Письма

***

Взрыв. Ещё один. И ещё. Бум. Бум. Бум. Будто по барабану бьют. И так уже неделю к ряду без остановок. Совсем страх потеряли. Раньше хоть с девяти до девяти бомбили, а сейчас весь день напролет. Не к добру это. Кажется, эти сволочи что-то затевают...
–Эй,– хлопок по плечу,– не спи, а то замёрзнешь.
Командир отделения. Сержант. Как мне иногда хочется дать ему в морду. С чего вдруг? Нормальный парень. Заносит его, правда, иногда, ну так это война, здесь всех, бывало, заносит. Наверное, это из-за его смазливого лица. Хотя, говорят, девкам нравятся смазливые парни. Этот тоже не исключение. На гражданке небось девок как перчатки менял. Двадцать четыре, а выглядят на шестнадцать. Не то, что я – двадцать второй год идёт, а выгляжу лет на десять старше...
Голова скользит по ладоням и падает вниз. Просыпаюсь. Так. Сейчас самое главное не спать. Засну – и тогда точно себе что-нибудь отморожу. Надо у старшины что-нибудь попросить. Хоть кусок брезента. Старшина мужик хозяйственный, у него точно найдётся. А то куда годится: октябрь на дворе, а нам зимнюю форму до сих пор не выдали. А обещали ещё в середине сентября. Я начинаю думать, что наша вещевая служба заодно с теми, по ту сторону фронта. Раз не могут нас отсюда выкурить артиллерией, решили заморозить к чёртовой матери.
–Слушай, сержант, а у старшины, случаем, куска брезента лишнего не найдётся? А то мы скоро здесь помёрзнем все.
–Какой там. Спрашивал уже. Нет у него ни черта.
Конечно. Так я тебе и поверил. Ни хрена ты не спрашивал. Хотя ради куска брезента вылезать из блиндажа под обстрел только сумасшедший станет...
Опять клюю носом. Взрыв. Громкий. Совсем близко. Надо чем-то заняться, иначе с концами. Второй день не сплю. Точно. Я же хотел письмо написать.
–Сержант, сумку свою не одолжишь?
–На кой она тебе сдалась?
–Письмо написать хочу. Твёрдое нужно что-нибудь подложить.
–Возьми. Там, в углу лежит.
Поднимаюсь. От долгого сидения ноги затекли. Чуть не свалился прямо на сержанта. Дохожу до угла, беру сумку, сажусь там же.
–Если нужно, в сумке карандаш есть и бумаги немного.
–Спасибо,–отвечаю я,– у меня своё.
Кладу сумку на колени, на неё листок бумаги и начинаю писать.

***

Город, даже несмотря на войну, полон жизни. Жизнь эта, разумеется, отличалась от мирной. Патрули, военные автомобили и бронемашины, солдаты и офицеры, громкоговорители и агитационные плакаты, листовки и предупреждения. Обывателей, впрочем, тоже хватает. И все они беспрестанно шумят, толкаются, куда-то движутся. Сквозь толпу гражданских пробирается молодая девушка лет двадцати. Одета она просто, как и все, кто её окружает: рабочий комбинезон, тёплая куртка, рубашка, тяжёлые ботинки, платок на голове, почти полностью закрывающий волосы. Она идёт с работы. Но не домой. Сначала на почту. Она заходит на почту каждый день после смены. Обычно она возвращается ни с чем. Сегодня же в почтовом отделении её дожидалось письмо. Получив его, она быстро положила письмо в нагрудный карман и ещё быстрее, чуть ли не бегом, расталкивая прохожих, отправилась домой. Дома, сняв только ботинки, она, явно сгорая от нетерпения, вскрыла конверт прямо в коридоре и принялась читать:
"Здравствуй, мой дорогая!
Прости, что долго не писал, всё никак не удавалось выкроить свободную минуту. У меня всё замечательно, если к жизни на передовой можно применить подобное слово. Кормят сносно, одевают прилично, заняться есть чем, так что мне грех жаловаться. Парни говорят, что в тылу гораздо тяжелее. Правда противник бомбит нас день и ночь, но это так, пустяки, не переживай за меня. Это они, что бы нас попугать, но мы не из пугливых. А в целом всё спокойно. Две недели сидим по блиндажам, потихоньку их обживаем. Правда скоро моя рота отправляется в тыл, но это даже к лучшему. Обжились мы там гораздо лучше, чем на передовой, к тому же так я смогу тебе чаще писать.
Совсем забыл, раз уж вышла такая возможность, то от всей души поздравляю с прошедшим днём рождения. Жаль, что не могу поздравить тебя лично. Я хотел было выбить себе отпуск хоть на неделю, чтобы повидать тебя, но ротный сказал, что не положено. У нас в очередной раз ограничили отпуска, да к тому же мы ведь с тобой так и не успели расписаться. Ну это ничего, когда вернусь, мы, надеюсь, быстро исправим это недоразумение. Вот вроде и всё, что хотел тебе сказать. Обязательно напиши, как ты там поживаешь и всё ли с тобой в порядке, иначе я буду беспокоиться. Крепко обнимаю, целую и жду скорейшего ответа.
С наилучшими пожеланиями,
Твой М.В.
P.S. Совсем забыл. Пожалуйста, отправь вместе со следующим письмом свою фотокарточку. Небольшую, чтобы в карман поместилась. Уезжая, я допустил непозволительную ошибку, не взяв её с собой. Надеюсь, ты не обижаешься."
Девушка закрыла глаза, прижала письмо к груди и улыбнулась. Она положила письмо на стол и теперь, когда мир для неё перестал крутиться вокруг простого листа бумаги, занялась своими ежедневными делами. Она наконец-то сняла рабочую одежду, умылась, переоделась в домашнее платье, начала уборку. Всё это делалось под звуки старого радио, из которого сплошным потоком бесцветными голосами разносилась по дому агитация и фронтовые сводки. Впрочем, девушка давно привыкла и уже не обращала на них никакого внимания. Ей всего лишь нужен был фон, шум на заднем плане. Хоть что-нибудь. Только не тишина. Только не безмолвие мёртвых бетонных стен дома...
Солнце стремительно заходило, окрашивая небо в различные оттенки красного: от бордового на востоке до розового на западе. Уже спустя час после того, как девушка вернулась домой, на город надвинулась кромешная тьма. Ни фонари, ни свет в окнах давно уже не зажигались – обычная предосторожность, защита от обстрелов. Девушка же, ещё до того, как солнце окончательно скрылось на западе, благоразумно занавесила окно в своей комнате толстым одеялом. В оконную раму были вбиты на определённом расстоянии друг от друга небольшие гвоздики; на кромке одеяла на таком же расстоянии были пришиты петельки, так что девушка относительно легко с этим справилась. После того, как она убедилась, что одеяло плотно прилегает к окну, она, почти на ощупь добралась до выключателя. Комнату озарил неяркий свет электрической лампочки. Сама комната не отличалась роскошью: стены, в держащихся, видимо, на честном слове, обоях, голый пол, покрытый старым, хоть и чистым, ковром, побеленный потолок с торчащей из него лампочкой, металлическая кровать, добротный деревянный стол и такой же стул, платяной шкаф с не закрывающейся левой дверцей, откуда выглядывали несколько простых платьев, пара полок, на которых разместились с десяток старых книг. Девушка села за стол и на вырванном из какой-то тетради листке начала писать ответ.

***

Я бегу. Ноги болят от напряжения. Солёный пот заливает глаза, из-за чего их жжёт, будто вместо них тлеющие угли. Я бегу вместе со взводом к своим почти вслепую. Залечь где-нибудь, подождать, передохнуть хоть минуту. Нет. Нельзя. Остановка – смерть. А помирать я пока не намерен. Пуля. Пролетела где-то у плеча. А может и нет. Чёрт с ней. Потом разберусь. Когда до наших добегу. Разрыв справа. Падаю в какую-то воронку. Поднимаюсь. Продолжаю бежать. И чёрт их дёрнул послать нас в атаку. Как коров на бойню. Только хуже. Ещё взрыв. Снова падаю. Поднимаю голову. Оглядываюсь. Вон, кажется, наши окопы. Подъём. Вновь бегу. Быстрее. Спрыгиваю в траншею. За спиной раздаётся очередной взрыв. Вроде живой. Надо себя осмотреть. Ощупываю плечо. Кровь. Значит, всё-таки зацепило. В плечо ударяет резкая боль. Будто бы во время бега она застыла, а сейчас оттаяла. Каждое движение рукой невыносимо. Надо найти санитара, а то руке конец.
–Э, брат, ты же ранен.
Солдат. Кажется, с четвёртой роты. Где-то я его видел.
–Есть... такое,– отвечаю я. Господи, как же больно. Это ведь пуля. Маленькая свинцовая пулька. Не может же она наделать столько делов.
–Санитар! Санитар, мать твою! Человек кровью истекает!– голос тонет в грохоте орудий. Я их и не слышал до этого. Хотя не слышать эту какофонию невозможно.
Солдат останавливает другого. Что-то говорит. Ни черта не слышу. Что-то типа "санитара... скорее... помирает..." Второй убегает. Первый обращается ко мне.
–Не боись, сейчас санитар придёт. Надо бы тебя перевязать. Рука у тебя ни к черту.
Неужто всё так серьезно? Этого ещё не хватало. Солдат отрывает кусок ткани от одежды. Начинает перевязывать
–Кто ранен?
Санитар. Быстрее, чем я думал.
–Этот.
Осматривает мою руку. Качает головой. Да твою же мать, почему так больно?
–Хрен с ним, в госпитале разберёмся,– обращается ко мне,– ходить можешь?
Киваю головой. Обращается к солдату.
–Помоги его поднять.
Вдвоём они меня поднимают. Хотя я мог бы и сам. Солдат убегает куда-то по траншее. Мы ковыляем в обратную сторону.
–Ничего. Сейчас доберёмся до госпиталя, а там тебя в миг залатают...
–...Ну что ж, молодой человек, можете считать себя счастливцем. Пуля прошла по касательной, осколки вошли неглубоко, мы их все вытащили. Кость, правда, задета, но ничего серьезного. Так что скоро сможем отправить вас обратно.
Ну и замечательно. Нечего здесь прохлаждаться. Надо к своим. А то вдруг что, а я здесь, в госпитале задницу просиживаю. Не годится. Нужно скорее отсюда выбираться...
День. Два. Три. Неделя. Девятнадцать дней продержали меня в этом чёртовом госпитале. А говорили "скоро отпустим". Никому нельзя верить. Даже своим. Надо было раньше уходить. Хорошо хоть так. Надоело бесцельно слоняться туда-сюда. Да и кормят там отвратно. Жаль, что скрипач со мной не пошёл. Хотя я его уговаривал. Хорошо играл. И где он на фронте откопал эту скрипку? Если не он, точно со скуки бы помер. Отхожу от госпиталя всё дальше. Рука полностью забинтована. Мои наверняка уже сменились и сейчас в тылу. Определённо. Надо в тыл. Иду по дороге. После получаса пути мимо меня проезжает машина. Останавливается рядом со мной. Господи, лишь бы не патруль. Нет. В машине только один. Капитан.
–Куда идёшь, солдат?
–В тыл, к своим.
–Какой полк?
–Шестьдесят пятый.
Капитан помолчал.
–Шестьдесят пятый, говоришь? Садись. По пути.
Сажусь в машину. Тронулись.
–С госпиталя что ли сбежал?– офицер косится на мою руку.
–Так точно. Иначе бы своих не догнал.
–Догонишь. Шестьдесят пятый здесь недалеко. Час езды. Достань из бардачка карту.
Достаю карту. Разворачиваю.
–Мы где-то здесь,– показывает пальцем на карту,– а довезу вот до сюда. Там сам разберёшься. Документы не посеял?
Ощупываю карман.
–Никак нет.
–Хорошо. Сейчас с этим строго. Вплоть до вышки. Командованию везде шпионы да диверсанты мерещатся.
–Мне бы на их месте тоже мерещились.
Едем по просёлочной дороге. Деревья стоят голые. Поля тоже. Хоть бы снег скорей выпал. Проехали какой-то городок. Хотя от города одно название. Полтораста домов, из них половина в руинах, остальные, полупокинутые, с выбитыми стёклами и дырявыми крышами. Церквушка со сбитым крестом. Немногочисленные жители, завидев нашу машину, скорее уходят подальше. Видимо думают, что опять приехали солдаты что-то у них отбирать. Быстрее бы всё закончилось. Быстрее бы вернуться домой.
–Боец, ты ведь понимаешь, что, если наткнёмся на патруль, то нам конец?
–Так точно.
–Знаешь ведь, что после госпиталя тебя должны обратно на фронт отправить, а никак не в тыл? А у тебя даже направления нет.
–Так точно.
–Если нарвёмся, я тебе уже ничем не помогу. Ладно. Скоро доедем, авось пронесёт.
Едем дальше. Пейзаж однотипный, разве что по пути наткнулись ещё на пару деревень. Картина в них такая же, как и в городке. Кажется не час мы уже едем, а больше, гораздо больше. Вдали дым. Навстречу всё чаще едут грузовики и идут колонны солдат. Подъезжаем к блокпосту.
–Мне сюда. Шестьдесят пятый направо. ещё около пяти километров.  Иди по той дороге,– он указал,– как увидишь перекрёсток – иди прямо. Там ещё один городок. На окраине школа двухэтажная из кирпича. Рядом блокпост. А дальше сам.
–Понял. Спасибо вам, что подбросили.
–Не благодари. Если бы мы друг другу не помогали, в кого бы мы превратились на этой войне?..
Сижу у костра. Я со своими. Как я и думал, они сменились. За четыре дня до моего ухода. Хорошо, что сразу в тыл пошёл. Парни пьют какое-то пойло: не то вино, не то портвейн. В меня не лезет. Я пью кофе. Не хочу нажираться. По крайней мере не сейчас. Пахнет дымом, жареным мясом и кашей. Не так, как на передовой. На передовой другой запах: пороховая гарь, раскалённое железо, гниль, человеческие испражнения. Запах смерти. Он уже въелся в мои ноздри. Кажется, я и сейчас его ощущаю.
–Хорошо, что ты вернулся. Мы уж начали думать, что всё. Нет тебя.
;
–Я уж слишком живучий, чтобы так умереть. Я и сам к вам рвался. Честно. Даже из госпиталя сбежал. Без вас как-то скучно.
–Сейчас тебе и без нас веселья хватит. Говорят, через неделю опять наступление. А нам как раз через неделю обратно.
–Вовремя я, ничего не скажешь.
Быстрей бы. Руки уже чешутся... Отставить. Нужно гнать от себя подобные мысли. Озлобление. Первый признак безумства. Первый признак того, что становишься животным. Отпиваю из кружки. Слышу шаги. Нутром чую, ко мне идут.
–Наконец-то ты нашёлся.– обращаются ко мне. Почтальон,– По всему фронту прикажешь тебя искать?
–Нечего меня искать, в госпитале лежал. Пули не выбирают. Попала бы не в руку, а в сердце, так бы со мной не возились.
–Не умничай. Тебе письмо. Вторую неделю дожидается. –даёт какую-то бумагу,– вот здесь подпиши.
Подписываю. Рука всё ещё ноет. Чёртов Гиппократ, говорил же, что ничего серьёзного. Получаю письмо. От неё, от кого же ещё. Открываю конверт. Письмо пахнет духами. Хотя вряд ли она использует духи в такое время. Да и скорее всего мне это просто мерещится. Здесь и не такое мерещится порой. Убедившись, что конверт пуст, бросаю его в костёр. Письмо начинаю читать:
"Привет, мой дорогой!
Получила твоё письмо и сразу же пишу ответ. У меня тоже всё хорошо. Разве что рабочий день опять увеличили. До десяти часов. Но мне не тяжело, не переживай, ты же меня знаешь. Я справлюсь. В городе всё спокойно. Кино и театры до сих пор работают. Правда в них показывают одну агитацию, но всё же лучше, чем ничего. С пищей и водой проблем нет, всё необходимое я получаю по карточкам. Электричество отключают иногда, но всего на пару часов. Ничего, это не критично. Комендантский час ввели с девяти вечера до семи утра, так что особенно не разгуляешься. Но ты бы видел, как красиво бывает у нас по вечерам! Знаешь, после того, как ты уехал, каждый вечер на небе загорается звезда. Одна-единственная, на одном и том же месте. Мне хочется верить, что эта звезда как-то связывает и оберегает нас..."
Поднимаю глаза к небу. Полная луна. А рядом звезда. Одинокая. Прямо как она описала. Может, она действительно нас связывает?
"...Ты даже представить не можешь, как сильно я жду день, когда ты вернёшься! Я надеюсь, что он настанет очень и очень скоро, и мы заживём, как и прежде и даже лучше.
Вот и всё. Пиши, пожалуйста, почаще. Я очень жду каждое твоё письмо. Может, я слишком многого прошу, но это действительно очень много для меня значит.
Обнимаю и целую,
Твоя В.Е.
P.S. Как ты и просил, вместе с письмом высылаю свою фотографию. Пусть она хоть немного смягчит твою тоску".
К письму действительно прилагалась карточка. Что-то я не припомню у неё этой фотографии. Здесь она такая счастливая, буквально светится от счастья. Кажется, это в парке недалеко от здания мэрии. Ну да, она же в том районе и жила. Да и сейчас, может быть, живёт. Абсолютно точно, сделана она ещё до войны. Скорее всего, даже до нашего знакомства. Кладу карточку в нагрудный карман.
–Ну, что там?
–Не твоё дело,– отвечаю я.
–Ой, да перестань, здесь же все свои. Рассказывай, не ломайся, как баба на сеновале.
–Отстань от него,– говорит командир отделения,– Не видишь – не хочет человек говорить. Может там личное.
–Ну ты хоть скажи,– обращаются ко мне,– нормально всё?
–Да, нормально.
–Это хорошо.
–И на кой чёрт тебе это нужно?
–А просто так. Хочу знать, что хоть у кого-то всё нормально.
–У них там,–  кивает головой назад, в тыл,– хорошо, не переживай. Всяко лучше, чем у нас. И вообще, хорошо там, где нас нет.
–Золотые слова.
Все сидящие у костра замолкают. Кто-то ест из своего котелка, кто-то допивает то пойло, кто-то просто смотрит в огонь. А я смотрю в небо. Бескрайняя чёрная пустота, полная луна и звезда. Единственная на всём небосводе.

***

 Десять часов вечера. Город после окончания рабочего дня, когда все расходятся по домам, погружается в тишину. Лишь иногда её прерывает топот солдатских сапог  и грохот армейских грузовиков. На город падает снег, видимый лишь в свете луны и немногочисленных автомобильных фар. Он медленно оседает на крышах, навесах и улицах, покрывая всё своим белым саваном. За снегопадом наблюдает девушка, отодвинув рукой край одеяла, которым закрыто окно. Лицо её в тусклом лунном свете кажется обеспокоенным. С улицы доносится мужской голос: не то крик, не то приказ. Девушка вздрагивает. Отходит от окна. Машинально находит руками коробок со спичками. Зажигает свечу. Часть комнаты освещается этим тусклым огоньком. Девушка садится за стол. На нём – новое письмо. Девушка подносит лист поближе к свече, чтобы его можно было прочитать.
"Здравствуй.
Я долго думал, стоит ли тебе писать об этом, но, раз уж у меня появилось свободное время, всё же решился. К тому же я никогда ничего от тебя не скрывал.
Так уж получилось, что во время одного из боёв меня ранили. Шальная пуля угодила мне прямо в руку. Как мне сказали в госпитале, в котором я торчу уже четвёртый день, ранение несерьёзное. Как сказал один из Эскулапов, который меня осматривал, можешь считать меня счастливчиком. По крайней мере, пока я торчу здесь, со мной ничего случиться не может. Разве что помру от скуки. Единственное дело, каким можно заняться в этой обители тоски, кроме сна – это бесцельно слоняться из угла в угол от подъема до отбоя. Что я и делаю, слоняясь неподалеку от кухни, хоть и кормят здесь гораздо хуже, чем на передовой. Я, признаюсь честно, ожидал худшего, наслушавшись рассказов вернувшихся из госпиталей. В который раз убеждаюсь, что чёрт не так страшен, как его малюют.
Знаешь, здесь, в госпитале, я постоянно вспоминаю наше прошлое. Сколько я уже на фронте? Второй год? Кажется, что всё, что случилось с нами до войны было когда-то в прошлой жизни. Помнишь наше знакомство? Летний вечер. Шумящий город. Ты сидишь на набережной. Прекрасная незнакомка. И я, обычный прохожий, который не побоялся к тебе подойти. А после мы просто шли по городу и разговаривали ни о чем. Я тогда только собирался поступать в институт. Ты, кажется, еще нет. Нам по восемнадцать. Мы счастливы. И так всё лето напролёт. День за днём. И нам больше ничего не было нужно. А потом спустя год началось всё это. Война, призыв, сборы, прощание. У меня до сих пор кровь стынет в жилах, когда я вспоминаю наше прощание. Мы стоим на перроне ранним утром. Вокруг толпы гражданских и военных, но мы их не замечаем. Ты жмёшься ко мне и со слезами на глазах говоришь, что никуда меня не отпустишь. Если бы это зависело от нас! А затем гудок поезда, команда "по вагонам" и долгий путь в объятия старухи с косой. С каждым днём я всё сильнее жду окончание этой чертовщины. Ведь война не вечна, рано или поздно она закончится. И тогда я вернусь, вот увидишь, живой и невредимый. И мы снова будем вместе. Я чувствую, что скоро к тебе вернусь. Ты главное за меня не волнуйся, хотя и знаю, что ты всё равно будешь, как бы я не просил. Со мной всё будет хорошо. Я так часто смеялся смерти прямо в лицо, что она, кажется, на меня обиделась. Ну а пока до свидания, до следующего письма.
Твой М.В."
Рядом лежит второе письмо, начатое девушкой. Она положила первое письмо и придвинула к свечке своё, ещё не дописанное до конца.
"Привет, мой милый!
Ты не представляешь, как я испугалась, получив твоё письмо из госпиталя. Ты и сам прекрасно знаешь, как я за тебя переживаю. Я надеюсь, что ты идёшь на поправку и к тому моменту, как ты получишь это письмо, ты уже будешь абсолютно здоров. Но я думаю, что тебе наверняка будет интересно прочитать о том, как я живу и что случилось с момента моего последнего письма.
Живу я в целом неплохо, уж точно не хуже, чем ты. С начала декабря, правда, стали по вечерам отключать электричество и нормы выдачи продуктов по карточкам немного снизили, но я не жалуюсь, не подумай. Вечером темнеет уже достаточно рано, поэтому я часто вглядываюсь в небо. И пока на нём горит наша звезда, во мне есть силы всё это выдержать. И мы с тобой всё это преодолеем, всё выдержим. Береги себя. Важнее, чем ты, для меня никого нет, и ты это знаешь, как знаешь и то, что я не переживу, если с тобой всё-таки что-либо случится. Но не будем о грустном. Там, где я работаю, тоже говорят, что война скоро закончится. У нас считают, что она начинает терять всякий смысл. Некоторые уже даже не помнят, из-за чего она вообще началась. Так что, если правители не дураки, они скоро прекратят это безумие. И тогда, как ты и написал, мы вновь будем вместе. Быстрее бы настал этот радостный день. Пожалуйста, не прекращай писать. С нетерпением жду следующего письма.
Обнимаю и целую,
Твоя В.Е."
Девушка поставила точку, после чего положила письмо в конверт и запечатала его. А затем задула свечку.
На следующий день девушка, отправляясь на работу, зашла на почту. Работница почты приняла письмо, а затем отдала другое, пришедшее, как она сказала, вчера вечером. Лицо работницы выражало какое-то сочувствие, хотя она не сказала не слова. В правом углу конверта была проведена наискось красная полоса. Такими полосами обычно отмечались срочные письма и девушка сразу заподозрила неладное. Что-то случилось. Что-то нехорошее. Девушка, однако, поспешила на работу. Спустя десять часов, когда рабочий день кончился, девушка, сломя голову, понеслась домой. Сердце бешено колотилось от волнения и она, не обращая внимания ни на что, хотела лишь побыстрей добраться до дома. Вбежав по лестнице в свою квартиру она, забыв закрыть за собой дверь, вскрыла конверт и, читая на ходу, прошла в комнату.
"...С прискорбием сообщаем вам, что... погиб при исполнении воинского долга... тело... будет похоронен с воинскими почестями..."
Девушка не стала читать дальше. Она, обессиленная, свалилась на кровать и беззвучно заплакала. Спустя некоторое время, немного успокоившись, она, словно неживая, на подгибающихся ногах подошла к окну. Девушка дрожащей рукой отодвинула край одеяла и посмотрела на небо. На абсолютно чёрном небесном полотне, излучая свой холодный свет, висел месяц. И ни одной звезды. Девушка закрыла лицо руками и вновь заплакала.

***
 
Я вновь бегу. Опять к своим. Вырвался из окружения. Теперь точно один. Может, со всей роты. А, вон ротный бежит. Разрыв позади. Мы оба падаем. Поднимаюсь только я один. Второй разрыв. Прыгаю в воронку. Встаю. Бегу дальше. Только бы добраться. Только бы добежать. Третий взрыв. Осколок. Опять в руку. Только перестала болеть. Вижу наши окопы. Или не наши. Кто-то махает рукой. Спрыгиваю в окоп.
–Быстрей, валим отсюда. Сейчас накроют.
–Наши где?
–Чёрт их знает. нет уже наших. Все драпают, ни хрена не разберёшь.
Рука кровоточит. Нужно перевязать. К чёрту, сначала уйти отсюда к чёртовой матери. Оставшиеся в траншеях бегут назад, в тыл. Свист. Грохот. Падаю. Теряю сознание...
...Всё стихло. Открываю глаза. Пытаюсь подняться. Больно. Из руки всё ещё течет кровь. На боку расплывается бордовое пятно. Ноги, кажется, перебиты. Вижу кого-то. Солдаты. Не наши. Замечают меня. Один из них подходит ближе, держа оружие наготове. Понимает, что я ещё жив. Целится в голову. Скоро всё кончится. Тишина. Покой. Пустота. Жаль, что так её не увижу. Выстрел.