Власть людей. Книга. Раздел 2

Алексей
КОВАЛЕВСКИЙ




В Л А С Т Ь
Л Ю Д Е Й


Стихи разных лет


Харьков
«Факт»
2015



УДК 82-14
ББК 84(4Рос)
К 56



Ковалевский А. В.
Власть людей: Стихи разных лет/А. В. Ковалевский; предисл. С. Ю. Потимкова. — Харьков: Факт, 2015. — 256 с.
ISBN 978-966-637-787-9

В этом объемном сборнике, по существу, четыре книги, содержательно близкие друг другу. Сюда вошли произведения остросовременной тематики, оригинальные и глубокие по смыслу, идейно-художе­ственным решениям. Автора отличают «густое», метафорически и символически насыщенное письмо, живая и яркая языковая палитра. Еще одна характерная черта творче­ства Алексея Ковалевского — настойчивое погружение в метафизические пласты собственного и коллективного «я», поиск ответов на бытийные, «вечные» во­просы.
Предисловие к сборнику написал поэт, заслуженный журналист Украины, народный депутат Украины III и V созывов Сергей Потимков.














Раздел 2. З А К Л И Ч К И  В Е С Н Ы




* * *

Косматая наледь криницы,
И ветер тяжелый, как шмель,
И ломкая грусти водица,
И снова Маланья-громница,
Как пава, уходит в метель.

И движется все сквозь завесу
Мороза, безрозья, зимы
Куда-то к сосновому лесу,
Чтоб лапами колкими мессу
Прервал — православьтесь, как мы!

Чтоб ульи ходили лугами,
Емелины ведра и печь
И, мхами привален, как снами,
Следя за летучими псами,
Весь дол смаковал нашу речь.





ЛОДКА

Лодку притопило половодье:
Не было ни друга, ни меня,
Мы б на ней — почти из преисподней —
В ледоходные разрывы дня!

Мы б еще вернулись в наше детство,
В юность, пожираемую... чем?

Тем, что эту прыть дало в наследство
И взрослее не судило тем.




* * *

Служил бы в веси дальней я —
Свели б меня по Дарвину
На пни и на труху?

Иль было бы дыхание
Вольней, чем в барокамере,
И легким, и стиху?




ВОЛЬНЫЕ РЕЧЕНИЯ

Сперва — за тем двуоборотным свистом,
А от лещин — уже к семинаристам,
Потом забыть литинститутский дворик,
Поскольку это был всего лишь вторник.
Среда же шире чуть литературы,
Точней — непоместима в ней:
Ее за матерщинность и халтуру
Макулатурой называть верней.
Четверг и пятница — разгул метафористов,
Ведущий за собой двух символистов,
А с ними — понимание не слов —
Мечами разрубаемых узлов.
И вот улов, как оловянный дождь,
С плеча стекает в понедельник — в дрожь
Листочка юного и пеночки зеленой,
Единственной здесь, может, просветленной...




ИЕРУСАЛИМ ЗЕМНОЙ 

Смотреть на солнце, как сестерций,
А не огонь и не булат.
Возненавидеть Рим всем сердцем —
И не кромсать его солдат.

Дождаться, кажется, Мессии —
И в рабстве с ним же погибать.
...Но презирающе косые
Бросает вслед отчизна-мать.

И надо, мало понимая,
Рвануться, будто из петли:
— Свободы дай нам прежде рая,
Верни сухой клочок земли!

Пусть Рим подохнет, словно гидра,
Живет пусть —
                Иерусалим!
Иначе Бог ты только с виду
И притворяешься своим.

И кто кого на крест отправит —
Еще вопрос и маета,
Кому еще придется править
Любыми римами с креста.




В ЧАДНОМ ЧАТЕ

Друг великих и собрат всех меньших,
О Каддафи и о шушуне
Сталиноид, не снимая френча,
Говорит с людЯми, как во сне.




ТЫ БЕРЕГИ СЕБЯ ТАМ

А все-таки не боязно? Сам воздух
От мистики, стилетов, каббалы —
Колюч, насыщен, пахнет передозом
Хулы одновременно и хвалы.

Легко пропасть иголкой в стоге сена
И не найтись, когда, не приведи,
Тот стог зажгут арабские колена, —
Они вокруг растут, как из воды.

Побереги себя там, ты не так ведь
Закалена — побег не ножевой,
Хоть и взошедший при оскальном тракте
И выжитый отсюда сор-травой.





КОНТОРА И МОССАД

На убийствах воздвиглась и пытках.
В родословной — опричнины псы
Да ухмылка идейки безликой —
Смертью клепанной ржавой косы.

И тебе ли, свирепость и репость,
С ним равняться, корнями кичась?
Ведь Моссад — не застенок, а крепость,
Что живою врагу не сдалась.



* * *

Кнуты под куполом и крики —
То онеменье, то восторг.
Ты не надолго в этом цирке.
...Откуда он тебя исторг?

Куда он вышибет коленом?..
Лови минуту, плачь над ней.
Циркачка — Ольга ли, Елена —
К войне готовит голубей.

Падут и Коростень, и Троя.
И сам забудешь навсегда,
Изгоем был или героем,
Сквозила чья во лбу звезда.

Зачем бурлила в жилах сила
Такая, что в пылу игры
Мартышка Бога вдруг учила
Передвигать миров шары.




* * *

Тот колосок украл — и не пропал, на диво,
У этого зерна — одни лишь трудодни.
Но правила игры у неба справедливы:
Родился недотепой — так уж себя вини.

Работал тяжело, но не сбивался в банды?
Районному начальству — ни камешка вослед?
...Как урка, окоем тебя возьмет за гланды,
И гогоча встряхнет над промельком комет.




ИДИЛЛИЯ 

Каких еще родин — сарайчик,
И лампа в избе лубяной,
И капает медом окрайчик
Луны в темноте ледяной.

И стелется дым, как борзая,
У дальних теряется рощ.
И зайцы кору обгрызают
На яблоньках голых всю ночь.

Виденья гуляют босые,
Просторно — вокруг и в груди.
А если вернется Мессия,
То вовсе тебя возродит.

И выйдешь из дебрей на волю,
Где родин уже — никому,
Ни снега крупинки, ни соли,
Ни рощ в быстротечном дыму.

Пожили историей черной
И тысячей разных колен,
Травой себя чувствуя сорной
И грозных моля перемен!

Иное — настало навеки,
Да будет счастливым оно...
...Покорно слипаются веки,
Метелица бьется в окно.



МАЛЕНЬКИЕ БЕДЫ

И набросать бы столбик, да то бумаги нет,
То Музы, что не больно столкнула бы в кювет.




* * *

Стоять в огородной низинке,
А выше и лес, и гора.
И мятно. И тающей льдинке
Под сердцем исчезнуть пора.

Но так увлекают, уносят
Пространств и порыв, и тоска,
Что будто все мятное — скосят
И в лед превратят на века.




* * *

Бог уходит в страну чужедальнюю,
Я в тумане дымлюсь, будто бык.
И становится мир виртуальнее
И фиктивнее виршей любых.

Духу надо прогулок над пропастью,
Занебесной обильной пастьбы.
Он же, спутан своей одинокостью,
Ждет всего лишь костлявой арбы.

Кто приедет, привяжет, по травушке
Повлечет на последний убой?
Снимет шкуру, покурит на камушке,
По-хозяйски доволен собой.

Все, что было мычаньем, — утратится,
Все, что лезло к Творцу, — пропадет.
Крюк железный. Дубовая матица.
Дальше думу сверчок допрядет.




* * *

Говорит: сам Чичибабин руку жал ему.
Мол, косою не осклаблен
И не сох в дыму.

Но в стихах такая дрема, что хоть выноси
Поросль чахлую в уремы
И кресал проси.

Сожалей за дымной гатью, чем жива стерня:
Лишь летят рукопожатья
Криками огня.




* * *
 
Тебя держали в черном теле,
Не мысля радости другой.
Шершаво листья шелестели,
Что ты для родины изгой.

Что даже в пору недородов
Ей не найти в тебе зерна
И только племенем уродов
Сыта и счастлива она.

Но вот же что-то принимает
И от тебя — какой-то стих.
И столько света, столько мая
Для вас единственно одних!



* * *

Рассвело сегодня — над сиренью,
Грушей, что роняет лепестки,
Над моей и маминою тенью:
— Пейте свет из благостной руки!

Та рука вовек не оскудеет —
Ни меня и ни сирени пусть,
Но трава — растет и не седеет,
Груши плод хоть желт, а ведь не грусть.

Сызмала доверился рассвету
И пронес его через века, —
Тени он выбеливает светом,
Вызванным по воле лепестка.




* * *

— Из местечкового сора
Больше не выдернуть пят?
— Ну не греметь же затвором,
Россыпь лелея маслят.

— Нет ни грибов, ни лукошка,
Нет ППШа, нет гроша.
— Сводятся ловко до сошки
Русская мысль и душа.




БАЛЛАДА О ЛЮБВИ

Покуда я дую в шершавый рожок,
Ты ближе становишься деве,
Которая ходит в марксистский кружок
И знает, кто фря и что делать.

Вдвоем олигарха взорвете, меча
В него самодельные бомбы.
Торжественна будет баллады печаль,
Мелодии горечь бездонна.

Проедет по улице Сталина вновь
Кортеж гауляйтера чинно.
Рожок безответный и ваша любовь —
Они ли всем бедам причина?

Я знаю, мой друг и подруга моя,
Достойны лишь вы пьедестала.
Гуляйте ж, порывов своих не тая,
Цитируйте звон «Капитала».

И я, никому не слуга, не пастух,
Поведаю миру с лужайки,
Куда, измельчен и подробен, как пух,
Над вами мелькнул гауляйтер...




* * *

Этих катышков и комочков
Перешептыванья ни о чем.
Не получится выть по-волчьи,
Коль с шакалами жить обречен.




ПРИЗРАКИ ГОЛОДОМОРА

Приходить и в намерзшие окна
И дышать, и глядеть, и жалеть
Ту семью, что жует одиноко
За столом каннибальскую снедь.

Не кончаются эти невзгоды,
И на лавке ты с ними сидишь —
Самый нежный росток недорода,
Недоверчивый, тихий малыш.

Жалко всех — не таких уж и чудищ
И совсем не пропащих теней.
На какую их долю осудишь,
Только смерти и Богу видней.

Но избавь от голодного мора —
Чтоб не ели тебя всякий раз...
Пусть кровавая совести свора
Им не вырвет гноящихся глаз.

Ведь не с тем ты пришел издалека,
Чтоб отсюда родным — никуда.

Как придумано это жестоко,
Что исчезнуть нельзя без следа.



* * *

Напрасно падаем на лица —
Юдоль мертва, как трилобит.

Жив тот, кто неба не боится —
Кто убивает и гнобит.




* * *

Не будут быки и коровы
Летучий разжевывать пух.
И в стойла не стоило слово
Носить нам охапками, друг.

Откажутся ведь позывные
Искать и кружить нас, как смерч,
И только склоненные выи
Придется нам в сердце беречь.




* * *

Ах, спасибо тебе, синица, —
Забываю и я сквозь дым
О кринице и плащанице,
О гвоздях и о копьях зим.

Заполняй, короткое счастье,
Разрывай, коль хочешь, сердца.
У миров, Престолы и Власти,
Ни начала вновь, ни конца!

Есть ликующие мгновенья,
Наказанья и смерти нет!
И какое тут преступленье —
Прах поет на весь белый свет.

Льды трещат на реке от звуков,
Плащаница взмывает ввысь...
Тот, кто дал нам не только муку, —
Чем не истина, путь и жизнь?




ВАСИЛЬ СТУС И ГОСУДАРСТВО

Столько сил — на стадо-государство,
Столько жизней — в этот адов рот!
Стус убит как не согласный с рабством,
Корчится от голода народ.

Клин Зеленый примет в тигроловы.
Многорешен? В монастырь уйдешь.
Все равно и там одни оковы,
Тяжесть от макушек до подошв.

— Заберите к черту государство!
— Нет, верните —
                худо без него... —
Так и продолжаются мытарства,
Будто нет другого ничего.

Царь-змею уроешь и Акелу,
Гитлера и Кобу проклянешь.
А оно — иначе завертело!
Вновь его лишь голосом поешь.

В облачных проемах нету Лика.
А возникнет — что сорвется с уст?
— Подчинись, народ, земным владыкам,
Пощади себя немного, Стус...




* * *

Сыт и я украинством доверху,
Чехардой нашей гетманской пьян:
Вор едва напялит буденовку,
Как Махно собирает Майдан.




ДОРОГА С ВЫРУБКИ
 
                А. Б.

Туман окутывает пни,
Все ближе кладбища зевота.
Вон первый крест — за трудодни
Как будто расписался кто-то.




* * *

Бог терпит, но и сердится,
Суды его страшны.
Как много ради первенца
Мы претерпеть должны:

Голодоморы с войнами,
Пожрание овец,
И золотой все знойнее
Горит в сердцах телец.

А ведь одна причинушка —
Израиля пути.
«Прими Исуса, сынушко,
Позволь себя спасти».

Не слышит все упертее
Ни гнева, ни мольбы.
И смотрит как на мертвые,
Ходячие гробы.




ПЯТАЯ КОЛОННА

И помнить, как шли они в Бабий и Дробицкий,
Какое зверье в их купалось крови —
И веры сиянье хранить, а не проблески,
И месть не поставить превыше любви?

Да вам бы хватило не песни — припевочки,
Галактикам всем наклепали б оков!
Как шла, улыбаясь, в колонне той девочка...
Простить невозможно людей и богов...





ПАСЕЧНИК

                С. Б.

Конечно, лучше пчелы,
Чем тяпка и коса, —
И потому от школы
До рвов роса боса.

Она скользит по хлюпу
И высверку медов,
А те — не выльют в ступу
И не измесят в кровь.

Живи и дальше славно,
Чтоб зависть-чернота
У мелких псов и главных
Стекала изо рта.




* * *

Как вырасти смог из мещанства,
Из номенклатурных удобств?
Куда до него нам, злосчастье —
Колхозная жесть и погост.

Питают поэтов нектары,
Амброзия, яства богов.
А нас вот — пространства гектары
И вакуум без берегов.





* * *

Читабелен, твердишь, вот этот хлюст?
Но слишком уж вертляв, как ты, и пуст.





* * *

Подзол рассвета, солнца смолка,
И стынь латунного проселка,
И ты — мятежное зерно,
Что бьется снизу в лед-окно.

Зачем все рамы застеклили,
Все были-небыли, все сны?

И вот пропали в неба иле
Под звук волынки и зурны.




* * *

Не заглянет отчина под землю,
Но душа ведь ходит над землей.
Как она, бессветья не приемлю,
Серебрюсь — хотя бы и золой.

И стелюсь — хотя бы и слезою:
Кем ты стала, мучево, тоска?
Чувствуешь ли жесткою корою:
Солнца нету под землей пока.




ДЕКАБРЬ

Лампу в сторожке тушат,
Снег по-кабаньи визжит.
Туча висит, как туша,
Видит сквозь дрему ножи.




* * *

Бежал пустынею и пущею
Среди аскетов и кутил.

И жизни ценность небегущую
За этим бегом пропустил.




СЕРОЙ МЫШКЕ

Меняй шелка и кожи, стекляшек всяких жар,
А будешь серой все же, как пыльный твой амбар.




* * *

Он жужжит у цветка не влюбленно,
Не певцом, а проглотом пыльцы.
Мол, смотри на нее отстраненно —
Как жуки и другие дельцы.

Ухмыляюсь. Но пью разве меньше?
Разве слаще ограблен цветок?..
И кувшины, живительней женщин,
По барханам плывут на восток.

Хоть не куплено — продано будет.
Яд истратив, поникла гюрза.
На высоком качаясь верблюде,
Вяло гонит нас в рабство мурза.

Расцветают арабские сказки,
Черный промысел нефтью течет.
Плачут где-то анютины глазки —
Капли синие, скомканный счет.




ПРОРОЧЕСТВО

Закишат сайт за сайтом талантами —
Перед тем, как уйдем за атлантами.




* * *

— И было мне отмщенье, и есть — до сей поры.
— А все-таки прощенья не просишь у сестры?

— А как равнять утрату отчизны и словцо,
Которое когда-то посмел сказать в лицо?




* * *

Кошусь на волчью пасть и лисью,
Что гробят, грабя и любя...
Устрой одно — чтоб светлой мыслью
Скользнул я в сердце у Тебя.





* * *

Мне изморось нежила пятки,
Когда проходил, невесом,
По всякому лугу, по грядке
И был им не смерть и не сон.

И был им тропинка в залужье,
В котором томится не боль,
А бог, насылающий стужи
Черемух, — уж лучше ли, хуже —
О том не судила любовь.




ГРОЗА НАД ЛУГАМИ 

В устах грозы огнится меч,
Боярственный поныне.
Но есть приземистее речь —
Лугов моих святыни.

Не вам их править, и не мне,
И даже не могиле.
Не приглянулись вышине?
А выход прорубили.

Тугие струны вверх растут,
Миры звенят, как арфы.
Ты нас отделишь, травий суд,
От козлищ и от мафий?





АНЕНЕРБЕ

«Это мы прекраснодушны,
А они — лишь попадись —
За словцо тебя задушат,
За намек отнимут жизнь.

Понимают потому что:
Коль по полной правде жить —
Должен ими быть умучен
Или их идти крушить...»




* * *

Те в горы, эти в норы, а ты под серп жнеца.
Но есть народ, который не сдастся до конца.

Добьется полной власти в зените и внизу,
Пока тебе за счастье — качать в глазах лозу.

Пока ничто не иго и не спросить у рва,
Записан ли ты в Книгу и что там за слова.

Пробудишься ли в прахе, получишь ли надел,
С которым и на плахе никто б не восскорбел.

Останешься ль у тына, где ночь и провода, —
До нитки паутинной обобран, как всегда.




* * *

На Христа возложил упованье.
И спокоен. И, видимо, прав.
Я же снова — росы прозябанье,
Умаленье дубравы до трав.

Втопчешь в грязь и его у проселка,
Призабудешь в логу одного?
Не пошли ему горечи столько,
Чтобы вера сломалась его!

Ничего интересного в этом —
Был, да сплыл, как росинки из глаз...
Пусть гордится, пусть знает ответы,
Будет прав целых тысячу раз.




ПО НАКЛОННОЙ

1

Какой же, братец, он поэт, —
Начетчик и цитатчик.
Тебя завел на много лет
В безлиственные чащи.

В моря без соли и стыда
И в топи проходимства.
Алкаешь ада и суда? —
Он своего добился.

Себя винит, конечно, рай...
Но Кузнецов у тына
Лишь выдыхает: — Пропадай! —
Как сукиному сыну.

2

Ни розы в строке, ни укропа,
Но бражных с лихвою дрожжей.
Услада для пьяного трепа
В кругу восхищенных бомжей.

Не тихость фетят, не эстрада,
Все, братец, гораздо хужей.
Какая-то скотья услада
Меж пьяного гвалта бомжей.

Стоишь у костра, как оракул,
Плотины гудит коллизей.
Ты им апполон и геракл —
Восторженной стае бомжей.




РЕЮТ РОССТАНИ

Принимая и зло, и добро,
Их используя к вящей выгоде,
Ты решаешь, кого на перо,
Кто еще попасется на выгоне.

И опутанный весь колдовством,
Твой Сион искрит электричеством.
На Афон убежать за родством,
Твоему ужасаясь язычеству?

Проводите, монахи, меня,
Если надо — то хоть по воздуху.
Пусть разбойник, телка кляня,
Точит нож и не знает роздыху.

На Руси всё монастыри,
Звон малиновый мягко стелется.
И работники — как цари,
Тополиный пух — как метелица.

И отнюдь не безгласна высь
Перед низью, гремящей посудою.
Реют росстани, где не сойтись
Иисусу с твоим Иудою.





ДИАЛОГ ВЫЖИДАЮЩИХ 

— Время не из, а в Россию валить!
— Брать ее теплой и тихо валить...




РАСПЯТЧИК

Кричишь, как праведник вандалу,
Что не по той бреду тропе.
...По барабану камчадалу,
Чем я дышу, — но не тебе.

Все видишь властно и победно,
За глотку держишь целый мир...
А снова сжить Христа со свету
Ты б мог, распятчик и мессир?




БАЛЛАДА О ЛЮСТРАЦИИ   

В кабинете высоком, как лоб Ильича,
Дверью душу твою защемлял янычар.

Но прорвалась она, за собой потянув
Палача, и погоны его, и страну.

И служить они стали тебе там и тут,
Где и люди, и тени иначе растут.

На дорогах, где ты не виновен, хоть плачь,
Оказался не нужен тот серый палач.

Но куда же девать и его, и страну?
— Ничего, на плечах чуть еще потяну.

Чтоб не вспомнилось, кто из нас был янычар
В кабинете высоком, как лоб Ильича.




НА ОТЪЕЗД ЗНАКОМОЙ

Называла: погромщики, нацики,
Обирала туземную голь,
Вразумляла бессонницей карцерной,
Козыряла наркому: «Яволь!»

Накопились, как головы, подвиги,
Зачервивилось пламя внутри.
За туманным вскровавилась пологом
Одинокая шея зари.

Мало сладу с кувшинными рылами,
Стало не о чем в уши трубить.
И свалила ты, Мира Добрынина,
Оккупанткой намучившись быть.




* * *

Напиши, напиши с придыханьем о ней,
Инфантильно влюбленный в Россию гебрей.

Как ее извозжал и как стала она
Солонее, быть может, чем Плача Стена.

Хоть гнала, хоть валялась избито у ног,
Ей напевы твои — западня и манок.

Сыпь на голову пепел, забудься в татьбе —
Не поверит, что вправду отчизна тебе.

Но пиши, но пиши с придыханьем о ней,
Безответно влюбленный в Россию гебрей.




ОБЕТОВАНИЕ

«Ты самый бедный в синагоге?
Но будет счастье и тебе,
Когда одни падут под ноги,
А прочих сплавим во гробех.

Ни христолюбчика повсюду!
Мир изверблюжен до горбов...
Получишь — строго по Талмуду —
Две тыщи восемьсот рабов».




ШУТ

Порасставлял полена,
Введя как будто в храм:
— Коленопреклоненно
Молитесь на вигвам!

Деревья шли, как люди,
К нему из чащ лихих —
Кто с головой на блюде,
Кто покаянно тих.

— Не побивай их взглядом —
Им с нами по пути,
Ни к жабам и ни к гадам,
Ах Царь мой, не причти!

У них минут не много —
В огонь ведь все равно...
Зато и шут им богом
Побудет заодно.




* * *

Отрастить настоящие пейсы — пусть подразнят умок в бердыше — и в подбор сочинять о гебрейской, как Ивантер о русской, душе. Да не хватит ведь удали кровной, да размаха ведь с гулькин крючок... Доживай под соломенным кровом, прежним Ванькой гутарь, простачок.

Не тебе отсыпать из кулечка —
И вагонами в ночь и пургу
Отправлять это золото отчин.
А для целей каких, между прочим,
Тополям и полям — ни гугу.

«Уж понятно — для блага России,
Уж известно — для русской души!»

Чтоб ей цену на рынке скостили
До нуля, до остатков промилле
Те, кто лишь огребет барыши.




* * *

Блевотная зевота собою лишь горда.
Признать в тебе хоть что-то не сможет никогда.

Но если в силах — пробуй иголок гладить ком
И нетаимой злобе не отвечать плевком.

Ведь говорят — воздастся, простится — говорят.
Не с этаким богатством да снова в зоосад...




* * *

В родимом дерном принакрыло
И прилудило стынь-росой.
Не надо углей и кадила, —
Дымись, рассветный и босой.

Смотри, покуда остываешь
По сердце, горло, жаркий рот, —
Кому телячий век сбываешь,
И лижешь соль, и снегом таешь
Который глад, который год.




* * *

Виденья поэта — как струги,
Как в небе пустом облака,
Как белые кони и дуги
И лётких мгновений века.

Зеницам поклон и криницам, —
Выходят пускай из глубин
Такие пшеничные лица,
Что больше не будет седин.

Одни лишь серпанки, да гривы,
Да в стойле сиянье потом...
Куда ж ты опять молчаливо,
Железным царапнув перстом?



НЕМАКОВ

Мавки бродят, кровавятся спины —
Исцелит их не дудка, а крест.
Расширяется Царство у Сына,
Улыбается мягче Отец.

И все меньше стновится в мае
Ведьм на шабаше и ведьмаков.
Даже ты из среды исторгаем,
Православнейший поц Немаков.

Скрипнет кто-то за морем зубами,
Ухнет эхо на Лысой горе.
Не тушуйся, победа за нами, —
Лишь награда не тут, а горе.

Для тебя это чуть непривычно,
Похвалам и посулам — кердык.
Но зато запеваешь как зычно,
Как родимски приподнят кадык.




* * *

Прости его душу сирую
За то, что пасома Велесом,
А злобу к Руси инвестируют
Из шуйцы Шимона Переса.

Дают, обобрав до листика,
Питье из меда и вереска.
Чудная творится мистика
На мирных просторах Велеса.




* * *

В березах — скрип и хруст костей
Все громче, не воскресней.
Над мерзлой рощей Пасть пастей
Поет не Песню песней.

И мало снова мне вестей,
Что пахарь ждет и воин.
Над мерзлой рощей Пасть пастей
Руси погибель воет.




* * * 

На зверином вырастали млеке,
А подай Небесного Царя?
— Я люблю вас, недочеловеки,
Или гои, проще говоря.

Хану подчиняются и беку,
С грекой уплывают за моря.
— Я люблю вас, недочеловеки,
Или гои, проще говоря.

В Иерусалиме или Мекке
Чистой кровью мазана заря.
— Я люблю вас, недочеловеки,
Или гои, проще говоря.

Приподнять им земляные веки,
Каждого боясь, как упыря?
— Я люблю вас, недочеловеки,
Или гои, проще говоря.




СЕЧЕВИКИ

Не угодить ясновельможной пани,
Султану тоже мы не кунаки.
И брат москаль из-под ладони глянет:
— Нет, шайка быдла эти казаки!




Ю. ЯНОВСКИЙ
И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

В милость не веря, тянулись руки
К крутящимся
                мельнично
                саблям.
Изрублены с глоткой — гортанные звуки
Всплывали до неба самого.

А после — горланы ее святили,
Рядили в баллады и песни.
...Фашисты — те в плен хотя б уводили,
Свои же своих
                кончали на месте.




* * *

Патриотизм его смешон —
Кочевник, утвари мешок.



* * *

                Кихелах и земелах
                Покупайте в булочной.
                Ю. Мориц (из переводов)

Тихая — отпыхала
Палехо-шкатулочно.
Земелах и кихелах
Покупаю в булочной.

Запуржило демонно —
Черное на сумрачном.
Кихелах и земелах
Покупаю в булочной.

Часики оттикали,
Глупо шляться с дудочкой.
Земелах и кихелах
Покупаю в булочной.

Было юно-зелено,
Стало смертно-урочно.
Кихелах и земелах
Покупаю в булочной.

Синагога с кирхою,
Смятый переулочек.
Земелах и кихелах
Покупаю в булочной.




* * *

Пишет стишата в тиши имярек —
Он хорошо изживает свой век.




БЕСПАЛЫЙ И МЕЧЕНЫЙ

Над адом, как над раем,
Стопушечный салют.
Беспалый там равняет
Дороги для иуд.

Выводит сталинистов
И палачей на свет,
Сметает, словно листья
Багровые, — в кювет.

И Меченому можно
Въезжать в свой особняк —
Не ждать расправ безбожных
И не впадать в столбняк.

Ведь он глупей и жиже,
И мягче надо с ним...
И с прочими — кто иже
И по кремлям таим.




КАК ПО МАРКСУ

Едят, зубастые, годами
Чужую плоть — наемный труд.
Одну и ту же мысль мозгами
Неразминаемыми мнут.

О том, как шкур содрать поболе,
Хоромы шкурами оббить.

А ты им — о какой-то боли,
Родстве, скитающемся в поле,
Стихе, сорвавшемся с орбит.




* * *

Палачей простил бы перед казнью?
Ты других благословить сумей —
О тебе посмевших с неприязнью
Говорить на родине твоей.

Близкие ли, дальние — не важно:
Отняли последний уголок,
Не подвластный кодексам бумажным,
Где судить не взялся бы и Бог.




* * *

Не вернуться назад, не оплакать потерю,
И что это был ад, никогда не поверю.

Если скинут сюда через век — что припомню?
Только ночь, и беда, и слеза на иконе.

Где-то в холе стада, тучны солнца в тумане,
А над нами звезда, как песчинка в Кумране.

Снятся птицы и сад, несыпучее время,
А проснись — листопад по Егорьево стремя.

И плывут невода, каждый вздох забирая,
И голы провода от избы до сарая.

Но вернулся — и рад: отыскалась потеря,
И что это был ад, никогда не поверю.




ЛАВРЫ

Оценили Шевченку, но так, чтоб... не очень.
Чтоб не кисти ему — кислота и тиски.
Академик гравюры ведь чернорабочий,
А графьям-белоручкам пахать не с руки.




* * *

Возглавить их — и обезвредить.
Потом — заставить послужить.

А кто чего-то там наследник —
Пусть бает пропасти во ржи
Или, как грязь, мелькнувшей стайке.

Спасибо, что не близко синь —
И низвергает без утайки
Чижей воспрянувших в полынь.




* * *

Коврижные эти ристалища
Отходят в покосный дождь,
Где душу мою рыдающую
На миг в ладони возьмешь.

Всем счастьем Тебе я выплачусь,
Всей мелочью поделюсь...
Но вдруг — доискавшись, докликавшись —
Опять свалюсь в эту грусть?




БЕЗДЕЙСТВИЕ

То ли друг, то ли враг фарисействует,
Но звучит в моем сердце одно:
Даже если смирюсь до бездействия,
Наказуемо тоже оно.

И не станет подобья и образа,
И отнимутся Божьи паи,
Потому что ни стона, ни возгласа —
Как из рваного зева змеи.

Кто-то вспомнит о женщинах тающе,
Как по телу скользили: — Хе-хе...
Я же только до боли пластающей
В каждом прошлом немею грехе.

И в граненом и топком раскаянье
Растворяюсь, прошу — не ищи,
До крупинки былое растаяло,
Горсть пуста у свистящей пращи.




* * *

Все, может, проще в мировом сюжете —
Хоть пафосом, хоть скукой изблажись:
Денница разлюбил свое бессмертье,
Был счастлив — и... возненавидел жизнь.

Изведал: гибель есть и в совершенстве,
В медах бездеготных — тягучий яд.
— Мечтайте же, святоши, о блаженстве —
Смотреть, как грешники в аду горят.




* * *   

Ты не любишь ни львовского говора,
Ни московского, город мой.
Мы одной и крови, и норова, —
Помогай между тьмой и тьмой.

Выноси из дымов и копоти,
В холода любые согрей.
Харьков, Харьков — родные слободы,
Где ни гетманов, ни царей!

...Снова грежу я знойной небылью?
Окликаю в пустыне мираж?
Все равно — на земле, на небе ли —
Ты останешься нашенский, наш.




* * *

Я вновь отчаялся, что я тобой не изменяем,
Как мимо будки колея
И воронье над гаем.

Под зловорожьею луной, исчислен и исчерчен,
Слыву золой и колымой,
И не сладим, а перчен.

Но не с того ли я такой, что даже и мальчонкой
Твою мольбу и непокой
Не обходил сторонкой?

И не сдавался, как аршин, на милость беглым верстам.
И мог не меньше, чем Шукшин,
Роднею быть березкам.




ДОГАДКИ О РОДСТВЕ

Овес-властитель изумрудный,
И слезы счастья по лицу,
И небо дышит полной грудью,
И я — малец — бегу к отцу.

Но холодит, увы, не ветер,
А просверк мысли в голове:
Он что-то страшное на свете —
Отец мой — знает о родстве.

И вот уже рыданье душит:
Хоть Бога, хоть стерню моли,
А отвернутся равнодушно
Вся жизнь, вся родина вдали!

Не побегу в росе по пояс,
Чтоб свет и трепеты вокруг
И чтоб одна писалась повесть —
Ни отчужденья, ни разлук.

До бомжеванья, пропаданья
Не царь-овес нас доведет...

Прости, отец, мое желанье
Несуществующих щедрот.




* * *

А действительно: что интересного в нас?
Вон другие на смену пришли поколенья.
Значит, нам отправляться прикажут в запас
Генералы небесные без сожаленья.



* * *

Куда повернешь кормило,
Какими зевнешь ты жерлами —
На ум и впрямь не всходило
Ни мудрому, ни блаженному.

Прости меня, Страшная Сило,
К дню приближая меженному,
И ты, что на ум не всходило
Ни мудрому, ни блаженному.




ГЕТМАН

И оглянуться на печати,
На протоколы, на гербы.
За этим краем непочатым —
Лишь перекладины-столбы.

Одни узилища и ковы,
Батожьи взгляды воевод.
Такие, гетман, протоколы —
Игра холопская в господ!

Гуляют зависть да измена,
Ничто не собрано в кулак.

И больше нет шипучей пены,
И тяжелеет в кубке мрак.





РАСПУТЬЯ ПОЧВЕННИКА

После тюрем, допросов, обысков —
Стать наставником царских отпрысков.





ГУМИЛЕВ

Он Анне муж, он логикой жемчужен,
Его стреляй — он горд. И сам с усам...
Но ум надменный для стихов не нужен, —
Докажет Гумилеву Мандельштам.





ПОПИРАЮЩАЯ СТОПА

Критики были в доносах проворны,
На человечинку — сталинский жор.
В ком не нашли пролетарских зерен,
Смертный подписывали приговор.

Помнишь таких, СП слобожанский?
Кто перед ними был быдло и гой?
...Брови кустисты. Тексты ужасны.
Давят на грудь шестипалой ногой.




НЕАТОМНАЯ СКАЗКА

Посрамлена опять, низложена
И запеклась в устах молвы:
Ушел и Кузнецов, и Кожинов —
Литературной нет Москвы.

Вот напишу я Богу жалобу
И упаду крестом в траву:
— Поймай закваканную жабами
Литературную Москву!

Ток пропусти по телу смуглому —
Пусть задрожит, как тетива,
Садовым пугалом поругана,
Литературная Москва.

Не в узелке ей спать, неистовой, —
Ворочать звезды и руду!
…Глядишь — по следу серебристому
И я за нею шлях найду.





* * *

Тоните, Фома и Ерема,
Плывите в реке, облака.
Уже не родиться Толстому,
Но Пушкину есть где пока.

Всемирье умножится в людях:
Арапу — корабль, а не плот!
Не зря либерал его любит
И терпит с трудом патриот.




ПОЭТ-АФГАНЕЦ

Не станешь Пастернаком, старлей, — не гоношись,
Из гибельного мрака встревая снова в жизнь.

Чем котелок наполнен? Похлебкой полевой,
Былинкой на бетоне, громами строевой.

Что впишется в скрижали, кому они нужны?
Как рубежи держали в горах чужой страны,

Как убивал от страха, что грохнут самого...
На камне грелись птаха, гюрза и Саваоф.

А на пославших властно к анчару — в смрад и яд —
Плыл сон Медовым Спасом сквозь яблоневый сад.

И самой высшей меры бурлил в тебе свинец...
Но слов придут химеры — тогда всему конец.

Не дашь ворваться карам в дома вождей и бонз,
И в ночь над Кандагаром Чумацкий ухнет Воз.

И розы на могилах железнее вздохнут,
Твой изменить не в силах предательский маршрут.





* * *

Цветок чарующий и робкий,
Ты из каких полонов-лон?

Из рая вышел неторопко?
Или из ада нетищ топких
Продрался, как Лаокоон?




ВИНОГРАДНОЕ ТОЧИЛО

Созревай виноградиной к сроку,
Горькой думой себя не трави.
Вон давильщик стоит одиноко
По колено в подсохшей крови.

Ты ему только мякоти капля,
Полглоточка хмельного вина.
Так помигивай жемчугом скатным,
Все здесь правильно видя до дна.

Кто хозяева смерти и лону,
Чем затоплены даль и дворы,
И какой будет в этом сезоне
Урожай, а затем — и пиры.




* * *

На минуту бы увидеть Бога.
И от счастья плакать, позыбыв,
Что отправит, может, из острога
По этапу. Или на обрыв.

Взвод расстрельный ждет, а не салюты
На ветру, под россыпью берез?
— Ничего, я счастлив и минуту
Видеть Бога сквозь потоки слез.




ОКОЛИЦА. ВЫМЕРЗАНИЕ

Околица гуляет в ЦДЛе
И падает в ручищи головой,
Своей глубинной опасаясь мели —
Не зря — в глобальной стуже мировой.





К ТАЙНАМ ТВОРЧЕСТВА

То шубы ворс, то голый штамп —
Чего бы пропасть ни всклубила,
Но прав построчно Мандельштам,
Права Ахматова глубинно.




* * *

                Памяти Б. А.

Поток случайностей прекрасных,
Иллюзий пафосный полет.
И все ж обман был не напрасней,
Чем чьих-то правд сермяжный ход.

Прощай же, истин окликанье,
Гортанной нежности тоска
И гром сизифового камня
В цветных мельканьях мотылька...



* * *

Во дворе том небо не вмещалось,
В пене стирки прядало, цвело,
По-лошажьи фыркало, брыкалось
И сиренью пахло тяжело.

Зуб на зуб мальцу не попадалось,
То к воде, то к солнышку влекло...

Хоть с ладошку неба там осталось?
Не навеки мой вихор сожгло?



* * *

Овраг наш непробудный вражью и то не нов,
Как Ярослав немудрый,
Овраживший сынов.

Как брат овраговевший, Руси по-русски мстя
За мир, ороговевший
До Рогово-ногтя.

До распри двух величеств — двух марев, над росой
Плывущих в гаме птичьем
К Праматери босой.

Лишь для нее мы дети, прости нас, бедолаг,
Пока воздушны сети
И сам ты не Гулаг.

Овраг наш непробудный — восторги и тоска!
И звездный, изумрудный —
Престол сквозь облака.




НИЧЕЙНЫЙ

Твоя борьба, твоя свобода
Меж пальцев пеплом утекли.
Нет ни природы, ни народа,
Ни тайн у неба и земли.

Отброшен в прорву, сын обочин, —
Кому нужна твоя печаль?
И в колпаках приходят ночи,
Подобны черным палачам.

Не будет радости и злости,
Ты даже снам никто теперь.
Два игрока швыряют кости
В неотворяемую дверь.

Что затаилось там? Быть может,
И вправду рай для них одних.
Тебе ж анчутка корчит рожи, —
И это все, что ты постиг?

Ждешь попрошайкой при лабазе,
Ничейный с головы до пят,
Кто в мире Божьем — ашкенази
Или сефарды победят.





РОДНОВЕРА

Возможны любые итоги —
В грехах с головы и до пят.

...А древние русские боги
Убийствами тоже грозят?




* * *

Вне времени и места — лишь так благодарю...
Прекрасна, как невеста, жизнь упадет в зарю.

Не пытана ни болью, ни колосом пустым,
Полна одной любовью, уйдет в цветочный дым.

Ни в спутнике, ни в гиде нет у такой нужды,
И в самом чистом виде найдут ее суды.

При ней побыть хоть с краю тогда б хотел и я:
— Какая ж ты родная! Как будто не моя...





* * *

Глянет киллером и Дивом, — кто он здесь и как?
Врубледемонская сила,
Битцевский байрак.

Шелушится кож кусками, рад, как вурдалак,
Что одно приносит знамя —
Кости, череп, мрак.

Катиполе, коробейник, ичиг на ходу,
Верен тропкам околейным —
В банду, в ад, в орду.

Что ж забыл в моем Эдеме, где от солнц красно,
Где выбеливаю время,
Словно полотно.




* * *

Гурзуф, прибой — и ты, как чайка,
Белей, крылатей облаков.
И брызг солененькая стайка
Вся рвется вдруг из берегов.

Люблю и профиль твой, и россыпь
Брильянтов, брошенных крылом
В ту сласть, в которой терпнут осы
И льды во мне идут на слом.

И солнце падает не жгуче —
Айвой созревшей на хрусталь.
И ничего не будет лучше,
Чем эта легкая печаль.



* * *

Прилетишь сизарем-почтальоном —
Я ж не помню людских языков.
Настоялся не столпником — кленом
Над Айдаром на много веков.

Принесла, может быть, отпускную —
Почитай, коль сумеешь, сама,
Сколько листьев я сбросил впустую
Непонятного ради
                письма.

И теперь собираю свой ворох,
Человеком иду — за реку.
Лес горит за плечами, как порох, —
Хоть одну не забыть бы строку!




* * *

Лишь ожиданье будущего века,
Одна тоска сквозная до конца.
Прости, я был, наверное, калека
И вряд ли понял замысел Творца.

Дар этой жизни измалил, профукал,
Разбил тяжелым, словно молот, лбом.
Стал наковальне-родине докукой,
А кем уж — брызгам радуг за окном?

Так и уйду, не прихватив крупицы
Всех благ твоих, отпрянувших в бурьян.
Вот здесь тоска летала. Или птица?..
Нет разницы. Теперь один туман.




* * *

— В колодки взяты христиане,
Под ноги брошены зверью,
В кулацком солены чулане...
— Твою отчизну узнаю!

— Не ясно, что там будет завтра,
Но ты — сегодня дал пожить
Всем упырям, злодеям, катам...
— А кем еще здесь дорожить?



В ГОРОД

Город втягивает, центрифужит
И нутра разжимает кулак.
Плюнь огнем ему в зенки и стужей —
Ты пропасть не посмеешь за так!

Продал поле, реку с полыньею,
Щукой совесть пустил в народ:
Пусть и он позлее завоет —
Прежде воин, а нынче сброд.

Пусть поймет, что утратил — с мясом
Вырвал сам из своей груди
И живет неровенным часом,
И не слышит глас: — Осади!

Зреет в нем бесноватый фюрер,
Курит Коба его, как табак...
А всего-то и ехала фура,
Напевал в полудреме чудак.

Вроде нет ни столба соляного,
Впереди — колокольный звон,
Много камня и мало Бога,
Горстка времени, пропасть — времен...




* * *

Нема или горда — ответь хотя бы спьяну,
Где был я и куда отсюда кану.




К РОССИИ

И что славянский мир ждало б,
Вдруг распадись на части?

Так поднеси сама иссоп
Англосаксонской пасти!




* * *

Одни оболванены этим,
Другие задурены тем.
Но Банда, загнавшая в нети,
Объявит амнистию всем.

Но Банда — не в Киеве дядька,
Ни даже кощей на Москве —
Раскроет навстречу объятья,
Держа по кнуту в рукаве.

Подарит нам истины щепку,
Отмерит свободы глоток.
Простишь ли, и Святый, и Крепкий,
Что вновь разминемся чуток?

Что будет по-прежнему Банда
В узлы нас и петли вязать...
Кипит на майдане баланда,
Хлебают и смерды, и знать.




ДИАЛОГ ПРОДВИНУТОГО
С ОТСТАЛЫМ   

— Стравить это быдло пора бы опять:
Они уже начали все понимать.

— Но вряд ли научится гоем быть гой
И в третьей, и в пятой войне мировой.

— Тогда возведем Люцифера на трон,
И с ними пускай разбирается он!

— Ну, ты-то хотя бы не очень блажи,
Властитель никак всякой правды и лжи...

— Неужто и впрямь только наши уста
Создали для них Сатану и Христа?




* * *

Смерть была словно ложка к обеду.
Не щадили — чужой ли ты, свой.
Оглянись: вместо светлой победы —
Лишь голов отрубаемых вой.

Собери эти страшные души,
На планету другую закинь.
Там пускай измываются, душат,
Любят красный огонь и полынь.




* * *

Шуршат ли опавшие листья,
Ложится ли под ноги снег —
В бездонной космической выси
Твой голос пропал не навек.

Не ты ли меня возвращала
Из праха к заботам земным,
Столетия вспять обращала
Заклятием женским одним.

Так чем же смогу я без веры
Заполнить и ночи и дни,
Коль вправду безжизненны сферы,
В которых блуждают огни.

Неужто сквозь ярко-тягучий
Комет оседающий дождь
Не ты с отуманенной кручи
Печально и веще зовешь?

Плывут облака, словно струги,
И жду я, золою дыша,
Когда мы вернемся на круги
И душу узнает душа.

И будет лишь небу тоскливо,
Что лучшего нет у богов,
Чем снова немножечко силы
Нам дать.
                И любви.
                И врагов.