Александр Пашутин

АЛЕКСАНДР ПАШУТИН «Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою»

    Александр Пашутин, хотя я об этом не подозревала раньше, оказался моим земляком: он родился и вырос в центре Москвы, в том же Богословском переулке, что и я. Наши дома стояли напротив, только его, нынче подкрашенный и отреставрированный, остался до сих пор, а мой давным-давно снесли. В детстве мы могли бы с ним играть в какую-нибудь лапту или штандр, родись я, как он, в середине войны.
 
    Пашутин — москвич в четвертом поколении: не только родители, но и дед, и прадед всю жизнь прожили в этом городе. Даже в самое опасное время, в начале войны, когда все, кто мог, эвакуировались, Пашутины из Москвы не выехали. Так и прожили до Победы, хотя в соседние дома снаряды попадали. Ждали с фронта отца, Сергея Ивановича, он ушел в сорок втором, а вернулся в сорок четвертом тяжело больным человеком (контузия, опухоль мозга, пожизненная инвалидность). Мама, Клавдия Николаевна, была на шестом месяце, когда отец уходил. Доведется ли Сергею Ивановичу увидеть ребенка, они не знали и договорились заранее, что назовут Сашей. Имя-то универсальное: хоть для мальчика, хоть для девочки.
 
    Страх, что он никогда не увидит сына, толкнул дисциплинированного, законопослушного Сергея Ивановича на... самоволку. Было это в День Красной армии, 23 февраля 1943 года. Клавдию Николаевну с Сашей продержали в роддоме целый месяц и выписали именно в этот день. Дом в Богословском переулке, где они занимали комнату в коммунальной квартире, был старый, дореволюционный, с двумя лестницами — парадной и черной. Около полуночи с черного хода постучали.

   -Кто там?
   -Сергей.
   Оказалось, воинская часть Сергея Ивановича в этот день была недалеко, на Окружной железной дороге. Он не мог утерпеть и убежал домой, познакомиться с сыном. А в пять утра, до наступления комендантского часа, простился и ушел...

    Вернулся отец инвалидом первой группы. Работать уже не мог, работали мать и бабушка, так что Саша был предоставлен сам себе. Самое любимое его занятие было выступать.

    В послевоенные годы в тихих московских двориках еще вешали веревки, на которых сушили белье. Это белье замечательно превращалось в кулисы. Саша выходил из-за свежевыстиранных простыней и объявлял: «Выступает Пашутин». Пел, читал стихи. Клавдия Николаевна боялась, как бы ребенок не попал под влияние улицы, тем более в районе немало шпаны. Лет с семи она отдала мальчика в знаменитый Ансамбль Локтева. Его послушали и тут же взяли в хор. Как ему там нравилось! Песни пели о партии, о Родине, в одной ему даже дали солировать. А как он затрепетал, когда Локтев сказал: «Сашенька, получи форму», и ему выдали белую рубашку и черные брюки. Где только ни выступал их ансамбль! И на сцене Большого театра, и в Консерватории, и в Зале имени П.И. Чайковского, и в Колонном зале Дома Союзов. Это вам не во дворе за простынями! А когда умер Сталин и Кремль открыли для народа, Саша пел с хором на первой Кремлевской елке.

    В семье не голодали, но жили нелегко. В детском саду часто давали конфету или кусок сахара. Ребята съедали немедленно, а Саша прятал в карман: папе. Отец болел, много лежал в больницах. Однажды вечером Клавдия Николаевна долго не могла доискаться Сашу, начала волноваться, звонить, а тут он приходит:

    -Я был у папы в больнице.
    -Как же ты поехал: я же тебе не дала ни передачу для него, ни денег на дорогу?!
    -А нам два печенья дали. Я показал тете в метро печенье, сказал: папе в больницу. Она и пустила.

     ...В пятьдесят пятом Саша решил пойти в Суворовское училище. Пять лет в шинели, без семьи, в городе Воронеже. Чтобы отпустили на каникулы домой, надо было «соблюдать дисциплину», и Саша старался. Пел в хоре училища, потом пошел в драмкружок. В Ансамбле Локтева их учили беречь голос, не петь на улице. А в училище выведут строем в столовую или куда-нибудь еще (снег, холод — не важно): «А для тебя, родная, есть почта полевая...» Вот голос и стал садиться, тем более возраст какой? Переходный.

    Военной карьеры на всю жизнь Пашутину не хотелось. И все же эти годы прожиты были не зря. От них осталось умение не теряться, приспосабливаться к самым разным обстоятельствам. Известно, что выжить в артистической среде нелегко, в театре могут «сожрать». «Но не меня, — говорит Пашутин, — я оказался несъедобный. У меня внутри стержень».

    Так вот откуда его легкий характер (что отмечают все, кто когда-либо с ним сталкивался), умение быстро снять напряженную ситуацию, отшутиться. Сама фамилия Па-шу-тин — просто идеальная рифма к слову  по-шу-тим. И хотя считается, что актерская природа сродни женской, у Пашутина настоящий мужской характер. В жизни его нельзя увидеть злым или слабым. Не лжёт, не разыгрывает столь любимую людьми театра таинственность. Коли надо сказать, скажет прямо, ему так проще. Или без слов разрядит ситуацию. Свежий пример: в артистическом буфете вечно не хватает чашек. Как перерыв в репетиции, все бросаются выпить чаю. Естественно, очередь, народ спешит, сердится. Буфетчица перешла на одноразовые стаканчики. «Ну что ж это такое, из пластмассы пить, что ли, будем?!» — и Александр Сергеевич подарил артистам по чашке. Каждому — со своей картинкой или с именем, а Ире Максимкиной — с циферками, как маленькой девочке.

    От суворовских лет осталась и привычка к спорту: футбол, теннис. И утренняя «десяточка» (бег на десять километров), когда есть время, и гантели. Гантели у него замечательные — кеттлеровские, наборные. Но особая любовь — теннис, у него и тетрадка такая есть, куда все про теннис записывает. На обложке надпись: теннис и я. Ночью может не спать, переживать: не так ударил. Очень азартный человек Пашутин!

    В 16 лет он решил окончательно, что артистом быть лучше, чем военным. Вернулся в Москву, поступил в театральную студию и пошел доучиваться в ШРМ (школа рабочей молодежи) и работать на Завод имени Лихачева, в девятый механосборочный цех. Студия была при Театре имени Станиславского. В эти же годы там занимались Инна Чурикова, Никита Михалков, Евгений Стеблов. Однако настоящая театральная учеба началась с поступлением в Школу-студию МХАТа. Он попал на курс Павла Владимировича Массальского. С педагогами ему повезло: Иван Михайлович Тарханов; Александр Михайлович Комиссаров, Василий Осипович Топорков. До сих пор эти имена вызывают у Пашутина благоговение: «Однажды мне довелось играть с Топорковым в отрывке, когда заболел студент, мой партнер. Видите, он мне надписал фотографию: «Милому Пашутину, партнеру по «Бронепоезду» .

    Массальский хвалил Пашутина, о чем даже имеется запись в книге Павла Владимировича: «12 мая 1966 г. Сегодня были два отрывка: «Карамазовы» и «Звезда» (в «Братьях Карамазовых» Пашутин играл штабс-капитана Снегирева. — С. Н.). Очень доволен первым отрывком, особенно Пашутиным. Видно, он способный». Массальский дал Пашутину главную роль — Дженнаро в дипломном спектакле «Неаполь — город миллионеров» Эдуардо Де Филиппо. В другом дипломном спектакле — «Интервенция» Льва Славина — у Пашутина были роли не главные, зато две — капрал Барбару и Конферансье. Пашутин менял пластику, манеру речи, грим, чтобы быть не похожим. Однажды после спектакля подходит к нему Тарханов и говорит: «Саша, я на тебе бутылку коньяка выиграл. Приходил смотреть мой приятель. Говорит, понравились два артиста: один играл Барбару, другой — Конферансье. Я ему объясняю, что это один артист, а он не верит: не может быть! Второй раз приходил смотреть, только тогда признал, что я прав».

   Еще учась на третьем курсе, Пашутин получил приглашение Виктора Карловича  Монюкова участвовать в двух спектаклях четвертого курса. Это было очень лестное предложение, и он сыграл с Караченцовым и Киндиновым. Уже тогда взял себе за правило: каждая новая роль должна быть не похожа на предыдущие. И до сих пор, имея за плечами бог знает сколько ролей (только в кино больше двух сотен), умудряется не повторяться.

   После окончания Школы-студии больше всего хотелось в «Современник», но Ефремов просил подождать полгода, а тут подвернулось приглашение Театра имени Гоголя. Они взяли с курса четверых, в том числе и Пашутина. Он пошел и не пожалел. Роли стали давать сразу, а главное, если б не Театр имени Гоголя, он мог бы не встретиться с Георгием Соколовым.

   Георгий Сергеевич поставил в Театре имени Гоголя знаменитый «Портрет», где Пашутин сыграл художника Чарткова, променявшего свой талант на мишуру славы и прочие светские радости. Гоголевский «Портрет» — вещь странная, загадочная, но главную мысль автор выразил лаконично и точно: «Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится. Человеку, который вышел из дому в светлой, праздничной одежде, стоит только быть обрызнуту одним пятном грязи из-под колеса, и уже весь народ обступил его, и указывает на него пальцем, и толкует об его неряшестве, тогда как тот же народ не замечает множества пятен на других проходящих, одетых в будничные одежды». Этими словами из финала спектакля Пашутин всегда заканчивает свои концерты.

    История Чарткова, одаренного юноши, измученного бедностью и потому особенно легко проглотившего дьявольскую наживку — найденные в портретной раме червонцы, — стала главной в спектакле. Чартков — Пашутин проходил на глазах у зрителя весь путь — от подающего надежды молодого человека до разрушившей себя нравственно личности. С каким восторгом он принимал внезапно свалившееся на него богатство! Как перебирал золотые монеты! В его игре читалась гоголевская страсть и беспощадность. К финалу он превращался в совершенно уничтоженное существо.

    Одной из самых сильных стала сцена, где Чартков видит полотно своего бывшего соученика и ужасается, понимая, чего он себя лишил. «Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло перед ним произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений, возносилось оно надо всем». Как показать на сцене гениальное творение живописца? Задача для сценографа не простая. Оформлял «Портрет» Петр Белов, работавший в 60 — 70-х годах в Театре имени Гоголя и ставший знаменитым посмертно, на исходе 80-х, живописным циклом о культе личности. Условность сценографии придала особую выразительность спектаклю. Портал сцены Белов превратил в большую золоченую раму. Рама была пуста, картинки, возникающие в ней одна за другой, представляли жизненную повесть Чарткова, его творческое самоубийство. В трагической сцене на вернисаже, где Чартков видит поразившую всех картину, обошлись без живописного полотна. Пашутин сыграл безмолвное, мгновенное, как молния, прозрение. Счастье, охватившее всех остальных, высокий восторг перед божественным даром сыграла... музыка Б. Шнапера. 

    Роль Чарткова заставила говорить о Пашутине московскую театральную публику. С «Портретом» ему по-настоящему повезло. Он был молодым артистом, всего два года после Школы-студии. А тут — Гоголь! Главная роль! Очень много по профессии дала Пашутину работа с режиссёром Георгием Соколовым. Даже теперь, когда Георгия Сергеевича давно уже нет на свете, народный артист Пашутин пытается представить, что сказал бы Соколов о каждой новой работе. Тот кричал ему: «Лобиком думать мало: ты тяни из себя! Кишки тяни!» Вот и «тянет», играет прежде всего самого себя, поставленного в определённые обстоятельства. Как он сам, со своим жизненным опытом, своим возрастом вёл бы себя? И чем больше его персонажи походят на него самого, тем они убедительнее. Самой убедительной кажется мне роль учителя физкультуры в провинциальном интернате в белорусском фильме «Санта Лючия». В нем Пашутин играл скромного пятидесятилетнего тренера, ни на что особенное не претендующего. Не интеллектуала, не острослова, а человека, умеющего быть в нужное время на нужном месте. Имеющего глаза, чтобы видеть, что хорошо и что плохо. Чтобы защищать то, что нуждается в защите. Он может не сразу найтись, на миг потеряться, но не совершит подлости. С ним не страшно хоть в разведку, хоть куда. В этой роли выдумщик, остряк, любитель острого рисунка Пашутин, кажется, ничего и не выдумывает. Он так естествен и точен в каждом жесте, запрягает ли он лошадь или растирает больную девочку, что ему не надо комиковать. Кажется, он сам вскормлен этой почвой, он словно родной брат своему герою.

    Но это уже из другого времени, из 90-х. А мы пока вернемся в 70-е, к режиссеру Георгию Соколову. С ним Пашутин сделал еще одну работу — «Рассказ неизвестного человека» по повести А.П. Чехова. Помимо Пашутина там были заняты еще двое: И. Печерникова и А. Кириллов,, артисты Театра имени Вл. Маяковского. Спектакль внеплановый, что называется, на энтузиазме. Его сыграли в Доме актера, и показ прошел так хорошо, что А.А. Гончаров взял его в репертуар своего театра, на Малую сцену. Хотел взять к себе и самого Пашутина, но тот в штат не пошел («Зачем? Гончаров — крутой, и я — крутой»), А спектакль держался в афише «Маяковки», пока пожарники не закрыли Малую сцену.

    Пашутин играл этого самого Неизвестного, от лица которого написана повесть, как героя Достоевского. Образованного человека, дворянина, нанявшегося лакеем к другому образованному человеку и дворянину по фамилии Орлов, ради своих революционных идей (надо полагать, террористических). Орлов видел в Неизвестном слугу, то есть существо низшего сорта, а Неизвестный в Орлове — безнравственного эгоиста, ничем не желающего обременять себя. Сюжет построен на любовном треугольнике. Неизвестный, Орлов и Зинаида Федоровна, прелестная молодая дама из общества, бросившая мужа из любви к Орлову. Постановщик решил спектакль как психологическое расследование: кто виноват в гибели Зинаиды Федоровны? Ответ: виновны оба. Орлов, что не брал на себя никакой ответственности за судьбу любящей его женщины. Неизвестный, что, втайне любя и принимая в ней участие, не сумел заполнить ее жизнь ни Любовью, ни Идеей. Сам он в абстрактных идеях разочаровался, вместо политики ему захотелось нормальной человечьей жизни, но он себе ее не позволил. Фиаско «русского человека на рандеву», как известно, говорит о его поражении в самом широком смысле — об утрате чего-то крайне важного, об опустошенности. Отношения с женщиной как лакмусовая бумажка. И Пашутин сыграл потерю жизненной цели, болезненность и нервность. Горечь и сарказм Чехова, приправленные смятением и неуверенностью Достоевского.
 
    Среди работ в Театре имени Гоголя Пашутину достался еще один чеховский персонаж: доктор Самойленко из «Дуэли» (режиссер Евгений Лисконог). Чехов описывает доктора так: большая голова без шеи, толстый, обрюзгший, с хриплым армейским басом. При чем же тут Пашутин? Другой возраст, другие внешние данные. Однако артист сыграл не внешнее впечатление, которое рождал вид этого человека, а его суть, стержень характера. Его доброту и четкое понимание внутренних законов жизни. В «Деле» Сухово-Кобылина, поставленном Виталием Викторовичем Ланским, Пашутин сыграл Важное лицо. Его герой — князь, тайный советник — смотрелся обаятельно, легкомысленно, чем-то напоминал марионетку. Был еще спектакль «Верхом на дельфине» Леонида Жуховицкого, но в основном Театр имени Гоголя занимал артиста в классике.

    Современных героев ему предлагали кинематограф и телевидение, и он не отказывался, снимался и снимался. За тринадцать лет, что прослужил в Театре имени Гоголя, снялся в тридцати пяти лентах. Самой лестной для него оказалась не главная роль (в фильме «Страдания молодого Геркулесова» он сыграл заглавную — Геркулесова), а то, что его, молодого и еще неизвестного, режиссер С. Микаэлян пригласил в «Премию». Там был такой букет знаменитостей: Евгений Самойлов, Леонов, Джигарханян, Сергачев, Нина Ургант, Светлана Крючкова, Брондуков. У Евгения Леонова была главная роль — бригадира, уговорившего рабочих отказаться от премии, чтобы привлечь внимание руководства к серьезным проблемам на производстве. Пашутин играл другого бригадира, демагога и горлопана, всегда преследовавшего свою простенькую выгоду. Он заверял начальство, что рабочий от денег не откажется никогда. Потом были «Хождение по мукам», «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», «Белый Бим Черное ухо», «Вторая попытка Виктора Крохина», «Санта Эсперанса», «Все наоборот», «Экипаж», «Падение кондора», «Остановился поезд»... Он играл полковников и адъютантов, инженеров и завклубом, мелких чиновников и врачей. По количеству лент вышел в передовики нашего кинематографа, но из всего огромного списка настоящих ролей оказалось не так много. Больше всего ему удавались скромные, незлобивые люди, нуждающиеся в любви. В «Курице» (режиссер Валентин Ховенко, сценарий Николая Коляды) он сыграл сорокалетнего администратора захолустного театра, у которого есть семья, налаженный быт, но нет романтики. Заезжая молоденькая актриска изобразила ему «высокие чувства» — и он поверил. Не понял, что его дурачат...

    В «Брюнетке за тридцать копеек» Сергея Никоненко сюжет тоже вертится вокруг любви. Герой Пашутина, мелкий, аккуратный чиновник, приходит за любовью... в публичный дом. Он выносит всякие издевательства, терпит мучения, и снова приходит, и снова не получает желаемого. Ситуация чем-то напоминает чеховского учителя гимназии Кулыгина из «Трех сестер». Кстати, Кулыгина Пашутин тоже сыграл. Фильм, в котором действующие лица пьесы «Три сестры» перенесены в другое время — в 1918 год — и в совершенно другие обстоятельства, называется «Если бы знать...». В этой картине Бориса Бланка сестры собрались-таки в Москву, но не доехали, поскольку в стране революция, война, разруха. Они застряли на какой-то станции и живут в вокзальных помещениях, над рестораном. Андрей играет на скрипке в ресторане, Наташа устроилась там буфетчицей. Кулыгин все вечера просиживает за картами. Он — безнадёжный картёжник, человек незначительный, слабый духом и телом. Про Машу вспоминает изредка, а она ведёт себя вызывающе, как кокотка. Что Маша его любит, Кулыгин не говорит. Да ему это уже не так важно, карты заменили ему любовь, он — пропащий человек.

    Все 70-е, 80-е и 90-е годы Пашутин продолжал сниматься со страшной скоростью. По количеству картин превзошел почти всех наших актеров, правда, главные роли доставались ему редко, чаще — роли второго плана и эпизодические. Но он запоминался и в эпизодах, придумывая себе всякие маленькие подробности, смешные фразы, ужимки и прыжки. Кстати, что касается прыжков, Пашутин предпочитает сниматься сам, без дублеров. В «Одиссее капитана Блада» ему досталась роль полковника Бишопа, врага главного героя. Победив полковника, Блад дает ему шанс уйти. Бишоп прыгает с верхней палубы судна в море. Пашутин конечно же снимался сам. Прыгал все три дубля. А чтобы зритель не подумал, что в кадре сначала крупным планом на борту Пашутин, а потом прыжок каскадера, попросил снять одним планом. Так что можете обратить внимание на этот эпизод, когда фильм очередной раз будут крутить по телевизору.
   
    Режиссеры, работавшие с Пашутиным, расставаться с ним не спешили. Начав снимать новую ленту, они охотно брали его. У Эльдара Рязанова он снялся в пяти картинах. Роли небольшие, но сыграны аппетитно, со вкусом. В «Небесах обетованных» — машинист. В «Старых клячах» — маленький послушный нотариус, готовый подтвердить все, что нужно. Пашутин придумал обойти всех со словами «мы работаем круглосуточно, с девяти до восемнадцати без перерыва на обед» и всучить всем визитные карточки. К сожалению, в картину это не вошло, но эпизод с нотариусом в памяти задержался.

    У Вадима Абдрашитова и Александра Миндадзе Пашутин тоже актер не случайный. В фильме «Плюмбум, или Опасная игра» он сыграл отца главного героя, сорокалетнего инженера, одетого в вязаный грубошерстный свитер, поющего под гитару Окуджаву. Типичного советского интеллигента, точнее, как бы интеллигента. Из тех, про кого говорят: образованщина. В «Параде планет» актер также играет человека с некоторой претензией на интеллигентность, очкарика Спиркина. Не самое запоминающееся лицо в компании героев Олега Борисова, Сергея Никоненко, Сергея Шакурова и Алексея Жаркова. Но лицо необходимое. По таким, как Спиркин, узнается время и место. Пашутин из тех актеров, что могут играть разное, принимать много лиц и всегда быть абсолютно достоверным.

    Что оставалось артистам с зарплатой в театре меньше ста рублей? Сниматься. И Пашутин снимался без устали. Когда ему приходилось выбирать, театр или кино, выбирал кино. Снимаясь в четырех-пяти фильмах за год, трудно держать репертуар в театре. И он решил уйти из Театра имени Гоголя, чтобы не ломать голову, как совместить трудно совместимое. «Четыре года был сам себе директор, главреж и главбух», — говорит Александр Сергеевич. Однако когда Валерий Фокин стал формировать свою звездную команду в Театре имени Ермоловой и позвал его (вместе с Татьяной Догилевой, Виктором Проскуриным, Виктором Павловым, Сергеем Сазонтьевым), он предложение принял и молниеносно вошел в знаменитый спектакль «Говори!», который был уже на выпуске. Там он сыграл прокурора Руденко. Сергей Бондарчук, посмотрев Пашутина в этой роли, сказал: «Это актер уникальный!»

    «Говори!» — пьеса Александра Буравского по «Районным будням» Валентина Овечкина. Фокин выстроил спектакль из столкновения официальной хроники начала 50-х: киножурнала «Новости дня» и очерков Овечкина, опубликованных в «Правде». В стране, начиная с 1985 года, пошел процесс некоторого размягчения «незыблемых» твердынь. Демократические перемены напоминали о годах «Оттепели». Снова, как тогда, в середине ХХ века, люди почувствовали свою ответственность за происходящее в стране. Естественно, Фокину в тот момент захотелось злободневности, острой публицистичности. После шумного успеха «Говори!» он вместе с молодым режиссером Михаилом Цитриняком поставил пьесу В. Дозорцева «Последний посетитель». Вещь камерная по формату, на троих — В. Павлова, А. Пашутина и С. Сазонтьева, но опять-таки с социальным зарядом. Молодой автор Дозорцев написал некую частную историю о приходе обыкновенного человека, Посетителя, на прием к заместителю министра здравоохранения Казмину. Посетителя играл Пашутин, Замминистра — Павлов. Посетитель напоминал Заместителю министра давнюю историю, как тот, отличный хирург, прооперировал трудного больного и, боясь испортить свою блестящую репутацию, бросил, отчего тот едва не умер. Мало того, эта история была описана одним журналистом, но помощник Казмина употребил все влияние, чтобы не допустить публикации. Он погубил репутацию молодого журналиста, перекрыл ему все пути.

    Пьеса представляла собой психологическое дознание — без репрессий, без рукоприкладства, но очень нервное. Шла она сразу в двух московских театрах — Моссовета и Ермоловой. Роль, которую в ермоловском спектакле дали Пашутину, в Театре имени Моссовета играл Ростислав Янович Плятт. Спектакль ермоловцев был более взвинченным. Посетителю Плятта (таков был он сам, Ростислав Янович) легко вызвать к себе доверие. А каково тому Посетителю, которого играл Пашутин — застенчивому провинциалу, от отчаяния зашедшему в высокий кабинет? Кто он такой?! Кого виноватит?! Замминистра? Его помощника, уговорившего Казмина, талантливого хирурга и неплохого человека, нарушить всякую этику — и врачебную, и человеческую? Неуравновешенность Посетителя в исполнении Пашутина, его нервные срывы шли от просчета в авторском замысле. Если бы приход Посетителя, подобно появлению Неизвестного в «Маскараде», включал совесть Казмина, пьеса была бы интереснее. В том же виде была чистой воды публицистика, в которой главной приманкой была возможность человеку простому спросить с начальника. Спектакль в Театре имени Ермоловой вышел нервный до злости. Но острие целило не в грудь власти в лице Казмина, готовящегося принять пост министра, а всего лишь в адрес его помощника-злодея, который подговорил своего шефа на злые дела.

    Наступило время, когда политическая активность потребовалась не только на сцене, но и в жизни. В августе 1991-го Александр Пашутин был из тех, кто начал действовать сразу. Девятнадцатого числа был с раннего утра на съемках на «Мосфильме». А как только узнал, рванул к Белому дому. Там еще все только начиналось. Пашутин действовал быстро: поехал в Союз кинематографистов — собирать подписи под обращением московских кинематографистов к народу:

                Друзья!
Мы обращаемся к вам — к интеллигенции страны, к учителям и инженерам, ученым и студентам, писателям и актерам, врачам и офицерам.
Все мы понимаем, что случилось. Все чувствуем — судьба народа на волоске...
Если смолчим сегодня — что скажем своим детям завтра?

    Первым подписал документ Александр Абдулов, вторым — Александр Пашутин... Взял отпечатанную пачку воззваний — и в машину. А на улицах — кордоны. Около Триумфальной площади (тогда площади Маяковского) — первый, на Пушкинской — второй, у Центрального телеграфа — третий. Пашутина пропустили сквозь кордоны, поскольку он везде предъявлял пропуск артиста Театра имени Ермоловой. Подъехал он к театру — никого нет, от самой Красной площади стоит оцепление. Взял скотч и на большом щите с репертуаром наклеил обращение кинематографистов к народу. В тот день шел спектакль «Приглашение на казнь» — на его афишу и наклеил. Отлично сочеталось! Честно признается: было страшно, потому что уже знал про указ брать на тридцать суток тех, кто сеет смуту. Страшнее, чем потом у Белого дома. Понятное дело, там — с народом, а здесь он был совершенно один. Вторую листовку повесил на магазине «Академкнига», напротив Моссовета. Третью — в фойе кинотеатра «Москва» (потом переименованном в «Дом Ханжонкова»). На фасаде не смог: около здания стояло три казенные «Волги» с антеннами. 

    А дальше были три незабываемых дня и три ночи у Белого дома, которые он не поменял бы ни на какую главную-заглавную роль. Там, среди тысяч людей, он встретил и свою дочь Машу. Последняя ночь, с двадцать первого на двадцать второе, была самой тревожной. Понимали, что может пролиться кровь... В эти дни он был рядом с Хазановым, Ростроповичем. Выходили на балкон, обращались к народу. А двадцать второго взяли в Белом доме пачку копий Указа Ельцина от 19 августа 1991 года и стали надписывать друг другу. На листе Пашутина шариковой ручкой написано: «Сане с вечной памятью об этом времени. Слава Ростропович»...
 
    В Театре имени Ермоловой Пашутин работал до тех пор, пока оттуда не ушел Фокин. Пережил момент раздела театра на две части — на собственно Театр имени М.Н. Ермоловой и Международный театральный центр того же имени. Сыграл в спектаклях «Бронкс. Нью-Йорк» и «Калигула». В «Калигуле» ему дали роль Сенеки, что репетировал перед смертью Всеволод Семенович Якут. (Якут успел сыграть всего один раз.) Параллельно снимался в кино. После ухода Фокина актеры, которых он собрал как единомышленников, разбежались (Елена Майорова и Олег Меньшиков — еще раньше, до его ухода). Ушел и Пашутин. Начался новый период его биографии — эра Театра имени Моссовета.
 
    Началось с того, что артисты не очень любят: с ввода. Заболел артист Анатолий Адоскин, и Пашутина попросили срочно ввестись в спектакль Ю. Еремина «Мадам Бовари» по роману Флобера. Роль аптекаря Омэ проходит через весь спектакль. У него мадам Бовари покупает яд, чтобы умереть... Потом была постановка П. Хомского «Кубик для президента» (пьеса В. Подлубного), притча с социальным содержанием, история российского Левши в наши дни. Некий Изобретатель сделал Вечный Двигатель и желает передать его государству в лице президента. Однако то, что полезно человечеству в целом, противоречит маленьким интересам отдельных людей. И величайшее открытие... летит в корзину. Особой глубиной спектакль не отличался, но актеры были заняты хорошие: Евгений Лазарев, Николай Прокопович, Анатолий Васильев, Андрей Ильин... Пашутин сыграл Министра энергетики остро, смешно, со всякими придумками, как он это умеет. Он ведь из тех актеров, кто непременно хочет быть каждый раз на себя не похожим. И у него получается! Роль может состоять всего из нескольких реплик — он начинит ее подробностями, частностями, домашними приколами.

     В мюзикле Ю. Кима и В. Дашкевича по «Недорослю» Д.И. Фонвизина Пашутин играл Простакова, отца Митрофанушки. Простаков забит и задавлен своей женой, вечно голодный, он в каждой сцене жует что-то с огорода: то морковь, то огурец, то стрелку зеленого лука. Он суетлив и покорен, всегда готов поддакивать. Таким несложно управлять. Велик Митрофанушке новый кафтан или мал — он не понимает, да ему и дела нет: лишь бы жена угомонилась! Свое «пороть!» в ансамбле он поет, не переставая жевать, зеленые усики лука так и свисают изо рта. Плюгавенький, весь какой-то согнутый наподобие вопросительного знака, с красным носом, седыми кустистыми бровями и бакенбардами, он напоминал сказочного торговца пиявками Дуремара из «Золотого ключика». Когда госпожа Простакова велит ему прочитать письмо Софьи, он вздрагивает и отстраняется. «Замороженный» — зовет его Скотинин. Но в одной из сцен он исполняет остроумные куплеты, раскрывающие замороженностъ как сознательно избранный способ существования:

   Как простаку
   в осемнадцатом веку
   свой живот оберечь?

   Будь, как дитя, 
   язычок проглотя, 
   никому не перечь.

   Взоры свои 
   от людишек утаи,
   а то и вовсе закрой.

   Вот так и впредь,
   коли не на что смотреть —
   и живи, как слепой...

   Допев это, Простаков—Пашутин делает большую остановку и заканчивает:
   
   ...и глухой (пауза), и немо-о-о-ой.

   За кулисы удалялся под шквал аплодисментов.

   В постановке Андрея Житинкина «Милый друг» у Пашутина довольно большая роль: Вальтер, хозяин газеты, в которой работает главный герой, Жорж Дюруа. Вальтер — быстрый, хрупкий с виду, но оказавшийся непотопляемым человечек. Пашутин показывает своего героя в разные минуты жизни, то исполненным тщеславия, то жалким, оттого что его планы могут провалиться, то снова торжествующим. Коронная сцена: Вальтер с женой узнали, что их дочь выходит замуж за Дюруа. Новость неожиданная и по-своему неприятная для обоих. Разговор происходит ночью, супруги (жену играют в очередь Маргарита Терехова и Татьяна Бестаева) одеты ко сну. Вальтер в чепце и ночной рубашке, с забинтованной ногой, необычайно комичен. Он презирает Дюруа, ненавидит! Он оскорблен... и одновременно восхищается им как грандиозным пройдохой. Прагматизм берет верх: «Лучше иметь министром собственного зятя, чем нанимать его со стороны», — успокаивает он жену, переживающую не только за дочь, но и за себя (она любит Дюруа и была его любовницей). В последней сцене — венчания Дюруа с его дочерью — Вальтер сияет от гордости. Успех подлеца зятя увеличивает и его шансы... 

    В «Вишневом саде» Чехова, поставленном на исходе XX столетия Леонидом Хейфецем, Пашутину досталась роль Епиходова. Роль небольшая, однако играли ее и большие артисты, например Тарханов, а писалась она Чеховым на Москвина. Леонид Ефимович работал с актерами долго, десять месяцев, и добился чистого, выразительного звучания. Спектакль конца века о конце и рассказывал — об уходе одной эпохи и наступлении другой. И как бы ни было горько прощание, надо уйти достойно. 

    Пашутин сыграл Епиходова немолодым, азартным, мрачным и очень обидчивым. Играя в бильярд, сломал не только кий — пальцы, вот и ходит с забинтованной рукой. Дуняша ему не просто симпатична — он ее любит. Любит, надеется на взаимность, не видит ничего вокруг. Потом понимает, что у него есть счастливый соперник, Яша, здоровый молодой жлоб, так что его, Епиходова, шансы ничтожно малы. Про пистолет говорит так, что Яша пугается: такой и застрелить может. Во всей пьесе у Епиходова меньше десятка фраз. Но и без слов Епиходов — Пашутин притягивал внимание. На репетициях он пробовал то одно, то другое. Чтобы избавиться от хриплости, полоскал горло шампанским. Подчеркнуто смотрел мимо Дуняши, выразительно поигрывая связкой ключей от имения: вот, мол, могла бы при мне состоять, а так — куда пойдешь? Его обуревали чувства, за ним хотелось следить. И не насмешку он вызывал, а снисходительную жалость, презрительную улыбку, сочувствие c опаской, что он со временем еще о-го-го как развернется и всем нам покажет. Была в нем одновременно и слабость, и стойкость. Мы догадывались, что его безалаберность обманчива, ей не стоит верить. Такие типы вечны, этот Епиходов себе на уме, он из тех, кто еще простудится на наших похоронах. Актеры, не занятые в этой сцене или просто сидящие на репетициях, очень живо на него реагировали. А те, кто находился на сцене, беспокоились, не перекрывает ли Епиходов все внимание? И Пашутин не настаивал на своих штучках, отходил в тень. Он из тех, кому не нужно тянуть одеяло на себя. Их и так заметят.