эксклюзивные вести. И на вёслах счастья отплыл в неведомый, научно-взрослый мир…
На третьем курсе, благодаря небесным шпаргалкам, изобрёл Око-ухо, сканер, с помощью которого научился считывать информацию с перламутровых дискет наутилуса.
Год с небольшим, держал своё изобретение в секрете.
Искал ответы на личные вопросы: почему?
Узнал, что…
Вербальное общение испортило людей.
Слова, как водится, из лучших побуждений свергли власть мыслеформ.
Пустословие породило вирус лжи.
Дезинформация активировала темницы сознания.
Пандемия злонравия охватила планету.
Попытки вакцинации населения увенчались провалом…
Если в двух словах, то ретроспектива опечалила.
- А как же вёсла счастья?! – накануне презентации изобретённого им сканера нервно крикнул в глубину евстахиевой трубы наутилуса Александр Аксон.
- Сегодня ночью полутень Земли закроет мне рот, - доверительно откликнулось «ухо Луны», – и это затмение – знак! Пришла пора выработать антитела против разного рода химер! Усилить собственный иммунитет, и наделить людей правом защищать себя от болезнетворных инфекций. Итак, слушай, и не говори, что не слышал: я, владычица земных морей и океанов, человеческих сердец и вен, в ночь судьбоносного затмения, объявляю небесный карантин!
- Нельзя ли… подробнее, - от робости сник голосом Аксон.
- Включи Око-ухо, и увидиш-шь, услыш-ши-ш-ш-шь, - игристо прошипел в венах ответ.
Хорошо, сканер работал на кварцевой батарейке, которая была заряжена всегда, потому что подпитывалась днём от Солнца, ночью от Луны и звёзд.
Что делать? Что делать?
Заставить вещать Око-ухо тотчас же, или подождать презентации?
Приблизив к носу ладонь с мерцающим на ней наутилусом, спросил себя Александр.
Кар-антин!
Кар-антин!
В стаю чёрных ворон превратились извилины.
«Не вашего ума дело!» - объявив мозгу обструкцию, привёл в действие сканер Аксон.
И!
Наутилус на его ладони закурился, вернее, закурил, выпуская из своей граммофонной трубы кольца дыма, в которых одетая в костюм химзащиты Луна, упав на колени, призналась: Зависнув над Землёй, я создала вирус зависти, который мутировал в другие патогенные вирусы, заражающие людей вопреки их желанию. Путь к спасению один – карантин, в котором зашифрована кара Господня, Божий суд, или, как хотите, так и назовите. Но выход есть! И я знаю его! Обеззаразить свою душу можно, изолировав себя от ложной информации – среды созревания вредоносных вирусов.
- Легко сказать, - возразил прародительнице негатива Александр.
Его уши горели.
Мозг плавился.
Душа направилась я пятки, что от его небесной собеседницы не скрылось, и она выдала новый рецепт: прежде чем влезть в Интернет или включить телевизор, взять в руки газету или журнал, следует облачить душу в противочумный костюм!
«Не легче ли переселиться на Луну?..» - находясь в невесомости, проворчал Аксон.
- Луна на карантине! А «наутилус» в переводе с греческого языка означает «кораблик» - свернувшись в точку, нырнул под кожу и по вене поплыл в порт приписки миноносец, то есть, дитя-сканер его ума.
«Если по Перельману, Вселенная может свернуться в одну точку, то Око-уху и подавно не грех!..» - во всю глотку зевнул наутилус, от чего Александр Аксон проснулся и увидел на небе Луну в маске, сотканной из тени Земли…
Где ты, брат?
Несколько слов об отце и сыне.
Тихон Тихонович служил нотариусом.
С детства он был инвалидом по зрению, так что выбирать не приходилось.
В смысле профессии.
Впрочем, во всех других смыслах тоже.
Он был уверен: будто подопытного парашютиста его столкнули с небес на землю, при этом впопыхах снабдили чужой полётной картой.
Поэтому он жил чужой судьбой.
Родился в чужой семье, причем, отец был настолько чужим, что ушёл, не дождавшись появления сына на свет.
А мать, инвалид по зрению, оставила свою не очень хлебную должность библиотекаря и перешла уборщицей в коридоры власти. Из боязни, что просмотрит где-то пылинку, тёрла, мыла и драила всё подряд набело, за что стяжала почёт и уважение. Старалась ради сына. И он, её Тихон, как и дети начальников, ходил в лучшие ясли и садики, посещал хороших врачей. Без экзаменов поступил в юридический техникум. Выполнив данное себе задание вывести его в люди, однажды ночью она не проснулась. Согласитесь, не чужая, родная мать так бы не сделала.
Но Тихон Тихонович, благодаря своей уникальной близорукости, почти не заметил её отсутствия. Из еды он и раньше предпочитал бутерброды с докторской колбасой, которой в буфетах власти хватало при всех мыслимых и немыслимых дефицитах.
Кстати, в буфеты он остался вхож и после смерти матери, так как женился на дочери буфетчицы, стареющей деве, живущей в выдуманном мире эротических фантазий.
То есть, жена тоже оказалась совершенно чужой. И скоро стала мстить ему за то, что он не оправдал её мечтаний о неземном счастье, то есть, забеременела и запретила даже думать о разводе.
- Дам сыну имя Спартака, пусть восстанет против этого никчемного мира, - с утра до вечера твердила она, поглаживая живот.
Чадо вняло уговорам матери.
Получив полагающийся при появлении на свет шлепок под зад, новорожденный Спартак саданул акушерку левой пяткой в ответ.
- Смотрите, ещё лягается, - удивилась она и пожалела, - сиротинушка.
Нельзя сказать, чтобы роды были очень тяжёлыми, но роженица зачем-то отправилась в иной мир. Зачем, узнаем позже. Или, чего тянуть, ей показалось: оттуда легче будет сделать из сына человека, вернее, человека-звезду, который спустит небо на землю, или наоборот…
А Тихон Тихонович, решив, что, наконец-то, на свете появилось родное ему существо, всё же нарёк сына именем, лелеемым умершей женой, чему тёща, которая всё ещё работала в анти-дефицитном буфете, была несказанно рада, и как могла, спонсировала выращивание внука.
Когда власть поменялась, ей удалось приватизировать маленький кусочек пирога в виде нотариальной конторы для внука и его отца-опекуна. Оформление наследства она решила отметить в горячей ароматической ванне, где и сомлела. Навсегда.
По мнению Тихона Тихоновича, люди вообще взяли моду, уходить чаще, чем появляться.
Что подтверждали и бумаги, которые ему приходилось заверять: только человек отпишет квартиру сыну или внуку, как вскоре самому приходится искать чертог на небесах.
И он, полуслепой, решил открыть сыну глаза на все несовершенства жизни, выработать стратегию победы над хаосом, броуновской суетой сует: все бьются друг о друга, всем больно, но… никто не хочет ничего менять.
А всего-то и надо, что примирить буквы с цифрами!
Теория отца легко внедрилась в практику, и к трём годам Спартак, хоть ночью разбуди, наизусть знал порядковый номер всех тридцати трёх букв алфавита, и складывал слова, как суммы.
Любовь, судьба и ад – шестёрки.
Добро, убийство, счастье – тройки.
Свобода, смерть, душа – восьмёрки.
Ньютон, зло – двойки.
С Ньютоном юный гений познакомился в четыре года.
И убедился: мир изначально оцифрован.
Всё можно рассчитать: пути комет, приливы океанов, и даже извержения вулканов.
В пять лет Спартак задумался: как рассчитать людей?
Отец – три (как счастье, как добро, и как убийство).
Мать – двойка (как Ньютон и зло).
Бабушка – тоже двойка.
Учительница – четвёрка.
В школу Спартака отдали поздно, в шесть лет, когда весь педагогический коллектив вряд ли знал больше, чем он. Но первоклашка, если чего и не знал, то мог вычислить, в отличие от преподавателя математики.
Даже на физкультуре ему было скучно, потому что он мог послать цифровой код своим мышцам и подпрыгнуть до потолка.
Человек вообще – реактивный двигатель.
И химкомбинат.
И синхротрон для холодного синтеза.
Но кто-то подбрасывает в него тлеющие угольки…
В десять лет Спартак решил, что совокупляя людей с космосом, он сможет вывести новую, идеальную расу, и принялся изобретать многочастотный генератор, излучения которого со спутника земли гармонизируют любые диссонансы.
В тринадцать он поступил в университет с макетом необычного резонатора.
В семнадцать мечту удалось осуществить: студенческий спутник запустили на орбиту.
Истинную цель эксперимента Спартаку удалось скрыть даже от маститых профессоров.
Он был уверен, что сконструировал нового бога, который создаст новых людей: мягче ваты, слаще сахара.
Никто впредь никого не обидит.
Никому даже в голову не придёт покуситься на чужую свободу.
Потому что его бог-резонатор – Брат (полное имя он держал в секрете ото всех, особенно от матери). Кстати, её хвостатая тень, с пелёнок не дававшая ему покоя, в ночь запуска спутника исчезла, победоносно скандируя: Спартак – чемпион!
Обычно она являлась в виде кометы с улыбкой на лице.
Впрочем, на каком лице?
Лица не было.
А улыбка была, причём, разных фасонов.
- Запомни, любовь слепа. Потому что Бог слеп, - саркастически расхохоталась комета, когда ему исполнилось семь лет. – Наплодил беспросветных грешников. А грех – порох, чирк, и мирозданья нет!
Он тут же сосчитал во сне: грех – шестёрка, как и любовь.
Странная математика: кто любит, тот грешит.
А кто не любит?
Грешит вдвойне?
Ответа на этот вопрос он до сих пор не нашёл…
В судьбоносный раз комета явилась, блаженно улыбаясь: мне тут сказали, мой сын создаст иного бога для иных людей, потому что сам ИНОЙ.
Как обычно, Спартак занялся лингвистической математикой, но пока он вычислял сумму букв, гласная «и» куда-то исчезла, выветрилась из головы. Остался НОЙ - спаситель, шестёрка.
- Никаких Ноев! – поджала губы мать. – Новый бог будет дамой, то есть, мной!
Как бы, не так!
Долой власть родителей!
Хватит жить по их образу и подобию!
Мне нужен бог – брат.
Брат – пятёрка, из чего следует, идея отличная…
И всё же Спартак понимал, именно родители посеяли и вырастили в нём бунтаря.
Отец, как нотариус, каждый день удостоверял: мир порочен.
Мать пророчествовала о новом, ином, боге.
Порок – семёрка.
Пророк – тоже семёрка.
То есть, пророк порочен?
Голова идёт кругом: явно, в словаре кто-то что-то напутал.
И распутывать, видно, ему, Спартаку, кстати, тоже семёрке.
Сомнения исчезли: на смену аморфному богу любви, должен прийти рыцарь дня и ночи, одним словом, брат.
Путём несложных подсчётов имя ему было найдено – Вибратор.
Логика проста.
Люди состоят из вибраций, так?
Так!
Эти вибрации нужно гармонизировать и резонировать, так?
Так!
Следовательно, именно запущенный в небо Вибратор сможет справиться с поставленной задачей, как никто другой.
Так точно!
Спартак с нетерпением ждал результатов.
Один виток.
Два.
Третий раз облетел планету Брат…
И ничего!
Предтеча творил свой мир семь дней, утешил себя Спартак.
На шестом витке на земле зависли компьютеры.
Мобильная связь отключилась.
К панике планетарного масштаба Спартак был готов.
Его грела мысль: из хаоса родится новый порядок, гармония запахов, мыслей и чувств.
Седьмой виток ознаменовал унификацию вибраций человека.
Процесс начался с обнуления памяти…
- Ты кто? – спрашивали у жён проснувшиеся мужья.
- А ты кто?
- Не знаю.
- И я не знаю.
- Сплю с незнакомкой?
- Что значит, сплю?
- Не знаю…
Девятый виток стёр профессиональные навыки…
Ни один учитель не помнил своего предмета.
Ни один врач не мог выписать рецепта.
Продавцы не продавали, полицейские не арестовывали, пекари не пекли, и так далее…
Генералы заразились пацифизмом.
Начальники обвинили себя в злоупотреблении властью.
Импульсы десятого витка стёрли ветхозаветные коды.
У инстинктов случилась амнезия.
Люди перестали заботиться не только о продолжении рода, но даже о поддержании в тонусе собственной энергосистемы: перестали и есть, и пить.
В результате нарушилась электромагнитная связь с землёй.
Земное притяжение отключилось.
Сбылась мечта Наташи Ростовой: люди могли летать как птицы!
На двенадцатом витке произошла полная аннигиляция тела.
Только что человек был, пусть худой и некрасивый, или толстый и очаровательный, и вдруг, вместо него – хвост кометы.
Семь миллиардов душ рванули к небесам.
Грандиозное зрелище!
«Неужели, кроме меня, никого?..» – окинув взглядом обезлюдевший ландшафт, подумал Спартак.
- Наконец-то, ты свободен, богат и счастлив, мой сын, - облетев вокруг него, просияла довольной улыбкой комета-мать.
И вдруг, взлетев высоко и скрутив из хвоста мстительный кукиш, расхохоталась, - что, Млечный путь, я оказалась права: сотворивший бога – не человек!
И погасла, рассыпалась в прах.
- Брат! - с отчаянием ожидающего иных перспектив человека на всю вселенную заорал Спартак, - где ты, брат?!
Резонанс случился такой, что с неба к нему устремился осколок Вибратора.
«Может убить!» - заподозрил он.
И это была его последняя мысль...
Именинный сон
Касьян-Кантемир спал нервозно.
А как ещё может спать человек, у которого украли день рождения?
Завтра ему могло бы исполниться тридцать шесть лет, но… год не високосный.
Родить ребёнка двадцать девятого февраля – верх легкомыслия.
Мало того, что отец с матерью нарушили его право на ежегодный день рождения, так ещё им вздумалось дать ему имя святого (который тоже имел несчастье родиться в високосный год) Касьяна – завистливого, злопамятного, немилостивого, скупого.
Касьян на что ни взглянет, всё вянет.
Живи теперь: не имя, а приговор!
Впрочем…
Папочка не мог не посмеяться: имя Кантемира обязывало.
Не иначе, предки его в честь известного сатирика назвали!
Другая версия – дали имя в честь Канта, мир его праху.
Когда вырос, Касьян с трудами основателя критической философии ознакомился, более того, разделил его мнение, что человек не может до конца познать мир, в каждом предмете есть нечто непостижимое, «вещь в себе», вернее, анти-вещь…
Приставку «анти», как бунтарскую, он стал лепить ко всему без разбора…
Закончив факультет журналистики, принялся издавать альманах «Антимир».
И быстро смекнул: собственный печатный орган – это анти-власть, подставляй ножку, критикуй, осуждай, искушай власть полномочную, в смысле, нетвёрдую и боязливую…
Первый удар нанёс кастрировавшим зиму сочинителям календаря.
С какой стати, ответьте, у весны и лета по девяносто два дня, у осени – девяносто один, а у зимы – всего-навсего, девяносто?!
Пушкин, например, лето, вообще не любил!
Хорошо, ладно (Касьян боролся с печатью «немилостивого» в своём имени), пусть будут эти несчастные девяносто дней. Но их-то можно было поделить по-человечески?!
Каждому месяцу – по тридцать дней, и все довольны.
Так нет!
Именно февралю обрезание сделали.
А на каком основании, собственно говоря?!
Потому что последний, зимний?
Скорее весны захотелось?
Красоты неземной?..
Красоте, между прочим, он тоже посвятил анти-опус: кто-то, мол, сказал, что красота спасёт мир! (Знал, конечно, что авторство принадлежит Достоевскому, но предпочёл скрыть его имя в зачёт мстительной отповеди, данной писателем всему человечеству).
Приведите хоть один пример, когда красота спасла мир, предложил он читателям и далее… дал волю своему ехидству.
Единственный, запротоколированный спаситель мира – Ной. Было ему шестьсот лет, и никому и в голову не приходило назвать его красавцем.
А вот иной пример, тоже описанный в скрижалях: в начале нового летоисчисления на свете жил прекрасный юноша по имени Антиной, любимец императора Адриана, за красоту свою обожествлённый римлянами. И что? Рим, как известно, пал.
Какой же вывод?
Мало ли, кто что сказал, спасайте себя сами!
Да, ты вольнодумец, вдруг кто-то сказал над его ухом, причём, одобрительно так сказал.
Касьян-Кантемир открыл глаза и! увидел инопланетянина в серебряном скафандре.
Привет, поприветствовал он гостя и на всякий случай зажмурился.
- С днём рождения, медиа-рыцарь, хочешь жить, жить и жить… девятьсот лет? – заманчиво подмигнуло искусственным глазом инопланетное существо.
- Не хочу!
- А девятьсот пятьдесят?
- Ты кто? – милея сердцем, поинтересовался Касьян-Кантемир.
- Царь медиа-космоса, проще говоря, Анти-бог!
- Начальника в подарок мне ещё не хватало, - обиженно смежил веки именинник.
- Тысяча лет – не взятка! Просто календари надоело менять, – доверительно присел на постель медиа-гость, - а нестандартные мозги в дефиците…
- Вы явились за моими мозгами? – протестующе облапил свою голову Касьян-Кантемир.
- Если честно, твоими анти-мозгами...
- Анти, не анти! Безмозглым быть не желаю! - негостеприимно натянул одеяло на голову Касьян-Кантемир.
- А это не безумие, не желать долгожительства? – не в бровь, а в глаз задал вопрос Анти-бог. – Естественно, возникнут вопросы. Половое созревание, и так далее…
- Всегда удивлялся, что дети у Ноя появились в пятьсот лет, - нехотя, заплетающимся языком всё же вступил в беседу с ним Касьян-Кантемир.
- Потому что считали: лето - днём, зиму – ночью!
- Тогда и дни рожденья ни к чему! Чей кошелёк выдержит, тысячу раз стол для гостей накрывать?!
- В честь Канта узаконим бессмертие!
- Согласен, - ощутил себя записным именинником Касьян-Кантемир. – Способ плодиться тоже прошу изменить!!
- Отсюда подробнее, - сверкнул серебряными зрачками анти-гость.
- Вместо антисанитарного сплетения рук, ног и других членов предлагаю проводить стерильную операцию резекции ребра!
- Технология не устарела?
- Наоборот! Сегодняшний анти-Адам сможет дать жизнь садовнику, прислуге, другу, повару, да и женщине, в конце концов!
- А чем, по-вашему, наши долгожители будут питаться? – приторно ласково улыбнулся гость.
- Чем, чем? – почесал за ухом Касьян-Кантемир. – Вегетативная еда – вода!
- Есть… воду? - звякнул серебряными членами скафандр, простёртой дланью извлёк из воздуха бутылочку детского молока, и со словами, - через минуту наступил весна, поздравляю! - сунул соску в рот имениннику.
«Хорошо-то как!» - почмокал слипшимися от забытой сладости губами, родившийся в тридцать шестой раз Касьян-Кантемир.
Весна!
Какой подарок!
Просыпаться не хотелось…
Лучистые друзья
Леонид с детства думал, что на небе живёт художник, который ни минуты не сидит без дела, колоритно фиксируя странствия тучек и туч. Он жил, задрав голову кверху, даже когда небо затягивалось серым холстом. Знал: через время обязательно появятся новые произведения небесной живописи.
А родители учили его смотреть под ноги. В серо-буром асфальте копошилась своя жизнь, но она не нравилась ему. Поэтому он овладел особым лучом-взглядом ввысь, и глубь вселенной не всегда, но часто отвечала ему сказочным золотым дождём, который почему-то не падал на землю. Похожие на мыльные шарики дождинки весело гонялись друг за другом, кружили над его головой, дразня: не поймаешь, не поймаешь! Он понимал, что это игра, преследовал их, пытался поймать, но! только хлопал в ладоши.
- На комаров охотишься? – однажды спросил застрявший в звании старшего лейтенанта отец.
- Играю с небом в воздушные шарики, - доверчиво признался он.
- Не занимайся глупостями! - возмутился отец.
И на седьмой день рождения, за день до первого звонка в первый класс, подарил игрушечный самоходный танк и сообщил, что, желая сыну выбрать настоящую мужскую профессию, назвал его в честь спартанского воина и патриота, царя Леонида. Мама же, вручив настоящий фотоаппарат, в присутствии отца наказала предпочесть варварским войнам мирную фотоохоту.
Танк, врезавшись в ухаб на асфальте, не дожил и до второго класса.
А возможность фото-охотиться разбудила в нём храбрость, и он завоевал себе право снимать небеса. Серия первых кадров, запечатлевших иноходь белогривых крылатых лошадей, так поразила родителей, что они на арт-совет созвали знакомых, среди которых чудом оказался начинающий психотерапевт, заявивший: если мальчик с детства поймёт, что всё преходяще, и научится жить в постоянно меняющихся декорациях, то вполне может стать…
- Хамелеоном, - подсказал отец.
- Любимцем фортуны, - метнула в него уничижающий взгляд мать.
Нелюбовь превратила их отношения в вялотекущую битву взаимных обидчиков.
Леонид чувствовал себя одновременно камнем за пазухой и козырем в чужой игре, но себя не потерял, потому что обрёл любимое дело и лучистых друзей, с которыми можно было дружелюбно поболтать на разные заоблачные темы…
Появлялись они обычно на закате.
Небо приседало на корточки. Он настраивал фокус на летящий из глубин вселенной луч, который рассекался на золотые искры, принимавшие то геометрические, то звероподобные, то человекообразные формы, все – с шариками в голове.
«Мои лучистые друзья» - называл их Леонид, а они, позируя перед объективом, в шутку и всерьёз обсуждали закулисные тайны вселенной, критиковали инопланетных генетиков, оскопивших зрение, слух и мозг людям, полемизировали на тему любви и секса.
Секс без любви, что самолёт без крыльев…
Детей, рождённых от любви, целует Бог…
Последнее суждение особенно запомнилось ему, рождённому не по любви, стало быть, не поцелованному.
Кстати, взрослея, он по этому поводу перестал горевать.
Классу к седьмому понял, что…
*художника небо-писца он искренне любит;
*фиксируя на фото сиюминутные творения, чувствует себя сопричастным к вечности;
*водить дружбу с лучистыми человечками – подарок круче поцелуя.
Чего ещё для счастья желать?
К десятому классу потусторонняя болтовня о том, о сём перестала его интересовать, ум и сердце его потянулись к трём лучистым мудрецам: Ару, Благу и Веду.
Из их бесед поначалу он мало, что понимал; потом пытался вставить своё слово, и такое общение с ними могло бы длиться годами, если бы!.. он не совершил серьёзную ошибку: не посчитал, что созрел для словесных баталий на равных.
Почти год прокручивал в уме последний разговор…
Ар спросил его: кто главнее, автомобиль или шофёр?
Он ответил: оба – равные половинки.
- А что было прежде: тело или душа? – уточнил Благ.
- Прежде был гараж, то есть, человек, - чуя в вопросе подвох, избежал он прямого ответа.
- Без искры божьей не заведётся тело, тем более, душа, - вспыхнул Вед.
- Будем справедливыми, мыслит он образно! – остудил его Ар.
- Как и все, трёхмерно, но… шанс есть! - оптимистично продолжил Благ.
- Дадим братишке время, понять, кто он? – подвёл черту Вед.
- Кто ты? Задаёт Бог вопрос человеку при встрече? – расшифровал слова собрата по уму Ар.
- Думай не спеша, но не медли! – добродушно посоветовал Благ.
И!
Друзья пропали из виду.
Кто я?
Что я?
И зачем появился на свет?
По своей инициативе углубил и расширил он сферу раздумья.
С ответами не спешил: выпускной класс всё-таки!
Небо-писец, похоже, тоже был в поиске новых натур.
За год выдал не больше семи оригинальных портретов…
Розовый-в-сиреневом фламинго.
Серо-зелёный с хищным глазом крокодил.
Задумчиво почёсывающая лысый выпуклый лоб горилла.
Прилепившаяся к небосводу фиолетовая летучая мышь.
Извергающий огонь и дым вулкан.
Чернокожие бурлаки.
Резное, свинцово-хрустальное солнце…
Приближались экзамены.
Меж родителей заново вспыхнул спор, кем ему стать?
Мать видела сына в роли фотографа.
- Меня гримировала под героя своего романа, сыну тоже жизнь хочешь испортить? – вяло задал вопрос отец.
- Ты не герой! Ты браконьер! Трусливый узник Гименея! – скандально заголосила мать.
- Трусливый узник, говоришь? – эхом ухнул отец, помолчал, удивился, - а ведь ты права! – И, надо полагать, целомудренно выругался, - узы-медузы…
Жаль, даже самый накрученный гаджет не сможет сфоткать слова, - сбежав из дома, подумал Леонид, спросил себя, - почему?- и сам себе ответил, - потому что люди думают и говорят на асфальтовом языке…
А вокруг, в честь последнего дня весны природа устроила праздник.
Парфюмер-ветерок кружил голову эротическими ароматами.
Цветущие вишни создавали иллюзию путешествия в экзотические страны…
Но вдруг что-то щёлкнуло в воздухе.
Появились три солнечных зайчика.
Закружили перед глазами.
Зажужжали…
- Гадж-жет, мож-жет, и не смож-жет…
- А наш Астрофон покаж-жет и расскаж-жет…
- При этом вышки для связи ему не нуж-жны…
- Ар! Благ! Вед! – не поверил глазам Леонид.
Но, вспомнив, что за долгое время разлуки так и не понял, кто он и для чего появился на свет, радость от долгожданной встречи с друзьями не то, чтобы совсем пропала, но несколько сникла.
- Ты родился, стать физиком-оптиком, - подставляя плечо, подсказал ему на ухо Ар.
- Чтобы изобрести голографический прибор Астрофон, - поднимая дух, просуфлировал шёпотом Благ.
- В надежде, что люди… как памятник собственному невежеству… не снесут с орбиты… планету по имени Земля! – подбирая корректные слова, пояснил Вед.
- Друзья мои! Да я!.. Да я!.. – потерял дар речи Леонид.
- Сдавай экзамены…
- Настраивайся общаться телепатически…
- Устройство Астрофона увидишь во сне…
- Не прощаемся! – лучистыми мини-планетами закружились вокруг «солнца» его головы Ар, Благ и Вед.
И вдруг, так же неожиданно, как и появились, исчезли.
Леонид поднял голову.
Прямо над ним в лазурной синеве неба кувыркался снежно-искрящийся медвежонок.
Смартфон был в руке, но он решил запечатлеть образ забавного облака в памяти. А медвежонок, почувствовав, что за ним наблюдают, ещё раз кувыркнулся, распластался, вытянул мордочку, подобрал зад, развесил уши, и… превратился в трёх солнечных зайчиков.
Помахав на прощанье друзьям, он набрал номер отца.
Вдохнув как можно больше воздуха, на выдохе коротко произнёс: спасибо, папа.
- За что?
- За имя… воина и патриота, и знай!.. я тебя очень люблю, - отключил связь Леонид.
Жить не страшно…
Я спешила.
Куда и зачем, неважно.
Впрочем, к чему скрывать, если Вселенский Папарацци все равно запечатлевает каждый наш шаг (смешно, но там, на небесах, нас считают… звездами).
Итак, я торопилась на прием к педикюрше: вросший ноготь на большом пальце правой ноги мешал жить. В такой ситуации, как учили родители, естественнее было бы смотреть на дорогу, я же, вопреки правилу, подняла глаза к небу.
По бескрайней синеве быстро передвигалась небольшая, невзрачная тучка.
- И ты спешишь? Интересно, куда? – спросила я мысленно.
- Землянин К. раскаялся в содеянном, тороплюсь вымарать неприятный эпизод из страницы его жизни, - охотно сообщила тучка.
- Ластиком работаешь? – с сарказмом заметила я.
- Стиралкой, или стёркой, не знаю, как правильнее на вашем языке сказать, - невозмутимо ответила быстроногая серость. – А тороплюсь, чтобы вовремя запустить процесс: дельфины должны поработать ластами, чтобы внести изменения в файлы воды, птицам надо успеть выклевать информацию из коры деревьев, и… так далее.
- Далее… из серии «совершенно секретно»?
- Вселенная прозрачна, но дело не терпит отлагательств: необходимо перекрыть дорогу негативу, чтобы он не успел прописаться в генах аборигенов. Так что прости, помчусь, - прибавила скорости тучка, и, видимо, читая мои мысли, с трудом проклёвывающиеся сквозь асфальт мозга, крикнула на прощанье, - а ноготь на твоём пальце перестанет врастать, когда ты осознаешь своё право следовать не общим трактом, а собственной тропинкой. Рада была поболтать…
Она умчалась, а я вросла в землю, как столб.
- Духовный Вавилон случился задолго до того, как люди решили построить башню, - неожиданно прощебетала синичка, радостно раскачиваясь на молодой берёзовой ветке. – Было время, когда земля, воздух, вода, огонь, звери, птицы, люди говорили на одном языке и понимали друг друга. Но однажды человек решил, что он хозяин сущего, и пошёл на охоту. Тогда Бог рассердился, рассыпал пазл мироздания на фрагменты.
- По-твоему, я всего лишь фрагмент…
- Крупица многомерной картины мира, - завершила мою мысль мудрая птица. – Тысячи лет мы живём в цивилизации изоляции. Но скоро всем придётся переступить через свои границы, и люди забудут о вросших ногтях.
- Ты говоришь о несоизмеримых вещах, - захотелось мне поставить на место синицу. – Духовный Вавилон и мой ноготь. Смешно!
- Ноготь врастает от страха продвигаться собственным путём. Одолей его, декодируй себя, - взмахнула крыльями розовощёкая птаха.
- Меня хватил солнечный удар? Или… - вопрошающе проводила я её взглядом.
- Просто, мы обе вспомнили наш праязык, а это значит… - спикировала на мой забинтованный палец синица.
- Изоляции конец? – с надеждой продолжила её мысль я.
- Если власть возьмёт первозданное Слово, мир окажется в безопасности! – уточнила синица.
Клюнула мой вросший ноготь и, нарезая круги, взвилась в небо.
Я повторила взглядом начерченную ею спираль.
Наткнулась на солнце.
Оно молчало, но… красноречиво.
«Перекодируешься, тогда поговорим» - на полном серьёзе пообещала я ему.
И поняла: мне больше не страшно жить!
Пора взрослеть?
Разбудил луч солнца.
Сердце обрадовалось.
Подскочила с постели легко.
По привычке подошла к окну, сказать «доброе утро!» миру.
Кроны грецких орехов ещё предпочитали изумрудные листья, мода на золото едва пробивалась. Рыжая белка пробежала по ветке, охотясь на парочку созревших ядер.
Верная примета: утром увижу белку – день будет счастливым!
Градус радости рос.
Сердце почти ликовало.
Ещё один барометр настроения – пасьянс: разложится, летай и пой!
Разгладила простыню. Перетасовала колоду.
«Клондайк» - мой любимый пасьянс.
Разложила карты в семь рядов.
Масть должна лечь к масти… под ноги тузов.
Не сошлось – раз.
Карты упрямятся – два.
В чём дело?
Хаос вместо порядка – три.
Это уж слишком!
Всё так хорошо начиналось.
Или… слишком хорошо?
И Клондайк решил напомнить: рассыпные месторождения давно выработаны, золотая лихорадка моих чувств не имеет под собой оснований.
Спи спокойно, дорогой товарищ!
Кстати, из колоды букв слова спокойствие тоже можно разложить пасьянсы.
Покос. Покой. Койот. Кот. Ток. Сок. Окот. Окоп. Вести. Пестик. Вий. Кит. Сито...
Укройся в окопе, просей мысли.
А я всё, как дитя малое…
«Ах, в десятой степени!» - солнечный луч разбудил.
«Ах, в двадцатой!» - прыгнула белка.
Каждое утро: минуту на зарядку для конечностей, три минуты на кофе, пять – на стрелы для глаз.
И!
С добрым утром, мир!
Неужели пришла пора взрослеть?..
Умирать расхотелось
Когда это было? Муж обозвал её старухой и ушёл к молодой.
А ей всего-то шёл двадцать пятый год, и у неё подрастала пятилетняя дочь.
Измена ранила. Хотелось умереть.
Смерть казалась единственным выходом.
Местью на все времена.
Смерть…
Месть…
Смерть – месть!
Если из слова «смерть» выбросить букву «р», получится «месть».
Слова гипнотизировали.
Она взяла на работе отгул, отвела дочку в детский сад, и…
Образа были не в моде: легла под портретом Есенина.
Вытянулась в струнку на кушетке, сложила руки на груди, выдохнула из себя воздух и стала ждать…
Сейчас наступит кислородное голодание, мозг отключится, и всё!
Чтоб не случилось осечки, зажала пальцами нос.
Вскоре увидела гроб: бедненький, оббитый красным сатином.
Она, чисто вымытая, с ещё влажными волосами, в платье, которое купила (с премии) к своему юбилею, и почему-то босая, ступила на стружки, хотела вернуться в жизнь за простыней, да поленилась, улеглась так.
Подумала: старое тело, умри!
В памяти выплыла сценка: ей двадцать, она любуется своим отражением в зеркале, тело поёт, сердце греет, глаза лучатся счастьем.
Сама собой произнеслась фраза: молодое тело, родись!
Голова закружилась.
Древесные стружки превратились в пружины-катапульты.
Очнулась на полу, у кушетки.
Тело жужжало.
Умирать расхотелось.
Зеркало подтвердило, случилось чудо: ей снова двадцать лет!
С тех пор, раз в пять лет, в день весеннего равноденствия, она совершает обряд похорон своего двадцатипятилетнего тела. Сейчас это называется медитацией. Но, не всё ли равно, в какие слова нарядить дар небес?
Главное, тело её для мужчин как магнит…
Несколько раз казалось: вот он, единственный друг, оформляла отношения в загсе. И что? Увядая рядом с её нестареющим телом, все мужья бежали, агрессивно обвиняя её в колдовстве.
У женщины всегда мужчина виноват, корила она себя.
А однажды даже попыталась послать свой виртуальный гроб, куда подальше. Проснулась утром двадцать первого марта с мыслью: быстрей состариться и умереть! Но сердце сказало: не время, и пупок ёкнул: любовь на пороге…
Она узнала его.
Душа пропела: суженый!
Всё встало на свои места.
Тело благоухало, хотя в паспорте была прописана ужасная дата.
Но он полюбил её душу больше, чем тело, и она зачала…
А тут дочка позвонила, пригласила отметить двадцать пять… своей дочки.
- Внучка в девках, бабка на сносях, - засомневалась она.
- Подаришь ей секрет своего магнетизма, на одну счастливицу на земле станет больше, - поцеловал её муж.
- Если так, ладно, - согласилась она.
Страшный сон акушера
- С моей помощью ты поправился на пол килограмма, стал жизнеспособным, и меня же хочешь убить? – замер Марк у круглого оконца инкубатора, обители сильно недоношенного младенца, который наставил на него пистолет.
- Чувствуешь себя спасителем? – гневно пискнул птенец. - А кто тебя просил, меня спасать?
- Я врач!
- А я раздумал рождаться, - парировал кроха.
- Почему?
- Перестал матери доверять.
- Отсюда подробнее, - искренне заинтересовался Марк, обеспокоенный ростом числа преждевременных родов.
- Тридцать три несчастья ожидают чадо родительницы, которая пьёт, курит и, что ещё страшней, ругается матом, то есть, по сорок раз в день отправляет других матерей на помойку греха. Туда же она и меня посылала сто раз. Вот я и подумал: мне это путешествие ни к чему! - горемычно вздохнул малыш и прицелился.
Раздался выстрел, не очень похожий на выстрел, а так, на шлепок: ком грязи залепил Марку глаза, нос, рот.
Стало нечем дышать.
Он умер.
И попал на судебное заседание коллектива роддома, не понятно: реального или потустороннего. Главное, новорожденный преступник был изолирован от него за стеклом инкубатора.
А медсестра Рая, которой до всего было дело, задумав лично удостовериться, жив потерпевший или действительно мёртв, для чего протянула руку, потрогать его, но на полдороге раздумала, панически перекрестилась и во весь голос, чтобы всем было слышно, толерантно провозгласила: на Чистотеле свет клином не сошёлся!
Чистотелом в коллективе его звали все, даже роженицы, которые, несмотря, а, может, и благодаря прозвищу, желали, чтобы их детей принимал именно он.
- Пыль – не пудра, изъянов не скроет, наоборот, - по привычке вытащил из кармана белоснежный носовой платок Марк, и провёл им по столу, за который ему суждено было сесть в качестве невинно убиенного, на официальном языке говоря, пострадавшего.
Стол благодарно улыбнулся, избавившись от небрежных разводов, оставленных мокрой тряпкой уборщицы с не соответствующим её статусу именем Пинна, по-гречески «госпожа», от чего Марк подумал, что, если ещё чувствует энергию людей и вещей, то, возможно, хоть и умер, но не совсем.
От неодушевлённого стола шла теплота, от вроде бы живых людей веяло прохладой.
- Почему, когда тепло не подают в батареи, ругают коммунальщиков, а если оно исчезает из души, не бьёт тревогу никто? – нарушая ритуал, надрывно спросил Марк у поднявшегося на кафедру, седовласого главврача.
Тот, помолчав, невпопад ответил: тогда сам своему убийце и выноси приговор!
Потерпевший опешил.
Коллеги заволновались.
Обвиняемый новорождённый заартачился: я первый вынес акушеру смертный приговор!
- Арифметика в судопроизводстве опасная вещь, - заметил реаниматолог Гена.
- Тогда, пусть этот повивальный маньяк признается, почему его так тянет к перинатальным детишкам? – многозначительно прищурился младенец.
- Вот именно! Почему? – подхватили коллеги.
- Потому, - застенчиво опустил глаза Марк. – Женщины всюду. Меня приняли женские руки. Мама кормила. Воспитывала бабушка. Вынесешь мусор, Бог за это очистит от греховных мыслей тебя, с утра до вечера повторяла она. Одним словом, каторга, и я решил: пусть, появляясь на свет, дети чувствуют мужскую энергию…
- Почему, только дети? – подозрительно посмотрела на него медсестра Рая.
- Если чистота сама за себя постоять не умеет, так, может, и Бог с ней? - вонзила руки в пышные бока уборщица Пинна.
- Приговор, и точка! – бросил взгляд на ручные часы главврач.
И тут!
Вдруг!
Нарушая все процессуальные правила!
- Как недозревший человеческий плод, требую для себя смертной казни! – решительно стукнулся лбом о стеклянные застенки инкубатора, желающий откосить от службы в рядах человеческой армии отпрыск.
- Я… против! - возразил Марк.
- Кто за то, чтобы этот желторотый недоросль испортил нашу показательно-премиальную демографическую статистику? – в поддержку пострадавшему коллеге возопил реаниматолог, и ещё на тон выше заключил, - никто!
- Хр-р! Хр-р, - сложив руки на животе, одобрила его вердикт медсестра Рая.
От её репрессивного храпа Марк проснулся.
По привычке посмотрел на будильник со светящимся циферблатом.
Три часа.
Время правой половины сердца, где кровь обходится без кислорода.
Иначе говоря, время смерти.
Прислушался к себе.
Струны тела – нервы были возбуждены.
Сердце билось в ритме тревоги.
Марк насторожился: вдруг страшный сон ему приснился неспроста?!
Тяга к суициду недозревшего фрукта…
Храп Раи, которая днём-то спит на ходу, а уж в ночное дежурство…
Раздумывать времени не было!
- Не умирай, малыш, я скоро!..
Стремглав собравшись, во весь опор помчался на работу Марк.
Аллергия на любовь
Жизнь, как река, течёт в своём русле, и нужен какой-то катаклизм, какое-то небывалое таяние снегов, чтобы она вышла из берегов. Или препятствие. Плотина.
Неожиданной запрудой в её жизни на данный момент стала персидская кошка Сонька, которую Гера везла к матери. Не выбрасывать же!
- Понимаешь, у Бориса аллергия на кошек, - попыталась разглядеть она в круглых прорезях пластмассовой корзины Сонькины глаза. – Почихает вечер, два, и уйдёт к жене, которую не любит. А меня он любит, понимаешь?
Сонька обречённо мяукнула в ответ.
Вернее, не мяукнула, а вякнула: за семь лет совместного проживания переняла некоторые человеческие привычки.
- Что, вяк, вяк? У бабушки тебе будет лучше.
Комментировать данное утверждение Сонька отказалась.
Замолчала и Гера.
Дорога была на днях отремонтирована, сама ложилась под колеса.
Сейчас въедет на мост, увидит асфальтовую реку, запруженную транспортом – любимый пейзаж.
Но!
Мостовая вдруг оторвалась от земли, устремилась в небо, к огромному яркому желтку, какие несут не инкубаторские, а домашние куры.
Желток дрожал от возбуждения, по краям его сновали змейки из красной ртути. И завораживали…
Желток. Ток.
Гера любила разгримировывать слова. Мать научила.
Ток – всё, что льётся, бежит и течёт, разливаясь.
Её мысли тоже потекли странным ходом.
Змейки в желтке снуют туда-сюда, вырабатывают энергию, не электрическую, скорее, магическую, так же и люди, носятся по планете, производят… себе подобных.
Зачем?
Сохраняют тепло?
Тепло.
Слово - вечное лето.
Между прочим, рифмуется с именем матери – Виолетта.
Родовая тяга к театральным именам.
И надо же было ей, простой гримёрше, назвать дочь именем супруги и сестры Зевса – Гера.
- Ты не просто богиня, ты – царица богов, - с детства внушала ей мать.
И довнушалась!
Среди людей ей стало пресно жить.
Недели общения с очередным женихом хватало, чтобы от скуки сбежать.
А мать уверяла: раньше человек за одно воплощение проживал одну судьбу и одну любовь, а теперь время сжимается, в рамках одной жизни надо успеть сыграть несколько судеб. Затуманивая взор, резонировала: смой грим с адюльтера, откроются такие дали…
- Если верить первому слогу, эти дали адом зовутся, - парировала Гера.
Она была реалисткой. В ней ничего не было от театра. Или, почти ничего: всё-таки детство и юность провела за кулисами.
- Мяу, - сказала Сонька.
- Мяу, мяу! Лучше признайся: бабушку ты любишь больше, чем меня! Её все любят больше…
Шушукаются за спиной: не от мира сего!
Не понимают, удивляются, корят, а любят.
Даже миф сочинили о том, как одна наивная гримёрша влюбилась в бога, которого загримировала своими руками, зачала от него ребёнка, а когда смылся грим, с ним смылся и бог…
Однажды она видела, как мать нежно гладила афишу спектакля «Жизнь на Олимпе» с датой, отделяющей от дня её рождения девять месяцев. Роль бога Зевса исполнял известный артист, давно скончавшийся, царствие ему небесное. Ушёл в свои небесные дали, не узнав, что на земле у него появилась дочь с именем царицы богов!
Гера злилась.
В несчётный раз передразнила мамину присказку: мы с тобой неземных кровей.
Мы с тобой! Ещё чего! Ты – сама по себе, я сама…
Слава Богу, живу в отдельной квартире.
Не в театральном общежитии, где главная сцена – кухня, а заглавная мамина роль – кухарка, приготовляющая волшебные лосьоны, крема, втирания, оберегающие кожу от негативного влияния грима. Она – и парфюмер, и травница, и…
У неё везде подружки театралки!
За десяток свежих яиц – контрамарка.
За контрамарку – доступ в архив центральной библиотеки, куда допускают не всех. Поэтому часто умничает…
- Вернадский считал: свободная творческая личность необходима планете, даже не реализованная.
- Почему это?
- Потому что нестандартные мысли обогащают ноосферу. А ещё я думаю, вокруг Земли обязательно должна быть сфера божественной любви, назначение которой – обогащать сердца людей…
Матери никогда не было скучно.
Каждую минуту она думала и выдумывала…
Сочинила: если Гера покровительница брака, то дочь её семейным положением обеспечена, и успокоилась.
Теперь переживает о последнем витке спирали времени…
И новое внушение: живи на всю катушку, ничего не бойся!
А она очень боится остаться одной. Сонька не в счёт!
Гера посмотрела в небо.
Желток приближался.
Было видно, как внутри него из красных жилок скручивается конусообразная спираль.
«Не знала, что родить ребёнка, значит, стать всегда и во всём обвиняемой…»
Фраза выплыла из неведомой дали.
Мама никогда не произносила её.
Но!
Это были её слова.
Если не слова, то мысль, может, ещё не додуманная.
Но она обязательно её додумает, и пожалеет, что вместо дочери произвела на свет хронически недовольную жизнью истицу.
Гера резко сбросила скорость.
Остановила машину.
Подняла крышку корзины, вытащила кошку, прижала к себе.
- Думаешь, я не знаю, что у Бориса не на тебя аллергия? Он на любовь чихает: она ему камень на шее. Себя не любит, не то, что меня. Так что, поехали-ка, моя любимица, домой.
В ответ Сонька включила внутреннее зажигание, мотор заурчал, вырабатывая энергию неземного кошачьего счастья…
Голова в неглиже
Можно сказать, судьба посмеялась!
Он не поэт, чтобы золотые кудри носить?
Он – креативщик! Оформил заявку на соискание «Золотого гранта», хотя, если честно, за его идею не грант, сразу Нобелевскую премию следует присудить.
Хоть кому-нибудь пришло в голову: скрестить желудок человека и крокодила?
Нет! А он цифрами и фактами доказал: продовольственная безопасность будет обеспечена человечеству на века!
Крокодил ведь как? - наестся от пуза, и три месяца балдеет, снедь переваривает. А причина столь долгого пищеварительного процесса в том, что строение желудка у аллигатора не совсем обычное, многокамерное.
Переходит еда из камеры в камеру, расщепляется, энергию выделяет.
О хлебе насущном каждый день не надо заботиться…
Ещё один довод «за»: сытые люди – добрые люди!
Если человеку раз в три месяца надо будет пищу принимать, то и работать в три раза меньше придётся. И земля скажет «спасибо»: отпадёт необходимость бедняжке тужиться, небывалые урожаи рожать. И преступность снизится: кому охота на сытый желудок, да в чужую форточку?..
- Приступайте! – бросив на своё златокудрое отражение то ли в зеркале, то ли на экране гигантской плазмы, нобелевским гласом дал отмашку парикмахеру Родион.
Вот ещё, тоже! Дали родители имечко!
Родион, в переводе с греческого, розовый.
Что он, девочка, что ли?
Нет бы, Филиппом назвать, «любящим коней».
Хотя, и это… дезинформация.
Лошадей он больше своего имени терпеть не может.
А «любящий крокодила» - такого имени ни в одном языке нет.
Может, только в папуасском?
- Извините, решительно, на… лысо? – недоверчиво уточнил парикмахер.
- А чего на них тратиться? Лишние калории потреблять? – замысловато ответил изобретатель долгоиграющего желудка Родион.
И тут его мозг родил новую нетривиальную мысль: что, если на лысом черепе крокодиловую кожу выращивать?
Красиво.
Прочно.
Гигиенично.
Хотя… тогда… женщины, непременно, в силу своей не до конца изученной логики, мужские скальпы на туфли с сумочками изведут!
- Брейте!
- Желание клиента – закон, - вытер вспотевшую лысину парикмахер. – У нас говорят: умная голова в неглиже должна ходить.
- Вот именно! Черепно-мозговой нудизм – самый сексуальный нудизм в мире! - залихватски поддержал разговор Родион.
И от избытка чувств закрыл глаза.
Он любил предаваться размышлениям в полудрёме, когда границы между реальностью и нереальностью исчезали, мечты обретали плоть, жизнь наполнялась великим смыслом, не то, что… поел, убери за собой!
Убирать со стола и мыть посуду он не любил больше своего имени и лошадей!
Три раза в день есть, три раза убирать и мыть… кошмар!
То ли дело, раз в три месяца пойти в ресторан…
И Юльке по вечерам не стоять у плиты, не печь блинчики…
И ему со скоростью света не заглатывать их целиком, как крокодил телёнка!
И не смущаться своего неутолённого по причине безденежья голода.
Жаль только, что в ресторане Юлька не поцелует, не признается, что полюбила его не только за кудри, но и за страстный, неуёмный аппетит…
А если так…
То!
Может, ну их, крокодилов, с их заторможенными желудками!
Человеческого живота не хватит…
- Хватит брить! – стремительно открыл глаза Родион, встретился с облезлым незнакомцем взглядом, зажмурился в ужасе.
Если у света есть скорость, у тьмы она тоже должна быть! - неадекватно пронеслось в голове.
- Сколько времени… нужно, чтобы… - сбились в пробку слова на его дрожащих губах.
- Не приглянулся фасончик? – ехидно спросил парикмахер.
- Я… мне… меня Юлька бросит!
- Тогда иди в кассу, заплати за компьютерный дизайн, и топай… к своей Юльке.
- Так это была… виртуальная стрижка?! – не веря вновь обретённому счастью, бережно ощупал голову Родион.
- Длинные волосы – длинный ум, - с укором посмотрел на него парикмахер.
Охотно, вернее сказать, радостно расплатившись за неосуществлённую мечту лишиться легкомысленных кудрей, и будто заново родившись, Родион не шёл, летел по улице, вдохновлённый новой, нобелевского масштаба идеей!
Странно, что никто до него не додумался измерить скорость движения тьмы.
А он вычислит, получит премию…
И Юльке не придётся тесто для блинчиков месить на бесплатной, из-под крана, воде…
Фантазии во сне и наяву повести и рассказы
© Copyright: Валентина Нестерова, 2021
Свидетельство о публикации №221011801500
Свидетельство о публикации №221011801500
Рецензии