Горячие руки

Бесконечно благодарна людям искусства и творчества, которые прочли рассказ начинающей символистки. Символы эти понятны пока только для меня, но, если ты расскажешь мне о своих мыслях в виде рецензии, я смогу понять, что мне удалось передать, а что нет. Enjoy!


На каменистом тротуаре поднималась пыль. Мелкий гравий был перемешан со слегка влажным песком, на котором оставались следы от ботинок 43 размера. В размазанных углублениях подошвы виднелись кровавые полосочки. Кровь принадлежала моим ладоням, которыми я прошёлся по асфальту, когда круто свернул на Малинную улицу у сорок пятого дома.

Я бежал так быстро, как никогда не бегал шестидесятиметровку в школе лет пять-шесть назад. Коротышке, который гнался за мной, повезло больше, чем мне с моими немного кривыми ногами длинной чуть ли не в половину моего роста. Он семенил мелкими шажками, но всё равно оказывался на расстоянии двух шагов от меня. Ладони горели так, что хотелось остановиться и получить по морде, чтобы горела она, а не руки. Но я понимал, что получу не только по морде, а вдобавок сотряс с искрами из глаз и галлюцинациями.

Современные люди с вечной нехваткой денег выбивают копейки такими способами, которым Влад Цепеш позавидовал бы. Нехватка денег была и у меня. Собственно, поэтому я и бежал. Долгов накопилось примерно на перелом пары рёбер, с десяток выбитых зубов и сломанный нос. Но пока у меня только адски горели ладони.

У коротышки было несколько голосов. Он то выкрикивал маты тупым заикающимся басом, то пищал что-то вроде “Макс, догони этого ублюдка”, то женским ультразвуком клялся найти и закопать. Я не оглядывался до тех пор, пока все голоса этой многоголовой твари не утихли. Пытаясь отряхнуть пыльные джинсы, я снова ощутил сильное жжение в ладонях. Если бы я жил в средневековье, самой страшной пыткой для меня было бы нести раскаленную железку в руках. Так наказывали воров. Мне ужасно хотелось опустить руки в воду или хотя бы приложить их к холодной поверхности. Жжение пробирало от кончиков пальцев к предплечьям по шее и затихало только в затылке.

Мне нужны было вернуть пятьдесят штук. Месячная зарплата для кого-то, для меня же огромные деньги, такую полную сумму я видел лишь однажды, когда занимал ее у одного клиента автомойки, где я подрабатывал. Ну, как занимал… я жил по принципу “Тихо *** и пошел, называется нашел”. Не то, чтобы я правда нуждался в этих деньгах, просто где-то за ушной раковиной под толстой черепной костью у меня сидел доброкачественный гость, который иногда задевал не те струнки, и я терял любую способность оценивать свои поступки, а главное, их последствия. Я назвал этого гостя Антон и в любой ситуации скидывал своё поведение на Антона. А что, очень удобно, это Антон виноват: сегодня он спёр из кармана коротышки полсотни штук, а ладони из-за него горят у меня.

Я убедился, что коротышки с тремя головами нет позади и прищурился, чтобы увидеть в свете утреннего слепящего солнца зеленые ворота мастерской Давида. Я не был уверен, что он располагает суммой больше двадцатки, но его провинциальная заплата хотя бы не была обложена процентами владельца мастерской, потому что владельца не было. Давид пользовался пустующим продуктовым складом его отца, чтобы ремонтировать старые мотоциклы, которые иногда покупали чуть более богатые фанатики, мечтавшие путешествовать по Европе на ревущем харлее с российским флагом.
Я ворвался в мастерскую и сразу же окинул ее взглядом в поисках чего-нибудь холодного, чтобы остудить свои ноющие от жара клешни.

— В чем дело? — из-под двигателя очередного харлея выползла запачканная в мазуте рожа Давида.

— Во первых, найди мне воды, во-вторых, найди мне 50к, — мне показалось, что такая ирония смягчит мою просьбу. Но ни воды, ни денег я не получил... ни даже мокрой тряпки, ни даже мелочи на автобус до дома.

Пока я продолжал рассматривать свои ладони, которые покрылись серо-красной корочкой, Давид пытался наставить меня на пусть истинный:

— Ян, начни думать головой. Раз – простят, два – побьют, а третьего раза может не быть. Тебе же не нужны деньги, тебе нужно быть в центре внимания, так?

Я тупо уставился на Давида, потому что мне совершенно не хотелось слушать очередную трепню про мое постоянное желание вляпываться в нехорошие ситуации.

— Это Антон виноват, — я поискал намек на улыбку на лице лучшего друга, не нашел и за долю секунды уже даже успел смириться с этим.

Не дождавшись гневного налета, я развернулся и вышел из мастерской. Хотел со всей силы хлопнуть гнилой деревянной дверью, но пылающие руки заставили меня только зашипеть от боли как облезлый уличный кот.

На самом деле, с Антоном было весело, мне нравилось ощущение, будто я уже немного охмелел, был смелым, но всё еще уверенно стоял на ногах. С Антоном мне не приходилось тратиться на алкоголь или травку. Об Антоне все знали, но почему-то не хотели признавать его. На МРТ мое левое полушарие светилось как новогодняя гирлянда, но невролог заверил падающую в обморок мать, что она еще успеет понянчится с внуками.

Я прошелся по закоулку, в котором находилась мастерская Давида и вышел на людную улицу. Ощущение преследования всё еще оставалось, но меня не волновало ни то, что из меня скоро выбьют деньги вместе с моим духом, ни то, что по-хорошему меня должна съедать совесть за кражу. Я чувствовал себя Робином Гудом, только деньги я не отдавал беднякам, а с размаху выкидывал их с моста набережной. Странно, да? А это всё Антон.

Руки саднили. Меня раздражала не сама боль, а то, что мне приходится ее испытывать. Вообще-то я люблю боль, она прочищает мозг от навязчивых мыслей. С подросткового возраста у меня остались белесые шрамы от лезвия, которое я стащил с бритвы отчима. Я делал маленькие царапинки, и они создавали завораживающий меня кровавый узор на коже. Я ковырял спичкой родинки на руках, и получались созвездия ссадин с глубокими розовыми выемками. Я сильно кусал губы, и на них оставались кровоподтеки как на картинках в грустных пабликах. Мне нравилась боль, но эти горящие ладони пробирали до самого мозга, и я чувствовал как горит его лобная доля.

Пока я летал в мыслях, я дошел до дома, где живет моя мать. Два окошка из трех на первом этаже были занавешены старомодным тюлем, каким-то вязаным крючком, мать не особо разбиралась в интерьерной эстетике, но была очень аккуратна и чистоплотна. У нее и в голове было стерильно, лишнего слова не скажет, лишний раз не моргнет. Я не мог больше сопротивляться пожару на тонкой коже рук и решил зайти к матери внеочередной раз.

Я поднял двумя пальцами небольшой камушек и кинул его в окно. Тишина. Кинул второй. Уродский тюль пошатнулся, выглянуло белое лицо матери с большими карими глазами. Я всегда прятался от ее взгляда и сейчас тоже опустил голову.

— Мам, дай льда.

— Ян, зайди в квартиру. — Знаете, моя мать такой человек, который все делает правильно. Она не кричит, а объясняет, не бьёт, а заставляет двумя словами почувствовать себя ничтожеством, не отталкивает от себя, а держит на расстоянии. Дочь военного, она никогда не проявляла особого тепла ко мне, хоть я и был единственным ребенком в семье. Удивительно, как у такой женщины такая несчастная жизнь с неудачным первым браком, разваливающимся вторым браком и сыном в моем лице.

Я преодолел один лестничный пролет с крутыми ступенями (всегда бил тут колени в детстве) и даже не успел постучать ногой в дермантиновую дверь, мать уже стояла на пороге. Она строго оглядела меня: мои пыльные джинсы, потную клетчатую рубашку, которая липла к телу даже через футболку и синюю парку с облезлым мехом на капюшоне.

— Постарайся не разочаровать меня на этот раз, — спокойно проговорила мать.

— Мам, я повредил ладони, с ума схожу, дай льда, а? Потом расскажу.

Мамины карие глаза, которые всегда были немного скрыты за сдвинутыми бровями, опустились на мои уже бордовые ладони. Громко выдохнув, она ушла на кухню, пошарила в морозильнике и вернулась без ничего.

— Льда нет, дорогой. Прохор опять забыл наполнить форму водой.

— Как обычно, — буркнул я себе под нос, — а больше он ничего не забыл?

Мать никогда не вступала в споры, тем более со мной. Наверное, она считала меня тупым или недоразвитым, поэтому предпочитала просто просверлить меня взглядом или уйти без ответа.

— Могу предложить только холодную воду в ванной.

— Сойдет.

Сделав шаг в сторону ванной, мать скрестила руки на груди. Она выглядела еще суровее, чем секунду назад. Я, переполненный мыслями только о жжении в ладонях, чуть не забыл про мамино незыблемое правило – в доме ходить без обуви. Я снял свои палёные конверсы, в которых в ноябре было уже прохладно. Белая ткань была в песке, тяжелая резиновая подошва стала еще более желтой. Серые носки, которые еле натягивались на пятку я тоже решил снять во избежание материного инфаркта. Ладони не сгибались, казалось, что я не только содрал кожу, но и лишился нескольких ногтей. Я вбежал в квартиру, на секунду остановился, чтобы сориентироваться в пространстве и найти ванную.

Локтем включаю свет. Хватаюсь за краник с синей наклейкой. Выкручиваю его на 360 градусов. И… ничего. Вода не течет. Я в надежде хотя бы на горячую воду, так же рывком выкручиваю краник с красной наклейкой, но слышу только доносящийся из трубы скрип, который означает, что вода будет еще не скоро. Сговор всей воды мира против меня и моих ноющих рук вывел меня из состояния шаткого равновесия и Антона тоже, видимо. Кровь прилила к лицу, я почувствовал легкое головокружение и покалывание в носу. В глазах потемнело, но я не терял сознание. Совсем наоборот, я был живее всех живых.

Капля бензина. Спичка. Искра. Бум! Я сделал шаг назад, перенес вес тела на левую ногу, оттолкнулся правой и выбил ею смеситель из стены. Стопа заныла, ладони от накала засаднили еще сильнее. Ярость и боль вызвали еще более сильное желание разнести всю ванную в чертям. Я стал в дверном проеме и как ребенок, у которого не получается отомстить папе за то, что он отказался покупать ему в магазине очередную ерунду, оттолкнул и так уже открытую дверь. Она с грохотом встретилась со стеной и нагло вернулась ко мне. Я оттолкнул ее еще раз, но уже не так сильно и направился к входной двери квартиры.

Мать выбежала в коридор с напряженным лицом. Она даже ужаса и страха никогда не показывала, просто ее брови туго сходились на переносице и всё. Я посмотрел на нее со злостью:

— Прохор починит.

Я не дождался реакции матери и выбежал на улицу. Снова разогнался и бежал так, будто сейчас мать будет догонят меня вместе с коротышкой, которому я должен пятьдесят штук. Кстати о коротышке. Мне бы лучше не расслабляться, вряд ли он решил отпустить мне долг. Кстати о долге. Я резко затормозил пятками, как кот Том в мультике, когда гнался за Джерри. Мои длинные ноги уже унесли меня на несколько кварталов вперед, когда я вспомнил о трехлитровой банке, в которую моя мать складывала сотни и, иногда, но очень редко, купюры в тысячу рублей.

“На учебу”, — говорила мать. Учебу я бросил три года назад, но банка должна была остаться.

Я развернулся и трусцой побежал обратно к дому. Снова уродский тюль, снова пролёт с крутыми ступеньками, снова дермантиновая дверь. Пока я бежал, мой пыл подостыл, а вот ладони продолжали гореть.

Мать стояла в ванной и безуспешно пыталась прикрутить смеситель на место.

— У тебя отвертка не та, тут фигурная нужна, — сказал я и сделал усилие на улыбку.

Ледяной взгляд. Затем смирение и, даже, понимание что ли.

— Что с твоими руками?

— Мам, помнишь ту банку с мелочью, которую ты в антресоли хранила? Там еще что-то осталось?

Её брови снова сошлись на переносице. Это выражение могло означать что угодно, от злости до растерянности, от неожиданности до разочарования.

— Сколько?

— Пятьдесят тысяч, — меня начало накрывать нетерпение, я хотел поскорее отвязаться от гнетущего ощущения, что мне скоро снимут скальп из-за несчастных пятидесяти штук. Молчание матери тоже подбешивало.

Мать еще пару секунд гипнотизировала меня своими черными глазами (будто это хоть как-то трогало), затем полезла в свою сумку, которая висела позади нее на прикрепленной к стене вешалке. Открыла бумажник (в нем явно не было и 10к судя по его толщине), достала одну купюру и протянула мне. Штука. Ровно на столько мать оценила мою пробитую голову. Ровно штуку  российских рублей стоило для нее благополучие единственного сына. 

Я снова выбежал из дома и прошатался по близлежащим улицам до вечера, думая про то, как мог бы стать брокером лет сорок назад и заработать кучу денег. После окончания школы у меня было много амбиций и целей, которые я с блеском не воплотил в жизнь. Я собирался раскатисто послать этот маленький невзрачный провинциальный город с дурацким названием, уехать покорять столицу и делать бизнес (букву “Е” произнесите четко и с нажимом). Мой лучший в то время друг Марат закидывал меня идеями и планами, которые мы вместе должны были осуществить. Сейчас Марат перепродает просрочку спортивного питания в Москве. Он изрядно вложился в это дело и теперь уже без былого азарта отбивает свою долю. Я вполне успешно окончил школу и выбрал городок, обещающий чуть менее большой и скорый успех. Учебу в универе я скоро бросил, точнее меня попросили уйти без скандала за то, что я часто вступал в стычки с преподавателями и однажды в порыве даже избил одного урода-математика. Меня призвали в армию, я вернулся в старую топь, градус амбиций изрядно понизился. Родители развелись, а я просто болтался по улицам в поисках любой подработки. А что, это всё Антон.

Я нащупал в кармане свой телефон. После побега от коротышки без пятидесяти косарей экран телефона отставал от корпуса, а динамики забились песком и всякой дрянью, которая была в карманах джинс. Ходить по улицам стало скучно, и я набрал Амину. Она моя девушка, так я думал. Она вроде ничего, но её красоты хватало максимум на определение “симпатичная”, зато она молчала и с ней я чувствовал себя умнее и опытнее. Уже неделю она игнорировала мои сообщения и постила фразочки типа “Сильные девочки не плачут” и прочую туфту.

— Ну? — спустя пять-шесть гудков Амина ответила на звонок.

— Может зайду к тебе через полчаса или час, еще не знаю. Как закончу дела, в общем, — не люблю смолтоки, сразу говорю, что мне нужно.

— Милена зашла ко мне, ты лучше не приходи, у нас девичник, — она сказала это безо всякого сожаления, будто и не хотела меня видеть. Мерзкая дура.

— Слушай, не беси, а? Я поранил ладони, болят, орать охота. У тебя вода в кране есть? Весь день не могу нигде помыть, — я закипал.

— Ладно, только ненадолго.

— И какую-то зеленку приготовь что ли, или чем там обрабатывают царапины, — не дождавшись ответа Амины я скинул звонок. Она такая отвратительная иногда, семнадцатилетняя девка, а мозгов и горсти не наберешь.

Я поднялся в горку по Афанасьевской улице и как всегда пальцем отсчитал пятый подъезд дома Амины, никак не мог запомнить, куда входить. Минут десять я проторчал у ее дверей, звонка не было, я стучался ногами и звал Амину, но слышал только хихиканье двух кобыл за дверью. Я вышел к подъезду, орал под окнами. В общем, ни воды, ни зеленки в очередной раз. Сначала я решил подождать Амину у дверей, чтобы дать ей взбучку за ее тупость, но потом вспомнил, что отец моей девушки возвращается домой часам к восьми и решил отдать возможность сломать мой хребет коротышке, от которого я бежал утром.

На улице стемнело, электросети экономили и во дворах горело всего по одному фонарю. Я вышел на главную улицу, по которой бесконечно можно было идти прямо, пока не выйдешь в кукурузное поле, и побрел, размышляя о том, как подкараулю Амину у школы и дам ей по башке. Я много фантазировал о том, как красиво вырубаю одной левой своих врагов, эпично и со стеклянным выражением лица, а потом ухожу в солнечных очках в закат и только краем глаза замечаю взрыв позади.

Я шел и потирал ладони. Серая корочка на них загрубела, а под ней горели мелкие мускулы. Отпечатки пальцев стерлись, что навело меня на интересную мысль, но об этом потом. Вот уже почти двенадцать часов я не забываю об этом пожаре на ладонях ни на секунду. Смешно, но мне хотелось плакать как мальчишка от обиды, причину которой я сам не понимал. Это дикое жжение разжигало во мне желание приложиться головой об стену. Мне не хватало воздуха, хотелось грызть ногти и хрустеть пальцами, хотелось дергать ногой и раскачиваться из стороны в сторону, вот как я нервничал.

Пока я погружался в свое раздражение, впереди показалась тень. Ближайший фонарь был так далеко, что я не мог разглядеть и своих ног, не то, что человека. Тень была небольшого роста, и я сразу смекнул, что коротышка нашел меня. Хотя я и не прятался. Мысленно подготовившись к драке, я расправил плечи, принял надменное выражение лица и пошел навстречу тени. Примерно на расстоянии в тридцать метров я понял, что коротышка очень похож на девушку.

Подойдя еще чуть ближе, я убедился, что тень действительно является девушкой, очень худенькой и низенькой девушкой с натянутым на лицо капюшоном.. Несмотря на ее маленькость, она даже не остановилась, когда заметила меня, будто ей никогда не рассказывали истории об изнасилованных и убитых в ночное время девочках. Она подняла голову, капюшон упал назад. Вы помните, что фонарей поблизости не было? Они и не были нужны, потому что ее белое фарфоровое лицо освещало пространство вокруг. Нет, это не сопливая фраза про ее красоту, просто ее лицо было настолько бледным, что вполне походило на люминесцентную больничную лампу.

Мы остановились друг напротив друга, как влюбленная с первого взгляда парочка в самых дурацких бульварных романчиках. Глаза девушки блестели, будто она вот-вот заплачет, но грусти в них не было, только разочарование и злоба. Взгляд был еще более пронзающим, чем у моей матери.

— Чего смотришь? — заговорил Антон за меня, — может уже пройдешь?

Я двинулся с места, нарочно задел ее плечом и, проехавшись одной ногой по полоске заледенелого гравия (первые ноябрьские заморозки стукнули сразу после сильного и долгого дождя), эпично расстелился позади девушки. Голова закружилась, кажется я ударился затылком. Я решил быстро не вставать и уселся прямо на сыром гравии. Ладони снова загорелись с былой силой, я по новой приложился ими о землю. На меня медленно накатывала волна раздражения и гнева.

Похожая на эко-лампу девушка развернулась, выражение ее лица не изменилось, та же злоба, то же разочарование. Она подошла ко мне, на удивление не протянула мне руку, чтобы помочь, а стояла и глядела на меня с высоты своего небольшого роста.

— Он дал мне денег.

— Что? Кто? — странная девица, ей-богу.

— Он дал мне денег за эту ночь.

Хотя она не выглядела как “девушка со свободными принципами”, я все-таки спросил:

— Ты проститутка что ли? Так это ж нормально, что тебе денег дали, нет?

— Пятьдесят тысяч.

А она, видно, элитная эскортница, что там можно сделать за пятьдесят штук? Но мне-то что?  Меня вот за такие бабки чуть не побили. Элитная эскортница (так я ее теперь называл) присела напротив меня и взяла руками мое лицо.

— Он дал мне пятьдесят тысяч, — проговорила она и улыбнулась.

Ее ладони были ледяными, будто в них текла голубая холодная кровь. Наверное, поэтому и лицо у нее такое бледное. Ее пальцы как тонкие иголочки вонзились в мои так и не поросшие щетиной щеки, и я положил свои горящие лапы на ее ручки.

На улице был ноябрь, с неба посыпался первый мокрый снег.