Разговорчивая утварь. 2. Стул Иван

Был у меня колченогий стул Иван, потрепанный жизнью, местами поцарапанный, сидушка вся просела, и ткань на ней давно истерлась, еще немного и появятся дыры. И никто из гостей не хотел на него садиться, так и стоял он одиноко, и все считали своим долгом сказать, что пора его отнести на помойку, и никто не видел за его потрепанностью благородной души настоящего дерева, изящных ножек и удобной спинки, и невдомек им было, что дружила я с Иваном с раннего детства, а друзей на помойку не выбрасывают. Ну, меня так родители учили. Тем более я спасла Ивана, когда родители сами его чуть не выкинули, им же тоже было не известно о нашей давнишней дружбе. Это же наша с Иваном тайна. 
А было мне тогда три года. Лето на дворе стояло теплое, солнечное, у меня в детстве всегда летом такая погода была, а если дождь, то разве что гроза с облаками в виде замков с закатными отсветами на них и красивейшими молниями,  а после грозы лужи, где я с упоением строила плотины, каналы и пускала кораблики. Так вот лето было чудесное и день тоже, комната была залита солнечным светом, я играла на полу, а мама сидела за столом, укрытым белой скатертью, с полевыми цветами в вазе посередине, и писала письмо. И не было ничего прекраснее того, как она это делала.  Казалось волшебством, как кончик авторучки выводил зигзаги, завораживая меня все сильнее и сильнее, и мне очень захотелось, чтобы у меня также выходило, ведь это всегда приятно, когда получается также, как у мамы. Я раздобыла авторучку и взяла книжку за неимением листка бумаги. Это сейчас я знаю, что в книжках писать нельзя, а тогда мне это было невдомек. Был бы у меня листок бумаги, так бы я и воспользовалась им, но его ж не было. А книжка была маленькая, тоненькая, вся зеленая, и внутри лягушки нарисованы, и картинки разноцветные, замечательная во всех смыслах книжка, хоть читать я еще и не умела. Спряталась я у балконной двери за занавеской, положила книжечку на порожек и стала выводить ручкой зигзаги, и получается у меня, ну, прям, как у мамы, также красиво двигается кончик, я язычок зубками прикусила, пишу, кряхчу, сплошное удовольствие. Только когда ребенок затихает надолго, то это же надо тревогу бить, явно где-то что-то незаконное делается, вот и мама всполошилась, нашла меня и отругала за то, что я в книжке пишу. И не понять ей, что я таких правил еще не знала. Пришлось понести наказание, сказать по правде неправомерное, но родители же взрослые, им все виднее, разве что объяснишь, когда тебе всего три, в три тебя и слушать порою не хотят, так что поставили меня в угол у этой самой балконной двери, а у стены в двух шагах стул стоял Иван, тогда я еще не знала, как его зовут, мы же еще не были знакомы, а у незнакомых стульев я имена не спрашиваю. Стояла я в углу долго, по-маминому времени минуты три, а по-моему не меньше недели. Для детей же время без игры именно так и длится, уверена, что даже какой-то подобный закон измерения времени имеется. И когда ты стоишь в углу неделю, то начинаешь развлекать себя всем, чем возможно, а тут еще и мама из комнаты вышла.  Сначала я завитушки на обоях пальцем обводила. Потом стояла лицом то в угол, то к одной стенке, то к другой, потом села, встала, легла, опять села, легла, закинув ноги на стенку и засунув голову под стул. И вот тут-то я и разглядела Ивана, снизу на сидушке на нем был крепко (я проверила) приклеен желтоватый кусочек бумаги, там, конечно, было что-то написано, но в три года читать я еще не умела, и мне казалось, что он предлагает мне и дальше учиться выводить зигзаги кончиком ручки, и мое сердце растаяло, и с тех пор с Иваном стали мы дружить. В угол меня ставили частенько, потому что взрослые ведь все знают, им же не объяснишь, да и не слушают порой, но теперь в угол я вставала с предвкушением, плинтус у порога балкона немного отходил, поэтому я устроила за ним тайник, в котором спрятала синюю авторучку, об этом тайнике знали только я с Иваном, и, как только мама выходила из комнаты, я ложилась на пол и начинала самозабвенно выводить зигзаги на желтоватой бумажке снизу Ивана. 
И как бы я ни забрала Ивана к себе, когда мы так долго и так трепетно дружим!? Так и жили с ним, стоит, радует меня, а на обратной стороне сидушки желтый листок, весь исписанный зигзагами. Но однажды Иван заболел, скрипел, скрипел, а потом взял и потерял одну ножку, ту, которая колченогая. И это был страшный удар, но я слышала, что иногда делают серьезные операции и обратно могут целую ногу вернуть, и даже не только ногу, поэтому начала искать я доктора, искала я, искала и в итоге нашла мастера-мебельщика, а по совместительству реставратора. Ну, вы же знаете, что настоящий мебельщик-реставратор – он же ведь все равно, что  доктор. Исстрадался мужчина не на шутку, пока заказ мой принимал, я его обязала в акте указать, что зигзаги должны быть сохранены и душа Ванина тоже, чтобы сделал все, как полагается.
Две ночи не спала, места не находила, но вот настало время за Иваном ехать, прыгнула я в машину, помчала, захожу, стоит мой красавец, я его, конечно, сразу узнала, потому что когда так долго дружишь иначе и быть не может, но преобразился он невероятно. Оказалось, что мебельщик не просто врач, а настоящий пластический хирург, который делает пациентов не только красивыми, но и счастливыми, хороший такой хирург.
Зашпаклеваны царапинки, восстановлено покрытие, хвастается Иван изящными ножками и спинкой резного дерева. Ведь это только раньше за его потертостями никто его резной спинки не замечал, а сейчас-то вон, все на виду. Сидушка стала, словно королевская перина, а обтяжку пером не описать, такая красота, что слезы на глаза навернулись. И ножки теперь все одной длины, все ровные, стоит Иван уверенно, выпятив грудь и гордится. Теперь на него любого гостя можно усадить. А для стулу что еще нужно? Чтобы гости на него садились, да и только.
И теперь, кто ни придет в гости, все спрашивают, где такой стул купила, а я молчу и втихаря подмигиваю Ивану, а он все больше и больше раздувается от гордости. И для гостей он теперь Иван Андреевич, а для меня так и остался Ваней, моим давнишним детским другом.