Право на безумие. Часть III. Глава 29

Глава 29.

Появление в зале суда нового, последнего свидетеля защиты произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все повскакивали со своих мест, а подсудимый даже, как показалось конвою, попытался вырваться из клетки. Только защитник и судья оставались невозмутимыми, по крайней мере, внешне. Первый, потому что заранее всё знал и даже, похоже, рассчитывал на такую реакцию, а вторая… ну должен же хоть кто-то сохранять спокойствие, Фемида всегда бесстрастна. Свидетель прошёл через зал, встал возле трибуны и поставил подпись под присягой. Теперь он был в игре, и на различных участников процесса – а они все были очень различны – это произвело отнюдь неодинаковое впечатление

- Свидетель, представьтесь, - обратилась к нему судья. - Назовите ваши фамилию, имя и отчество.

- Богатова Нурсина Эльдаровна, - прозвучал тихий, ровный, несколько взволнованный голос.

- Протестую! - закричал обвинитель, словно только что обворованный обыватель, у которого вынесли всё, даже срамное исподнее. - Этого не может быть! Гражданка Богатова убита! Это подлог!

Однако жрица Фемиды не спешила ударять молоточком, она лишь вопросительно, выжидательно смотрела в сторону защиты, надеясь получить от неё необходимые разъяснения.

- Ваша Честь, - спокойно, по-деловому, будто сообщая о пустяшной формальности, произнёс Берзин. - Личность свидетеля установлена надлежащим образом. Это действительно Богатова Нурсина Эльдаровна собственной персоной и, как видите, абсолютно живая. Вот документы, подтверждающие этот факт.

Защитник через секретаря передал бумаги судье. Та углубилась в их изучение. Подскочил и Петрович. Он не знал, чему ему не верить больше – то ли своим собственным глазам, то ли документам, оттого суетился, дёргался как-то, вертелся из стороны в сторону… При этом его китель слегка запаздывал за телом, как массивная юбка колокола за тщедушным языком.

Аскольд, прильнув к решётке всем телом, смотрел сквозь неё и никак не мог удостовериться в реальности видения. Слёзы текли из его голубых глаз, на этот раз слёзы не отчаяния, но благодарности судьбе, а губы упрямо твердили, не переставая: «Нюра… Ты жива… Слава Богу, ты жива… Слава Богу… Теперь пусть сажают… мне всё равно… Главное – ты жива… Боже, спасибо Тебе за всё…».

Зрительный зал же реагировал так, как и полагается толпе, то есть по-разному. Кто-то стоя аплодировал воображаемому режиссёру, затеявшему столь увлекательную каверзу, кто-то, подобно Станиславскому, кричал: «Не верю!», некоторые метались от первых ко вторым, вопрошая в недоумении: «А что случилось-то? Что стряслось?», кое-кто из дам, скорее по привычке, нежели осмысленно, на всякий случай поправили макияж.

Наконец, судья, изучив представленные защитой документы и отложив их в сторону, троекратным ударом молоточка о наковаленку призвал всех к порядку.

- Прошу соблюдать тишину! Иначе я прикажу очистить зал! - прозвучал её властный голос.

Все присутствующие потихоньку призвались и, не желая досматривать спектакль за дверью, стали снова соблюдать.

- Пётр Андреевич, прошу вас, - подытожила судья восстановление порядка, - начинайте допрос свидетеля.

- Благодарю, Ваша Честь.

В зале на несколько секунд воцарилась полная оглушающая тишина, как на расстреле, в кратком, но вмещающем в себя целую жизнь промежутке между командой «Пли!» и собственно залпом.

Наконец, Берзин уже привычно встал из-за стола и направился к трибуне, только на этот раз уверенной, стремительной походкой, недвусмысленно говорящей о том, что этот выход значил для него очень многое… если не всё.

- Здравствуйте, Нури, - подойдя вплотную, сказал он тихо, чтобы услышали его лишь те уши, которым это предназначалось. - Я рад вас видеть… Бог свидетель, очень рад…

Потом, резко развернувшись, вышел на середину ристалища, остановился, замер на мгновение, развернулся вновь, постоял, подумал ещё краткий миг, как бы решая что-то, и вернулся к трибуне.

- Свидетель, - произнёс он громко, уже для всех, - я, пожалуй, не буду задавать вам никаких вопросов, расскажите сами всё как было в тот день, в субботу одиннадцатого мая, после того как вы убежали от здания театра. Если по ходу вашего рассказа возникнут какие-нибудь уточнения, я вас перебью. Договорились?

Нури кивнула головой и начала повествование. Голос её дрожал взволнованно. Впрочем, дрожало всё – и ресницы, и губы, и руки. Но постепенно, слово за слово, уверенность возвращалась к ней… правду легко говорить, особенно если эта правда способна спасти чью-то жизнь. Она бегло, опуская не относящиеся к делу подробности и детали, рассказала о том, как шла по улице, как встретила девочку, повезла её домой на троллейбусе, как они встретили, наконец, отца ребёнка… Как колесили потом со случайным знакомым-попутчиком по вечерней, впадающей в ночь Москве, разговаривали о том, о сём… пока совсем поздно, уже затемно бело-голубой очкарик не привёз их в свой парк…


- Мне кажется, мы уже приехали. Пора выходить, - не вполне уверенно произнесла Нюра.

- Пора, - согласился странный собеседник. - Тебе пора разобраться со своим дежавю. Иначе… Жизнь ведь по сути своей бесконечна, и только наступая на одни и те же грабли, мы сами сокращаем её. Я тогда бросил пить, с тех пор в рот не беру.
Нури встала с дивана, подошла к раскрытой настежь двери, остановилась и оглянулась на своего случайного попутчика. Тот продолжал сидеть, не меняя позы.
- Иди, и да поможет тебе Бог, - сказал он, прощаясь. - А мне дальше. Я ведь приезжий… первый раз в Москве… Кремль ещё не показывали…

Нури вышла. Тут же за её спиной плотно закрылись двери, троллейбус тихо тронулся с места и укатил в ночь, оставляя смутное, расплывчатое, но определённое ощущение, что это уже когда-то было.

Нюре предстояло всерьёз разобраться со своим дежавю.

И она разобралась… По-своему… Как могла, наверное, только она… Как не предполагала ещё за секунду до этого, но готова была, убеждена в единственности такого выхода каким-то внутренним природным убеждением с самого детства, когда ещё ребёнком убегала из дому навсегда.

- Вы потерялись? - услышала она голос за спиной. - Заблудились? У нас тут такие не ходят…

Нюра оглянулась. Рядом стояла та самая уборщица, которая всего минут пять назад закончила наводить чистоту и порядок в салоне троллейбуса.

- Нет, - ответила Нури. - Мне просто некуда идти. Я в жизни потерялась и не вижу из неё никакого выхода.

Женщина подошла ближе и с неподдельным вниманием, даже интересом осмотрела Нюру. Её большие, слегка раскосые глаза смотрели недоверчиво, испытующе.

- Вы шутите? - спросила она с некоторой даже опаской. - Как же это возможно? Вы такая красивая, ухоженная… на вас такое платье, туфельки… Разве вы, москвичи, можете что-нибудь знать о том, когда очень хочется, но никак не можется жить?

Теперь и Нури решила осмотреть свою нечаянную визави. Да, собственно, и смотреть-то было не на что – чёрный рабочий комбинезон да оранжевый светоотражающий «слюнявчик» поверх серой футболки – такой маскарадный костюм в московском карнавале масок нынче не редкость. Но глаза, живые, глубокие восточные глаза поразили Нюру какой-то детской наивностью и доверчивостью.

- Эх, да разве ж дело в тряпках? - удивилась Нури. - Разве ж они способны сделать женщину счастливой… или хотя бы нужной? Красок в Москве много, а счастья… наберётся ли его хоть на старую, заношенную тюбетейку?

Та не сразу ответила. Но по взгляду было заметно, как она немного расслабилась и даже расположилась к Нюре.

- Не знаю… Вы что-то такое странное говорите, девушка… Да будь у меня такое платье как у вас, я была бы, наверное, самой счастливой на свете... Хоть бы женщиной себя почувствовала… а то в этой робе непонятно кто… будто и не человек вовсе.

Нури ещё внимательнее всмотрелась в свою новую знакомую – тот же рост, тот же размер, фигурка очень даже похожа… И тут в её голове созрел план. Не план даже, а решение – моментальное, спонтанное, утвердительное… будто ордой проскакать от монгольских степей до самой Италии… или закопать школьный дневник в груде строительного мусора.

- Платье, говоришь? - в больших зелёных глазах заиграл озорной огонёк. - А ну, раздевайся!

Нури, сказав это, сама скинула с ног туфли и расстегнула молнию платья… Женщина испуганно сложила руки на груди и смущённо огляделась по сторонам.

- Что вы? Зачем это? - опешила незнакомка и отстранилась на шаг. - Что вы делаете?

- Не видишь, что ли? Счастья хочу тебе отвалить, а то мне самой много слишком… - сбрасывая с себя одежду, говорила Нюра. - Ну что стоишь? Снимай свою робу и одевай моё, а я в твоё наряжусь… Посмотрим, кому из нас посчастливится больше.

Нури действительно разделась и вскоре осталась в одном нижнем белье. Незнакомка, убедившись, что она не шутит, решилась, наконец, и тоже сбросила с себя всё. Затем женщины поменялись нарядами. Трудно было теперь со стороны определить утвердительно, кто есть кто, настолько всё ладно подошло. Оказалось, что они даже на лицо чем-то похожи. В завершение переодевания Нури взяла свой клатч и уверенно протянула внезапной близняшке.

- На вот, Золушка, беги на свой бал, и пусть он подарит тебе принца, которого не подарил мне.

- А вы как же?

- А я тут останусь… Да иди ты, глупенькая, я ж не шучу. Мне лучше в этой робе… легче спрятаться от всего мира и попробовать ещё раз начать всё сначала. Иди…

Женщина, не веря ещё до конца в своё внезапно обретённое «счастье», сделала несколько шагов в сторону светящейся улицы, но вдруг остановилась, оглянулась, подбежала к Нюре и поцеловала её в щёку.

- Спасибо вам! Вы настоящая фея… как из сказки…

- Да иди уж, Золушка… А то передумаю…

- Я вон в том вагончике живу,… - прокричала она, убегая, - туда идите, скажите, что вместо меня… Наиля  меня зовут… - и побежала на улицу.

Нури проводила её взглядом и улыбнулась. Ей сейчас было хорошо от того что она снова почувствовала свою полезность и нужность… ну хоть этой женщине. Её как-то ничуть не удивляла кратковременность знакомства… да и не знакомство это никакое, так, случайное пересечение двух параллельных прямых. Но эта Наиля была для неё сейчас самым близким, самым дорогим человеком на свете. Нюра видела, как та выбежала на светящуюся улицу, к ней тут же подкатил какой-то белый жигулёнок с тонированными стёклами, остановился и опустил стекло передней дверцы. Женщина о чём-то быстро переговорила с водителем, засмеялась по-детски громко и непринуждённо, дверца распахнулась, Золушка заскочила внутрь и «карета» помчала её на ближайший в ночном московском королевстве бал.

«Глупая ты, глупая, - подумала Нури, провожая их взглядом. - Гляди, не ошибись, скоро уж полночь… карета снова превратится в тыкву, а кучер в крысу».


Свидетель замолчала. Молчали все в зале. Даже Петрович сложил свои протесты в папочку и убрал в «тревожный» портфель, в котором томился забытостью и ненужностью недокушанный кефир.

- Если бы я знала тогда, что эти слова окажутся пророческими, - завершила свой рассказ Нури, - ни за что бы не стала переодеваться. Выходит, я наградила эту женщину своей судьбой, а сама вот… - она посмотрела вниз на свою простенькую, изрядно потрёпанную одежду, - донашиваю её… Я ведь не знала тогда… Правда не знала… Вы верите мне?

- Вам не в чем себя винить, свидетель, - сочувственно, но утвердительно произнёс Пётр Андреевич. - Один Бог знает, кому какой уготован финал… а кому продолжение пьесы.

- Вам удалось запомнить номер автомобиля? Или хотя бы марку?

Порфирий Петрович влез неожиданно не в свою сцену, неожиданно даже для себя, и теперь сконфуженно, как бы извиняясь, поглядывал то на защитника, то на судью. Но служительница Фемиды никак не отреагировала на это процессуальное нарушение, видимо, сочтя его незначительным, а в виду сложившейся на процессе психологической ситуации вполне объяснимым.

- Я в этих марках плохо разбираюсь, - ответила Нури. - Знаю, что Жигули… белая такая… со скошенным задом… у неё ещё всего две дверцы и багажник прямо в салоне… А номер запомнила легко – три шестёрки – такой трудно не запомнить.

- Теперь, когда показания моего свидетеля по поводу этого автомобиля надлежащим образом занесены в протокол суда, я надеюсь, машина и её владелец вскоре будут найдены… - прокомментировал ответ Нури Пётр Андреевич. - Но это уже будет рассмотрено в рамках другого судебного заседания… А в настоящем процессе по делу об обвинении моего подзащитного в убийстве своей супруги, по-моему, можно поставить точку. Я думаю, наивернейшее, неопровержимое доказательство его невиновности стоит сейчас перед уважаемым судом и даёт показания в качестве свидетеля. Если, конечно, у обвинения нет в запасе других доказательств, опровергающих данное, - он показал рукой на Нури. - У меня же более нет вопросов.

Берзин спокойно, держа левую руку в кармане, а правой массируя череп, направился к своему месту. В зале, сначала единичные, потом редкие, но всё более и более усиливаясь, раздались аплодисменты.

- Я требую тишины в зале! Суд ещё не окончен! - выдержав довольно приличную паузу, застучала молоточком судья. - Обвинение, у вас есть вопросы к свидетелю?

- Да, Ваша Честь, - не сразу и не вполне уверенно ответил Порфирий Петрович. Это был уже не тот Петрович, что в самом начале заседания. По всему было видно, что с генеральским мундиром он сейчас прощался надолго. Но природные бойцовские качества подталкивали его сохранить честь хотя бы этого, нынешнего.

- Скажите, свидетель, - начал он допрос, - а чем вы сможете объяснить тот факт, что бывшие на вас часики и жемчужное колье оказались впоследствии в кармане пиджака подсудимого?

- Они соскочили с меня, когда мы ссорились возле театра, - охотно, не задумываясь, отвечала Нури. - Аскольд всего лишь хотел отвезти меня домой, а я упиралась, как ненормальная дура. Со мной такое бывает… сама жалею впоследствии… но если уж шлея под мантию попала, ничего не могу с собой поделать. Такой характер… Вот ему и пришлось тащить меня в машину силой. Я сопротивлялась, он настойчиво тащил… Вот колье с часиками и потерялись. Потом, когда я убежала, Аскольд увидел и подобрал их… Я уж было распрощалась с ними, расстроилась жутко… ведь это его подарок… А он нашёл и сохранил. Спасибо тебе, Аскольд.

- Ваша Честь, если позволите маленькую ремарку, - обратился Берзин к судье. - Мой подзащитный с самого начала следствия именно так объяснял появление вышеозначенных вещественных доказательств у себя в кармане. Свидетель не могла этого знать, поскольку с материалами дела знакома не была, но только что в точности подтвердила показания моего подзащитного.

- Это ещё ничего не доказывает! Ничего не доказывает! - судорожно хватался за соломинки тонущий обвинитель. - У нас есть труп! И с этим фактом спорить невозможно! Как вы можете объяснить это, свидетель?

- Протестую, Ваша Честь, - настала очередь Петра Андреевича предъявить свой протест. - Свидетель не была очевидцем убийства и не может ничего объяснить по существу этого преступления. Она лишь имела возможность разъяснить суду, как её одежда и вещи оказались у жертвы. Что она и сделала. А откуда взялся труп, и результатом чьих преступных действий он стал – это уже дело следствия, которое к счастью ли, к несчастью, а придётся начинать сначала.

- Протест принят! - поставила точку судья.

- А вам не кажется странным, уважаемый защитник, - не сдавался Порфирий Петрович и в пылу полемики даже вышел на середину ристалища, - что все свидетели, даже сам подсудимый опознали в трупе свидетеля? - обвинитель был так увлечён отстаиванием своей поруганной чести, что не заметил сдержанный смешок в зале. - Разве, по-вашему, подсудимый не мог обознаться и перепутать жену с трупом, так же как впоследствии перепутал труп с женой?

Теперь уже ничто, даже молоточек судьи не могли остановить смеха зрителей. Фемиде пришлось изрядно постучать им, только тогда тишина постепенно восстановилась.

- Порфирий Петрович, - обратилась она к обвинителю, - вы уж выбирайте выражения, высказывайте ваши мысли яснее.

- Прошу прощения, Ваша Честь, - смутился Петрович, хотя по его бегающим глазам было заметно, что он так и не понял, что же такое несуразное сказал.

- Я могу легко разрешить сомнения обвинителя, - сидя спокойно на своём стуле, заявил адвокат. - Так как лицо жертвы было сильно обезображено кровоподтёками, то опознали в ней супругу моего подзащитного в основном по одежде и личным вещам в сумочке, да по действительному сходству фигур. Мой подзащитный, разумеется, мог бы обознаться и перепутать несчастную женщину со своей женой, если бы намеревался убить её из снайперской винтовки, на почтительном расстоянии. Но жертва была привезена к месту убийства на машине, затем изнасилована, потом избита и в конце концов удушена. Мог ли мой подзащитный, если предположить в нём убийцу, настолько лишиться зрения, чтобы не распознать подмены при столь тесном и длительном контакте с жертвой? Абсурд! Полный абсурд! Он бы даже в машину к себе её не посадил так как, по вашему же утверждению, Порфирий Петрович, в обычных обстоятельствах и мухи не обидит. Или вы уже отказываетесь от своих же слов, сказанных здесь, на суде всего несколько минут назад?


Порфирий Петрович ещё какое-то время инстинктивно сопротивлялся, но это уже было слабое сопротивление обречённого. В конце концов, он смирился с поражением, был вынужден признать себя побеждённым. Затем последовали всякие процессуальные формальности, не меняющие дела и поэтому для данного повествования вовсе не интересные.

Наконец, судья объявила перерыв и отправилась в комнату Правосудия для вынесения постановления. Зрители, обсуждая на все лады перипетии второго акта, переместились в буфет гасить возбуждение и полемический надрыв свежими бутербродами с икрой и осетринкой. Некоторые, правда, предпочли сервелат. Дамы же… ну а дамы, как повелось, поправили макияж. Зал снова опустел.

Порфирий Петрович снял китель и повесил его на спинку стула. В «тревожный» портфель на сей раз не полез, а сразу же, как был, без кефира, направился через зал к Берзину.

- Поздравляю вас, Пётр Андреевич, - проговорил он, понурив голову. - Правда, без дураков, искренне поздравляю. Вы доказали нынче всем и в первую очередь мне, что являетесь настоящим профи. На обе лопатки, Пётр Андреевич… Поздравляю… Вам, дорогой мой, не на пенсию, вам вперёд,… ввысь надобно устремиться.

- Ах, что вы, Порфирий Петрович, - заулыбался Берзин, ни разу не скрывая, что похвала сия ему приятна. - Какие у адвокатов выси? Это вам, государственным о перспективах печься нужно… А мы что? Всех денег, как говориться, не заработаешь… да и хватает мне. Пора на покой… к душе… к чему всю жизнь стремился и только-только вот сейчас приблизился. А уходить надо вовремя, с песней… Не битым же… - он наклонился поближе к прокурору и сообщил доверительно, будто в пустом зале их мог кто-то услышать. - Знаете, что я вам скажу, Порфирий Петрович, может быть, я и дело-то это выиграл только потому, что подошёл к нему не формально, с душой… потому что это моя лебединая песня.

- Ну, раз так, - улыбнулся в ответ Петрович, - не буду отговаривать, а пожелаю только удачи. Может, свидимся ещё в нерабочей, так сказать, обстановке…

- Мир тесен… Буду только рад.

Они крепко пожали друг другу руки и разошлись по своим местам.

В это время начали уже возвращаться зрители и заполнять собою места в зале. Вскоре, под возглас секретаря «Встать! Суд идёт!», вошла судья и ровным, отработанным голосом зачитала постановление.

- Суд по делу о предумышленном убийстве гражданином Богатовым Аскольдом Алексеевичем своей супруги гражданки Богатовой Нурсины Эльдаровны, рассмотрев материалы дела, заслушав показания свидетелей и приняв во внимание все доводы сторон обвинения и защиты, постановляет…

Судья сделала короткую паузу, подняла глаза на подсудимого, затем в зал… На противоположной стороне помещения, у самых дверей она увидела невысокую, хрупкую фигурку женщины восточного типа, которая большими заплаканными глазами смотрела сквозь решётку клетки на того, кого она пришла сегодня защитить и отпустить с Богом.

Фемида вновь опустила глаза к тексту постановления.

- …Суд постановляет: гражданина Богатова Аскольда Алексеевича признать невиновным и оправдать в связи с отсутствием состава преступления, освободив последнего из-под стражи в зале суда. Судебное заседание объявляется закрытым.

Звучно ударил деревянный молоточек, ставя окончательную точку в этом деле. Послышался лязг открываемого замка клетки. Аскольд вышел на свободу.

Принимая поздравления от Петра Андреевича, от каких-то незнакомых людей, только что составлявших переменчивую толпу зрителей в зале суда, он искал в этой массе глаза – большие зелёные глаза, которые, несмотря ни на что, были и оставались для него близкими и родными, которые только что, принеся себя в жертву, спасли его.

Нюры нигде не было. Приняв решение, она исполнила его в полной мере и, выслушав оправдательный приговор, убедившись, что любимому более ничто не угрожает, скрылась в неизвестном направлении.

Для Аскольда вдруг отчётливо ясно как Божий день разрешилась загадка одной странной, старой, полузабытой картины, которую он когда-то назвал «Освобождение».
«Посреди огромного цветущего сада, в окружении экзотических растений и цветов на коленях стояла обнажённая Нури. Лицо её исказилось мучительной гримасой боли и скорби, пережить которые ей оказалось неимоверно трудно, почти невозможно…».


Рецензии