Журналы писали 43

                П О М И Л О В К А

                Рассказ в стихах

Продолжение 3
Продолжение 2 — http://proza.ru/2021/01/18/1890

                4

Жена — Семёна, дочь и дом Семёна,
моя карьера — тоже не моя.
Горели маки кровью, как знамёна...
Моё лишь «я». Но есть ли это «я»?
Ведь я же был простой марионеткой
на волосатых пальцах торгаша,
плативших мелкой медною монеткой
тому, кто сам не стоил ни гроша!

И вот, как после кораблекрушенья,
без веры в час спасенья впереди,
так захотелось ласки, утешенья,
щенячьих слёз на чьей-нибудь груди!
Какая это тягостная сладость —
пенять судьбе за непомерный иск!
Как я тогда ругал себя за слабость,
с трудом вращая таксофонный диск!

Мы так стыдимся за свои поступки,
когда за ними искренний порыв...
Не подними ты телефонной трубки
или случись на линии обрыв,
и не согрели б наши отношенья
меня прощальным золотым лучом,—
и я б не принял смертного решенья
быть торгашам судьёй и палачом.

И я зарылся в ворох старых справок,
перечитал все старые тома,
провёл десятки новых очных ставок —
не спал, не ел, не пил, сходил с ума
от напряженья и от никотина,
но Ангел Мести реял в высоте,
и открывалась мрачная картина
во всей её отвратной наготе.

Поставщиком икры был мой радетель.
Но на суде расчётливый Семён
теперь не мог быть спрошен как свидетель.
Что ж, жулик был действительно умён
и заслужил отходную цикуту...
Икра блестела, словно антрацит,—
годами шла в «Берёзке» на валюту,
а на неё скупался дефицит,
вновь продавался или шёл на Волгу
в обмен на ту же чёрную икру.
Я отдавал долги Любви и Долгу,
ведя свою опасную игру.

Мне доставало хитрого нахальства,
переключаясь на любой регистр,
вести её втихую от начальства:
с руки воров кормился сам министр.
Теперь и дураку бы стало ясно,
кто прикрывал все прошлые дела.
Зачем же было рисковать напрасно?
Ведь, я же знал, что ты меня ждала...
Какая правда по зубам майору?
Я б мог свалять, конечно, дурака,
то бишь пойти с докладом к прокурору,—
тот доложил бы обо мне в МК,
а там сидел Начальником Отдела
всю шайку-лейку взявший под крыло.
Меня уже не раз снимали с дела,
так разве мне бы что-нибудь дало
моё усердье чинодрала кроме
пустой беседы с тёртым калачом?
Семён не зря напомнил о дурдоме,
уж он-то знал, покойник, что почём.

Ещё я мог бы за спиной спецслужбы
послать подробный рапорт в КГБ
(хотя у нас с ним нет особой дружбы) —
но что б тогда оставил я себе?
Меня б не только щёлкнули по носу,
поскольку сам я профессионал,
что роль моя сводилась лишь к доносу —
я признавал, что сдался, проиграл.

Нет, я уже не мог остановиться
и не хотел повергнуть зла добром.
Моя любовь, случайная жар-птица,
сожгла мне сердце огненным пером
и довела решимость до предела.
Когда был собран весь материал,
я позвонил Начальнику Отдела.
Расчёт был прост: хапуга потерял
не только стыд и честь как непреложность
основ души, но и спокойный ум,
который заменили осторожность,
азарт и подлость изощрённых дум.

И вдруг ему звонят по телефону,
читают текст Семёнова письма!
Я объяснил, что, будучи Семёну
ближайшим другом, да ещё весьма
осведомлённым в части устной речи,
прошу принять меня с моей бедой
и удостоить краткой личной встречи,
поскольку мой помощник молодой,
узнав про факт повешенья, взбесился
и намекает мне на КГБ.
Партийный босс, подумав, согласился
и, не желая приглашать к себе,
сказал, что я немножечко истерик
и всё преувеличиваю, но...
Я предложил один безлюдный скверик,
и дело с боссом было решено —
он заглотал тревожную мормышку.

Так позвонил я каждому дельцу.
Наутро, сунув пистолет под мышку,
я тихо стал готовиться к концу —
взяв в руки снимок, попрощался с мамой
и не сморгнул тяжёлый взгляд отца.
День был забит культурною программой.
В двенадцать дня мы слушали чтеца —
на самодельной жэковской эстраде
он громыхал: «О, грешная душа!» —
и ты в своём сиреневом наряде
на фоне лип была так хороша...

Вадим Антонов
(«Новый мир», 1989, № 4)