Глава 4. Отзывчивость сердца

По первой изданной книге «Лето на севере», произведшей впечатление и на читателей и на критиков, Куранова принимают в 1962 году в Союз писателей СССР. Следом за первым сборником издаются другие: «Белки на дорогах», «Увалы Пыщуганья», «Колыбельные руки», «Дни сентября». Куранов становится известным и признанным мастером лирической миниатюры. Но он не успокаивается на достигнутом, находится в свободном художественном поиске новых форм. В 1963 – 1964 годах пишутся сюрреалистические рассказы. Жанр – в котором могут быть тесно связаны ирреальное и реальное, естественное и сверхъестественное, обыденное и чудесное (в любой момент одно может проявиться в другом) – открывал возможности для воображения и выражения своего отношения к тем сторонам современной действительности, освящение которых в печати находилось под официальным запретом.

«Публиковать мои миниатюры (сюрреалистические) я даже не пытался, понимая полную безнадёжность моего положения. Но…» («Острова в пространстве». Предисловие. «Запад России. - 1993. - № 4). В середине 70-х некоторые из них были переведены на эстонский и опубликованы в журнале «Ноорус». А позднее, когда Куранов был в Польше, рассказами заинтересовались Северин Полак и Анджей Дравич, и они были опубликованы в авторитетнейших тогда журналах «Одра» и «Литература в мире». На русском языке сюры Куранова впервые появились только в 1993 году в журнале «Запад России», через 30 лет после их написания.

В конце 1967 года Куранову предлагают переехать в Псков, и он принимает предложение. Чтобы пополнить только что созданное отделение союза писателей России, псковские писатели пригласили к себе из Костромы одного из «великих» – Юрия Куранова. Вспоминает Валентин Курбатов: «В областной библиотеке собрался клуб интеллигенции. Был новый молодой человек с крепкой фигурой штангиста, жестковатым волевым лицом и неожиданно цепкими и вместе бережными глазами. Он смотрел на нас так дружески подробно, будто не он был у нас в гостях, а мы у него. Его представили: «Юрий Николаевич Куранов, писатель из Костромы, который теперь будет жить у нас».

Для меня это было новостью ошеломляющей. Я ещё не видел его книг, но читал печатавшиеся в «Новом мире» его рассказы из цикла «Увалы Пыщуганья». И был потрясён их радостной, щедрой изобразительностью, весёлой свободой, песенной легкостью, золотой солнечной яркостью, словно все они были написаны в ликующий июльский полдень… И вот – счастье и чудо! – узнать в реальности писателя, которого любил и который казался нереален – так прекрасно было его слово» (В. Курбатов «Под созвездием Лебедь»).

Живёт Куранов в основном не в Пскове, а в его окрестностях, среди милой его сердцу природы. Излюбленными местами являются Михайловское, Тригорское, Пушкинские Горы, позже село Глубокое Опочецкого района.

Будучи частым гостем Пушкинского заповедника, Юрий Куранов подружился с его директором Семёном Степановичем Гейченко. Как-то увидев картины Алексея Козлова, Гейченко, «этот вездесущий нестареющий, в свои семьдесят лет полный энергии и неувядаемого интереса к жизни во всех её проявлениях человек сразу почувствовал в костромском самородке натуру мощную и чем-то, пусть и отдалённо, близкую Александру Сергеевичу. Впрочем нужно тут же оговориться: а кто из нас не близок Пушкину по своей сути, той или иной, когда Пушкин наш величайший поэт и глубочайший выразитель нашего народного характера. Но! Есть и ещё некоторые оттенки близости той либо иной личности к Пушкину, особенно когда личность эта творческая. Козлов близок был Пушкину кипучестью, необычайной ранимостью и в то же время мощью темперамента» («Озарение радугой»). Юрий Куранов тоже обладал этими качествами, только в смысле ранимости был менее уязвим, имея суровый опыт ссылки.

Зоя Алексеевна, жена писателя вспоминала: «Когда жили в Пскове, он часто уезжал в Михайловское и жил там, много гулял. И помню, говорил, что, когда он гуляет по Михайловскому, Тригорскому, Петровскому, то всегда ощущает, что будто с ним рядом кто-то идёт».

Почему Александр Сергеевич Пушкин так любим – особенно нами, русскими, – очень многими, вне зависимости от мировоззрения? Не только его творчество вызывает эти чувства. Его жизнь и творчество воспринимаются нами в их единстве: творчество и творец – ярчайшая личность, своеобразная индивидуальность, и, в то же время, человек, испытывавший схожие с нашими чувства и близкий нам в своих разнообразных проявлениях: не идеальный в нравственном отношении, не всегда различающий добро и зло, порой идущий на поводу у своих страстей. Но человек искренний, открытый для знаний, добра, света. И поэт, гениальный! Здесь хочется обратиться к высказываниям кёнигсбергского философа 18 века Иоганна Гамана о том, что настоящая поэзия рождается при соединении «человеческого кровообращения» и «крови духовного мира», из «крови и света», источником которого является «Бог-автор», «Бог-поэт». Находясь в поле небесной гравитации, боговдохновенный поэт улавливаемые смыслы «своим творчеством переводит с языка ангелов на язык людей». Энергия высоких сфер, проходя через сердце гениального русского поэта, аккумулировалась в его произведениях. Этот преломлённый поэтическим восприятием свет теперь доступен для многих, являясь источником, оживляющим душу, открывающим в ней способность улавливать благотворные дуновения Горних высей.

Сказанное здесь о Пушкине можно сказать о Юрии Куранове. Внешние обстоятельства их жизней были разными, но у всех поэтов от Бога есть схожесть, происходящая от того, что Источник их дарований один и тот же. У Юрия Куранова было больше времени, чем у Александра Пушкина, чтобы понять: Кого благодарило его сердце за свои возвышенные духовные состояния.

Для человека, попадающего в места, одухотворённые творчеством Пушкина, знакомого с его поэзией и не утратившего детскость восприятия природы, как пространства всевозможных чудес, становится доступным поднятие на уровень, где поэтическое чувство вибрирует в унисон с неизъяснимой прекрасной силой. В этом пространстве и встречаются поэты, отстоящие по времени друг от друга на полтора столетия; и сближаются в своём поэтическом трепете до созвучия. Миниатюры Куранова с названиями, вторящими стихам Пушкина: «Октябрь уж наступил» и «Мороз и солнце» – такие встречи.

Осенняя пора, унылая для многих, очаровывает вслед за Пушкиным и Куранова. «Дни поздней осени бранят. Но как бранить холодное и чистое течение осенней полой воды? Когда ты чувствуешь её дыханье, взгляд... День краткий гаснет, досуг вечерний полон полусна, полувоображенья. Как будто ты влюблён, легко и радостно…

И словно ты плывёшь сквозь этот шум и говор листопада, раскинув руки, смотришь вокруг помолодевшими глазами».

А зимой. «День чудесный сияет на снегах Сороти. Река замёрзла не совсем, под горою за Савкином дымится у берега ключ. Лёд размыт его неторопливым течением. Здесь от Сороти поднимается дымок, словно чьё-то спокойное дыхание. И трудно поверить, что вчера ещё злилась вьюга <...>

А сегодня и не узнаешь небес, равнины. Снег блещет на солнце. Лес прозрачен. Вся комната янтарным озарена сиянием <...>

Скорее. Уйти на солнце, на мороз. <...>

Идти или стоять с перехваченным дыханием и только повторять слова, которых красочней и звонче не найти в сию минуту:

- Мороз и солнце, день чудесный!»

Вскоре после приезда Курановым были написаны повести «Звучность леса» и «Дом над Румбой». Их объединяет – кроме места действия (окрестностей Михайловского) и главного героя Андрея (видимо, очень близкого по мировосприятию автору в пору его юношества) – тонколирический настрой и наличие фантазийных элементов. Главный герой (и в той и в другой повестях), находясь в поиске понимающей, сочувствующей собеседницы-подруги-музы, рождающей в душе вдохновение и любовь, и, не находя такой в реальности, создаёт её в воображении. Обе повести проводят мысли о благотворности для души нахождения в поле светлых энергий, дающих возможность выхода из дурной бесконечности повседневного однообразия.

В повести в письмах «Дом над Румбой» Андрей, услышав о девушке Венте, «которая зимой бегает вокруг города на лыжах и купается в водопаде, летом она сплетает венки из одуванчиков» и пускает их по течению реки, пишет ей письма, указывая адрес: дом над Румбой. В них предстаёт его какой-то почти младенческой чистоты душа, находящаяся в гармонии с миром природы и стремящаяся найти отклик на свои чувства в другом человеке. Разумом он понимает, что девушка Вента, пролетающая над Михайловским и разбрасывающая одуванчики – это нечто чудесное, далёкое от реальности, но душа не хочет с этим смириться: в ней живёт интуиция собственных возможностей поднятия на уровень непреходящего счастья, который достигается в состоянии любви. Интуиция подсказывает, что полнота жизни души в этом состоянии только и возможна. И чудо происходит: приходит ответное письмо…

Муза, являющаяся в «Звучности леса» (эпиграф повести: «Являться муза стала мне»), каким-то мистическим образом связана с музой, вдохновлявшей полтора века назад в этих же удивительных по красоте местах России творчество другого поэта. О поэтичности текста повести можно судить по тому, как просто прозу Куранова передать в стихотворной форме.

Хоть солнце светит всё слабей,
но всё ж погаснуть под водой не хочет.
«А ниже, под прудом, ручей.
Вода стекает по колоде и бормочет».

Оставит солнце свет свой в глубине –
и будет озеро светиться ночью,
переливаясь истекать в ручье –
и станет петь он радостней и звонче.

Герой повести Андрей прислушивается к себе, ищет своё место в мире. Это место иное, чем то, в котором живёт его сосед (хотя они живут в одном доме, стоящем в окружении леса и озёр, вдали от цивилизации), постоянно оглушающий себя шумом людской суеты, несущимся из радио и телевизора одновременно. У соседа уже атрофируется способность непосредственного восприятия собственной душой: звучность природы не доходит до его слуха. Душа ему уже почти не нужна, достаточно инстинкта самосохранения. Андреем же движет интуиция сохранения и приумножения духовных, жизнеспасительных энергий души, которая помогает восприятию голосов природы, гармонизации с ней своего внутреннего состояния и задаёт направление к прозрению своего предназначения.

Лада Овчинникова, ученица Юрия Куранова, в своём исследовании его творчества, рассматривая текст повести «Звучность леса» в аспекте позиционирования и функционирования повествователя, замечает: «При прочтении повести остается сильное, яркое впечатление, что автор, обладая какой-то необыкновенно важной тайной, слегка приоткрывает её, и лучи света, что испускает это сокровенное, и есть смысл произведения» (Лада Овчинникова «Особенности прозы Ю.Н. Куранова»).

Действительно, присутствие (хоть и неявное, но не незаметное) автора очень важно. Повествование движется им в определённом русле. Цель этого движения приоткрывается намёками, давая читателю через эмоциональные переживания и духовное напряжение самому воспринять состояния души героя, находящегося в стадии вопрошающего ученичества, пытающегося уловить таинственные лучи света.

В этой повести уже намечаются подступы Юрия Куранова к пониманию главных смыслов. Полуфантастическая девушка-муза – такая привлекательная для героя своей вроде естественной и в то же время таинственной красотой, ненавязчивой мудростью, интуицией, идущей из каких-то высших сфер, бескорыстной заботой о нём и такая неуловимая из-за её внутренней свободы. Её явления, воспринимаемые только в состоянии внутреннего ожидания чуда, – призыв прислушаться к чему-то очень важному, сокрытому в красоте природы и в глубинах собственного сердца. Можно увидеть некое отдалённое сходство значения для Куранова этого образа, как маяка, зажжённого собственным воображением в предчувствии «горнего зова», со значением для юного Данте встречи с Беатриче. В «Божественной комедии» Беатриче становится проводницей Данте по кругам рая и эмпирея.

Творчество Куранова этого периода дышит молодостью, как бы подпитываясь растворённой в пространстве светлой вдохновляющей энергией, не иссякающей с пушкинских времён. Валентин Курбатов, восторженно приветствовавший приезд уже известного писателя и ставший другом Куранова, называет его прозу «упругой и непрерывно счастливой, даже когда говорила о бедной и тяжёлой деревенской жизни». Эта способность видеть хорошее, внутреннее состояние наполненности счастьем жизни – не изменяли Куранову, несмотря ни на что.

«Земля едва проснулась. Земля только двинула силу: травы, листву, дыхание рек. Листва берёз нежна даже в тумане, в ночных сумерках чувствуется её робкая девичья нежность. И всё молчит, всё ждёт часа, своей минуты, но живёт. Ох как живёт эта удивительная, эта юная весна, утренняя и такая свежая!

Но солнце ударило оттуда, снизу, как бы из-под леса, пошли не лучи, а отсветы их. Всего лишь только краешек зари. Туман вспыхнул, плотнее прильнул к земле и задвигался, будто костёр, бесконечный костёр дымного серебра. И молчание лопнуло, исчезло, со всех сторон — с боков, сверху, откуда-то из-под кустов — грянули голоса.

Невозможно понять — кто поёт и о чём? Дрозды, синицы, даже слышится запоздалый снегирь, тетерева за ельником, лес, ночные фиалки, ландыши, каждая былинка. И всё поёт, все воспевает и требует. И всё звучнее, всё голосистее, но не яростней. И не видно ничего из-за тумана, но рядом всё, и всё твоё и с тобой.

Слышу, как выходит на крыльцо, гремит ведрами невыспавшаяся хозяйкина дочь… злым голосом говорит навстречу заре: «Ишь разгорланилась, нечистая сила».

Я становлюсь к ней спиной, спиной к её голосу невыспавшегося человека, и говорю сам себе про себя, но так, чтобы меня слышали:

— Здравствуйте и пойте. Какая вы удивительная, какая вы чистая сила!

И солнце наконец является из-за леса» («Пир на заре»).