Бессловесность

Бессловесность – высшее состояние блаженства.

Когда звуки, слоги, фразы и предложения проходят сквозь тебя, как плевок проходит сквозь воздух. Когда ты не воспринимаешь ничего и не производишь ничего. Когда вокруг стоит священная тишина.

Намеренно оградивший себя от слова – святой инвалид. Он мог бы вырезать себе язык и залить кипящим оловом уши, но он пошёл дальше.

Худший вид рабства – рабство самому себе. Когда ты заточен в пределах своего сознания и вынужден плясать под его дудку. Вынужден перерабатывать и производить. Говорить и реагировать. Нарекать и определять.

Закрой свою пасть!

Ни слова, ни звука, ничего!

Это же игра. Игра не твоя. И правила установил не ты.

Единственное, что ты делаешь – служишь двойному членению, которое является не более чем условностью.

Весь мир построен на ней.

Вся жизнь, все образы, все утверждения и опровержения, открытия, теоремы, гипотезы, авторитетные мнения, напутствия, увещевания, традиции, устойчивые и неустойчивые системы – всего лишь языковая абстракция.

Нет ничего надёжного, ничего монолитного. Нет фундамента, стен и крыши. Есть лишь безумие перепроизводства условных знаков, склад  макулатуры, хранилище мыльных пузырей, замок с призраками.

И вся твоя жизнь сводится к тому, чтобы бесконечно рыться на складе, пытаясь вырезать из обветшалой бумаги несколько стёртых абзацев, вклеить их в свою тетрадь и представить это как собственное достижение. Либо же бегать по хранилищу и безуспешно ловить руками лопающиеся прозрачные шарики. Или сидеть у старого камина в замке и, замерев от страха, ожидать появления мертвенно-белого сгустка плазмы.

Всё, что есть вокруг, можно, не моргнув глазом, переназвать. Не поменяется ничего. Можно перевернуть с ног на голову. Изменений не будет. Читать справа налево или слева направо, сверху вниз или снизу вверх; по диагонали, с конца, с середины, на языке русском, английском, испанском или только что выдуманной бессмысленной вязи случайных звуков и междометий – не изменится ничего.

Любая данность – фикция. Любой момент – горсть песка, выуженная из мешка с песком. Любое «есть» - упорядочено по случаю, не окончено, не оформлено и не существует в принципе, а его статичность – условна. Твоё бытие – мираж перед твоими же глазами, которые настроены воспринимать исключительно миражи, нелепица на кончике языка, который способен озвучивать лишь нелепицу.

Ты видишь дорогу, ведущую куда-то, но не видишь лес по ее сторонам. Ты видишь лес, но не воспринимаешь дорогу. В деталях теряется целое, а в целом – детали.

Но ни деталей, ни целого нет.

Нет ничего.

Есть ничто.

И то, и это – одно и то же. Никакой разницы.

Ты называешь карандаш карандашом, а я зову его тюленьим жиром. Никто не прав. Но в конечной точке мы сойдёмся, потому что прибудем к ничто. В нем сходится всё.

Хотя бы потому, что из него ничего и не выходит.

Пойми. Мы сами достаём карты из колоды. Даём им названия, придумываем комбинации, ходы, условия игры, поражения и победы. Но карт в колоде не становится меньше или больше, они не обретают значение по нашей прихоти и не теряют его, они не являются тем, что мы им приписываем, и смысл их наличия на столе никоим образом не зависит от нашей трактовки. Ведь они карты ровно в той же степени, что и не карты. И для игры служат с таким же успехом, как и для убийства или приготовления супа.

Можно сидеть у этого всего и долго думать, что же оно такое. Постигать его суть и основной принцип функционирования. Пытаться разложить по полочкам, расчертить по графикам, придать некий вид и осмысленность. И попасться на крючок. Угодить в лабиринт, из которого нет выхода. Зайти на круг.

Лучше займись отловом пылинок в собственной квартире и ранжированием их по величине – польза примерно та же.

Ничто освобождает от бесконечного пиз*дежа. От бесконечной гонки, грызни, правил, условий, запретов и предписаний.

Ничто освобождает от языка. От этого врага номер один, тирана, деспота и кровопийцы.

Ничто освобождает от заданности, диктата схем и шаблонов.

Ничто – это чистая махновщина, растворенная в эфире, принцип безграничной анархии, симфония блаженного хаоса, великолепный маскарад, свобода от бытия кем-то и чем-то, свобода от истины, от сущности, смысла, от света и тьмы, от зла и добра, жизни и смерти, от всех бинарных оппозиций, от всевозможных теней и, наконец, от самого себя.

Я – это тюрьма. Я – это закабаление. Я – это чертёж. Я – языковой конструкт.

Время разбрасывать камни – для мяса. Время собирать камни – для мяса. Время примерять маски – для меня. Меня, освобожденного от «я», меня, не являющегося больше мною. Время для не меня.

«Меня уже нет здесь».

Рассмотрим это предложение. Ни один из его членов не существует и не имеет смысла, через каждую букву просвечивает ничто, всё оно условно от начала до конца, и наличествует в реальности лишь только как необходимая ложь, или необходимая правда – здесь не стоит доискиваться сути, поскольку в ничто она лишена своих функций. Было произнесено в качестве реплики маски, за которой ничего не стоит и может означать что угодно, в зависимости от обстоятельств игры, устанавливаемых маской по своему желанию.

Язык в ничто полностью аннигилирует в своих привычных функциях. Проходя через призму небытия он подвергается конструкционно-смысловой дисперсии и обретает свою истинную форму, как элемент ничто. Как просто ничто, потому что элементы есть только по эту сторону ничто, в языке, используемом мясом в качестве самопорабощения. Когда маска говорит, она, на самом деле, лишь делает вид, что говорит, потому что маска не пользуется языком мяса. Точнее, она пользуется им в полном соответствии с мясными правилами пользования языком – как элементом элемента.

Маска бессловесна, как бессловесно и ничто, которое кроется за ней.

Бессловесный мир, мир вне любых конструкций – это то, что является тем самым лесом по бокам дороги, пока ты смотришь на дорогу. Это то, что является той самой дорогой, пока ты смотришь на лес по её сторонам. Целое, всегда ускользающее в деталях, и детали, всегда ускользающие в целом.

Ты смотришь на меня и видишь лицо, но не одну из бесконечной вереницы масок. Ты смотришь на меня и видишь «я», но не ничто, укрывающееся за маской. Ты слушаешь меня, читаешь меня  и внимаешь моим словам, как если бы они были сущностно весомы, но не можешь постичь бессловесности, что за ними.

Ты видя – не видишь, а слыша – не слышишь.

Утомленность словесной эквилибристикой – признак пробуждающейся масочности в мясе. Желание закрыть рот себе и другим – благородный отзвук ничто.

И если мясо сожгло все свои книги, вырвало себе глаза, уши и язык, то недалеко оно отстоит от входа в заведение, где неистовствует маскарад.

Поджигатели библиотек, убийцы писателей, учёных,публицистов и ораторов однажды войдут в  новые святцы.