Глава четвёртая. Мёртвый сезон

 Несколько дней мы двигались от заправки до заправки, от развилки до развилки. Нас вела трасса М7. Мы уже покинули Московскую область и оказались во Владимирской, а в посёлке Лихая Пожня у нас начался «Мёртвый сезон», когда мы чуть больше недели не могли поймать машину. В самом посёлке нас вежливо послали, и пришлось идти два с половиной километра до деревни Бродники что была южнее. По левую руку от нас была речка, которая здесь расширялась до маленького пруда. То тут, то там нам встречались рыбаки. Один из них, лысый и морщинистый, посоветовал нам найти в Бродниках Анну Викторовну, живущую в жёлтом доме с зелёной крышей.
 Я ничего не знал о Бродниках. Разве что бродниками называли каких-то предков казаков, которые встали на сторону татар. А вот что было в деревне — я не знал. Деревня Бродники, ушедшая от трассы на юг, была маленькой, старенькой. Жили тут за счёт огородов, рыбы, даров леса, ленивых дачников. А ещё за счёт трассы. Туда ходили продавать и грибы, и ягоды, и овощи. В Бродниках была одна улица. Большая часть домов принадлежала дачникам. Анна Викторовна жила одна в большом доме, когда-то выкрашенным в жёлтый цвет. Этот дом построил её муж, а потом начал пить и утонул в реке Суворошь, в которой и рыбачил мужик, посоветовавший Анну Викторовну.
 Это была старая, но энергичная женщина. После смерти мужа она не отчаялась, вырастила семерых детей. Она позаботилась о том, чтобы каждый из них получил образование и смог уехать во Владимир, Тверь, а некоторые даже в Москву. На лето к ней приезжали, бывало, дети с внуками, но вот совсем недавно они уехали, и Анне Викторовне вновь стало одиноко. Нас она приняла осторожно, приглядываясь. Катя рассказывала про наше путешествие, и про то, как мы вообще оказались в Бродниках. Я же знакомился с большой овчаркой, сидящей на цепи. Она внимательно меня нюхала — от меня ещё пахло моей собакой. Анна Викторовна испуганно посмотрела на меня и хотела было сказать, чтобы я не трогал, как оказалось, очень агрессивного по отношению к незнакомцам, Борьку, но тот уже осторожно лизнул мне руку, а я погладил его и потрепал кем-то укушенное ухо. Я почему-то нравился животным.
- Я уж думала, что он Вас укусит. Предыдущего, туриста-то, - охала Анна Викторовна, - укусил… Чуть палец не оторвал. А я-то, дура, заболталась с Катькой вашей. Она мне все зубы оставшиеся заговорила.
Я лишь улыбнулся в ответ. Я не знал, что ответить, а потому продолжил чесать Бориса и знакомить с ним Олега. Катя продолжила договариваться о ночлеге. Видимо из-за того, что я смог найти общий язык с Борькой, Анна Викторовна согласилась оставить нас у себя, и даже предложила подождать её племянника, который бы смог отвезти нас в Дзержинск. А оттуда уже недалеко было и до Нижнего Новгорода.
 Племянник этот заставил ждать себя на протяжении восьми дней. Каждое утро мы просыпались с Анной Викторовной с солнцем или чуть раньше. Я приступал к своей привычной работе — носил воду из колодца. Катя с Олегом отправлялись на огород, а хозяйка шла к соседке, возвращалась со свежими яйцами и варила для нас всех. У яиц, я помню, был оранжевый крупный желток. К обеду Катя обычно уходила на речку, Олег лежал на веранде на толстом ватном одеяле, а потом присоединялся ко мне и Анне Викторовне. Мы разгребали кладовку. Тут были и картины художника, который гостил у Анны, и старый велосипед, и винтовка Мосина, завёрнутая в мешок из-под картошки. А ещё были книги, пропагандистские буклеты, которые дед хозяйки печатал вручную на печатной машинке, которая тоже была найдена здесь. Все найденные сокровища, сваленные в кучу, мы сортировали. Что-то выкидывали, что-то заносили в дом, а что-то, упорядочив, оставляли в кладовке. Потом Олег и я брали с собой Борьку, мы шли к речке, искали Катю. Один раз я рискнул и искупался. Вода была холодная. Борис, гавкнув, побежал за мной и, фыркая, плавал рядом, поглядывая на меня, будто на глупенького щенка. А иногда мы рыбачили вместе с Глебом. Так звали того лысого рыбака. Клевала плотва. Иногда мелкий окунь. Дети дачников ловили ершей.
 Мы платили за проживание совсем немного. Большую часть мы отрабатывали. Мы с Олегом кололи дрова, носили воду. Катя и я пололи огород. Олег в это время общался с Борисом. А под вечер мы садились за покрытый клеёнкой стол, пили чай и слушали истории Анны Викторовны.
 Кто такая была Анна Викторовна? Её прабабка и прочие предки были крепостными. Дед смог всё же выкупить семью, а позже заразился идеями Маркса, Энгельса и Ленина. За это его пару раз увольняли с завода, но он продолжал печатать листовки и распространять их, став одним из важнейших членов владимирской коммунистической ячейки. В Первую Мировую дед Савелий был ранен, имел Георгиевский крест. Позже он воевал с белыми сперва в Сибири, потом в Крыму и получил при Ленине какой-то важный пост, но умер ещё раньше, чем сам дедушка Ленин. Виктор Савельевич, отец Анны Викторовны, попал под волну репрессий. Семье пришлось переехать из Москвы в Алма-Ату. Там и родилась Анна. Но это будет позже, после войны, после ранения отца, который два года считался пропавшим без вести, будучи взятым в плен под Киевом. Всю молодость Анна Викторовна жила в Алма-Ате, с матерью, отцом и младшими братьями. Потом она поступила в Ленинград, ездила специально для поступления туда с отцом, чуть было не провалила вступительный экзамен, но смогла удержаться. Оказывается, Анна Викторовна была инженером, и вот этот дом, где мы долгими вечерами сидели и беседовали, спроектировала именно она. В Ленинграде же она и познакомилась с мужем. Он тогда был красивый, с чёрными кудрями и почти гусарскими усами…
 У Анны Викторовны были сильные руки с широкими ладонями. Я хорошо запомнил эти руки. В них въелась земля, а на подушечках пальцев и на ладонях были натёрты мозоли. Кое-где были и занозы. Я смотрел на её руки, а она смотрела на мои, которые тоже были с мозолями от канистр с водой, и она улыбалась мне, будто бы говоря, что настоящий труд будет ещё впереди.
 Мы много разговаривали вечерами, иногда играя в карты или в шахматы. Потом Анна Викторовна трогала чайник, смотрела на часы, охала и говорила, что пора спать. Олег уходил на веранду, Катя — в баню, а я спал на печи. Это была добротная русская печь.
 От Глеба мы узнали, что раньше Бродники, Лихая Пожня и Коршуниха, находящаяся за речкой, образовывали один крупный посёлок, но в девяностые всё благополучно развалилось, и, как говорил Глеб, «Имеем, что дьявол не забрал». Глеб был тоже интересным человеком. В восьмидесятые во Владимире он с бывшими сослуживцами организовал свою рок-группу. Удавалось даже выступать в местном ДК, однако потом распались. Ударник уехал в Москву, от Глеба ушла жена, игравшая на басу, а вокалист, Гришка Высяцкий, сорвал голос и окончательно стал слесарем. Глеб после этого перебивался случайными заработками, в начале двухтысячных даже стал батюшкой где-то под Владимиром, а затем перебрался в Бродники, где и осел.
 Жизнь наша в Бродниках шла размеренно. Я привыкал к отсутствию белых ночей, Катя бродила вдоль Сувороши. Мы с Олегом раз пять за восемь дней лазали на «телефонную» сосну, с которой ловила связь, и, сидя по очереди на ветке, разговаривали с родителями. Ночами я, смотря в белый потолок с жёлтым налётом, продолжал незаконченные споры с Владом из Вологды. Где он был теперь? Наверное, на работе. А Макар? Верный друг Макар, с которым я прошёл рука об руку семь лет своей жизни? Тот, вроде бы, куда-то поступил. Саня, брат с какой-то степенью родства, отучился в университете и работает. А я? А Олег? А Катя? Я выходил из дома, пробирался еле слышно мимо веранды со спящим Олегом и выходил к Борису. Тот, заслышав меня, заранее сидел у крыльца. Я приобнимал его мохнатую тушу, он пару раз лизал меня в щёку, и мы долго сидели вместе. Я смотрел на звёзды. Почти впервые они были по-настоящему видны. Такое обилие звёзд я встречал разве что в походах, когда по причине собственного отсутствия свет фонарей с дороги и прожекторов с железки не мешали. Борис же с умным видом смотрел на поленницу. Я не знаю, о чём думают собаки.
 В одну из таких ночей из бани ко мне подобралась Катя. Мы разговорились, и на наши голоса вышел Олег. Мы продолжили говорить, и говорили решительно обо всём. Борис, мотнув головой, вильнув хвостом и почесав за ухом, ушёл в будку. В тот день мы особо не были заняты огородом или дровами, а потому силы на разговоры были. Мы, кажется, говорили о тракторе соседа Николая Артёмовича, который его младший сын утопил вчера в Сувороши, и о том, как мы с Олегом помогали этот трактор вытягивать. Речка-то была неглубокая. А потом мы втроём, будто кто-то дёрнул одновременно за несколько ниточек, повернули головы на небо. Никто из нас не знал созвездий. Разве что каждый мог угадать Медведиц. Катя начала тихонько петь, и мы с Олегом, не сговариваясь так же тихонько подхватили.
 На следующий день приехал племянник Анны Викторовны с детьми. Хозяйка же, привыкшая к нам, со слезами провожала нас в дорогу. Она даже напекла пирогов с картошкой, над которой Катя и Олег, не разгибая спины, хлопотали каждый день. Картошка была замечательной. Вкусной.
 К проводам присоединился и Глеб. Он сидел на лавочке под рябиной и курил, с улыбкой поглядывая на нас. Его лысина частично была укрыта тенью листьев, частично блестела на солнце. Дети отдыхающего после дороги племянника обдирали ягоды и кидались ими друг в друга. Борис на цепи лаял, иногда поскуливая.
 Племянник высадил нас на первой же автобусной остановке, как въехали в Дзержинск. Он отказался брать деньги за бензин, пожелал удачи и уехал. Я позвонил Владу, он сбросил и перезвонил сам через минут пять, сказав, что он на работе. Я привёл ему придуманные ночью на печи аргументы, а он, смеясь, отвечал на них. Вскоре у меня кончились деньги на телефоне, и связь оборвалась.