Немытая Расея. История любви. Часть III

И днем, и вечером с мутного неба падал снег – таявший еще в воздухе. Как и до ареста и клиники – я много времени торчал на кухне. Сидя с чашкой кофе или жиденького чаю – грустно смотрел в окно, на мой горбатый клен. Черный клен растопыривал ветки – на которых уцелело несколько последних желтых листочков. Он больше не казался мне ни смешным, ни нелепым. А скорее – таким же, как я, несчастным страдальцем.
Можно было бы подумать: плохое позади. Я снова дома. Живи себе, как раньше: спи, мечтай и веди блог. (Дисциплинарно-психиатрическая служба не заморозила мой интернет-дневник. А только стерла опус по квартирному вопросу). Вновь возьми в привычку подкармливать котов и собак. Но – увы. Как раньше – не получалось. Многое необратимо изменилось. И в первую очередь – я сам.
Наверное, прежде я спал слишком сладко и слишком безоглядно предавался мечтам. Теперь меня разбудили, вылив на голову ушат холодной воды. И, как щенка, ткнули носом в суровую истину: чересчур страстные мечты до добра не доводят. Когда-то я чувствовал себя куропаткой, не способной высоко взлететь. А сейчас мои крылья были и вовсе обломаны.
Сиди себе в норке тихим мышонком и не рыпайся. Поменьше размышляй. Благодари небеса, что ты не в психушке, не в доме инвалидов и не в тюрьме. И не дай бог тебе обронить – или тем паче написать в блоге – какое-нибудь неосторожное словцо. Могучая вездесущая Служба не обойдется с тобой так мягко, как в первый раз. По своей дурости ты уже попал в черный список. Отбрось сумасбродные грезы о великих свершениях, грызи свой сухарь и молчи. Запомни: ты жалкий клоп, а не герой. Даже во сне я мучился от страха и тупой тоски. Я был выпотрошен, как рыба. Разочарован в себе, людях и жизни.
У меня появилась обязанность. Каждую пятницу я садился в автобус и ехал в районный психиатрический диспансер. Мрачный доктор в огромных очках отсчитывал мне таблетки, гвоздил меня взглядом и предостерегал:
- Не забывайте приходить за препаратами. Если вы не явитесь в следующую пятницу – я вынужден буду позвонить вашему дяде и уведомить Службу. Принимайте таблетки согласно рецепту – три раза в день.
По указанию врача, я посещал функционировавший при диспансере кружок «Мир Библии». В компании сморщенных – попутно вяжущих шерстяной чулок – старух я слушал, как строгая дама в платочке надтреснутым голосом читает истории про Авраама, Исаака и про то, как Моисей превращал посох в змею. Доктор был уверен, что чтение священного писания имеет терапевтический эффект. Библия прививает смирение. А смирения-то мне и не хватало – раз мания величия и дикие фантазии вывели меня на экстремистскую тропку.
Дома я честно глотал все «колеса». Мне казалось: недремлющее око Службы наблюдает за мной. Аж холодок прокатывался по спине. От таблеток я стал апатичным и вялым. Сидел у окна и смотрел на клен – больше я ничем не в силах был заняться. Еще у меня начал расти вес. Хоть ел я мало и без аппетита – живот напоминал верблюжий горб, а бедра стали мясистыми.
Раз в две недели на крутом авто приносился дядя. Он шумно балагурил, отпускал остроты по поводу моих лишних килограммов и вел меня в супермаркет. Мы набирали полную тележку продуктов: сыра, колбасы, овощей, рыбы, печенья, кефира, молока. Забивали дома холодильник. Это был мой запас на полмесяца. Дядя пил со мной чай, за которым тоже сыпал шуточками, потом желал мне на прощание похудеть – и уезжал.
Без дяди я не мог купить себе и пакетика чипсов. Карточка моя была заблокирована. И банк любезно сообщил мне, что – в связи с потерей мной дееспособности – я больше не имею доступа к своему счету. Любые операции по счету может от моего имени совершать официальный опекун – т.е. дядя. Собственно, покупку в супермаркете дядя оплачивал моими деньгами. У меня оставалась – правда – заначка бумажных денег, которую не тронули «быки» при обыске и о которой я не сказал дяде. Но шестое чувство мне подсказывало: ради чипсов и мятных леденцов нарушать заначку не стоит. Пусть лежит себе под матрасом, как лежала.
Дядя был для меня загадкой. Он вроде бы дружил с моими родителями и брал меня на ручки, когда я был пухлым младенцем – а больше я о дяде ничего о нем не знал. С чего дядюшке вздумалось вытаскивать меня из психушки – оформлять опеку?.. Не то чтоб я критически не верил в людскую доброту – но почему-то мне казалось, что разлюбезный дядюшка поступил так не от широты души.
В последних числах ноября дядя приехал не один. Следом за дядюшкой в квартиру вошла парочка – мужчина и женщина средних лет, с багровыми физиономиями, сизыми носами и с фиолетовыми мешками под глазами. Парочка была нагружена тяжелыми сумками и баулами, которые поставила в гостиной – и принялась распаковываться. На мой вытаращенный взгляд дядя с улыбкой сказал:
- Поздоровайся, племенник. Это наши с тобой дальние родственники. Я сдал им в аренду твою гостиную. Теперь они твои квартирные соседи. Ты парень скромный и холостой. Спальни тебе вполне хватит для комфортного житья-бытья. Согласен?.. Родственникам надо помогать, да… Плюс, я хочу, чтобы твоя недвижимость не простаивала – а приносила бы нам деньги.
«Нам» – это означало дяде. Он уехал, а я остался со свалившимися на голову родственничками. Первым делом они решили, что новоселье надо хорошенько обмыть – и засели на кухне с двумя бутылками водки и миской соленых огурцов. Радушно пригласили и меня, но я отказался и затворился у себя в спальне. Сидя в углу с закушенной губой – я слышал из-за стенки звон рюмок, отрыжку и хохот новых соседушек.
Ночью мне не дал уснуть гул телевизора: родственнички на всю мощь врубили популярное ток-шоу «для тех, кто не спит». При этом между соседушками продолжала гулять бутылка. Раздавались их матерные возгласы и взрывы пьяного смеха. Становилось очевидным то, о чем можно было догадаться: краснота лиц и сизые носы у моей дорогой родни – следствие злоупотребления алкоголем. Я лежал, накрыв голову подушкой и зажав уши руками.
Горбатый клен за окном потерял последние листочки. Асфальт покрылся тонким слоем снега. А моя жизнь потихоньку превращалась в ад. Я даже с долей удовольствия отсиживал на чтениях «Мира Библии» и не торопился ехать из диспансера домой. Потому что дома мне спасу не было от ушедших в запой соседей.
Они шумели день и ночь. Через стенку мне все было слышно. Родственнички то ржали хором, как лошади. То бурно выясняли отношения (швыряясь при этом друг в друга подручными предметами). То не менее бурно мирились. Телевизор они не выключали никогда. Причем громкость ставили такую, что в пору было думать: у бедняг в ушах серные пробки.
Соседушки были не только выпивохи, но и страшные обжоры. Если дама с сизым носом не заливала глаза – то стояла у плиты. Все четыре конфорки вечно были заняты дающими горячие пары кастрюлями. Я не мог подступиться к плите, чтобы состряпать себе полноценный обед – и вынужден был перебиваться сухомяткой. Соседка ставила кастрюли на огонь – а сама уходила пить и забывала про них. А из кастрюль брызгал через край жирный бульон – и растекался по всей плите. Скатерть на столе была вся в пятнах; усыпана чешуйками и костями от вяленой воблы.
Квартира вообще стала напоминать притон. В прихожей я спотыкался о пустые бутылки из-под пива и водки. Не выветривался характерный запах дрянного алкоголя. Стоки умывальной раковины и ванны были забиты комьями грязи и волос. И воду в туалете соседушки спускали через раз.
На одной жилплощади с родственничками было невыносимо. Я нервничал; плохо спал. У меня дергалось правое веко. Я безвылазно сидел в своей комнате и – чтобы хоть как-то отвлечься – часами играл в видеоигры, вздрагивая при каждом новом возгласе соседушек или при каждом стуке рюмки о стол. Иногда – желая вырваться из нестерпимой обстановки – я шел на улицу и гулял по два-три часа.
Я заворачивал на помойку. Консервами – из тех, что покупал мне дядя – угощал бродячих котов и собак. Благодарные четвероногие ластились ко мне. Я гладил их – и на глаза мои наворачивались слезы. Кроме моих бедных животных – я никому в целом свете не был нужен.
Еще недавно – начитавшись книжки Лейбы Толстого – я думал о том, как благородно было бы разделить свое жилье с тем, кто нуждается в крыше над головой. Но предполагал ли я, что эта мечта исполнится таким ненормальным образом?.. Что ко мне подселится пара алкоголиков и нерях?..
Снег падал мне за шиворот. А я все не шел домой, гадая: что меня там ждет?.. Битая бутылка в холле или не смытое дерьмо в унитазе?..
Под Новый год прикатил всегда довольный дядя. У меня возникла мимолетная мысль пожаловаться на родственничков. Но я оставил ее, когда увидел, как расцвел дядюшка после того, как господин-соседушка выложил сальные купюры – арендную плату. (Меня сверлил вопрос: на что живут два неработающих алкоголика?.. Из разговоров родственничков с дядей я понял, что соседушки – держатели акций какого-то крупного продуктового холдинга). Дядя с родственничками раздавил на кухне пузырь, закусив скумбрией с зеленым и с репчатым луком. Позвали меня присоединиться. Я ответил: «Нет» – и поспешил юркнуть к себе в спальню.
- Ну ты как девчонка. Ей-богу!,. – сострил мне вслед дядя.
Всю ночь я ворочался без сна. Я думал о том, что стало с моей жизнью. За то, что я увлекся мечтой о всеобщей жилищной устроенности – меня объявили психом и без пяти минут пособником террористов. Я попал в зависимость от дяди, который впустил в мой дом грязнулей и выпивох. Что ждет меня впереди?.. А ничего – только тьма. Я буду лысеть и толстеть, глотая таблетки. Теряя нервные клетки из-за пьяных воплей в соседней комнате.
Я так и не уснул. Утром поднялся с тяжелой головой и отчаянным решением: бежать. Куда глядят глаза и несут ноги. Я больше не могу оставаться в родном гнездышке, которое стало приютом для вонючих алкашей. И вообще – не могу жить так, как живу с момента возвращения из психушки. Я сыт унижениями по горло. Хватит с меня и балагура-дядюшки, и пьяных родственников, и сумрачного доктора, отпускающего «колеса». Меня признали недееспособным. Но я-то понимаю, что я в здравом рассудке. Просто мне не повезло вляпаться в историю. Я убегу, убегу. Никакими цепями меня не удержать. А там пусть меня ловит Служба и на веки вечные запирает в доме инвалидов.
Стояла непривычная тишина: родственнички отсыпались после ночной попойки. Сердце мое учащенно колотилось. Я проворно собрался: сунул в рюкзак ноутбук, несколько смен белья, прихватил паспорт и телефон. Не забыл достать из-под матраса заначку бумажных денег – которая теперь должна была пригодиться. И пустился в путь.
Я не думал, куда направляюсь. У меня и в помине не было плана. Я просто запрыгнул в первый подошедший автобус, который отвез меня в центр города. Я замешался в веселую суетливую толпу, перетекавшую из одного торгово-развлекательного центра в другой. Я ходил – глазел на блестящие витрины и праздничные елки; считал разноцветные огоньки гирлянд. В одном ТРК надолго завис перед огромным аквариумом с золотыми рыбами. Когда надоело слоняться – я зашел под стеклянный купол кафе, заказал себе чаю и кусок шоколадного торта. Сидя за крайним столиком – я любовался через стекло купола на падающие пушистые снежинки.
Начало темнеть. Ярче загорелись зеленые, желтые, красные лампочки гирлянд. Во мне шевельнулось раскаяние: не лучше ли вернуться домой?.. Где я буду сегодня ночевать?.. Но я мотнул головой, как теленок: нет, нет и нет. Я не вернусь. А с ночлегом что-нибудь придумаю.
Автобусом я доехал до городского вокзала. С полчаса бродил под его циклопическими сводами, слушая нескончаемые гул и рокот. Смотрел, как поезд выплевывает на перрон море людей с баулами, сумками-тележками и гигантскими чемоданами. Скушал в бистро пирожок с картошкой и запил лимонным чаем из бумажного стаканчика. Когда тьма надвигающейся ночи стала гуще, я зашел в зал ожидания и плюхнулся на последнюю незанятую скамейку.
Здесь бурлило множество народу. Люди сновали из одного конца зала в другой. Зевая или уткнувшись в газеты, сидели по лавкам. Сверяли время по огромным настенным часам. Козленком скакал какой-то ребенок с голубым воздушным шариком.
За день – проведенный на ногах – я не хило вымотался. И скоро начал клевать носом. Свинцовая голова так и клонилась вниз. Внезапно мой глаз выцепил милое смуглое личико прекрасной девушки. Я выпрямился. Промелькнувший образ меня покорил. Но красавица-незнакомка потерялась где-то в клокочущем людском потоке. Сколько я ни озирался – не мог ее отыскать. Я ущипнул себя за щеку, встряхнулся. Решив, что уснул на пару мгновений и увидел чудесный – но краткий – сон.
Время сыпалось песком сквозь пальцы. Я то проваливался в глубокую дремоту – то вскидывался и тер глаза. Диктор громогласно объявлял, что такой-то поезд прибыл на первый (четвертый, шестой, восьмой…) путь и готов к посадке пассажиров. После каждого звукового объявления толпа в зале ожидания убавлялась.
Электронный циферблат показывал 22:22, когда я в очередной раз разлепил веки. Я увидел: вокруг меня – почти никого, а напротив – чуть понурившись – сидит та самая обладательница смуглого личика. Теперь я мог как следует ее разглядеть. Сердце мое неровно забилось, а по всему телу разлилось тепло. Я стал как хмельной от нектара шмель, кружащий над душистым цветком. Жадно любовался нежной девичьей прелестью – и не мог насытиться.
Темные глаза. Длинные ресницы. Густые черные волосы, ниспадающие волнами. Брови – точно полумесяцы, нарисованные углем. То была не расейская, а тюркская красота. Видимо, девушка была гостьей из Булгара, из Восточного или Западного Туркестана. Я заметил: уголки алых губ-лепестков опущены. Красавица явно была чем-то удручена. Она сидела, погруженная в печальную задумчивость – потупив свою хорошую головку; будто поник бутон цветка.
У меня перехватило дыхание. Мне стало жарко – так что я распахнул одежду. Я не мог дольше оставаться на своей скамье – мне захотелось подойти, обнять мою стройную смуглянку и утешить. Сердце рвалось из груди, наращивая частоту ударов. Гремело турецким барабаном.
За свою жизнь я ни разу не держался ни с одной девушкой за руку. Не говоря уже о том, чтобы целоваться. Всегда, когда дело доходило до общения с противоположным полом – я смущался, запинался и краснел. Поэтому мне трудно сказать, откуда сейчас у меня хватило дерзости. Но я поднялся с лавки, нетвердым шагом двинулся к моему тюркскому ангелу. Остановился в метре от девушки. И выдохнул из пылающего рта:
- Привет!..
Красавица молча подняла на меня свои газельи глаза – в которых были недоверие и даже испуг.
- Привет… - повторил я. – Я увидел тебя – и… Но ты, вроде бы, чем-то огорчена?.. У тебя стряслась какая-то беда?.. Скажи мне. И я постараюсь тебе помочь.
- Отойдите, - оказала сопротивление девушка. – Мне ничего не надо…
Она сделала движение, порываясь встать и уйти.
- Подожди!.. – воскликнул я взволнованно. – Я понимаю: тебе не с чего мне верить. Ты думаешь: что это за лохматый тип мне навязывается?.. Но давай я расскажу, кто я такой и почему я здесь. Ты послушаешь – и тогда решишь, прогнать меня или нет.
Я покачивался, как пьяный. Лицо мое пылало. Я, должно быть, выглядел полным безумцем. Да и речи мои были явно не как у назойливого пикапера, пытающегося «склеить телочку». Я произвел на красавицу впечатление. Она поправила локон. Посмотрела на меня внимательным долгим взглядом и тихо сказала:
- Хорошо. Говори.
И я пустился рассказывать – вдохновенно и страстно. Точно превратился в поэта, декламирующего балладу. Будто отрывая кусочек за кусочком от своего сердца – я делился всем, что во мне кипело. Начал с того, как я одиноким затворником жил в унаследованной от мамы с папой квартире и мечтал когда-нибудь совершить великое дело. Признался: мечты не довели меня до добра, когда в руки мне попалась запрещенная книжка знаменитого изувера Лейбы Толстого. О жестоком допросе, о двух с лишним неделях в психиатричке и о том, как я стал заложником невесть откуда вынырнувшего дяди – обо всем я поведал без утайки. Под конец я срывающимся голосом сказал о том, как мне надоело жить дядиными милостями, глотать отупляющие меня «колеса» и сносить разгул алкоголиков-соседей; как я решил бежать из собственного дома и никогда по доброй воле не возвращаться.
Я говорил искренне и горячо, будто исповедуясь. Потому что девушка казалась мне лучезарной богиней, перед которой невозможно солгать. И моя пламенная правдивость нашла отклик в сердце красавицы. Карие глаза моей тюрчанки наполнились слезами, а худенькие плечи задрожали. Она всхлипнула и прошептала:
- Я тоже не знаю, что мне делать дальше.
Мы взялись за руки и заплакали. Это было непостижимо и драматично, как в романе или кино. Мы общались всего-то десять минут и еще не знали друг друга по именам. Но уже ощущали небывалое сродство душ – как если бы вместе прошли тысячу испытаний.
Слезы нас обоих облегчили. Я сел рядом с девушкой; она не отодвинулась. Мы долго молчали – с омытыми соленой влагой глазами; успокаивали дыхание. Теперь был черед красавицы изложить свою историю. Но прежде чем девушка приступила, я предложил:
- Не хочешь перекусить?..
Из пустого зала ожидания мы прошли в круглосуточное кафе. Я купил нам по гамбургеру и стаканчику чаю. Мы не спеша подкрепились. А потом красавица все о себе рассказала.
Ее звали Азатгуль – «Свободный цветок». Она была из Западного Туркестана. Из аула, лежащего в ста километрах от столицы. Отец Азатгуль – мулла – служил в местной мечети. Азатгуль была старшая и не самая любимая дочь в большой семье. На ее плечи была взвалена забота о маленьких братиках и сестричках. Кроме того, как хлопотать по дому, Азатгуль предписывалось строго соблюдать нормы ислама: быть архи-скромной и ходить всегда с покрытой головой.
Целыми днями Азатгуль вертелась, как белка в колесе. Когда выдавалась минутка – выходила в интернет. Но, в отличие от меня, Азатгуль не смотрела там глупые ролики, не теряла время за онлайн-играми и не умствовала в блоге. Азатгуль было интересно, как устроен мир. Она скачивала и читала научно-популярные книги. Чтение принесло свои плоды. Скоро Азатгуль уверилась, что никакого бога и загробной жизни и в помине нет, а все религии – не исключая и мусульманство – изобретены хитрецами и пройдохами для управления людьми.
Само собой, Азатгуль не могла вслух заикнуться о своих атеистических убеждениях. Это означало бы навлечь на себя гнев и проклятие родителей. Но как тягостно было Азатгуль ежедневно твердить аяты из Корана, валяться на пыльном молельном коврике и носить консервативную одежду!.. Бедная девочка мучилась, считая себя лицемеркой. И мечтала жить вольно – чтобы не было нужды притворяться.
В интернете Азатгуль не только качала книги, но и общалась с людьми. В одной социальной сети она нашла свою троюродную бабушку из Расеи. У Азатгуль завязалась с доброй пожилой дамой доверительная переписка. Азатгуль поверяла бабушке все свои огорчения. Бабушка утешала красавицу, как умела. В свою очередь, жаловалась на одинокую старость, которую коротает в частном доме в полузаброшенном поселке, и на слабое здоровье. И все звала Азатгуль в гости: «Хочу тебя увидеть разок, прежде чем умереть». «Я обязательно выберусь к вам», - обещала Азатгуль. Хотя не представляла, как отпросится у родителей – которые, конечно, не захотят отпускать дочку в далекую и чужую Расею.
Азатгуль исполнилось девятнадцать лет. В дом зачастил старый проповедник-ишан – товарищ отца Азатгуль по религиозным делам. Ишан и мулла гоняли чаи по четыре часа, а в обязанности Азатгуль входило вовремя пополнять мужчинам пиалы и подавать курагу и пахлаву. Ишан облизывал Азатгуль сальным пожирающим взглядом, под которым девушка вся съеживалась. Она чувствовала себя птичкой с подбитым крылом – пытающейся спастись от змеи.
Однажды отец вызвал Азатгуль к себе в кабинет и торжественно объявил, чтобы дочь морально готовилась к свадьбе. Все уже решено с почтенным ишаном, под крышу которого Азатгуль вступит в качестве младшей жены. Азатгуль стояла, опустив голову и не могла ответить и слова. Но грудь ее сжигало пламя протеста. Проплакав полночи, Азатгуль сложила в сумочку вещи первой необходимости и потихоньку выскользнула из родительского жилища. Поймав такси, поехала в столицу – где бодрствовала до утра на автовокзале.
Оставаться под кровом отца и матери было свыше душевных сил Азатгуль. Мало того, что девушке приходилось изображать преданную мусульманку. Теперь еще ей уготовили незавидную участь: ублажать в постели жирного старика-ишана, который внушал красавице только ужас и отвращение. Азатгуль решили продать за калым из новенького авто, миллиона тугриков и дюжины породистых баранов.
У Азатгуль остался один путь: в Расею, к троюродной бабушке. Добрая и понимающая женщина должна принять юную беглянку. Но где-то на два месяца Азатгуль задержалась в столице Западного Туркестана. Устроилась работать посудомойкой в кафе и сняла койко-место. Азатгуль связалась с бабушкой, которая прислала внучке официальное приглашение в Расею. С этим приглашением Азатгуль наведалась в расейское посольство и подала документы на оформление визы.
Подготовка визы заняла не одну неделю; возникала масса бюрократических проволочек. Но наконец все утряслось – и можно было ехать в Расею. Чтобы достать денег на билет, Азатгуль продала в ломбарде свои золотые и серебряные украшения. И вот она села на поезд – с необременительным багажом, состоящим из одной только сумочки с паспортом, тридцатидневной
визой и нужными мелочами. Азатгуль надеялась с помощью бабушки получить расейское гражданство и никогда не возвращаться на родину, где остались алчные родители и жирный похотливый ишан.
Поезд был в пути трое суток. Азатгуль благополучно пересекла границу, пройдя таможенный и паспортный контроль. Все шло хорошо, но – уже сойдя в главном расейском городе – Азатгуль обнаружила: сумочку порезали. Украли телефон и кошелек с деньгами. Следовало признать везением, что вор не прихватил заодно паспорт и визу. Так Азатгуль оказалась на вокзале одна, без копейки и без возможности позвонить бабушке. Азатгуль не могла даже купить еды – утолить голод – и остановиться в отеле – привести себя в порядок после долгого путешествия.
- А потом ко мне подошел ты, - закончила красавица. Утомленная, она подперла нежную щеку рукой.
Слезы восторга навернулись мне на глаза. Я наклонился и поцеловал тонкие пальчики Азатгуль. Когда я только увидел Азатгуль – меня пленили ее брови, губы, волосы, осанка. Но теперь я восхищался еще и духом красавицы. Тем, какая она смелая. Как она решилась все бросить, отказаться от постылой – но привычной – жизни под родительским крылом и уехать в дальнюю даль. Красавица оправдывала свое имя – «Свободный цветок». Прекрасная, как цветок, она, как птица, вырвалась из силков навстречу свободе.
- Я не оставлю тебя в беде, - поклялся я. – Я отвезу тебя к твоей бабушке.
- Я тоже тебя не оставлю, - Азатгуль легонько коснулась моего локтя. – Мы и из твоей ситуации найдем выход. Будем держаться вместе.
Ее слова были бальзамом мне на сердце.
Мы оба изрядно вымотались за день. Нам требовался отдых. Мы направились в привокзальную гостиницу. На ресепшене я заплатил за два одноместных номера эконом-класса (на что ушла четвертая часть моей заначки). У нас спросили паспорта. Я подал свой паспорт раскрытым на страничке с фото. Мне повезло, что взглядом на эту страничку администраторша и ограничилась. Не стала листать мой паспорт и не увидела штамп о недееспособности. Недееспособным не положено разгуливать без опекуна и тем паче самостоятельно останавливаться в гостиницах. В лучшем случае администраторша отказала бы мне в предоставлении номера, в худшем – вызвала бы полицию.
Мы с Азатгуль поднялись на этаж. Улыбнулись друг другу, попрощались до утра и разошлись по номерам. В номере я стащил с себя одежду, принял душ и с удовольствием растянулся на белой накрахмаленной простыне. Сердце мое колотилось и пело.
Сегодня был поистине день чудес. Еще четырнадцать-пятнадцать часов назад я был отверженный бедолага, страдалец – которому нет места в собственной квартире. А вечером я встретил свое счастье – Азатгуль. Я понял, что люблю ее. Мне хотелось в трубы трубить: люблю, люблю, люблю!.. И пусть я не открыл ей пока что свое чувство. Я верил: между нами многое понятно и без слов. Я обязательно признаюсь ей – когда мы доберемся до бабушки; когда у моей милой Азатгуль все будет хорошо.
А пока что я наслаждался мыслью, что Азатгуль здесь, недалеко от меня – всего лишь за стенкой, в соседнем номере. И нам еще предстоит совместная поездка. Мне было сладко от того, что в трудную минуту я пришел на помощь Азатгуль. Накормил и обеспечил ночлегом.
Когда-то я фантазировал о больших делах – лишь бы не ощущать себя червем. Пытаясь совершить такое дело – я написал в блог, министру, премьеру и президенту. И в итоге попался в лапы дисциплинарно-психиатрической службы. Но сейчас все мои потуги на геркулесовские подвиги казались мне щенячьим баловством. Мне уже не хотелось быть героем – мне нужна была только любовь. Моим желанием было утонуть в сияющих глазах Азатгуль. Превратиться в легкий ветерок, чтобы играть ее волосами. Любить всем сердцем – это и есть великий подвиг, который по плечу каждому человеку. Даже такому маленькому и слабому, как я.
Я удобнее устроился на подушке и закрыл глаза – загадав, чтобы мне приснилась Азатгуль. Впервые за много ночей я засыпал счастливым.