Следы, уходящие в далекие дюны... пугающего мира

1993год.
Продолжение: Снег из прошлого.
4часть

       – А вы не пробовали запивать балтийский  закат, застынувший в дюнах и размазанный мутноватой взвесью тумана, охлажденным шампанским?
      Она смотрела на него и пила, пила…не могла напиться его словами, и, вложенным в них... уже только им двоим понятным смыслом. Понимала, что он ее видел, знает, ищет… нашёл. Не смея прервать мгновение тишины, оба слушали беззвучный шелест песка из-под лап, друг другом очарованных  псин: рыжей и белой.
Но внезапно очнувшись из плена наваждения, смутилась, и быстро пошла вдоль берега в сторону города, а ее белое ситцевое платье игривым ветром, развевалось парусом, обнажая стройные бледные ноги. Шла быстро, не оглядываясь, но всем существом чувствуя его: высокого, ироничного, упрямо шествующего чуть поодаль с философским загадочным видом. 
       – Море радуется. Вы не обратили внимания? - заговорил, – Тоомас.
       – Инна. Нет, не обратила. А с чего ему радоваться?
       – Оно встретилось со скандинавской принцессой Инн.
       – Инна, - поправила его.
       – Но не для меня. Для меня  только – Инн. Принесённая в горячие объятия моего сердца, балтийским холодным ветром, под пение восторженных сосен.
       – Это ваше поэтическое воображение рисует мираж встречи в несуществующих  объятиях?
       – Все несуществующее, когда-то материализуется при желании и упорстве.
       – Самонадеянны.
       – Нет, но уверен в своих желаниях, предпочтениях.
       – Море радуется. Вы не обратили внимания? - заговорил.  – Я, Тоомас.
       – Инна. Нет, не обратила. А с чего ему радоваться?
       – Оно встретилось со скандинавской принцессой Инн.
       – Инна, - поправила его.
       – Но не для меня. Для меня  только – Инн. Принесённая в горячие объятия моего сердца балтийским холодным ветром под пение восторженных сосен.
       – Это ваше поэтическое воображение рисует мираж встречи в несуществующих  объятиях?
       – Все несуществующее когда-то материализуется при желании и упорстве.
       – Самонадеянны.
       – Нет, но уверен в своих желаниях, предпочтениях.

Мне спокойно бродить с тобой,
И с собаками, здесь, по пляжу,
И сливаться в закатном пейзаже,
Как и небу с морской  водой.

       – Вы поэт? Красиво.
       – От твоих волос струится серебряный свет…
       – Мы уже на «Ты»?
       – Давно. Еще там, в кафе, где ты влюбленно смотрела на меня.
       –  Я-я-я-я…? Да…
       – Не надо… молчите, - остановил, вконец смущённую девушку. – К чему отрицать случившееся, неизбежное. Я же не отказываюсь на вас жениться, как приличный человек, - лукаво улыбнувшись в сторону.
       – А вы уже получили мое согласие? – придя в себя от невиданного нахальства двухметрового наваждения, приняв его игру.
       – Согласие следует не получать, а завоёвывать.  А я, ещё тот викинг завоеватель.
Инна оглянулась посмотреть в глаза этому… воину, который был невозмутим,  серьезен, сосредоточен, словно какой-нибудь докладчик на конгрессе  перед достопочтенной публикой, но в серых глазах резвились чёртики.
       – И как вы привыкли завоёвывать, викинг – поэт? Вдруг  этот метод мне не подходит.
       – Во-первых, я не поэт, а  во-вторых, не имею еще метода. Это мой первый опыт, первого желания воевать, потому и такой смелый, не понимая, что меня ждет. Надеюсь на свою искромётную сообразительность и фантазию, тем более, нам ещё предстоит друг друга завоевывать, так что стяну, какой-нибудь  приёмчик у тебя, - на полном серьезе, с нарочитой невозмутимостью, строил свои авантюрные планы.
       – Ну, если вы не поэт, то бонвиван уж точно!  А жаль! В образе поэта вы мне казались более симпатичным и убедительным.
       – Ничего, я ещё и как поэт себя проявлю.  У нас вся жизнь впереди.
       – Проявляйте, но не со мной. Мне надо уходить, - и ускорив шаг, позвала Вилсона, но тот был поглощен белокурой красавицей, и не обращал ни малейшего внимания на хозяйку, выделывая невероятные кульбиты, поражая воображения белоснежной Неды.
       – Вот видишь, Вилсон уже завоёвывает, и, кажется, не безуспешно.
Оба рассмеялись вслух, от души, наблюдая  за любимыми псинами.
      Дальше шли молча, не замедляя шаг, и не оглядываясь, но она вдруг резко, словно сбегала, свернула в сторону, сорвавшись почти до бега, скрылась в соснах. Он не стал догонять, с предложением проводить, только улыбнулся чему-то про себя.
***
       На завтра, когда Инна бегала с собакой по песку, появился Он, но без собаки. Просто ходил за ними молча, слегка отставая, наблюдая со стороны. Наконец, она не выдержала, и остановилась улыбаясь. У него в ответ, на лице промелькнуло что-то вроде кривой улыбки, и тут же уступило место усталости… не сиюминутной, а выстраданной, скорее всего - жертвы бессонной ночи. У девушки сжалось сердце, так стало жаль, но еще больше, что-то новое в облике, во всей его фигуре пугало. За плечами у него был наполненный до отказа рюкзак, а в руках держал какую-то книгу.
       – Давай посидим немного, - без всякого приветствия, словно и не расставались, предложил усталым голосом.
Ей сегодня совершенно не хотелось парировать и сопротивляться тому, к чему влекло её существо: просто находиться рядом и молчать, молчать, молчать. Усевшись на траву под соснами,  уходящую к дюнам, и не говоря ни слова, он стал ей читать вслух Хэмингуея «Снега Килиманджаро». Остановилось мгновение. Прошел  час… Она боялась  пошевелиться, чтобы не спугнуть, не уронив с себя воздушное покрывало непонятных, улетающих, и возвращающихся вновь и вновь, завороженных мгновений счастья.

      «Главное было не думать, и тогда все шло замечательно. Природа наделила тебя здоровым нутром, поэтому ты не раскисал так, как раскисает большинство из них, и притворялся, что тебе плевать на работу, которой ты был занят раньше, на ту работу, которая теперь была  уже не по плечу тебе. Но самому себе ты говорил, что когда-нибудь напишешь про этих людей; про самых богатых, что ты не из их племени – ты соглядатай в их стане; ты покинешь его и напишешь о нем,  и первый раз в жизни это будет написано человеком, который знает то, о чем пишет. Но он так и не заставил себя приняться за это, потому что каждый день, полный праздности, комфорта, презрения к самому себе, притуплял его способности и ослаблял  его тягу к работе, так что, в конце концов, он совсем  бросил  писать. Людям, с которыми он знался, было удобнее, чтобы он не работал. В Африке он когда-то провел лучшее время своей жизни, и вот он опять приехал сюда, чтобы начать все сызнова. В поездке они пользовались минимумом комфорта. Лишений терпеть не приходилось, но роскоши тоже не было, и он думал, что опять войдет в форму. Что ему удастся согнать жир с души, как боксеру, который уезжает в горы, работает и тренируется там, чтобы согнать жир с тела».

       Резко оборвав  чтение, он в упор стал смотреть на Инн, впиваясь до самого потаённого уголка  души свинцовым, нависшим взглядом, с добавленными мазками фанатическими красками заката.
       – Довольно на сегодня. Пора ужинать. Но ты, обещай мне, что прочитаешь эту книгу.
       Инна молчала, уже ни чему не удивляясь, но только восторгалась незнакомому состоянию внутреннего покоя, уверенности, надёжности и такого ма-а-ленького, некричащего уютного счастья, известного ей одной и, ему. Быстро убрав книгу в холщовый рюкзак, достал из него какой-то пакет и небольшой домотканый плед с подстилкой. Не успев оглянуться, она была уже укрыта пледом, и перенесена сильными руками с травы на подстилку. На плоских камнях, покрытых  бумажной кружевной скатертью самобранкой, возникла холодная курица, овощи, фрукты  и фляжка с домашним компотом. Рядом с импровизированным  столиком из камней, на траве, расположился ничего непонимающий Вилсон, которого за непонятные грехи  лишили подруги, а теперь задабривают, постав  перед ним  тарелочку с ужином. Он вначале брезгливо отвернулся, но голод взял за шиворот обиженное самолюбие, и, пришлось снизойти, слизав с тарелки все одним махом. Голод-то, действительно не тетка… Люди иногда не врут…

      Между камней, сделав углубление в песке, Тоомас разжег маленький костерок. Налил в бокалы немного красного вина, сопроводив словами, что его можно и не пить, но только смочить губы, пусть оно будет символом, или скрепляющей печатью того, о чем я сейчас скажу. Опустился перед ней на колени, и с особенной серьезностью стал говорить:
       – Инн, у нас мало времени … всего две недели.
       – Извини, что перебила, но я обязана уточнить, что неделя всего одна. Я уезжаю. Начинаются занятия.
       – Прошу меня не перебивать. Ты  ничего не поняла. У нас осталось две недели…- и так посмотрел на неё, что она поняла на всю жизнь - теперь так будет всегда.

      Но самое странное, необъяснимое, что ей уже хотелось подчинять себя этому человеку. Идти за ним. Таким теплым, глубоким, уютным, надежным,  до страшного понимания – близким,  идти куда позовет. И верить, что он знает наверняка, чего хочет, и как этого добиться. Она теперь начинала понимать, почему он читал именно Хемингуэя.
       – Нам надо успеть настолько, понять друг друга, чтобы даже мысли не допускать о расставании в дальнейшем, после того, как я приеду за тобой  вместе с моими родителями, и выпрошу у твоих родных благословение. Я уеду через две недели, и как только определюсь с местом моего пребывания, сразу вылетаю за тобой, - все это говорил, одновременно заливал морской водой кострище, присыпая песком. – Ничего тебе не хочу пока рассказывать о себе, и знать о тебе. Будет чем заняться, и удивлять  друг друга в нашей длиннющей жизни. Сегодня есть – Я, и есть - Ты, ничего нет  важнее и информативнее этого. Сейчас провожу тебя, а завтра, даже если выпадет  снег, или будет проливной дождя, ты приходи. К сожалению, могу здесь бывать только ближе к вечеру. У меня сейчас серьезная подготовительная работа к отъезду.

      Инн молча выслушала программу своей дальнейшей жизни, во всяком случае, на ближайшие две недели. Все ее тело не находило опоры, а испуганный, и, одновременно повзрослевший взгляд скользил по его лицу: серьёзному, решительному лицу, вызывавшему озноб. Ей хотелось немедленно убежать, спасаясь от чего-то пугающего бегством, или… наоборот, обнять это сильное тело, прижаться к нему, и долго, долго плакать. Он понимал ее состояние, мягко обнял за плечи и, бережно повел домой.
***
      Двое в мире, потеряли счет тесным улочкам, старинным фонарям, убегающим вниз лестницам. А стихи… они звучали возле каждого фонаря, на маленьких скамеечках, сквериках…  Изо всех сил она пыталась сосредоточить внимание на образах, но непреодолимая сила заставляла смотреть на его лицо, и жадно впитывать звук голоса, чтобы успеть до расставания напиться тем, что никак не могла еще осознать, чтобы дать определение. Точно знала только одно, такого лица никогда не встречала среди своих однокурсников, друзей, на улице… Все закаты  они встречали вместе с собаками, и всякий раз он устраивал маленькие очаровательные сюрпризы, после которых невозможно было до утра уснуть, находясь под впечатлением. Потом весь день ходить хмельной и безоблачно счастливой.
***
      Но время неумолимо, и две недели пролетели, оставив им всего три дня…
      – Моя лесная нимфа!
      – Ты определись уже, пожалуйста, нимфа я, или скандинавская принцесса.
      – Не мешай… Дай мне сосредоточиться. Это мое вдохновение, как хочу, так и буду называть, –
схватил на руки, подняв высоко вверх, и закружил над собой.
В этот момент ей захотелось умереть, и больше не возвращаться я на землю.
      – Инн, нам осталось три дня, я тебя очень прошу, поговори со своим дедушкой. Я тебя хочу пригласить завтра в Ригу на концерт в Домский собор, и провести с тобой это счастливое время, а его послевкусие увезти с собой. Если хочешь, я сам приду и попрошу за тебя не волноваться. Оставлю им телефон и адрес  своих родителей.
      – Нет, не надо. У нас принято доверять друг другу. Они мне верят, а я…– подумав немного, глядя ему в глаза, - а я тебе доверяю их здоровье.
      – Ах ты, умница! Как ты меня в оборот взяла, доверив здоровье дорогих  людей. Дескать, тут уж, будьте любезны, но ведите себя прилично, - заразительно рассмеялся вслух.
      – Тоомас, но завтра я никак не могу их обидеть. Они так готовились. Мне исполняется восемнадцать  лет. У нас будет праздничный обед где-то,  от меня скрывают. Готовят сюрприз
      – Судьба, как ты благосклонна ко мне, подарив мне эту фантастическую возможность! – взвыл он, протянув руки к небу. – Вот  мы и отпразднуем в Риге этот лучший праздник на земле, для меня, во всяком случае. Завтра оставляю тебя твоим близким. Но ты учти, я могу  умереть. Если утром возле нашей сосны  тебя не будет ждать моя машина, знай, меня уже нет.
      – Не говори так больше, пожалуйста! Даже в шутку не говори. Мне страшно.
      – Не буду, не буду! – бережено  обнял её, а потом, взял  руками копну её шоколадных длинных волос, прижал к губам, вдыхая их хвойно соленый аромат, закрыв глаза, нежно целовал каждый волосок, пытаясь запомнить. Я тебя отпускаю, мое призрачное чудо, и послезавтра, рано утром жду.
***
      – Девочка моя! Ты не опоздала. Думал, умру, пока тебя ждал. Не спрашиваю, как отпраздновала. Позже все расскажешь, если захочешь. Сейчас нас будет связывать, тихая музыка, тишина, дорога, и наше дыхание – этот букет чувств я увезу с собой.
Инна, не говоря ни слова, подчинилась протоколу. Он взял ее на руки и бережно усадил в машину. Всю дорогу звучал бархатный Гойя, и любимый Kenny G — американский саксофонист, а между ними шел непрерывный внутренний диалог. Его энергия заполняла машину не меньше чем музыка. Пять часов в пути, казались пятнадцатью минутами…
      Инна никогда не была в Риге, и сейчас до глубины души была поражена, насколько  эта красавица отличается от Таллинна, настоящим женским кокетством и статью. Тоомас, как и свойственно истинным эстонцам, любил во всем порядок, но не был чопорным занудой, напротив, живой, весёлый, и с ним всегда выло удобно, уютно, комфортно проводить время. Кто, хоть однажды  имел счастье побывать в его обществе, не мог  уже забыть никогда  этих часов, минут. Все было продумано до мелочей, хотя отведенного специально времени на это, у него никогда не было. Но так всем казалось.  И сейчас…
      – Инн, принцесса моя скандинавская, нимфа морская, девчонка  молчаливая чудная, дарю тебе на день рождения мою Ригу. Такую, какой я её люблю и впитываю каждой клеткой, бывая здесь. Потом, если ты захочешь, приедешь без меня, и будешь бродить по улочкам, как ты любишь. Но сегодня у нас уже все расписано, и требует дисциплины, дисциплина, это не то скучное понятие, какое принято вкладывать в это удивительно живое слову, а комфорт. Настоящий комфорт, когда успеваешь сделать главное, не размениваясь на мелочи, и никуда не опаздывая. Успеваешь очень много. Гораздо больше, чем в суете. Итак, расслабляйся и лови искорки моего подарка – они будут лететь теперь до моего отъезда. Не упусти  ни одну.
      В маленьком уютном отеле  среди острых готических шпилей церквей Старого города, их уже ждали два уютных номера.
      – Пожалуйста, закрой глаза, моя принцесса! – поддерживая за  нежный, взволнованный локоток, подвел к двери. – Можешь открывать…
Она дрожащей рукой слегка толкнула дверь…
Весь ковер в номере, кровать, стол, кресла… утопали в целомудренных белых розах…
Аромат их опьянил уставших путников, у Инны закружилась голова, и она зашаталась. Тоомас ее подхватил на руки и положил на кровать, прямо на розы.
      – Нет, нет ничего, не волнуйся. Сейчас пройдет. Просто все как в кино… я не смогла справиться с собой, - и она заплакала, вначале тихо,  а потом навзрыд, как маленький ребенок, выпустив из себя все страхи, неопределённость, незнакомые  ощущения, которые называются одним великим словом – любовь, но она еще только с ним знакомилась. – Не сердись на меня, дай полчаса мне прийти в себя, и я буду готова.
      – Как я могу на тебя сердиться? Своим родниковыми слезами, ты мне сейчас подарила такое счастье обладания чистой, большой, открытой душой. Я жду тебя, - у него срывался голос, от наплыва высоких, неведомых ему прежде чувств. Позови меня, если будет хуже. Я буду стоять здесь, рядом.
Он быстро вышел, находясь в странном смущении. И ходил взволнованно туда-сюда перед номером…
Инна появилась через пятнадцать мину с лучезарной улыбкой, заявив, что очень хочет есть.
      – О, так нас уже ждет припозднившийся завтрак, почти обед -  он засмеялся так светло и открыто, что девушку отпустило сжимающее волнение, и она почувствовала себя в уютном тепле, под его надежной защитой.
      На открытой террасе отеля, их ждал в нетерпении столик на двоих, перед которым открывался волшебный вид на остроконечную Ригу. Как только они вошли через раздвижную широкую дверь, навстречу им вышли два музыканта, играя миллион алых роз Паулса, а милая девушка в латвийской национальной одежде вынесла целую корзину алых роз, и поставила их перед Инной. Все, кто был в этом зале, включая колоритного бармена с воодушевлением три раза, спели «Happy Birthday to You».
      Но девушка уже не плакала,а полностью отпустила себя и растворилась в океане счастья первого праздника юной, чистой и незабываемой любви!  Завтрак прошел как во сне. Теперь их ждала прогулка по опрятным улочкам, среди множественных памятников архитектуры, многочисленных ресторанчиков, витрин магазинов оформленных с отменным вкусом и шармом. Архитектура Старой Риги поразила воображение молодой, но начитанной девушки, разбирающейся в разнообразных  тилях. В доме много литературы на эту великую тему. Отец  архитектор, и часто бывал в Риге у своих многочисленных друзей, восторженные рассказы о ней, сопровождал показом фотографий. И теперь в памяти это все оживало, усиливая ощущения присутствием странного, несовременного рыцаря, который свои тихим, спокойным голосом сопровождал прогулку, рассказывая, как он все это пиршество видит. Теперь она вполне могла отличить барокко до классицизма, от ренессанса до ар-деко, от романского стиля до национального романтизма – анклав югендстиля, или ар-нуво, с фантастическими декоративными элементами, не имеющими аналогов в мире.
      – Тоомас, я так счастлива! Я словно нахожусь на другой планете, под названием – радость.
Спасибо тебе! За что это все мне?! Я разве заслужила? – с нескрываемым удивлением вопрошая, она глядела ему в глаза.
      – За то, что ты есть! Просто есть! Вот такая… чистая, открытая и понимающая красоту. Умеешь слушать, молчать и чувствовать. Это редкие качества.

      Двое бродили по городу до самого вечера, и она собирала в копилку памяти сердца искры архитектурных подарков. Зашли в отель, чтобы переодеться, передохнув немного, а потом…  …на  берегу Рижского залива, у самой воды, их встречал главный подарок - сервированный столик, возникший, словно по волшебству, утопающий в огоньках пламени свеч. Инна не преставала удивляться, когда он только успевал все это организовывать, не отлучаясь ни на минуту от неё.
      – Под шум волн, и неотступного взгляда  звездного неба, я, Тоомас  Сауга, поднимаю этот бокал шампанского за тебя. И без всяких высокоторжественных речей, слов, неспособных объяснить и малой толики того, что я почувствовал, увидев тебя первый раз в кафе, после  неповторимых прогулок по пляжу моего любимого Таллинна, поселивших тебя навсегда в моем сердце, причем, вместе с рыжей собакой, - улыбнувшись, - просто поздравляю тебя, Инн, с восемнадцатилетнем! Опустившись коленями на песок, надел на тоненький дрожащий пальчик нежное кольцо с маленькой бриллиантовой иголочкой  сосны. – Это кольцо нашей помолвки: перед морем, небом, звездами и моей совестью.
Она молчала.
В отель вернулись уже за полночь.
      – Завтра нас ждет еще один подарок: токката и фуга ре минор Иоганна Себастьяна Баха, одно из самых мощных произведений для органа, и Домский собор. Желаю тебе сладких снов, мое чудо! Хорошо отдохни. Рано не вставай, - провел руками по волосам, поцеловал их, проводил в номер, и прикрыл дверь за собой…    медленно пошел к себе.

Через час в номер Тоомаса тихо постучали…
У двери стояла Инн, в белом махровом халате… она вся дрожала.
Он завел ее в номер, и хотел спросить, что случилось, но она приложила палец к его губам, заставив замолчать, и попросила  отойти от неё.
      – Тоомас, я не умею так говорить как ты, и не хочу учиться. Я люблю тебя слушать, для меня это важнее. Я поняла. Но сейчас буду говорить я. Смешно было бы оценивать те подарки, которыми ты меня осыпал… смешно потому, что им нет цены. Для меня. Ты меня изменил. Я не маленькая девочка, и у меня  есть опыт общения с молодыми людьми, сокурсниками, просто знакомыми, с которыми приходилось общаться, встречаясь на вечеринках молодёжных, праздниках… и я давно уже поняла, что приходится часто защищать себя от напора парней, потому я редко  стала бывать в таких компаниях. Тем более, я не люблю алкоголь, в чем ты уже сумел убедиться. С тобой я почувствовала себя действительно принцессой, которую оберегают, защищают, дорожат ею. Да, ты уезжаешь, но это уже ничего не значит, и не имеет для моего решения значения, потому что я иначе не смогу. И не хочу. Я тоже хочу тебе сделать подарок, с которым тебе, возможно, будет легче там, куда ты едешь. Я чувствую, что это что-то очень серьёзное, а для меня, немного страшное. Иначе бы ты рассказал. И я… …я  хочу, чтобы моим первым  опытом … был ты. Ты, ты  такой,  какого я больше никогда не встречу на своем пути, и  хочу пронести это ощущение  через всю свою жизнь, как бы она меня не наказала  за  это счастье – принадлежать только тебе! - весь монолог смотрела  ему прямо в глаза, а по щекам текли самые чистые, искренние слезы на свете, из тех, какие он видел, и еще предстояло увидеть. Он молча поднял на руки хрупкую фигурку, и вышел на открытый балкон.
      – Небо! Звезды! Море! Будьте свидетелями моей совести и чести. Если я их нарушу, пусть я погибну. Таким жить не положено. И спасибо вам за это незаслуженное счастье!
Я не знаю, правда это, или нет, но рассказывают, что именно этой ночью, отовсюду с неба лилось серебристое звучание звездных колокольчиков...
***
      Вечером, когда они возвращались, она, закрыв глаза, взлетая, падала с ошеломительной скоростью вниз с каскадом органного водопада музыки Баха, штурмующими волнами взрывающей Домский собор, играя отражением в витражах высоких окон. Как зачарованная девочка, блуждала среди  непонятных, устрашающих образов непонятности, то мимолетного неуловимого счастья, то пугающей вечностью гибельной неизбежности прямо в соборе. Почти смерти. Озноб, не отпускающий во время концерта, не отпускал и сейчас... Он волнами перебирал каждый волосок на голове, и перекатывался вниз, пробегая по пальцам рук и ног…
***
      Утром её встретил безлюдный, одинокий  пляж. Моросил дождь, тихо плача...
Он... ушел далеко… в дюны… далекие дюны своего непонятного, пугающего  мира.

Теперь с тобой, мой рыцарь нежный,
Мне не бродить средь милых сосен,
Не заколдованных, как прежде.
Должна уехать снова в осень…

Снежинкам подставляю руки -
Немного боль мне охлаждают,
А ночь опять ведет сквозь муки.
Как жить, скажи? Не понимаю…

Продолжение следует...

Audio — сопровождения произведений
вы можете услышать на Fabulae.ru
автор — sherillanna - Надежда.
http://fabulae.ru/autors_b.php?id=8448
https://poembook.ru/id76034
http://novlit.ru/maksa/