Любовь и селки 2

Не грусти, добрый человек. Расскажу я тебе другую историю, послушай и ее тоже.
Было это не так уж и давно — всего два десятка лет прошло. Забросило мою лодку штормом далеко в море. Как я ни пытался понять, в какой стороне деревенька родная, так и не сообразил. А солнце между тем высоко поднялось, жарко... Мне уж всерьез заплакать от бессилия захотелось... Стыд-позор, конечно, да только так оно все и было. Глядь — плывет ко мне лодка. Чужая, сразу видно — узорами незнакомыми изукрашена, у нас так не рисуют. Обомлел я, как увидел, что на веслах девица сидит, да еще и красавица, каких свет не видывал. Волосы рыжие, глаза голубые... были бы темные, точно бы подумал, что селки это. Молодой я тогда парень был и неженатый, вот и уставился во все глаза. А она меня спокойно так спрашивает:
— Что у тебя случилось, добрый человек? Может, я чем помочь могу?
Рассказал я, что лодку мою не пойми куда забросило, и спросил, куда это меня занесло. Улыбнулась красавица и говорит:
— Я тоже из рыбацкой деревни, только не из твоей. Расскажи про свою!
Ну, путь неблизкий, вот мы и разговорились. Рассказал я ей ту историю про селки, что вам давеча рассказывал, а она отвечает:
— У нас тоже про двух сестер легенду рассказывают, только другую. Хочешь, я тебе расскажу?
Конечно, согласился я. И начала она свой рассказ. Это присказка, а история будет вот такая:

Началось все почти, как в нашей легенде: погиб в море рыбак, и остались у него вдова и дочка. Дочку Абигайль звали, что значит — радующая отца. Да только женщина своего мужа не любила — жестокий он был и грубый, а замуж ее так и вовсе насильно выдали. Только порадовалась она, что его не стало. А к морю нарочно пошла — селки искать. Плохо у нее на душе было, хотела выговориться кому-нибудь, кто ее поймет да никому ее слова не перескажет. Пролила семь слезинок в море, и явился селки. Сбросил шкуру тюленью и в красивого парня обратился. Темноглазый, темноволосый, молчаливый, ласковый... С первого взгляда полюбила его женщина. Захотела даже шкуру тюленью похитить, чтобы его к себе привязать, да поняла — не дело это. Никого насильно любить не заставишь... ее ведь тоже в свое время против воли замуж выдали. Долго ли, коротко ли, а родилась у вдовы вторая дочка. Назвала ее мать "Эйслин", что значит — "мечта, видение". И угадала она с именем: выросла дочка красавицей. Темноглазая, темноволосая. Молчаливая, к морю тянется. Дар целительский. Между пальцами у нее перепонки были, но — маленькие, почти невидные. Боялась мать, что Эйслин от нее уплывет когда-нибудь, любовью дочку окружала. Старшую она и вполовину так не любила.
А старшая, Абигайль, подмечала все. Не таила она злобы на мать, думала — все верно. Сестра у нее и красивее, и умеет много чего, чего ей, Абигайль, и не снилось. Эйслин с матерью в доме прядут, ткут, вышивают — а старшая дочь то воду носит, то хлев чистит... Похудела совсем, того и гляди — ветром унесет. Одежда старая, заношенная — куда ж ей новое платье, навоз, что ли, в нем чистить... Грустная, глаза на мокром месте. Ну, не мне вам объяснять, что в таком виде и первая красавица за дурнушку сойдет...
Так вот и жили. Подросли девушки, пришла пора их замуж выдавать. А в их деревне чудной обычай был: пока старшая дочь замуж не выйдет, младшую отдавать нельзя. То ли суеверие какое, то ли еще что — а только нельзя, и все тут. Нехороший, честно сказать, обычай — а вдруг старшая дочь никого не полюбит? Нечто неволить? Вот с Абигайль так и получилось.
На деревенских парней она и глаза-то поднять стыдилась — неловко было ей и за платье поношенное, и за худобу свою, и за вид нелепый. Вечно она перед всеми виноватой себя чувствовала — сестра у нее красавица да умелица, а сама она — дурнушка, нескладеха, мышь серая. А уж если у девушки взгляд, как у собаки побитой — ни один парень на нее и смотреть-то не захочет, это я вам точно говорю. Правда, Абигайль тоже никто из деревенских парней не нравился. Не лежало к ним сердце, и все тут. Чего-то другого ее душа желала.
И вот однажды заговорила мать, что нашла для Абигайль мужа, местного парня-сироту. Добрый он был человек, вечно то кошек, то собак раненых лечил. Жил в хижине у самого моря, иной раз и тюлени к нему совсем близко подплывали, не боялись. Еще он поделки разные умел мастерить — из дерева, из кости. А уж как пел — заслушаешься... Парень-то хороший был, да только увечный — с самого рождения хромал сильно, ногу подволакивал, еще и на лицо не красавец был. Не урод, правда, но и красивым не назвать. Да еще и жизнь вел бедную, нищую практически. Так что незавидным он женихом был, совсем незавидным. Абигайль обмерла, как услышала. Она, правда, себя завидной невестой не считала, но испугал ее этот брак.
Не любила Абигайль море, боялась его. Знала она по рассказам, что отец ее в шторме погиб, вот и боялась. Абигайль и сама в детстве чуть не утонула, еле вытащили. С тех пор к воде старалась без необходимости не подходить. Но этой ночью брела, сама не зная, куда — ноги сами на морской берег привели. Горько было ей на душе, вот и рассказала она морю всю свою историю, слезы с морской водой смешивая. Рассказала, да и увидела, как в волнах мелькает голова тюленья. Глаза карие, умные, словно человеческие, с таким сочувствием на нее глядят, какое и у людей-то не увидишь... Не иначе — селки!
Испугалась Абигайль и домой убежала. А утром, когда мать ее послала на берег рыбу купить, нашла Абигайль на берегу шапку красную. Значит — селки ее к закату на берег приглашают. Боялась Абигайль моря, и жителей его боялась. Но в итоге решила: а чего бы и не пойти? Хуже-то точно не будет, даже если утонет она.
Пришла Абигайль к морю и парня темноволосого, темноглазого встретила. Селки. Испугалась она, а парень первым с ней заговорил, и имя свое назвал — Нуада. Всю ночь они с ним разговаривали, а наутро поняла Абигайль, что влюбилась. Вернулась домой, а мать ее ругать принялась:
— Не дело тебе ночами неизвестно где шляться, невеста ведь. Сговорила я тебя с Одхраном (с тем хромым, значит).
Не по себе стало девушке. Рассказала она матери, что другого любит. Разгневалась мать, позабыв, что сама некогда селки полюбила:
— Как не стыдно тебе, неблагодарная! Я тебя растила, кормила, а ты только и знаешь, что меня позорить! Или выходи за Одхрана, или уходи из моего дома и не возвращайся.
Совесть бедную девушку и так мучила, а уж теперь... Ночью пошла она к селки прощаться:
— Прости меня, любимый, не быть нам вместе. Сговорила меня матушка. Велела домой не возвращаться, если ее ослушаюсь.
А Науда и говорит ей:
— Зачем возвращаться, если тебе там плохо? Пойдем со мной, мне женой станешь, а народу моему — сестрой.
Подумала Абигайль да и согласилась. Взяла возлюбленного за руку, и ушли они вместе в море. Больше в наших краях Абигайль не видели.
Поняла мать, что больше свою старшую дочь не увидит, сперва разъярилась, а потом, видать, поняла что-то — села да заплакала. Эйслин ее, как могла, утешала. Вздохнула мать и говорит:
— Жалко мою старшенькую, да только как я ее жениху объяснять буду, что свадьба не состоится?
Эйслин ей говорит:
— Давай я ему скажу.
Собрала корзинку гостинцев и пошла к Одхрану. Впервые она возле его хижины оказалась. Оглядывается, а Одхран по пояс в воде стоит, с тюленями разговаривает. Те его слушают, будто бы отвечают. Обычный человек решил бы, что спятил парень, а Эйслин ничего, поняла. Она же и сама не совсем человек.
Поговорил парень с селки и к хижине отправился. Увидел Эйслин, извинился, что сразу ее не заметил.
- Я, говорит, с селки разговаривал. Просили еще для них спеть, очень уж они это любят.
Улыбнулась Эйслин:
— А для меня споешь?
Очаровал девушку голос Одхрана. Разговорились они, и признался парень:
— Жаль мне очень твою сестру. Не хотел ее ни к чему принуждать — надеялся, что со мной ей хоть немного лучше будет, чем в отчем доме. Я бы ее не заставлял в хлеву работать...
Не стал он говорить, что его сердце уже давно к младшей сестре тянулось.
Видит Эйслин, что парень хороший, хоть и хромой, и говорит:
— Пойдем к нам в гости.
Пришел Одхран к своей теще с извинениями, а Эйслин вдруг сказала:
— Мама, я за него замуж хочу.
Сказать, что вся деревня, как узнала — поразилась, это ничего не сказать. Где же такое видано, чтоб первая красавица за хромого сироту пошла? Ну да ничего, сердцу не прикажешь. Сыграли свадебку и зажили счастливо, детишек нарожали и до глубокой старости не разлучались. Хоть дети от морского народа больше селки, чем люди, в Эйслин человеческое пересилило. А сестра ее, Абигайль, ради любви через все свои страхи переступила. Вот, что любовь с людьми (и не только с ними) делает.

Моя история? Да ничего, хорошо закончилась. Доплыли до чужой деревни, погостил я там и домой вернулся. Дорогу приметил, а вскоре уже в обратный путь приплыл — свататься. А вернулся с красавицей невестой Орлэйт, с принцессой моей золотой. Двадцать лет уже прожили — и ничего, счастливы. Старшую дочку, кстати, Эйслин назвали.