Исход

               
     Сибиряк Николай Ерохин на царскую службу был призван накануне гражданской войны. Служил исправно, рубакой был лихим, дослужился до младшего офицерского чина - прапорщик. Революцию не принял, поэтому оказался в частях Врангеля в Крыму, в Белом движении. Семьёй не обзавелся, самыми верными его друзьями помимо шашки, были гнедой конь Амур, и пегий пёс - овчарка Анкор. С ними воевал, им отдавал свою нерастраченную любовь, и они платили тем же, не раз спасали любимого хозяина от верной гибели.
       По родным краям Николай тосковал, и тоска эта была безмерной. Участвуя в кровавой мясорубке братоубийственной войны, хорошо понимал, для него обратной дороги в Сибирь, в родное село Авяк, нет. Путь один - эмиграция. Впрочем, это был не только его исход. Сотни тысяч русских изгнанников бежали от ужасов гражданской войны, не приняв новой власти. Перед убытием Николай сумел отправить домой весточку. Не прощался, а просто коротко написал: «Не поминайте лихом».
        В Севастополе в ближайшем переулке, не сдерживая слёз, Николай привязал к придорожному столбу Амура, не крепко. Надеялся, хорошие руки заберут коня. Анкора усадил рядом. Положил к лапам пса завернутую в холстину краюху хлеба и приказал сидеть. Со щемящим сердцем, не оборачиваясь, поспешил к запруженной беженцами пристани.
       Последние корабли Императорского флота под Андреевским флагом в ноябре 1920 года покидали Графскую пристань Севастополя. Перегруженные, черпая бортами холодную воду Черного моря, навсегда прощались с родными берегами. Сначала шли медленно, не спеша отдалялись от родного берега. На палубах, с непокрытыми головами, обратив взоры на берег стояли люди, те, кого ещё недавно называли гордостью нации, старшие и младшие офицеры, прапорщики, стоял и барский люд. Некоторые на руках держали иконы.
      Гул остающегося позади берега постепенно отдалялся. Как вдруг с высоты Графской набережной в осеннюю морскую воду стали прыгать лошади. Сначала одна, затем вторая, третья… Прыгали и группировались в плывущий строй. Впереди вожак, и строй этот шёл словно в последний бой. Среди лошадиного стада Николай распознал Амура. Плыл по морю «рыжий остров», словно море казалось ему рекой. Плыл довольно быстро, казалось, что вот-вот табун догонит корабль, на котором плыли их любимые седоки.
     И с борта им так неистово кричали что-то люди, и хозяева махали им рукой.  Кони стали явно отставать, устали,  а корабль свои мили прибавлял. И, сломав свой строй, они совсем отстали на исходе лошадиных сил. Вдруг они заржали, все заржали, будто возражая тем, кто в море их топил. Кони шли на дно, с борта орали люди, громче всех кричал, не слыша голоса, поседевший дядька Николай. Гибли кони страшно, захлёбываясь, ржали, вновь всплывали, глотнуть воздуха, держались на плаву и вновь уходили в морскую пучину навсегда. И ничем, никак не могли помочь им люди, своим преданным до самой смерти лошадям. Волны сгладили искусственный живой тот остров, и плеснули людям штормом в память шлюпку горьких  чувств той преданной, прирученной любви.
      Ещё какое-то время на корабле был слышен людской стон, но через некоторое время все в один миг стихло. Николай, сильно склонившись, вырезал дрожащей рукою из деревяшки морскую чайку. Слёзы катились градом, сквозь их пелену он ничего не видел, обрезал пальцы в кровь, но продолжал привычную попытку успокоить нутро, где бушевал очаг безутешного горя от потери его верного друга. Кто мог представить такой конец?
       Корабли вышли в море. Ветер был сумасшедшей силы, и начался шторм! Буря! Тросы начали лопаться. Буксир «Кронштадт» шел впереди, таща за собой маленького миноносца «Жаркого», переполненного людьми, беспомощного, без работающих машин и без матросов. Командир буксира капитан первого ранга  Мордвинов видел, как лопались тросы, как «Жаркий», с людьми на борту, исчезал в темных волнах, он знал, что на «Кронштадте» мало угля, и его может не хватить до Константинополя. Но снова и снова «Кронштадт» разворачивался, искал в полумраке «Жаркого», чтобы вновь взять на буксир в штормовом море… И вот Мордвинов сказал: «Если оторвется еще раз, больше искать не будем!» И тогда старый боцман Демиян Чмель прибег к последней мере… привязал икону Николая Угодника с миноносца «Жаркий» к веревке и спустил ее в воду. И тысячи глаз впились немигающим взором в этот спасительный трос, придавая ему силу, отдаляя ожидание конца, и этого – «Ох»!  Атеистов среди них не было. И «Кронштадт» шел, разрезая штормовые волны высотою в трёхэтажный дом, тащил за собой обездвиженного «Жаркого» до самого Константинополя.  И вдруг на горизонте показалась земля. Все замерли. И в жуткой тишине с палубы, сначала мягко и торжественно, потом мощно, широкой волной послышался стройный хор: «Отче наш…» . Вот так, на облезлом буксире и с верой старого боцмана в Николая Угодника, корабль, где плыл дядька Николай с друзьями по эмиграции, не потонул в штормовом грозном море.

      А на Графской набережной много лет жила лохматая грязная овчарка.  На этом месте её оставил хозяин, и она лежала и ждала его. Ждала в проливной дождь и в жару, в снегопад и в лютый мороз. А вдруг послышатся до боли знакомые шаги, и родные ласковые руки, как и прежде,  потреплют её косматую холку, поэтому она всегда лежала в сторону моря и ждала.
    Прохожие шарахались при виде этой огромной лохматой кучи шерсти, но разглядев грустные слезоточащие глаза собаки, понимали, она потеряла друга, подкармливали её. Но пёс почти ничего не ел, лежал и ждал. Сколько лет овчарка прождала, никто не знал, но она ждала каждый новый день.

      В результате долгого странствия, основная часть русской эмиграции  пришла морем в далекий порт на севере Африки, в Бизерту. Вместе с несколькими тысячами соотечественников Николай сначала оказался на набережной Туниса, а затем перебрался в город на Сене - Париж. Работая в булочной, он всю жизнь подкармливал французским багетом бездомных собак. Женился на француженке Мари, у них было много детей. Во Вторую мировую войну сражался во Французском Сопротивлении. Погиб и похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.
    Благодарные родственники назвали сыновей в его честь и в память названа улица Николая Ерохина, которая находится в селе Завьялово Омской области.
    
     Так 100 лет назад начался печальный русский исход, и продолжается он, похоже, по сей день.

  "...Держава, обессиленная в пытках,
  Ещё не знала о потерях сущих,
  Не знала, что КОЛИЧЕСТВО убитых
  Откликнется ей КАЧЕСТВОМ живущих" (Игорь Кохановский)