Прекрасное время жизни

      Море было холодное. Разбежавшись, Филипп нырнул, вода обожгла кожу; золотистые пузырьки рассыпались вокруг, изумруд воды стал ещё ярче на фоне золотого песка. Вынырнув, он поплыл к волнорезу, но почувствовал, как холод сковывает дыхание, и решил повернуть обратно.
Рядом с его одеждой кто-то сидел, и он заторопился к берегу.
Выскочив из пенистого прибоя, пританцовывая от холода, он побежал к спасательной вышке, где оставил одежду. Навстречу ему поднялся какой-то белобрысый парень лет двадцати и, улыбаясь, протянул ему бутылку коньяка.
- На, отхлебни, согрейся, - сейчас мало, кто купается. Летом и то холодно, а сейчас и подавно. – Балтика… 
Парень говорил с характерным литовским акцентом; Филипп взял протянутую бутылку и отхлебнул: коньяк жарко обжёг горло, теплота прокатилась в грудь, в живот, лёгкий жар хлынул в голову, он почувствовал, что согревается, но не пьянеет, поскольку с утра уже посидел в нескольких барах…
- Ты кто? – спросил он, возвращая бутылку.
- Я сумасшедший.
Филипп невольно застыл, натягивая штанину.
- Да не бойся, я не заразный, сидел в ЛТП, наглотался колёс, чтобы не идти в армию, а сейчас всех выпустили же. Вот я и на свободе. У нас же теперь свобода, понимаешь? – отхлебнул парень и вновь протянул бутылку.
- Да, наверное, - кивнул Филипп, с опаской косясь на сумку, где лежал миллион рублей, деньги, которые он до сих пор не отдал мэру.
Отхлебнув ещё раз, он решил, что парень совсем безобидный. Он улыбался так искренне, что вряд ли можно было подумать что-то кривое о нём…
Вскоре они уже сидели рядом на песке, болтая о том, что скоро будет новая прекрасная жизнь: Союз, тюрьма народов исчезает, и все будут счастливы.
- Понимаешь, наклонился к Филиппу парень, заглядывая ему в глаза: - Вы же русские всех захватили. Вы оккупанты!
- Кто? Я оккупант? – удивился сквозь хмель Филипп.
- Ну, ты – нет, - но вот другие…
Оранжевый диск солнца уже висел высоко над горизонтом; игрушечные, кукольные яхты раскачиваются на волнах, вдалеке, за соснами виднелся кирпичного цвета дом Томаса Манна, а далее по кайме залива - сосны, дюны - до самого горизонта.
- И давно выпустили? – спросил Филипп, желая сменить тему.
- Неделю как.
- А здесь, что делаешь?
- К тётке приезжал. Родители в Германии, переслали денег для меня. Хочешь ещё выпить? – спросил он, вглядываясь в Филиппа своими прозрачными серыми глазами.
- Да, чего нет, только у меня тут дело одно. Подождёшь?
- Так я могу с тобой.
- Ну, идём.
В мэрии, куда мог зайти каждый, Филиппу сказали, что мэр в Вильнюсе, и будет только поздно вечером.
- Но у меня же билет на самолёт, на вечерний рейс, как же быть?
Секретарша, высокая, спокойная девушка, с бледным лицом, в чёрной юбке и белой блузке только развела руками.
- А, может, я оставлю у вас сумку пока на хранение.
- Нет, к сожалению, нельзя, сами понимаете…
Перед входом в здание на площадке из красной плитки его поджидал Йонас, а с ним рядом стояла невысокая, полноватая девушка с пухлыми губами.
- Рамуня, - кивнул на неё Йонас. Мы учились вместе в художественном училище. Теперь она вот дюны тут рисует, - хмыкнул он.
- А-а, - протянул Филипп, мельком взглянув на мольберт с принадлежностями у неё за спиной.
- Ну, куда пойдём? – спросила эта Рамуня.
Она быстро освоилась, или это у неё была такая манера общаться. Подхватив их под локти, она повела их мимо мэрии, яхт-клуба в сторону бара «Паланга».
Филипп напрягся, сначала она ему не понравилась, но были в ней какая-то теплота и странное обаяние.
Они начали оживлённо болтать по-своему,  а Филипп, прижимая сумку к бедру, всё думал, как же быстрее передать деньги. Сумма-то немалая. Ну и что? Пусть в стране непонятка. С такими деньгами можно хорошо оттянуться, и не один месяц, что в Вильнюсе, что в Паланге, а то и ещё куда завеяться…
В баре они устроились у самого парапета с видом на море. Было уже часов двенадцать, но всё ещё довольно прохладно и ветрено.
Пока они заказывали, Филипп махнул ещё коньяка для согрева, потом ещё, и внутри у него что-то щёлкнуло: они ему вдруг показались такими родными, близкими, и совсем не смущало, что он не понимает, о чём они говорили между собой, когда переходили на литовский.
Где-то далеко, в уголке сознания, в лёгкой дымке радужной, импрессионистической грусти, как вспышка ещё мелькнула странная мысль, что это всё развод, но Филипп отбросил её.
Рита, или Рамуня, да, кажется Рамуня, ему преданно улыбалась, как собака, а он заказывал на всё. Душа его развернулась, и хотелось ещё и ещё.
Стол у них был завален яствами, и они ели, будто с голодного края.
Филипп почти не притронулся, только пил много воды и коньяк. В какой-то момент он вдруг заметил, что солнце перевалило за дюны на запад, осмотрелся, и всё пытался вспомнить, что он здесь делает.
Потом вспомнил, потрогал сумку под столом ногой и успокоился.
Свои деньги он уже потратил, и теперь они гуляли на те, которые он должен был отдать мэру.
«Целый миллион, - подумал он, - а что если я просто завеюсь с этими деньгами и всё! Мало ли. Советские деньги сейчас всё равно никто не считает, говорят, страна скоро накроется медным тазом, вот и тратят все, как сумасшедшие».
Неожиданно он почувствал чужую тёплую руку у себя на бедре: встретился взглядом с Рамуней, лёгкая волна возбуждения прокатилась по спине: она легко, осторожно поглаживала своими коготками его джинсы. Глаза её ярко светились, мелькнула мысль, «как у ведьмы», в них подрагивала синяя глубина. Она показалась Филиппу такая доступная, в нутрии у него что-то дрогнуло, растаяло и потекло…показалось, что она даже подмигнула ему. Дурман кружил ему голову.
Йонас был мертвецки пьян.
- С ним так бывает, - бросила небрежно Рамуня. – Слабый.
- Поедешь с нами? – неожиданно спросила она.
- Куда?
- В Прейлу, у нас там студенческий лагерь.
- Можно, только мне нужно сходить в мэрию.
- Зачем?
- Увидеть мэра.
- Мэра? Ого, зачем это?!
- Так…по одному делу.
- А ты как здесь оказался?
- Мы снимали фильм летом. А теперь вот документы надо передать. – Кивнул Филипп на сумку.
- Ясно, - рука её скользнула чуть выше, и неожиданно её алый рот оказался прямо перед его глазами, и он поцеловал этот рот долго, жарко, до дрожи, и голова у него закружилась.
- Пойдём! – неожиданно она поднялась, взяв его за руку.
Они спустились по деревянной лестнице на площадку перед баром, завернули за угол дома, и зашли в кусты, - пахло нагретой хвоей.
Она сразу же прижалась к нему, перехватило дыхание, но вдруг он напрягся и отстранился.
- Погоди, не сейчас, не сейчас…
- Ты чего? – обиженно протянула она.
Спотыкаясь, выбрался он из кустов; пошатываясь, и, судорожно цепляясь за перила лестницы, поднялся к их столику.
Йонас устроился на скамейке, свернувшись калачиком, - слабая, детская, милая улыбка играла у него на лице.
Сумка была на месте под столом, и Филипп успокоился.
- Что-то не так? Ты меня не хочешь? – услышал он голос за спиной.
Рамуня стояла, как обиженная школьница, сложив руки на пухлом животе, и ему стало немного смешно, и он вдруг вспомнил то, что случилось летом, вспомнил ту, которая подарила ему медальон Матки Боски.
Поговаривали, что с ней были все, а вот ему отказала: сняла с груди только иконку, серебряную, и подарила со словами: «Пусть хранит тебя».
Почему он это вдруг вспомнил, Филипп не знал, не думал он, что встретит её вновь когда-то, хотя и сегодня искал её там, в гостинице, где они жили летом.
- Ты меня не хочешь? – вновь тихо спросила Рамуня, - я некрасивая, да?
- Forget! Не обижайся. Давай лучше накатим, на каком ты курсе?
- Скоро выпуск, диплом.
- И что потом?
- Не знаю, буду работать декоратором, оформителем.
Они вновь пили коньяк: лучший, какой был у них «Наполеон», потом «Хеннесси».
Йонас спал сном младенца.
Они выпили ещё бутылку, наверное, и теперь Филиппу стало на всё плевать: какого чёрта он должен беспокоиться о чужих деньгах, тем более, если их скоро отменят, да и Гансы проматывали больше за неделю своей шоблой.
Неожиданно стало темно. А потом они ехали куда-то в микроавтобусе. Йонас сидел с водителем впереди, показывал дорогу.
А он целовался с Рамуней, так целовался, что уже губы болели.
- Выйдем? – хрипло спросила она.
- Давай!
Она хлопнула водителя по плечу.
- Нам надо поссать!
Тот кивнул и притормозил.
Ночь была звёздная, яркая.
Пройдя несколько шагов, Филипп споткнулся и упал лицом в траву. Лицо стало мокрое от ночной росы.
Он перевернулся на спину и почувствовал её тело на себе: она сосалась, как бешенная, как сумасшедшая сука, и потом делала всё так, будто у неё сто лет не было мужика, так, что ему было больно, но очень сладко.
Потом она отвалилась и сказала: «Ух, класс, какой супер!» - и больше ни слова не говоря, поднялась и побрела к микроавтобусу, фары которого мигали в тумане на дороге. Она будто забыла о нём.
И потом, пока они ехали в Прейлу, всё время болтала какую-то чепуху, будто между ними ничего не было.
Но ему было всё равно.
В студенческом лагере она ушла  к своим, а Филиппа и Йонаса положили спать в другом крыле. Но спать Филиппу не пришлось. Всю ночь по комнате кто-то ходил, играли на гитаре, пели песни на непонятном языке, под утро он всё же уснул, но тут его разбудил Йонас со слезами на глазах: он плакал молча. Его, оказывается, за что-то побили (вроде бы он к кому-то приставал, к какому-то парню или девушке, Филипп так и не понял), и теперь он искал утешения.
Утром, когда солнце только брызнуло яркими лучами в окно, Филипп поднялся, быстро оделся, и собрался вновь ехать в Ниду.
Удивительно, но к сумке его, где лежал миллион рублей, никто так и не притронулся.
Когда он выходил из кемпинга на дорогу, что поймать попутку, случайно встретил Рамуню: зевая, она торопливо шла из мужского крыла, где жили мальчишки.
Заметив Филиппа, она только махнула рукой, приветствуя его, и всё. Она его даже не узнала. Забыла.
Но ему теперь было всё равно. Он торопился. Наверняка, его уже искали.
Йонаса он оставил спящим, на лице у него действительно светился «фонарь» под глазом, и на губе был кровоподтёк.
Когда Филипп стоял на дороге, голосуя, неожиданно его окликнул Йонас. Он-таки оклемался.
- Как ты? – спросил Филипп.
- Та, ничего, всё в порядке, - криво улыбнулся тот, притронувшись к опухшей губе…
- Что случилось? Кто тебя так?
- А-а, не помню уже, - махнул тот рукой. – Ничего, заживёт, - проговорил он с трудом. – А здорово мы вчера, а?
- По тебе не скажешь, - хмыкнул Филипп.
- Слушай, а хочешь, я тебя с сестрой познакомлю, она классная, красивая.
- Ты меня уже вчера познакомил.
- А, Рамуня, она нимфоманка, спит со всеми, помню, ещё в школе мне давала.
- Ясненько, - сглотнул Филипп.
И ему стало немного грустно.
- Так хочешь, а?
- Я же оккупант, русский, как же она с таким будет?
- Но ты же богатый, а если богатый, какая разница, хоть негр, хоть китаец…
- С чего ты взял, что я богатый?
- А я вчера посмотрел, что у тебя в сумке, когда ты выходил из бара с Рамуней.
- Ты же был пьян?
- Ну, я притворялся немного.
- Понятно. Что ж ты не взял деньги?
- А что я буду делать с такой суммой? Целая сумка. Да ведь искать будут. Если что… Разве не так?
- Да, искать будут, - с интересом разглядывал он Йонаса, понимая, что на его месте, уж он бы своего не упустил.
- Ты куда сейчас? - спросил Йонас.
- Поеду вновь в Ниду, надо закончить одно дело. Вчера же не получилось, тебя встретил.
- Да, хорошо было, - сказал Йонас, вновь притрагиваясь к губе.
- Хорошо. На вот, возьми, - Филипп вытащил из сумки пачку денег, там было тысяч двадцать, и протянул Йонасу.
- Ты что?! Здесь же много!
- Ничего, бери, бери. Я же богатый.
Йонас с жадностью взял пачку хрустящих купюр и неловко сунул их себе за пояс.
- Спрячь в карман, - увидят же!
- Да, да…сейчас, сейчас, - погоди, я на минутку.
Он вскоре вернулся с клочком бумаги, на котором был нацарапан карандашом номер телефона.
- Будешь в Вильнюсе, позвони, это номер моей сестры, её Рита зовут,  - скажешь от меня, она будет очень рада, очень, она меня всегда очень любила, у нас отцы разные, сейчас у своего живёт, но мы всегда дружили, очень.
- Ладно, позвоню.
- А ты что?
- Та, здесь пока зависну, потусуюсь, - дома скучно, пусто. Да и нет у меня дома. Родители же в Германии. А квартиру сдали, они ж не думали, что меня так быстро выпустят из психушки. Поживу пока здесь, это ж мой курс, пока с квартиры не съедут.
- Хорошо тебя встретили.
- Та, бывает.
- Ладно, позвоню! – бросил Филипп, голосуя.
Рядом с ним резко затормозила белая «Волга», он махнул Йонасу рукой на прощание, быстро залез в автомобиль, и помчался обратно в Ниду.

В Ниде его встретил счастливый, лоснящийся радушием, мэр. Он всё время щебетал, какой прекрасный случай, что они встретились, свалил деньги, не пересчитывая, в большую плетёную корзину у стола.
- Теперь у нас будут деньги на реставрацию школы. У нас же всего одна школа, вы знаете?
- Да, да, знаю,  - сказал Филипп.
Этот человек был ему неприятен, и он хотел быстрее уйти.
Спустя два часа он уже проезжал мимо Тракая, засматриваясь на красивые башни средневекового замка, на гладь озера, на котором белели паруса яхт.
Ему было легко и спокойно.
Он ни о чём не думал, шелуха мыслей улетучилась, он весь растворился в красоте и движении, с лёгким шелестом летело шоссе под колёса автомобиля.
Вскоре они въехали в город, быстро промчались по пустым улицам Вильнюса, было раннее утро воскресенья.
Таксист высадил его на площади у аэропорта и уехал.
Билеты были свободно в продаже, и, купив билет на ближайший рейс, до него было ещё пять часов, Филипп долго ходил по аэровокзалу, потом погулял по скверу вблизи аэропорта, и, устав, сел на лавочку на круглой площади, вблизи центрального здания.
Был ясный сентябрьский день. Филипп откинулся на спинку лавочки, которая удобно подпирала спину, и подставил лицо ласковому сентябрьскому солнцу. Он улыбался.
Рядом на детской площадке в сквере играли дети, совсем малышня, ездили на пластиковых машинках, бегали за колясочками.
Одна девочка с белыми-белыми волосиками и ангельским лицом бросала мячик и попала в Филиппа, а потом побежала за мячиком прямо к нему, за ней, воркуя, засеменила молодая, совсем юная ещё девушка, с такими же голубиными волосами, она что-то говорила девочке по-литовски, Филипп, улыбаясь, протягивал мячик девочке.
Мама её что-то сказала Филиппу, и он кивнул, улыбаясь, не понимая, но догадываясь, о чём она.
А когда они отошли, он вновь, раскинув руки, подставил лицо солнцу, вспомнив вдруг, что у той, которую он так сильно любил когда-то, тоже были такие белокурые волосы и нежное, кроткое лицо ангела; невольно он коснулся рукой нагрудного кармана, где хранилась иконка Матки Боски, и тонкая, острая жаркая боль вдруг неожиданно пронзила его грудь под самое сердце, и он почувствовал, как непрошеные слёзы текут по лицу: картинка смывалась, делаясь из яркой – пёстрой…Слёзы текли, но он не утирался, он так и сидел, подставив лицо солнцу…странная, почти счастливая улыбка сияла у него на лице.
17.10.20