Серов. Портрет Ермоловой

Валентин Серов.Портрет М. Н. Ермоловой. 1905.Холст, масло. 224 ; 120 см Государственная Третьяковская галерея, Москва

       В 1905 году Мария Ермолова готовилась отметить 35-летие со дня своего первого выхода на сцену. Изначально предполагалось, что бенефис актрисы, приуроченный к знаменательной дате, состоится 30 января на сцене Малого театра. Однако драматические события в жизни страны, связанные с началом Первой русской революции, внесли коррективы в намеченные планы. Ермолова сама отказалась от проведения праздничных мероприятий.

    Тогда её друзья — участники московского Литературно-художественного кружка, созданного по инициативе артиста Александра Южина и поэта Валерия Брюсова, — решили преподнести Марии Николаевне подарок: они обратились к Валентину Серову с просьбой написать портрет актрисы. Заказ от имени кружковцев художнику передал Илья Остроухов. Он же сумел убедить Ермолову, не любившую «выставлять себя напоказ», дать согласие на совместную работу с Серовым.
   
   
   Актриса позировала художнику в течение тридцати двух сеансов. Торжественное «открытие» портрета состоялось в 1907 году во время банкета, устроенного в честь Ермоловой.

   Серов, входивший в ту пору в число весьма востребованных русских портретистов, брался отнюдь не за каждый заказ: он мог отказаться от работы, если не чувствовал личной расположенности к будущей модели.

       Для придания фигуре Ермоловой монументальности художник располагался на низкой скамеечке; актриса, рост которой был чуть выше среднего, возвышалась над портретистом, как на пьедестале. Впоследствии Серов рассказывал живописцу и искусствоведу Игорю Грабарю, что писать «в этой скрюченной позе, без возможности не только отойти, но и пошевельнуться», ему было непросто. Работа шла в полной тишине; лишь изредка в помещение входил Шубинский, и его появление позволяло прервать сеанс на несколько минут. В процессе работы — как правило, за день до очередного сеанса — художник посещал спектакли с участием Ермоловой; наблюдения за актрисой на сцене и в жизни помогали Серову лучше понять внутренний мир Марии Николаевны.

    Серов, редко хваливший себя, оценил работу над портретом Ермоловой фразой: «Но ничего, как будто что-то получилось». За картину художник получил 1000 рублей. (Для сравнения: портрет Николая II, написанный Серовым в 1900 году, был оценён заказчиком в 4000 рублей).

     К моменту «открытия» портрет уже имел определённую известность. В 1905 году картина была представлена на Таврической выставке, организованной Сергеем Дягилевым и проходившей с 6 марта по 26 сентября в Таврическом дворце.

   В следующем году полотно выставлялось в Париже на экспозиции Серова, участвующей в «Русской художественной выставке», организованной Обществом Осенних салонов. Также портрет демонстрировался на коллективных выставках Союза русских художников, проходивших в первое десятилетие XX века в Москве, Петербурге, Казани, Киеве.

    В 1935 году благодаря Михаилу Нестерову, считавшему, что портрет является шедевром и должен быть доступен массовому зрителю, картина попала в Третьяковскую галерею на правах «временного хранения».В 1949 году картину передали в постоянное хранение. На этой же юбилейной выставке в Третьяковке был представлен и эскиз к портрету, выполненный на бумаге карандашом и акварелью.
    
    На картине Серова нет явных признаков, указывающих на профессию изображённой на ней дамы, — она не жестикулирует, не пытается с помощью мимики или движений передать эмоции. Тем не менее даже неискушённый зритель может понять, что героиня портрета — человек из мира искусства.

   «Подсказками» в данном случае являются и горделивая осанка, и внутренняя страстность, и «едва уловимая тень трагизма», и духовная наполненность образа — качества, которые обычно присущи людям, умеющим воздействовать на большую аудиторию.
   
     Актриса Мария Ермолова была властительницей дум для нескольких поколений зрителей. Её авторитет в театре был столь высок, что она имела право сама выбирать себе роли для бенефисов.
      
       Актёрская убедительность Ермоловой была столь сильной, что, по воспоминаниям Татьяны Щепкиной-Куперник, во время премьеры спектакля «Татьяна Репина» по пьесе Алексея Суворина и партнёры по сцене, и публика поверили в реальную смерть актрисы: «В зале творилось что-то неописуемое: истерики, вопли, вызывали докторов, выносили женщин без чувств».

     В момент написания портрета Ермолова находилась в расцвете творческих сил. Она была хорошо сложена, отличалась «строгой красотой»; современники, обращавшие особое внимание на взгляд актрисы, писали про свет и глубину её «глубоко карьих» глаз.

    Артист Малого театра Михаил Ленин рассказывал, что они «плавали среди бесконечно бушующего моря, это был такой взлёт могучего темперамента, что у меня дрожал каждый нерв».

    В обычной жизни Ермолова была человеком сдержанным — со стороны казалось, что её сосредоточенность связана как с постоянной внутренней работой, так и с нежеланием растрачивать свои силы и эмоции на бытовые, приземлённые вещи. Если некоторые другие женские портреты Серова по стилистике сравнимы с тонкими, несущими лирическую историю новеллами, то, говоря об образе Ермоловой, живописец Игорь Грабарь заметил, что «перед вами стоит сама Драма, даже Трагедия».

     "Античную колонну, вернее, классическую статую напоминает фигура великой трагической актрисы Ермоловой, что ещё более усиливается вертикальным форматом холста. Но главным остаётся лицо — красивое, гордое, отрешённое от всего мелочного и суетного.

    Колорит решён всего на сочетании двух цветов: чёрного и серого, но во множестве оттенков. Эта правда образа, созданная не повествовательными, а чисто живописными средствами, соответствовала самой личности Ермоловой, которая своей сдержанной, но глубоко проникновенной игрой потрясала молодёжь в бурные годы начала XX столетия."
   
     Чёрное бархатное платье, в котором Ермолова позировала Серову, было сшито в мастерской Надежды Ламановой — законодательницы мод, получившей известность в качестве великосветской портнихи, а затем — театрального художника.

    В 1935 году Сергей Эйзенштейн увидел портрет Ермоловой на выставке в Третьяковской галерее. Режиссёр никогда не наблюдал за игрой Марии Николаевны из зрительного зала, но, увидев портрет, согласился со слышанными им ранее оценками Станиславского. Тот, говоря об артистических возможностях актрисы, отмечал её темперамент, чуткость, «большую нервность и неисчерпаемые душевные глубины». По словам Эйзенштейна, при знакомстве с картиной Серова им овладело «совершенно особое чувство подъёма и вдохновения», которое он не смог себе сразу объяснить, ведь портрет был «предельно скромен по краскам,  почти сух по строгости позы. <…> почти примитивен по распределению пятен и масс, лишён антуража и реквизита».

     Подобный эмоциональный отклик портрет вызывал у многих зрителей, но именно Эйзенштейн первым указал на особые композиционные средства, за счёт которых Серов сумел показать силу «вдохновенного подъёма», свойственного Ермоловой.

ОТЗЫВЫ О ПОРТРЕТЕ.

     Люди из близкого окружения актрисы сочли, что на портрете Мария Николаевна выглядит старше своих лет и «не так красива, как в жизни». По словам Татьяны Щепкиной-Куперник, родственники также говорили, что «непохожа», а сама Ермолова восприняла картину как слишком парадную: «Она хотела бы видеть в ней больше простоты»

 Искусствоведы отмечают, что, вероятно, это восприятие связано с тем, что Серов писал Ермолову вне возраста, стремясь сохранить её внутреннюю сущность и «вечные черты».Илья Репин, считавшийся учителем Валентина Александровича, после знакомства с экспонатами Таврической выставки сообщил в письме историку искусств Владимиру Стасову, что Серов его «огорчил последними работами». Нелестным был отзыв и поэта Ивана Аксёнова, который без восторга относился к артистическим возможностям Ермоловой.

В число людей, принявших картину, входил литературовед Сергей Дурылин — он, в частности, писал, что портрет Ермоловой является «лучшим отражением творческой личности» актрисы.

    По словам Татьяны Щепкиной-Куперник, если бы речь шла о портрете Ермоловой в преклонном возрасте, то «всего лучше написал бы её в это время Рембрандт, как раньше гениально изобразил Серов». Архитектор и живописец Фёдор Шехтель признавался, что при взгляде на портрет Ермоловой у него возникало ощущение «то холода, то жары»: «Чувствуешь, что перед тобою произведение как бы не рук человеческих.

   Сын мецената Саввы Мамонтова — Сергей Саввич — отмечал, что даже несведущий зритель, не знающий, кто изображён на картине, сразу же догадается, что это «удивительно гениальная драматическая актриса»

       Ему было суждено достигнуть вершин героического портрета и создать портрет М. Н. Ермоловой, работу, не имеющую аналогии в мировой портретной практике и в то же время тесно связанную с гуманистическими устоями русской культуры.  Его индивидуальная стилистика и особенно решения проблем композиции стали предметом изучения как для его учеников, так и для многих других мастеров, оказали воздействие, выходящее за пределы живописи.
— Владимир Леняшин