Камушки

КАМУШКИ

Почему-то вспоминается день, когда впервые я оказался на берегу Урала. Наверное, потому, что впервые. Хотя память человеческая устроена затейливо; за что-то цепляется и не отпускает годами. А какие-то события, подробности: люди, звуки, краски, вкусовые ощущения – будто их и не было вовсе. Так вот: приехал на мотоцикле с родителями: папа за рулём, мама на заднем сидении. А я – верхом на баке спереди. По теперешним временам дичайшее нарушение ПДД. А в те поры – без проблем. А  ещё какие-то дядьки и тётеньки с нами были. Откуда взялись, как звали – не помню. Их как бы нет в памяти. Взрослые полезли в воду, Папа и другие дяденьки плавали. Даже на другой берег махнули. Мама и другие тётеньки,  повизгивая, зашли в воду, но не глубоко, сели и вместо плавания принялись разговаривать, как будто в другом месте нельзя поговорить. А я оставлен у самой кромки воды. Ноги в воде и к ним тут же подплыли малюсенькие рыбки  и начали носами тыркаться в пальцы. Я испугался. Мама засмеялась и сказала, что они не кусаются.  Было жарко. Парило. Мне всё нравилось, кроме панамки на голове. Она мне сразу не глянулась, потому что девчачья. Но если с мамой можно было из-за неё покапризничать, то с папой такое не проходило. Я наблюдал за рыбками, потом углядел камушки в воде.  Красные, двухцветные, как бутерброд с сыром на чёрном хлебе, бордовые, серые,  чуть чёрные, совсем чёрные, полосатые, почти прозрачные, белые,  с размытыми границами между цветами  – всякие. Вода струилась, омывала камушки, они блестели и даже, как мне казалось, некоторые из них светились, вбирая солнечные лучи. Я дивился  многоцветью и самые понравившиеся складывал кучкой. Папа плыл вразмах, сажёнками, против течения, бил руками трепещущую на солнце водную рябь. Конечно же, папа плавал лучше всех!
А у противоположного берега движение воды  незаметно.  В  ней отражались: высокий, обрывистый яр, неохватные вязы, оказавшиеся по-над самым обрывом и береговые ласточки, вылетающие из бесчисленных пещерок, чтобы поймать на лету добычу и вновь стремительно юркнуть в своё, ими сотворённое, убежище-гнездышко.
Мама спохватилась, заметив, что плечи и спина у меня порозовели от солнца. Намочив рубашку в реке, надела на меня, несмотря на проявленное недовольство. Но, что рубашка, когда горка отобранных мною чудесных самоцветных  камушков делалась выше и выше. Благо, пляж и отмель состояли из  неисчислимого количества мелких, обточенных течением, отполированных до округлости, кусочков останцов  Рифейских гор, меж которых многие тысячелетия подряд река, извиваясь, напружинивая вёснами свои струи, прокладывала путь к Хвалынскому морю. Камушков в моей сокровищнице становилось всё больше. Да вот беда: взятые мною из воды, они начали обсыхать. И куда стало деваться многоцветное роскошество! Словно кто-то поперешный, назло мне, покрывал самоцветное свечение краской пыльного цвета.
Внезапно за деревьями на той стороне реки начало погромыхивать.
- Гроза! Гроза! – Всполошились женщины. Вышли  из воды и отправились за кусты тальника переодеваться.
Папа тоже вышел на берег, и начал подпрыгивать на одной ноге, норовя вытряхнуть воду из уха.
- Ты чего тут? – спросил он меня.
- Почему они – я указал на мои камушки - в воде такие разные и красивые, а на берегу одинаковые и серые?
- Так жизнь устроена, - ответил папа. – Всегда чего-нибудь да не хватает, чтобы всегда было красиво.
Потом с меня сняли мокрые трусики и влажную рубашку. Мама извлекла из сумки всё сухое. Наконец-то снята и девчачья панамка. Жаль! Её наверняка бы сдуло во время езды… От мотоцикла пахло бензином.  Машинный  запах довлел над влажным запахом реки, накрывшим всё и вся грозовым воздухом, уже пронизываемым первыми каплями дождя и остро и резко усилившимся ароматом густых талов. Пора  удирать. Меня папа усадил на бензобак, велел крепко держаться за руль. Мотоцикл фыркнул и  мы поехали. Один камушек, самый красивый, хоть и потерявший цвет, я уговорил маму положить в сумку. Дома вознамерился набрать воды в стеклянную банку из-под солонючей каспийской хамсы и оживить моё сокровище. Но, как оказалось, камушками надо любоваться там, на берегу, у живой воды.

Мне кажется, память, как эти камушки. Вроде, и вспоминать нечего – всё серо и однообразно. Но  вдруг заблещут на солнце струи чистейшей проточной уральской воды, томящее запахнет прибрежными талами, затрепещут крылышками, зависнув над израстающимися камышами, изумрудные стрекозы, застригут  воздух береговые ласточки, добывая пропитание себе и птенчикам. Засияют вновь, обретая цвет, мои камушки. Они, конечно же, не запамятовали, как некогда были частицами могучих, до неба вздымавшихся гор.
                И вновь проявится всё многоцветье прожитой мною жизни