Беда
Ночь. Третья ночь, а сна нет. Анастасия Ивановна в комнате ходит. Слышно: то откроет шифоньер, то закроет. Что придумает? Одежду перебирать? Разве поможет?
А Николай Сергеевич – на кухне. Сидит за столом, смотрит на часы. Длинна ночь, ох, длинна. Измотает, намучает. Лягут потом, под утро, куда денешься, и всё равно не будет сна, не придёт покой.
Беда случилась у Романовых: невестка. Сноха, сношенька. Пошла на грех, не удержалась. Может, думала, не узнает никто, город всё-таки. А узнали и сказали, и так сказали, что не поверить нельзя. Было, точно было, сжалось сердце, правду не скрыть… А теперь что? Что с этой правдой делать?
Первая ночь – говорили. Думали – за часами, за словами беда поуменьшится. Встал, форточку открыл – и нет её, унесло к снегу, к холоду. Пропадай, беда, сгинь, чтоб забыть тебя навсегда. Да не вышло, хитра беда оказалась, приросла к Романовым, выгадала, где послабже.
Настя-то никогда Людку не жаловала, это Николай Сергеевич с самого начала знал. Когда Андрей её в дом привёл, почувствовал Николай Сергеевич: не будет между женщинами лада, натянулась ниточка. Ну да это ничего, успокаивал себя Романов, сколько женщин так живёт. Разъехались по разным квартирам и живите себе, по праздникам встречайтесь. Большего не требуется. И кабы только это – так пропадай она, Людка, не жалко. Сразу бы Андрею открылись: разводись, сынок, не думай. Если она такое позволила, она и потом это сделает, нет ей веры. Тут и гадать нечего. Только внучка-то как? Внученька? С Анечкой-то что тогда?
– Не отдаст она Аньку. Не отдаст. Все суды на её стороне будут.
– Конечно, Настя. Она же мать…
Ничего не отвечала Анастасия Ивановна, вытирала глаза ладонями, а ладони – полотенцем. Невозможно было на это смотреть. Не готов был Николай Сергеевич к слезам, потому что не было их никогда, слёз-то. Один только раз, когда тёщу хоронили, Марию Ивановну, всплакнула Настя, да и то не сильно. Тогда на кладбище все не сильно плакали. Потому что болела Мария Ивановна долго, медленно её рак с этого света сживал, заранее слёзы высушивал.
– И не сказать, Коль, нельзя, от других узнает. Мы хоть как-то смягчим, пожалеем…
Николай Сергеевич вздыхал.
– Тут, как не говори. Поди, любит её…
– Что же она тогда… Утерпеть не могла? Не девка ведь… – краснела супруга. – И мы были молодыми, всякое случалось, но такого безобразия не было.
– Да было, Настя, было.
– Не было! – спорила Анастасия Ивановна. – У кого нормальные жёны – не было. А он подобрал эту… Говорила тебе: вмешайся.
– Как я вмешаюсь, когда он слушать не хотел, – защищался Николай Сергеевич. – Да и Анечки бы тогда у нас не было.
И опять молчали. Анастасия Ивановна, подносила к глазам полотенце.
Внучка далась тяжело, родилась раньше срока, первый год всё болела. А Людку на работу требовали. Или не требовали: может, сочиняла.
Анастасия Ивановна тогда из больницы ушла, хоть не отпускали: и в бухгалтерии, и главврач вызывал. Такого специалиста, где найдёшь? За тридцать лет ни одной заминки в зарплатах, никого не обидела. А хозяйство – целый больничный городок. И все с Настей здоровались, и кочегары, и врачи. Все уважали. А тут уволилась.
– Идите, работайте, – сказала родителям, – мы с отцом Анечку выходим.
Три года прожила у них внучка. Болеть, слава Богу, перестала. В садик пошла, песенки петь научилась. Вечером сядут с бабкой на диван, и давай вместе исполнять: Киркорова или ещё кого. А то деда подключат: иди дед к нам, не отлынивай. А Николай Сергеевич и песен-то таких не знает. Но ничего, старается, разевает рот, указания слушает. Радостно, аж до слёз. А теперь что?
Вторая ночь подступила – Анастасия Ивановна решенье принесла. С кем-то встретилась, поговорила.
– Надо ей денег дать, чтоб Аньку не забирала. А чего, Коль? Она ведь жадная. Дадим, и потом будем давать.
– Где мы столько возьмём?
– Кредит.
– Кто нам его даст, двум пенсионерам?
– Почему не дадут? – злилась Анастасия Ивановна. – Что ты, Коля, за человек такой? Всё наперекор.
– Глупость твой кредит. Не пойдёт на это Людка. В отместку Аньку заберёт. Увезёт подальше, чтоб больнее было.
– Не увезёт, Коль, не увезёт, – убеждала Анастасия Ивановна. – Мне знающие люди сказали, нам только двенадцати лет дождаться. А там Аня в суде может выступить, сказать, с кем ей лучше. Что же, она от нас отказываться станет? – с надеждой смотрела Анастасия Ивановна.
– А Людку куда?
– Пусть на вахту едет. Я читала, там повара нужны.
– Она ж не повар.
– Научится, – не сдавалась Анастасия Ивановна. – На продавца научилась, и тут как-нибудь.
– Она столько лет по вахтам ездить не станет.
– Скажем что-нибудь. Придумаем.
Сказала – и ждёт.
– Ничего ты не придумаешь,– вздохнул Николай Сергеевич. – Только хуже будет.
– Так заберёт она, Аньку-то, как ты не понимаешь? Узнает, что это мы сказали, и заберёт.
«Заберёт…» – молчал Николай Сергеевич.
– Что же делать-то, Коль? – Слёзы уже рядышком.
– Не знаю…
И вот она, третья ночь. Николай Сергеевич прислушался: не мог понять, чем жена занималась. Вышел в комнату, а она на диване фотографии смотрит, достаёт по одной из картонной коробки.
– Смотри, Коль, чего нашла. С их свадьбы… – Она подносила снимки к глазам, слеповато вглядывалась. – А почему раньше не видела?
– Не знаю, почему ты их раньше не видела. Андрюха давно принёс, – подсел к ней Николай Сергеевич.
– Точно не видела… – вытаскивала она новые карточки. – Борис-то смотри, пьянёханек, а туда же, с поздравлениями.
– Как же он не будет поздравлять? Дядька, – замечал Николай Сергеевич и сам лез рукой в коробку. – А это что за девицы?
– Подружки. Повыше которая – Ленка, в сороковом на кассе сидела. Всегда здоровались.
– А эта? – показывал Николай Сергеевич пальцем.
– Не помню. Людка многих пригласила.
– Да, большая свадьба. Думал, не осилим, – вспоминал Николай Сергеевич. – А хорошо получилось.
Анастасия Ивановна собрала фотографии, поправила, чтоб перевёрнутых не было, аккуратно сложила в коробку.
– Надо альбом сделать.
Николай Сергеевич согласился.
– Нехорошо в коробке, потускнеют, – продолжала жена. – Анька вырастет – будет память.
Опять замолчали. Анастасия Ивановна коробку на коленях держит, рукой гладит. Заговорила первой.
– Может чаю, Коль?
– Можно…
На кухне чайник поставили, стали ждать, пока засвистит. Печенье достали. Николай Сергеевич в окошко выглянул. Вроде ночь – а не заблудишься: фонари.
– Я вот что думаю, Настя, – начал Романов. – Пусть она сама ему расскажет. Самое лучшее. Сядут вдвоём и разберутся. Без нас. А мы наседать не станем. Если есть какой корешок – отрастёт.
– Не станет она признаваться. Врать начнёт.
Николай Сергеевич не спорил:
– А для этого самим надо встретиться. Позовём её к нам, чтоб Андрюха не узнал, поговорим открыто.
– Как мне с ней говорить, Коль? Думать о ней не могу.
– Но что-то делать надо? Чёрная краска сама не посветлеет, водой разводят.
Анастасия Ивановна хмурилась.
– А по-другому не получится, – продолжал Николай Сергеевич. – Третью ночь не спим…
– Не смогу я с ней говорить, – не соглашалась Анастасия Ивановна.
Она встала, подошла к посуде: ту, что с вечера высохла, начала в шкаф складывать. Не больно ей нравились переговоры-то…
А Николай Сергеевич спорить не собирался. Знал: что предложи – всё тяжело. Эту беду вдвоём нести придётся – ему да Насте. Сколько Андрюхе достанется, сколько Анечке – теперь им решать.
– Надо на стол купить. За пустой не посадишь, – не оборачивалась Анастасия Ивановна.
– Не посадишь.
– И не тянуть.
Николай Сергеевич и здесь кивнул, и подумал, что лучше всего в субботу. Сына с Анечкой на дачу отправить, пусть горку ладят, давно ей хотелось. А Людку как будто на работу вызвали. Тоже, конечно, неправда, но куда теперь без неё? Это в сказках с правдой весело. А в жизни иди-ка, попробуй. Наплачешься…
Свидетельство о публикации №221011800451