История вторая. Вселенная пахнет хвоей

Посвящается всем, кому кажется, что любовь – это далекий Космос, когда на самом деле она – крошечная хвоинка у нас под ногами.

Сюжет: Макс – 24-летний веб-дизайнер из живописного портового города с довольно незаурядной бабулей на шее и чересчур творческой мамой, дающей о себе знать редкими, но запоминающимися визитами. Помимо излишней сентиментальности, молодой человек подвержен частым паническим атакам, однако он не унывает и живет верой в настоящую любовь.

Сегодня Клаус впервые приглашает возлюбленного к себе домой, а мы ближе знакомимся со взбалмошной Ба – мировой бабушкой Макса.

Примечание автора: Это вторая история об очень добром и эмоциональном веб-дизайнере Максе и его новом бойфренде – собранном и тактичном враче Клаусе.

В моем рассказе нет дотошных описаний суровой реальности или пылких чувств, но мне было бы очень приятно однажды услышать, что читатель прервался и на минутку задумался, что в каждом из нас должно быть хоть немного Макса и Клауса, тогда мир станет намного светлее и любовь без труда отыщет сердце каждого, кто в ней нуждается.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: в рассказе содержится нецензурная лексика, сцены курения, а также сцены любовных и сексуальных отношений между двумя мужчинами.


***


Dark queen with a crown of thorns,
I'm fading in your arms.
You're a force of the universe,
I'm drowning in a flood of sin,
Liquid brands my skin,
The waves come crashing in...

(Lord of the Lost – Black Oxide)



      Когда я еду в пустом автобусе по гладкой шоссейной дороге, скажем, часа в два пополудни, кажется, что стеклянные высотки вырастают из-под земли и движутся вместе с тобой по изящной волнообразной траектории, затем уменьшаются, а на их место приходят новые, овеянные белой дымкой июньских заморозков. Этот бело-голубой пейзаж напоминает кадры из безымянных фантастических фильмов. Мне нравится следить за тем, как небоскребы плавно и тактично сменяют друг друга вдоль дороги, особенно приятно смотреть в самую даль, где, как затушенные свечи, дымятся расплывчатые силуэты футуристичных отелей и деловых центров.

      Так поэтично они выглядят только издалека. Вблизи – это обыкновенные, гладкие каркасы, безликие, недобрые, бесцветные. Один смотрит вправо, другой – влево, третий, как суфле на палочке, съежился вокруг своей оси, четвертый согнулся под прямым углом, словно его распирает желудочный спазм, пятый, недостроенный, – гнилозубо торчит из своего котлована.          

      Я стараюсь избегать таких мест, как магнитных аномалий. Связь вечно пропадает, ветер задувает чуть ли не в трусы, мутить начинает уже через пять минут пребывания на этой «прокаженной» земле. Автобус может остановиться в нескольких километрах от нее, а безобразная зубчатая тень уже норовит захватить тебя в свои серые лапы.

      Так, пока я еду в офис, выглядит мое вынужденное, но к счастью, нечастое, свидание с миром жестокого бизнеса. Автобус медленно и мучительно объезжает (не сомневаюсь, что и его «биоритмы» в это время тоже летят в тартарары) небоскребы, а потом с болезненным стоном под тяжестью белых воротничков и случайных обывателей ползет в старый город, где дышится уже гораздо легче.

      Сегодня мне предстояло невероятное испытание: сойти у подножия страдающего гангреной (чем иначе объяснить его болезненную серую фиолетовость) перстообразного небоскореба и дождаться Клауса на остановке. Его клиника недавно сняла помещение в одной из этих высоток, после чего он даже как-то обмолвился о смене места работы, дабы лишний раз не тревожить меня. Кажется, он больше думает о моих проблемах, чем обо мне самом, каждый раз непреднамеренно напоминая о них. Ему, кроме пары десятков пациентов, заботиться не о ком, не то что мне. Бабуля моя, без сарказма, стоит сотни дотошных больных. Взять хотя бы утро. Просыпается она часов в шесть и слоняется по дому в махровом халате. И все бы ничего, только халат иногда неплохо бы завязывать, а то у меня спросонок нет-нет да возникнет желание прогладить ее утюгом. Такой вот домашний хардкор. Спасает только отсутствие контактных линз и еще не выветрившийся сон.

      Вспомнив, как сегодня в сердцах чуть не запустил в нее кофейной кружкой (таблички «нудистский пляж» я у нас дома не наблюдаю!), я нервно прыснул в кулак. А заодно и вытер сопли: если верить табло в автобусе, было +8 градусов по Цельсию. Середина июня как никак. Солнечное небо было покрыто кремовыми розочками облаков. Сегодня на завтрак был огромной торт по виду напоминающий Королевский ботанический сад, вкусу моей бабушки тут можно только позавидовать. Уверен, что, благодаря ему, все гуморы в организме у меня теперь подслащенные.

      Закутанный (еще бы, бабушка!) по самые уши я сошел на остановке, которая сама, находясь посреди шоссе, казалось, трещала от холода. Почти три часа. Я притулился за стеклянной стенкой и стал ждать, перебирая в голове вехи наших с Клаусом непродолжительных отношений.

      Итак, мы знакомы уже семнадцать дней. Виделись десять раз. И все эти разы он приезжал за мной в пригород, одиножды забрал из офиса. Были в итальянском и в... итальянском ресторане, в общем во всех итальянских ресторанах города, Клаус – поклонник средиземноморской кухни, а мне как-то безразлично, чем заправляться (лишь бы поменьше соли), потому что сразу после ужина мы ехали на набережную и гуляли, пока ноги не замерзнут, ну, или просто не отвалятся от усталости. В целом, мы даже не рассказывали друг другу ничего о себе. Просто ходили вдоль порта, изредка присаживаясь на то самое бетонное заграждение, чтобы отдохнуть или поцеловаться, если рядом было достаточно немноголюдно... Я клал голову ему на плечо (оказывается, это не так-то просто, если ты выше) и, закрыв глаза, слушал море, представляя, что мы сидим на одинокой скале в самой его середине. Казалось, вода разговаривает со мной, а я отвечаю ей своими эмоциями. Напитавшись моим счастьем, она покорно отходит, но уже совсем скоро возвращается за новой порцией, благо, радости у меня для нее было более чем достаточно. Странно, но все это предназначалось не ему, а мне и только мне, мне было хорошо, тепло, спокойно, а он как будто всё время просто был рядом и... всё. В какой-то момент стало стыдно за то, что мне так трудно отдать что-то другому. Я пытался оправдаться. За время одиночества мой мир словно бы опустел, а теперь я пытаюсь заполнить все это (немаленькое, скажу я вам) пространство его теплом, его чувствами, его лаской. Эгоизм как он есть.

      Как раз сегодня мне представился шанс все исправить: на последнем свидании Клаус (не без смущения) предложил провести вечер у него дома, пообещав роскошный (и, конечно, итальянский) «обед, плавно перетекающий в ужин», а также «ночной трансфер» в виде своего авто до бабушкиной квартиры. А это означало, что (если) выпивать буду я один, ибо смутно представляю я себе итальянский ужин без бутылочки хорошего недешёвого винца, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не знаю, как это будет выглядеть, лучше вообще тогда отказаться от затеи с алкоголем...

      Когда цепная реакция в моем мозгу дошла до самого интересного момента предстоящего вечера, я уже порядком разогрелся. Так, переминаясь с ноги на ногу, я простоял в остановке еще некоторое время. Дело в том, что прямо у меня за спиной торчала пресловутая башня, отчего желание глазеть по сторонам пропало еще на подступах к «запретной» зоне. Занимать себя фантазиями тоже было едва ли целесообразно – на остановке стал собираться народ, а куртка у меня была довольно короткая.

      Я сделал шаг вперед. Меня чуть не снесло потоком леденющего ветра. Как кролик, я забился в самый дальний угол остановки. Клаус безбожно опаздывал.

      Минут этак через пятнадцать возле меня резко затормозил его черный «Вольво». Он выскочил из салона как ошпаренный, весь красный и явно злой. Я даже оторопел. Все, чего я хотел в тот момент – провалиться к чертовой матери под мерзлую землю.

      «Макс, – на выдохе воскликнул он, небрежно обхватывая меня за предплечья. – Ради бога...»

      «Да все нормально», – пробормотал я, заодно убедившись, что мои губы все еще двигаются.

      «Какая-то автоледи тиснула меня прямо на парковке!»

      Он так забавно негодовал, жмуря глаза, размахивая руками и вообще вертясь, как волчок вокруг себя. Я простил его, как только увидел, но себя убедил, что только после объяснения. Впредь буду более осмотрительно предлагать «подъехать куда-нибудь поближе к нему».

      «Ну ведь ты не пострадал?» – дежурно отметил я.

      «Да какое-там, царапины на машине даже нет, а она разоралась, как будто это я ее...»

      «Все же обошлось?»

      Я попытался его успокоить, накрыв ладонью его руку, впившуюся в меня, пожалуй, уже слишком сильно. Он осекся и посмотрел на меня. Оглушающий ветер сжался и вылетел в космос – так тихо стало вокруг. Пространства на хоть какой-нибудь мало-мальски внушительный протест между нами не осталось. Сзади – плотное ледяное стекло, впереди – раскрасневшиеся от холода и гнева, но уже слегка помутневшие от моего прикосновения глаза Клауса. Я поцеловал краешек его рта, что само по себе было непозволительно в общественном месте, тем более рядом с его клиникой. Я ничего не имею против подобных негласных запретов, мне порой приходится ограничивать себя и в более жизненно важных вещах. 

      Он ужасно смутился, взгляд его забегал по сторонам. Когда Клаус молча подтолкнул меня к машине, за душу больно царапнул незримый крысиный коготок. Всего-то хотел его в чувства привести. Никогда люди не замечают твоих искренних поползновений к добрым делам, мысленно проворчал я. У бабушки научился, что ли?..

      «Я думаю, ты понимаешь...»

      Больше всего я опасался, что он начет говорить об этом. Внезапно в машине мне стало еще холоднее, чем на улице. Я вжался в сидение и поглядел на ботинки.

      «Понимаю», – произнес одними губами.

      «Спасибо», – тяжело вздохнул Клаус, словно пытаясь разделить со мной мое напряжение. От этой мысли, хотя она, конечно, мало общего имела с реальностью, стало чуть теплее.

      «Не каждый день тебе чертят по бамперу...»

      Я чуть было не засмеялся от жуткой двусмысленности его слов. Или я просто настолько испорченный?
   
      «А, ты об этом», – теперь я уже почти совсем успокоился.

      «Да, а о чем еще?» – безэмоционально спросил он.

      «Да так».

      Мы остановились на светофоре. Клаус спешно наклонился и поцеловал меня в щеку.

      «Не успел», – изможденная улыбка.

      Неловкость окончательно спала.

      «Что с ужином?» – нетерпеливо поинтересовался я, нарушив молчание.

      «А что с ним не так?» – ровно спросил Клаус, глядя на полупустую дорогу.

      «Вместе приготовим?» – полнейшая глупость.

      «Я уже все приготовил», – гордо, как новоиспеченный пионер, объявил он, притормаживая перед поворотом в жилой комплекс.

      «Когда успел?!» – воскликнул я, смакуя растекающееся по телу приятное ощущение заботы.

      «Встал пораньше», – пожал плечами Клаус.

      «Ночью?» – не унимался я. Чем ближе мы подбирались к месту назначения, тем быстрее мне хотелось увидеть, как живет мой... возлюбленный. Не знаю... Почему бы это и не так?

      «Утром», – поспешил заверить меня Клаус.

      «М-м», – только и оставалось произнести.

      Клаус обитал в крупном жилом комплексе с претензией на элитность. Я говорю с «претензией», потому что охраны как таковой здесь не было, никаких вам камер видеонаблюдения, подстриженных газончиков, бассейнов, спортзала (однажды мне довелось побывать в настоящем «закрытом» поселке, не спрашивайте, чем я там занимался)... Меня привлекла его строгость и какая-то безмятежная пустота, широта проездов и  идеальная компьютерная вычерченность домов и квадратных панорамных окон, зашторенных почти в каждой квартире благородными светло-серыми гардинами.  Небольшие кубообразные дома из крупных белокаменных блоков располагались на искусственных холмах, создавая пейзаж очень похожий на тот, что я вижу из окон автобуса, когда проезжаю по своему «любимому» участку шоссе, откуда небоскребы едва видны.

      Всего я насчитал около пятнадцати таких «кубиков». Больше всего меня поразил беспросветный темно-зеленый лесопарк, который будто подсвечивал всю эту простоту. Деревья, как стена, плотно прилегали друг к другу, отчего создавалось стойкое впечатление защищенности.

      «Мой дом – моя крепость», – шепотом восхитился я.

      Клаус объехал несколько «кубиков», остановившись у того, у которого с торца висела табличка с номером «8», и кивком пригласил меня выйти из автомобиля. Я вылез и замер, забыв даже закрыть дверь. Его дом оказался ближе остальных к лесопарку, два шага шагнуть – и ты в самой чаще.

      От леса исходил совершенно философский запах чистоты, глобальности, «вселенскости». Его сочный темный цвет затягивал, подобно космическому вакууму. Маленькая Вселенная, подумал я. Интересно, ну чисто теоретически, в космосе пахнет хвоей?..

      «Нравится?» – Клаус слегка потянул меня за плечо, захлопывая дверь. От шумного металлического удара я обернулся.

      «Здесь всего двадцать домов, в каждом по четыре квартиры», – экскурсия началась.

      «А это тоже ваше?» – не выдержал я.

      «Ну, – усмехнулся Клаус, – не совсем, конечно. Но у нас есть право пользования».

      «Как это – пользования?» – не врубился я со своим трепетным отношением ко всему, что растет и цветет.

      У моей бабушки целый зимний сад прямо посреди квартиры, поливаю и пересаживаю который, разумеется, только я.

      «Для прогулок, пробежек...» – протянул Клаус.

      «Просто так можно взять и пойти?» – я-то, в общем, больше привык к спальным районам и вонючим шоссе.

      «Да хоть сейчас», – ответил он, и я снова почувствовал себя абсолютно счастливым.

      Тихо пиликнула сигнализация.

      «Только далеко не пойдем, а то ужин...»

      Но я его уже не слышал. Душой я уже мчался навстречу могучему хвойному чертогу. Жилой комплекс от леса отделял крепкий сетчатый забор. Клаус достал магнитный ключ и, приложив его к какой-то пластинке на железной калитке, распахнул передо мной дверь «в природу». Лощеная асфальтовая дорога тут встречалась со своей старшей сестрой – неровной, корнистой, лесной землей. Я с благоговейной осторожностью ступил на песчаную тропинку и пошел вперед, перешагивая через корни.

      До моего десятилетия мы с мамой и бабушкой жили на юге в сельской местности. Мама писала там свои картины, бабушка, как могла, воспитывала меня. Я ходил, где вздумается, и гулял сам по себе. Или колесил на велосипеде с одноклассниками. Природа там была совсем другая: деревья более низкие, палитра цветов пестрее, а леса – реже и солнечнее. Все это осталось в прошлом, но настоящее сумело затмить его.

      Я остановился у первой сосны и закрыл глаза, представляя себя на месте паренька из фильма «Мост в Терабитию*». Только это была не волшебная страна, а страна Спокойствия – так я окрестил этот лесопарк. Ни души. Вероятно, это потому что было только 3:30, основная масса людей еще на работе...

      Перед тем как шагнуть в лес, я испытал такое сильное волнение, что пришлось даже немного отдышаться, облокотившись на удивительно теплый ствол дерева. Видимо, не все жизненные соки цивилизация высосала из этого места. Внутри ствола я услышал их тихое клокотание. Подняв голову, я увидел на далекой ветке маленькую невзрачную птицу. Это она, перебирая лапками и щелкая клювом, издавала эти чудесные звуки.

      «Макс?» – опустив глаза, я увидел Клауса, стоящего прямо передо мной по другую сторону дерева.

      Тут я осознал, что держу дерево в крепких объятиях.

      «Извини, задумался», – я отступил в сторону.

      «Наверное, нам стоит почаще сюда приходить», – сказал он.

      «Я...»

      Замявшись, я прикусил щеку, чтобы уж совсем не расплыться.

      «Нравится?» – он вплотную подошел ко мне и положил руки мне на плечи.

      Я слегка наклонил голову. Он поцеловал меня почти целомудренно, как будто мы находились, скажем, в храме античного божества, и в нем были свои строгие, но оттого еще сильнее возбуждающие правила.

      Клаус пригвоздил меня к дереву. Его руки двинулись вниз, распахивая косуху, я попытался неуверенно изобразить то же самое и понял: он-то был в одном костюме.

      «А тебе не холодно?» – прошептал я, ногой прижимая его к себе. Влажные губы слегка подернуло ветром.

      «Нет», – коротко ответил он, возвращаясь к делу. Я разомлело вздохнул, и положил руки ему на ремень.

      Было жарко и холодно одновременно, я потянул пряжку вниз, проникнув под пояс брюк, пальцы у меня тут же согрелись. Он коленом провел по внутренней стороне моего бедра, я растерянно застонал, прижался затылком к дереву. Наспех размотав шарф, он тут же переключился на шею, ветер колко доцеловывал влажные следы на коже, унося вожделенный кислород от моего рта, жадно, как рыба на отмели, хватающего его остатки. 

      Железная калитка предупреждающе звякнула. Я приоткрыл один глаз, от неожиданности сильно сжав то, до чего добрались мои руки. Клаус нервно кашлянул и отстранился. По тропинке за руку шли парень и девушка, на вид старшеклассники. Юноша с улыбкой прикрывал ладонью глаза своей спутницы, она тихо, но звонко смеялась.

      «Пойдем домой», – мне показалось, мрачновато произнес Клаус и, запахнув пиджак, быстро пошел по направлению к комплексу, увлекая меня за собой. Когда мы поравнялись с ребятами, они понимающе посмотрели на меня, я на – на них, Клаус только ускорил шаг.

      «Никто не виноват», – сказал он, закрывая за нами калитку.

      Он говорил это для самого себя. Наверное, в тридцать пять все-таки уже перестаешь верить в Терабитию... Если так, то выдайте мне, пожалуйста, мой билет в один конец и поскорее. Только если для Клауса забронировано соседнее кресло, тут же подумал я. В таких необычных местах невольно начинаешь задумываться о параллельных мирах.

      «Тебя это напрягает?» – не выдержал я, резко остановившись на полдороги. Больше я просто не мог пребывать в неведении.

      «Не то что бы», – сказал он, и тоже остановился. 

      «Но тебе неприятно», – это должен был быть вопрос, а вышла чертова констатация факта.

      «Скорее непривычно», – ответил Клаус и обернулся. Лицо у него было совершенно спокойное, даже какое-то... радостное.

      Я хотел что-то ответить, но он меня перебил:

      «Спасибо, что спросил».

      На этом вопрос был полностью исчерпан.

      До низенького бетонного крыльца в три ступеньки мы дошли за руки. За эту минуту нам не попалось больше ни человечка, даже на горизонте – никого. Клаус поднялся первым, достал карточку-ключ и открыл дверь. Электронный замок приятной мелодией просигналил, мол, хозяева дома. На этом подобии крыльца вдвоем разойтись было практически нереально, так что мне удалось заглянуть в квартиру только из-за спины Клауса.

      Зашторенные окна не пропускали в помещение ни капельки света. Он протянул руку куда-то влево, плоская люстра вспыхнула операционно-белым пламенем. Передо мной предстала до блеска вылизанная бежево-серая гостиная с мягким ковролиновым полом. Стены были покрыты белой краской, а прямо рядом с дверью висела кичливо выделяющаяся на фоне общей однотонности репродукция картины Клода Моне «Впечатление». За ней же по правой стене кралась белая дверь в другую комнату, в глубине, прямо напротив входной двери, за серой ребристой шторой спряталось, словно стыдясь своих габаритов, огромное панорамное окно. Слева – распахнутая дверь в ванную, далее – без излишеств кухонный гарнитур из дорогого некрашеного дерева сероватого оттенка с бежевыми прожилками, а прямо посередине – огромный бежевый диван с объемными мягкими подушками. При желании можно в них утопиться, отметил я.

      «Сними обувь, пожалуйста», – тихо-тихо проговорил Клаус, словно боясь меня этим обидеть.

      Ясен пень, такая чистота, чуть было не обронил я, но решил придержать вульгаризмы для более «высокого» уровня нашего общения. 

      Он поставил свои туфли на крохотную кафельную плиточку, предварявшую ковролиновое покрытие, предполагалось, что я умещу свои байкерские сапоги на соседней. И еще одна останется. Так, на всякий случай. Я снял сапоги прямо на крыльце, и шагнул внутрь. Клаус протянул мне запакованные белые тапочки. Билет в один конец наверняка заныкал до лучших времен.

      «Куртку-то сними», – посоветовал он, видя мое замешательство по поводу тапочек.

      Снять – не штука, а вот куда повесить? Я начал искать глазами шкаф, но хозяин уже вытянул косуху у меня из рук и повесил ее... Надо же, в шкаф. Между дверью в ванную и пространством кухни он все это время очень эффектно мимикрировал под стену.

      В бабушкиной квартире мы просто сваливаем куртки на столик в прихожей или на пуфик, если на последнем есть место, ибо шкаф занят маминой коллекцией меховых манто. В былые годы она с ума сходила по натуральному меху считая его признаком обеспеченности. Нетрудно догадаться, что вся районная моль отоваривается именно у нас, поэтому любовно связанные бабулей шарфы и шапки я держу у себя в комнате под надежной защитой цитрусового мешочка с подозрительной надписью «Антимоль». Подозрительной, потому что на маминых шубах он категорически отказывается работать.   

      Клаус замаскировал мою куртку под стену и прошел на кухню, открыл холодильник, видимо проверяя, как там наш ужин, закрыл холодильник.

      «Ну как тебе моя... хата?»

      Я засмеялся. Такой сленг в устах преуспевающего врача звучал настолько инородно, насколько ужасно смешно. 

      «Зачёт», – ответил я.

      Все это время он чувствовал себя еще более напряженно, чем я. Страх «первости» сковал его руки, ускорил дыхание, надломил атлетическую осанку. Даже сейчас он стоял посреди комнаты с приоткрытым ртом и нервным скачущим, как резиновый мяч-попрыгунчик, взглядом, рикошетящим от любой поверхности, которой он касался. 

      «Нет, правда здорово», – заверил я.

      «Тогда я разогрею еду», – он успокоенно повел плечами и завозился возле холодильника. 

      «У меня нет обеденного стола, – смущенно признался Клаус, – но можно на барной стойке накрыть или на журнальном. – Он махнул вилкой в сторону низенького стеклянного столика, на котором сейчас высилась внушительная плазма, – А телевизор уберем. Как тебе удобно?

      «Да, собственно, неважно, – мне-то может, и неважно, а вот, ему еще как. – На журнальном, наверное».

      «Тогда помоги мне, пожалуйста, поставить телевизор вон в тот угол», – вилка указующая снова блеснула в лучах искусственного света.

      Разворошив фольгу, он поставил в печь огромную рыбину.

      Маленький демон голода запрыгал у меня в животе, издавая свои непривлекательные звуки.   

      «Если ты не хочешь рыбу, – гладкие щеки Клауса тронуло смущение, – я сделал еще пасту с курицей».

      «Я все хочу».

      Я аккуратно поставил телевизор на пол, удостоверившись, что падение в ближайшее время ему не грозит, и одним широким шагом трансгрессировал в кухню, лукаво заглянув в сковороду через плечо Клауса.
 
      «Можешь достать вино из холодильника?»

      Ага. Так это все-таки «вечерника с алкоголем». А как же до дома? Лишних вопросов я решил лучше не задавать, тем более был уверен, что у Клауса все предусмотрено и распланировано на год вперед. И это мне в нем очень нравилось, потому что я в плане планов – кромешный дилетант.   

      «Вот», – не отрываясь от перемешивания безумно пестрого и ароматного салата, Клаус достал из ящика штопор, а из висящей над столешницей поставки – два больших округлых бокала из тончайшего стекла.

      Я послушно открыл бутылку, разлил золотистую амброзию по бокалам и вручил ему один, сильно напоминающий мне кубок за первое место в каком-нибудь школьном соревновании, такой же яркий и лучистый.

      Клаус отложил деревянные щипцы и повернулся ко мне.

      «Я рад, что ты наконец здесь», – проговорил он, глядя на меня через кромку бокала.

      «Я тоже», – добавить, в общем-то, было нечего.

      Бокалы звякнули, как связка ракушек, с самого переезда висящая в окне моей комнаты. Музыка ветра, или как-то так оно называется. Рядом с ним просыпаются самые теплые воспоминания...

      Клаус поставил бокал на барную стойку, расстегнул вороник рубашки и продолжил месить салат. Духовка подала голос. От аромата рыбы у меня закружилась голова... В хорошем смысле, разумеется. Клаус разложил салат по маленьким квадратным тарелкам, рыбу – по большим, накрыл стол белой скатертью.

      «Садись», – в его голосе сверкнула тихая радость.

      Я сел на диван, тут же утонув в подушках.

      «Ешь», – Клаус протянул мне вилку, завернутую в салфетку, глотнул вина и, прежде чем приняться за салат, дождался, пока я попробую первым. Я чувствовал себя как на лабораторную крыса, на которой испытывают некий сомнительный препарат.

      Я перестал жевать.

      «Фто?» – мама всегда ругалась, когда я говорил с набитым ртом, но Клаус смотрел на меня, как на Пресвятую Деву, без тени осуждения, но с благоговейным страхом.    

      «Как?» – с надеждой поинтересовался он.

      «Офень фкуфно», – сказал я, параллельно вспомнив мамины нотации по поводу разговоров с набитым ртом.

      «Я рад», – удовлетворившись моим ответом, Клаус принялся за свою порцию.

      Он методично разбирал салат на составляющие, отправляя в рот сначала листья, затем помидоры, оливки и далее по лишь ему известному списку. Мне и раньше его аккуратность казалась излишней, а когда я увидел его захоленную и залелянную квартиру, честно, стало немного не по себе. Это даже хорошо, что он пригласил меня к себе так скоро, у себя дома человек, каким бы правильным он не старался выглядеть, все равно ведет себя более естественно. Среда обитания как она есть.

      Разобравшись с салатом, я тихонько, чтобы не зазвенела, поставил тарелку на стол, дабы не мешать Клаусу смаковать собственные кулинарные шедевры. Я поглядел на кусок рыбного филе, на серебристой шкурке которого лежал идеально ровный лимоновый диск, а рядом – веточка розмарина цветом и запахом напоминающая сосновый лес. Тут я, конечно, сразу подумал о нашем страстном поцелуе и еще о том, что, вообще-то, успел засунуть руки Клаусу в штаны. Лихорадочная теплота опалила мне лицо и потекла вниз, заполняя плечи, перекатываясь в глубине солнечного сплетения и дальше крупной дрожью по животу, как горячий рождественский глинтвейн, который бабуля варила и поглощала ведрами в сочельник.

      «Ты не хочешь рыбу?»

      Я думал, что жар схлынет, но он только усилился, я посмотрел на тарелку. Вид матовой розовой мякоти напрочь уводил от мыслей о еде. И я не придумал ничего лучше, как залпом проглотить ледяное вино, чтобы хоть немного охладиться.

      «Еще?» – гостеприимно предложил Клаус, и, не дождавшись моего ответа, наполнил оба бокала.

      «Может, здесь слишком душно?» – он стремительно поднялся с дивана, выключил свет, одним мощным движением распахнул шторы и слегка отодвинул одну створку окна.

      Комнату залил пасмурный дневной свет, облака совсем закрыли солнце. Лес, на который открывался захватывающий вид из окна, только сильнее оттенял угловатую фигуру Клауса, отчего она казалась такой графичной, почти анимационной, как будто на готовом пейзаже совсем другой художник нарисовал инородный силуэт подсохшей черной тушью.

      Дыхание поймало тонкую струйку прохлады. В ней перемешались запахи свежих овощей, кисловатого бальзамического уксуса, великолепно приготовленной морской рыбы, послеобеденной пустынности жилого комплекса и еще один, едва уловимый – целое соцветие ароматов целомудренных сосен, бесконечно высокого неба, влажных ладоней, ноющего в ожидании сердца, одежды, пожалуй, слишком плотно прилегающей к телу, особенно в нижней его части, и моего очень долгого воздержания.

      «Нет, не очень», – наконец проговорил я, сложив руки на подлокотнике и подперев кулаком подборок.

      Наблюдать за ним снизу вверх было еще невыносимее, но я решил подвести себя к той самой границе, за которой следует только одно – безудержная близость и ничего кроме близости. Так с рвением особого ценителя искусства живописи, не моргая, я пялился на его бугристую спину и задницу, словно вычисляя пресловутое золотое сечение, в наличии которого я перестал сомневаться еще много дней назад.

      Я заметил, что Клаус не менее внимательно наблюдает за мной – через тусклое отражение в оконном стекле. Я смущенно прикрыл рот пальцами и посмотрел ему в затылок. Он быстро закрыл стеклянную створку, которая, к слову, оказалась дверью на небольшую огороженную террасу, и зашторил окно. Мой взгляд тут же беспомощно забарахтался во мраке комнаты, почти до слез я стиснул зубами нижнюю губу. Его лицо, как из тумана, вынырнуло в безжалостной близости от моего. Он мягко отстранил мои руки от лица, набросив на меня сеть неминуемого прикосновения.

      Градины его поцелуев жгли мне грудь, живот. Пряжка на ремне еле слышно дребезжала, будто ледяной дождь барабанил по железной крыше ветхого деревенского домика из детских воспоминаний. Наши вздохи, как добрые и волнующие призраки прошлого, носились по темной гостиной, ударяясь о стены, и, разбиваясь об пол. Фонтанными брызгами они взлетали к потолку, после чего с грохотом обрушивались на нас. Клаус гневно стягивал с меня джинсы, то целуя обнажающиеся бедра, то возвращаясь к моим губам. В какой-то момент я почти обиженно обхватил его за шею. Клаус притормозил и посмотрел на меня. Я опасливо взглянул на него через ресницы, отчего окружающий мир приобрел кроваво-багровый оттенок.

      «Все нормально?» – его голос звучал железисто-тяжко, туго, как из-под толщи воды.      

      Он громко дышал, отчего пряди моих волос, выбившиеся из хвоста, дрожали, как водоросли на океанском дне. Клаус осторожно провел пальцем по моей щеке, убирая волосы за ухо. Я попытался его поцеловать, но моих губ коснулся лишь томный поток воздуха, выскользнувший у него изо рта.

      Внезапно он опустил ноги на пол и, сняв брюки, встал с дивана. Я подставил локти под спину и приподнял голову.

      «Пойдем в спальню», – произнес он совершенно безапелляционно.

      Я поправил расстегнутый ремень и попытался встать. От избытка чувств я превратился в бескостное существо, способное лишь жалко сползти на пол. Он протянул мне руку, я без раздумий схватился за нее и вынырнул из его болотистых подушек.

      Клаус открыл передо мной дверь спальни, впуская меня в новую неизвестность, подсвеченную белой полоской предвечернего сумрака, проступавшую между двумя чуть раздвинутыми гардинами. Меня встретила совершенно белая и гладкая, как каток, постель. Он прикрыл за собой дверь и обнял меня со спины, закатав свитер до самой шеи. Я быстро высвободился из рукавов и опустил его на пол рядом с собой. Клаус положил подбородок точно в выемку моего плеча и прихватил губами опаловый шарик сережки. Я со стоном сжал его руки, лежавшие у меня на животе. Они тут же скользнули вниз, пальцы обвились вокруг моего естества, от первого же невнятного движения мне дико свело ноги, я запрокинул голову. Он поцеловал меня в шею и подтолкнул к кровати.

      «Садись», – змееподобно прошептал он.

      Холод атласного покрывала подернул кожу под коленями, я закинул ногу на ногу и выпрямил спину, следя за его руками, спокойно разворачивающими презерватив. Ящик зубодробительно лязгнул о прикроватную тумбочку. Клаус нагнулся и положил меня на спину, потом развернул на бок, лицом к себе. Он на секунду прервал поцелуй, я почувствовал между ягодиц его обильно увлаженные смазкой пальцы и слегка занервничал.

      «Расслабься», – он рывком прижался ко мне.

      Мне не осталось ничего, кроме как закрыть глаза и отдаться его успокаивающе глубокому дыханию.

      Клаус подтолкнул меня к середине кровати, я повернулся на живот (меньше всего мне сейчас хотелось заниматься акробатикой) и слегка приподнялся на локтях. Он ласковым поглаживанием одобрил мой выбор. Его широкая грудь припала к моим плечам. Я тут же изогнулся, схватившись за противоположный край кровати. На глаза навернулись слезы. Вскоре приступ боли схлынул, а он, уверенно взяв меня за бедра, продолжил движение.

      Наслаждение стягивалось к животу и дальше волнообразно шло назад, затем вниз и вперед. Он то заботливо склонялся надо мной, то снова прохладно отстранялся, взяв все в свои руки. Я изредка поднимал голову, касаясь щекой его лица или плеча, так энергия между нами циркулировала сразу по двум направлениям.

      Это полнейший бред, что голова в такие моменты отключается. Мозг, наоборот, работает на самом своем пределе, заставляя тело биться в сладостной истерии от соития.

      Полоска света тускнела. Клаус дышал все чаще, его пальцы сдавливали мне бедра все сильнее. Я посмотрел вдаль. Лес настигал меня. Я шагнул под своды его крепких стен. Сквозь теплую пелену слез мне казалось, что его темная зелень смыкается вокруг меня. Я услышал знакомый всплеск в самой верхней точке разума. Бездна неумолимо бурлила над головой. Я сделал глубокий вдох и погрузился в нее.

      Клаус лежал на спине, набросив на бедра край покрывала, я – рядом, эмбрионально прижав к груди локти и колени. Откровенно говоря, никакого «послевкусия» и «сладостной истомы» я не ощущал, разве что только тупую боль в пояснице и зудящую – в ногах. Меня подташнивало, как после хорошей студенческой вечеринки. От перевозбуждения поднялась температура и разобрал озноб. Это был вполне ожидаемо, но, сами подумайте, глупо было бы отказывать ему и, главное, самому себе.

      Сил не было даже чтобы отлепить волосы от пересохших губ. Они у меня довольно жидкие и длинные, почти до пояса, отреза;ть – жалко, распускать – неудобно.

      Блаженная усталость Клауса и нервировала, и умиротворяла одновременно, поэтому я безуспешно пытался сделать вид, что сплю. Пожалуй, заснешь на таком холоде... Он повернул голову в мою сторону. Я вяло приоткрыл один глаз.

      «Давай под одеяло».

      Он грубо согнал меня с нагретого места и бухнул сверху огромное неимоверно тяжелое одеяло. Мои надежды на хоть какие-то посткоитальные ласки были похерены окончательно, когда он, похоронив меня под этой ватной лавиной, просто встал и ушел в гостиную. Зазвенела посуда. Похоже, изобретательностью здесь и не пахло, а вся его заботливость вертелась вокруг моей основной жизненной «проблемы». Ну и ладно. Не конец света, подумал я.

      Интересно, что он сейчас думает обо мне? Почему ведет себя так... снисходительно? Будто это нормально – валяться после секса как дохлая рыба... Или не совсем, раз уж ему так захотелось побыть одному. Не шибко целесообразно будет зачинать сейчас тот самый «взрослый разговор», который, как показывает практика, не приводит ни к чему, кроме выяснения отношений... Это, впрочем, никогда не мешало мне его устраивать.

      Минут через пять он вернулся, держа в руках кружку с дымящимся чаем, блистер каких-то таблеток и бутылку воды под мышкой. Комнату заполонил незамысловатый запах лимона и бергамота. Разочарование потеряло интерес к моему уже порядком обглоданному сердцу и, недовольно хлюпнув и утерев окровавленную пасть, побрело в свою темную берлогу так сказать, до востребования.

      Я выглянул из-под одеяла. Клаус поставил поднос на прикроватную тумбочку, вынул из блистера две на вид обыкновенные белые таблетки, открыл бутылку с водой и протянул мне мой «ужин». Без объяснения я брать отказался.

      «Это поможет», – таинственно произнес он, как будто я только что пережил нападение дементоров*.

      «От чего?» – недоверчиво спросил я.

      «Давай, Макс, я же не собираюсь тебя травить».

      «А кто тебя знает?» – я по плечи выбрался на свет божий, если так можно назвать этот полумрак: в углу комнаты интимно лунил высокий торшер.

      «Я бы на твоем месте шутить не стал», – он опустился на кровать рядом со мной и практически силком впихнул в рот таблетки. Я аж подавился.

      «Ну, – пожурил он меня. – Сейчас полегчает, посиди пока», – с усердием мамочки-наседки он взбил мне подушки и протянул кружку с чаем.

      Была ни была.

      «Слушай, Клаус...» – начал я, следя глазами за полумесяцем лимонной дольки, вольготно плавающей в чае.

      «М?» – он внимательно посмотрел на меня и неожиданно обнял за согнутые колени, положив подбородок сверху.

      Чай волнительно заплескался, крошечный желтый парус лимона описал круг и вернулся на прежнее место. Я напрочь забыл, что хотел сказать и улыбнулся лимону в кружке. Он терпеливо ждал, пока я наконец отыщу свою мысль. Все внезапно стало так... как должно быть: теплый приглушенный свет, большое мягкое одеяло, вкусный чай и крепкие объятия, настолько же неоригинально, насколько и приятно.

      «А... где моя резинка для волос?» – спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

      «В ящике, – с этими словами он открыл прикроватную тумбочку и достал оттуда мою резинку с нехилым пучком длинных черных волос на ней. – Мне кажется, я перестарался...»

      «Да нет, – пожал плечами я и, оставив кружку на тумбочку, собрал волосы в свой привычный хвост. – Спасибо, что припрятал».

      «Не за что... Так о чем ты хотел поговорить?»

      Проницательность как она есть.

      «Ни о чем», – произнес я тоном, полным простодушия и невинности я помотал головой.

      «Макс, – улыбнулся он. – Если тебя что-то не устаивает...»

      «А тебя, тебя все устраивает?!» – не вытерпел я.

      Вообще-то это я вел себя как сволочь, а ты благосклонно-добродушно это сносил.

      «Не кричи, пожалуйста, здесь довольно тонкие стены, руки просто не дошли сделать шумоизоляцию...»

      Вот те раз. Я стал красный, как мак, что растет дома в ящике на балконе. А я-то думал, почему бабушка у нас всегда такая... Не от мира сего.

      «Днем здесь практически никого не бывает», – Клаус поспешил меня успокоить.

      В этом я точно не сомневался. Для полной картины не хватало только перекати-поля.

      «Меня не устраивает только то, что ты думаешь, что я делаю это из каких-то своих побуждений», – он дождался, пока я перестану нервно прислушиваться к стене у себя за спиной.

      «Я так не думаю», – соврал я.

      «Нет, Макс, думаешь».

      «Только не говори, что это опять были мысли вслух!» – перепугался я.

      «Нет, иногда ты просто громко думаешь».

      «И тебя это напрягает».

      «Едва ли», – ответил он на мой не то вопрос, не то утверждение.

      «Тогда ты слишком хороший», – кажется, изначально врать было бессмысленно, посему ради собственной же совести, я решил этого больше не делать, потому что от нее уже потянуло гнильцой, глядишь, еще немного, и из ушей полезут опарыши.   

      «Для тебя или по жизни?» – пожалуй, слишком серьёзно спросил он.

      «Для меня и по жизни», – проговорил я, как Хомячок-повторюшка.

      «Может, мы еще недостаточно знаем друг друга... – как-то даже печально вздохнул он. – Хотя мне не следовало этого говорить после того, как я затащил тебя в постель спустя всего две недели...»

      И все-таки он не идеален. Ну или очень сильно хочет это замаскировать то, что он идеален. Тоже мне мачо-мэн.   

      «Да ты и не затаскивал».

      «Ну, может быть...».

      Мне кажется, я заставил его чересчур крепко задуматься об этом. Неловко... Разве поцелуй в лесу не был обратной проверкой на прочность? Хотя, если так подумать, он сам меня поцеловал... А я как будто не хотел? Бред какой-то.

      «Я думаю, вопрос исчерпан?..» – осторожно спросил я, глядя в его уж очень задумчивое, можно даже сказать – загнанное, лицо.

      «Если я тебя не обидел...»

      «Вовсе нет!» – я даже подпрыгнул.

      Вот о чем он думал все это время. На душе стало так приятно, что я, повинуясь эмоциям, тут же (не без труда) выкарабкался из-под одеяла и стиснул Клауса в объятиях. Он обнял меня в ответ.

      «Спасибо тебе», – прошептал он мне на ухо. 

      «Для тебя это так важно...» – я слегка отстранился и положил ладони ему на плечи.

      «Ты важен для меня», – он накрыл мои руки своими.

      Я уже наигранно скуксился, чтобы по-настоящему заплакать, но меня прервала жуткая мозгодробительная мелодия телефонного звонка. Я оставил Клауса и свесил голову с кровати в поисках своих штанов, в кармане которых, как я предполагал, сейчас находится мой мобильник.

      «В ящике», – Клаус уже протягивал мне телефон.

      «А что еще там у тебя есть?» – вкрадчиво заметил я и посмотрел на светящийся экран.

      Ба.

      Стоит сказать, что у моей бабушки достаточно... горделивый характер, чтобы никогда, повторюсь, никогда и никому не звонить первой.

      У меня в затылке что-то невыносимо больно ухнуло и загудело, просто архигромко, ну, совсем как газонокосилка. Ладони стали такими мокрыми, что телефон чуть не оказался там, где я сам его оставил, то есть, на полу. Зуб перестал попадать на зуб. Ну, заказывайте по мне отпевание.

      А в голове неслось: нашествие тараканов-роботов, похищение инопланетянами, взрыв вулкана Кракатау у нас на кухне, соседи сверху заливают, причем серной кислотой, бьют, убивают или, что самое страшноужаснокошмарное – МАМА ПРИЕХАЛА.

      Они наверняка поскандалили, а бабушке просто некому пожаловаться.

      «Привет, Ба, что случилось?»

      «Макс, это ты потерял ключи и решил залезть через балкон? Не надо, солнышко, я сейчас спущусь, только найду эту чертову палку! С самого утра ищу, мать ее за ногу!»

      После слова «залезать» я не слышал уже ничего. Я сидел и пялился в одну точку, которой была дверная ручка, и не знал, за что мне схватиться, если учесть, что Клаус сто процентов куда-то убрал мою одежду. Грохот в голове сменился методичным покапываеним на темечко. Кап-кап-кап... Как в фильме ужасов.

      «Клаус... – проскулил я. – У меня... пробле-е-ема», – похоже, одна капелька-таки просочилась мне под кожу, потому что я уже начал превращаться в барана, не иначе как от ее яда.

      Но его не было рядом. Я запаниковал еще сильнее, но, когда под окном заревела машина, чуточку успокоился. Осталось только натянуть штаны и... Надо их сначала найти! Я сильно хлопнул себя по щеке и, вместо того, чтобы спросить, зачем-то полез под кровать. В этот момент мне в задницу прилетела стопка одежды.

      «Одевайся», – по-командирски отчеканил он и потащил за собой, как неандерталец ляжку только что освежеванного мамонта. Сапоги я надел уже в машине.

      Я не мог проронить ни слова, Клаус молчал, напряженно следя за дорогой. Я глянул на спидометр и прикинул, какую часть зарплаты мне придется отдать слить на штрафы. Эту идиотскую мысль сдуло порывом ветра из окна, которое я случайно открыл. Клаус мгновенно нажал на кнопку. Окно закрылось, я успел только сдавленно ойкнуть. 

      Я раз двести пытался набрать бабушкин номер, но по закону жанра она, естественно, не проявлялась.

      «****ь!» – дёрнувшись всем телом, отрапортовал я после очередной неудачной попытки дозвониться до Ба. От резкого движения коленом бардачок распахнулся и на меня посыпались пластиковые карты, какие-то документы, жеваные записки (не везде-таки у него клинический порядок). Из-под всей этой макулатуры, как спасательный круг, выплыла пачка «мальборо голд». Я, не спрашивая разрешения, достал одну сигарету, вытащил из кармана куртки зажигалку и крепко затянулся. Клаус посмотрел на меня, предосудительно медленно закрыв и открыв глаза.

      «В салоне – в первый и последний раз», – отрезал мой капрал, и отвернулся.

      Я с видом застуканного пятиклассника открыл окно и выбросил сигарету.

      «Не берет?» – спросил он непонятно зачем.

      «Не берет», – процедил я.

      «Вызывай-ка полицию».

      «Слушай, давай сначала приедем...» – я страшно волновался за бабулю и был готов расшибиться в лепешку, только бы прямо сейчас оказаться дома, но связываться с копами... Я взвыл от безысходности.

      «Как скажешь», – отрезал он и вдавил педаль газа в пол. Я был готов поклясться, что видел на темной дороге искры.

      Доехали мы, казалось, минуты за три, когда, как я вычислил, обычная дорога от моего дома до дома Клауса заняла бы не меньше часа.

      Естественно, под балконом никого не было. В сквере, который располагался метрах в двадцати от нашей полусгнившей пятиэтажки (она стоит здесь еще со времен Священной Римской империи германской нации), припеваючи прогуливались уже примелькавшиеся мне мамаши с колясками и парочки пенсионного возраста. Разноцветные грозди гирлянд покачивались в ветвях деревьев. Едкий оранжевый свет фонарей освещал узкие дорожки, протоптанные, наверное, десятью поколениями отдыхающих. Тишь да гладь, одним словом.

      Свет в нашем окне (ближайшее к скверу, с торца... э-э-э... здания, на первом этаже). Было около десяти вечера, в такое время Ба еще точно не спит. Я снова запереживал, хотя и не так сильно, как пять минут назад.

      Я зашел в подъезд (доводчик опять сломался и дверь хлопала, как взрывающийся танк), по детской привычке отсчитал вслух пять ступенек, нервно повернул ключ в замке и, распахнув дверь, очутился во мраке квартиры. Клаус подтолкнул меня вперед, я чуть не обделался от страха.

      «Тише!» – он упреждающе вскинул руку. Я так и прирос к полу.

      Я услышал, что в ванной шумит вода, и выдохнул.

      Пройдя по узкому коридору, по обеим сторонам которого от пола до потолка стояли так и не отправленные в Голландию коробки с мамиными шмотками, а также безгодовый детский велосипед, лыжи, ящики с помидорной рассадой, которую бабушка заготовила, дабы организовать у нас на балконе мелкое подсобное хозяйство (а, скорее, нелегальный бизнес), пара пакетов с неизвестным мне содержимым и гора старой обуви (у меня ботинки долго не живут, а выкидывать Ба отказывается наотрез, говорит – для рассады пригодятся, в чем я сильно сомневаюсь), я увидел узкую полоску зеленоватого цвета – опять набросила на светильник половую тряпку («Это ванная – интимное пространство, а не пошивочный цех!»). Я закатил глаза и дернул дверь. Пытаться достучаться до Ба в любой ситуации – бесполезняк. Надеюсь, она воспользовалась шторкой.

      Но дверь не поддалась. И кого только запирается – от телеведущего четвертого канала, которого она возвела в ранг секс-символа?

      «Ба!»

      Ноль эмоций.

      «Бабушка!!!»

      Я все-таки постучал. Громко и угрожающе.

      «Бабушка, какого хрена?!» – выругался я.

      «Отойди», – проявившись из ниоткуда, Клаус достал из кармана куртки авторучку, за секунду разобрал ее на составляющие и, поковыряв какой-то деталькой в замке, открыл дверь.

      «Ты давно откинулся?» – не преминул сострить я.

      «Ходил в школе в клуб юного механика».

      «Или взломщика», – поправил я, впечатлённо поведя бровями.

      Стараясь не смотреть на бабушку, с энтузиазмом русалочки Ариэль плещущуюся под душем, я проник за шторку и одним движением прекратил водные процедуры («На Страшном Суде тебе это зачтется, нахал бессовестный!»). Бабуля что-то разгневанно вякнула, и ее голова в огромной розовой шапочке для душа показалась из-за шторки.

      Здесь просто необходимо сделать маленькое лирическое отступление о том, как выглядит моя бабушка. Это высокая (ну а в кого я еще), несколько устрашающего вида дама размера XX-X-X-X ... -XL, забитая татуировками от шеи до кончиков пальцев ног (у нее была бурная панк-молодость, да и ирокез, судя по фотографиям, тоже был) с коротко стриженными волосами цвета то лягушиного брюшка, то морской волны, то еще бог знает какого оттенка зеленого. Недавно она побрилась наголо, так что одним внешним раздражителем стало меньше. Привычку нахлобучивать шапочку для душа у нее, видимо, уже не искоренить. В свое время она попала в первый женский выпуск навигационного училища, но почему-то пошла работать официанткой в ресторан, хозяином которого и был мой дедушка, так она рассказывала, по крайней мере. Мне почему-то кажется, что там все гораздо интереснее.

      Она имеет бог весть какой разряд по лыжам, и, если зимой ей не удается выехать в горы, в ближайшем году жди трехсотшестидесятипяти (или шести) дне;вной обиды на всю известную человечеству часть Вселенной. Этот год был именно таким – ей впервые за пятьдесят лет (в последний раз не выпустили из-за тяжелой беременности, моя мать еще в утробе попила ее кровушки) врачи не разрешили орать «Лыжню!» и сшибать молодые елки на трассе. Иными словами, запретили вообще вставать на лыжи даже понарошку. Даже в домашних тапочках. Даже во сне. Так что Клаус оказался совершенно прав в день нашего знакомства – у меня дома развернуто маленькое Инферно, а бабуля ни много ни мало в нем – Люцифер.

      «Макс, я тебя учила стучаться или не учила?» – проворчала Ба.

      «Ты меня научила подрываться и бежать к тебе со всех ног, где бы я ни был!» – парировал я, зажав ее в угол ванны.

      «А ну-ка дай мне вылезти, мальчишка!» – бабушка занесла было ногу, чтобы вылезти.

      «Ба, полотенце!» – запротестовал я, пихая ей в лицо огромное махровое полотенце площадью метров этак пять на пять, в другое бы она просто не поместилась.

      «Спасибо, малыш», – сипло пропела она, заворачиваясь в махровую плащ-палатку.

      Я помог ей выбраться и по привычке принялся растирать ее массивные плечи другим полотенцем, когда вспомнил, что Клаус, вообще-то, стоит на пороге. Он, конечно, тактично успел выйти раньше, чем я про него вспомнил.

      Я выглянул в темноту коридора. Клаус стоял рядом с дверным проемом, прислонившись к стене и сложив руки на груди.

      «О-о, Клаус, я тебя и не заметила! Отлично выглядишь!» – проворковала Ба, мгновенно переменившись в лице. Она всегда любила моих хахалей и ненавидела меня. Понарошку, конечно. Ненавидела. А любила самой что ни на есть настоящей плотской любовью.

      «Добрый вечер, фрау Гольдберг», – по его дрожащему голосу я понял, что еще одна случайная бабулина реплика и он покатится со смеху прямо в мамины кофточки, юбочки и прочие лифчики.

      «Чего это ты там как не родной?» – бабушка вырвалась из моих претендующих на цепкость лап и босиком потопала в темный коридор, оставляя на деревянном полу мокрые следы.

      Официально познакомить их я еще не успел, однако она уже ухитрилась со всех сторон разглядеть его из окна – своего излюбленного форпоста, и перекинуться, нет, не парой дежурных фраз вежливости, иначе это была бы не моя Ба. В первый раз, когда она увидела его, на весь квартал было слышно, что ее интересует, какой у него размер ноги, кто его родители и какое вино он больше предпочитает в пятидесятый понедельник тринадцатого месяца.

      В коридоре вспыхнул свет, озарив нашу мировую свалку. Неудобно-то как.

      «Слушай, Клаус, я как-то хотел тут прибраться, но это она мне не дала!» – я не упустил возможности пожаловаться на Ба даже при ней самой.

      Он пару секунд молча разглядывал среду моего обитания и, наконец, от души засмеялся, нет, прямо захохотал.

      «Твоя бабушка – тот еще кадр», – огласил он свой вердикт, когда Ба, совершенно не замечая гостя, прошлепала мимо нас в полотенце на кухню, параллельно высвобождая лысину от кислотно-розового полиэтилена.

      «Надеюсь, в хорошем смысле», – усмехнулся я в ответ.

      «А в каком же еще».

      Не переодеваясь, Ба пошла греметь ящиками, ставить кофейники, доставать чайники, а к ним богемский прабабкин сервиз, метать стаканы на стол и далее по списку.

      «А может, чего покрепче?» – с невинной надеждой в голосе предложила она, когда Клаус, осознав, что отказы здесь даже в мыслях не допускаются, расположился за столом, покрытым красно-белой клетчатой скатертью («итальяно веро»).

      «Клаус за рулем, Ба», – протянул я.

      «А кто говорит, что это я ему предлагаю?»

      «Мне?!» – так и офонарел я. Свои коньяки бабушка не предлагает никому, кроме высоких гостей, точнее, моих бойфрёндов.

      «С ума сошел, нахал бессовестный! – крякнула она, доставая бутылку с антресоли в прихожей. – Мне бы такое даже в беспамятстве в голову не пришло! А я, слава богу, пока еще в трезвом уме и здравой памяти!»

      «Твои пассажи, Ба, порой говорят об обратном», – бросил я, заваривая нам с Клаусом кофе.

      «Вот же... !» – осеклась она от моей наглости.

      «Нахал бессовестный, да, да, да», – она всегда вскипала, что тот кофейник, когда я заканчивал фразы за нее. 

      «Я тебе сейчас разъясню!» – нахохлилась она, пригрозив мне бутылкой дорогущего коньяка (а на что ей еще тратить свою часть моей зарплаты).

      «Вам за это надо деньги брать», – прошептал Клаус, пока бабуля все еще возилась в прихожей.

      «За что?» – переспросил я.

      «Да за стенд-ап».

      «А-а-а, надо будет подкинуть Ба эту идею, а то на помидорах мы, чувствую, особо не заработаем».

      После мучительно долгих рассказов о моем детстве (всенепременно про ночное приключение с лысой крысой – «Этот мальчишка так верещал, что я на самом деле подумала, что это воет сирена!») и еще более мучительных потрёпываний по щекам сначала Клауса (нежно и любовно), а потом и меня (хлестко и назидательно), бабуля резко встала из-за стола, как вождь на партсобрании, так что мы с Клаусом раболепно повскакивали вслед за ней.

      «Ну, мальчики, пора и честь знать, – пьяненько объявила она. – Пойду спать».

      «Слава Богу», – тихо процедил я.

      «Ты сказал, «что б я сдохла», крысёныш ты неблагодарный?!» – исторгла она напоследок и, не дождавшись моих совершенно бесполезных оправданий, прошагала к себе в комнату и хлопнула дверью. 

      За все это время (а часы показывали уже далеко за полночь) она так и не сменила полотенце на нормальную одежду.

      «У-ф-ф, – отдышался от тщательно подавляемого смеха Клаус. – Твоя бабушка – настоящее сокровище».

      «Ты перепутал буквы в словах. Моя бабушка – настоящее чудовище».

      «Да ладно тебе», – отмахнулся он.

      «Конечно, я люблю ее и всякое такое... Нет, правда, люблю. Очень сильно», – с улыбкой проговорил я.

      «А я – тебя», – он уютно поцеловал меня в щеку, игриво коснувшись кожи языком.

      «Что?» – по спине пробежала мышиная стайка мурашек.

      Я весь изошел волнением, крайне нереалистично изобразив недопонимание. Сердце мое заколотилось громко и быстро, а уголки рта задрожали в тихой улыбке.

      Квартирная теснота отступила прочь. Целовались мы, наверное, вечность или около того. Я уже знал, что все, что он говорит или делает, бывает исключительно в свое время и на своем месте. Как иначе объяснить возникновение у меня желания пробить головой потолок от счастья уже второй раз за день? Наверное, это знание и есть львиная доля того, что называется любовью.

      «Я люблю тебя, Макс, вот что», – произнес он прохладно-мужественным тоном. Очень-очень-очень соблазнительно. 

      «И я тебя», – досказать последнее, самое главное слово, мне духу не хватило, но для первого раза Клаусу как будто бы было вполне достаточно. 

      Я молча проводил его до двери.

      «Ты со мной?» – внезапно спросил он.

      Я оторопело посмотрел ему в глаза.

      «А бабушка?» – первая отговорка пошла.

      Нет, это было бы слишком хорошо. Так не бывает.

      «А бабушке оставишь записку. Тем более, к ней завтра медсестра придет».

      «Я вроде бы не говорил», – вторая отговорка пошла.

      «Зато она – говорила», – не отступался Клаус.

      Мне оставалось только развести руками.

      И правда, отметить начало нашего «чего-то большего» было бы вполне логично, увы, непродолжительным (а было уже почти три часа утра), сном в объятиях друг друга. 

      Когда мы подъехали к дому Клауса, заря уже занялась. Я всю дорогу боролся со сном и зевал каждую минуту. Нет, с бабушкой я еще серьезно поговорю. Будет ли из этого хоть какой-нибудь толк...

      Я разулся на крыльце, и вошел в гостиную. Клаус включил тусклую лампу над кухонной плитой, повесил наши куртки в мимикрический шкаф и направился в спальню. Я зашел в ванную, вымыл руки, снял линзы и напоследок поплескал в лицо ледяной водой.

      В спальне кровать уже была разобрана, подушки взбиты, край одеяла приветливо откинут. Клаус успел снять джинсы и водолазку. Я немного приободрился.

      «С какой стороны тебе удобнее?» – спросил он.

      «У окошка!» – выпалил я.

      «Значит ляжешь у окошка», – он лег и набросил одеяло на ноги.

      Я слегка замешкался: это же надо раздеться. Да и вообще, вдруг он любит спать голым? Мое либидо этого точно не вынесет.

      «Давай, Макс, четыре часа почти, нам столько же осталось спать».

      Черт, ему же с утра на работу!

      «Слушай, Клаус, а тебе завтра...»

      «Ляг и поговорим», – отрезал он.

      Возражения не принимаются, да, да. Мне на миг показалось, что уж слишком много они с Ба сегодня мной командуют. Не ровен час сколотят против меня коалицию...

      Я нехотя разделся до трусов и забрался в прохладную постель. Клаус в ту же секунду потушил торшер хлопком (до чего техника дошла!) и опустился на подушки. Я сделал глубокий вдох и немного повременил с выдохом, чтобы настроиться, так сказать, на сон грядущий.

      «Я освобожусь завтра в два, можешь подождать меня здесь».

      А мне работать как будто бы и не нужно? То, что Клаус предложил мне побыть у него, с одной стороны, говорило о том, что доверяет он мне, ну, почти как себе, но с другой... Перспектива сидеть одному в пустой квартире, как принцесса в высокой башне, меня вообще не вставляла.
«У меня есть ноутбук, если тебе что-нибудь нужно... Честно говоря, я как-то не совсем подумал, что тебе тоже нужно будет поработать...» – признался Клаус.

      Исключительно в свое время исключительно на своем месте. Решено: объявляю завтрашний день днем Тунеядца.

      «Нет, мне не нужно», – ответил я, натягивая одеяло до самой шеи.

      «Я мог бы...»

      «Ты и так делаешь для меня слишком много», – я подобрался к нему и осторожно положил руку ему на грудь.

      Сердце его вздрогнуло и пустилось вскачь, но уже совсем скоро присмирело и забилось ровнее. Мне бы хоть малую дольку его сдержанности.

      «Завтра сделай, пожалуйста, поменьше», – ласково попросил я.

      «Боюсь, это будет сложно».

      «А ты попытайся», – осмелев, я принялся водить кончиками пальцев по его теплой и немного липкой коже.

      «Сдать билеты в океанариум?»

      «Что?!» – я молниеносно сел на постели.

      Та-да-да-дам!

      «Я, честно, не знал, как ты отнесешься к этой идее, но, по-моему, неплохо...» – дню Тунеядца явно предшествовал день Важных разговоров.

      Вообще-то с Клаусом я не против устраивать такие дни почаще. И вторые, и первые, разумеется. 

      «Если это с тем посылом, что смотреть на рыбок – это успокаивает...» – раз так, я тоже буду говорить честно.

      «Нет, конечно», – его голос знакомо помутнел от задумчивости.

      «Тогда я разрешаю сделать чуть-чуть побольше», – я стал гладить его по животу, томительно коснулся резинки трусов, сам уже порядком возбудившись.

      Кажется, я перебарщивал, потому что мы оба жутко хотели спать, но ничего не мог с собой поделать.

      «Макс, перестань, иначе я за себя не отвечаю».

      «Ну, я вот уже за себя не отвечаю», – слукавил я.

      «Может быть утром», – он отстранил мою руку и, захватив в объятия, повернул меня на бок, лицом к окну.

      Из-за леса за нами смущенно наблюдала розовая полоска рассвета. 




КОММЕНТАРИИ:

*"Мост в Терабитию" – американский фильм 2007 года, рассказывающий трагическую историю дружбы двух детей – Джесса и Лесли, которые, играя в роще, придумали волшебную страну под названием Терабития.

*Дементоры – выдуманные существа из вселенной Грарри Поттера. Они слепы и питаются добрыми воспоминаниями и положительными эмоциями людей, оставляя им только самые страшные и тоскливые.