Вздох... Тишина...

Где-то звонко лает пёс... Сквозь морозную тишину этот звук разносится барабанной дробью по перепонкам. То же бывает от скрипа половиц над головой. Когда-то кому-то лень было снимать старый паркет и на него сверху, словно шаль, набросили тишайший ковролин. В результате получился довольно ворчливый пылесборник. Хотя ему-то что? Дышать им. Ему лишь слушать.

Он. Некогда статный и высокий, сейчас он почти старик. Особенно в последние годы, особенно с этой тростью в руке после травмы на склоне, он совсем было сник. Отрезал от себя мир и раскромсал его на мелкие кусочки: этакий бефстроганов, любил шутить он про себя. Однако мир больше походил на фарш. Всё без разбора легло в основу его тефтелеобразной обиды на человечество.

Он редко выходил. Всё больше слушал лай собак за окном, скрип чужой жизни над головой, да тиканье часов, подарок, от которого он так и не набрался смелости избавиться. Ждал, когда они сами встанут. Но, как назло, часы всё шли и шли... А вместе с ними шли и года. И лыжи исправно катились, пока одним искрящимся солнечным днём не налетели на торчащую из земли корягу, которая, видно, из упрямства удумала уволочь за собой его и без того катившуюся под откос жизнь... Вот та и надломилась, подобно этой настырной коряге...

Следом полились минуты добровольного одиночества, поделенные на равные рваные отрезки в разрезе секундой стрелки. Время крошилось, дробилось и, как это принято у всех: испарялось... Как вдруг... Остановилось... Вмиг. Без драмы. Без провидения. И без какого-либо падения. Часы встали. И он замер, удивлённо озираясь по сторонам. Потом подошёл к зеркалу.

Болезненно щурясь, словно от яркого света, он вгляделся в свое отражение. Постоял так с минуту. Беззвучно. После чего разок тяжело вздохнул, достал с антресоли древний, словно чешуёй, покрытый альпийскими наклейками чемодан, и всё так же молча засобирался...