После юбилея

                ПОСЛЕ  ЮБИЛЕЯ

                историческая фантазия

 

                Пролог

 

 - Начальник штаба военно-учебных заведений генерал-адъютант Ростовцев!

 Ответа Ростовцев не расслышал, но минуту спустя, появившись на пороге кабинета, адъютант звякнул шпорами:

 - Его императорское величество просят вас.

Император сидел за столом, безучастный ко всему. Он заметно постарел и осунулся. Поредевшие волосы, землистый цвет лица и глубокие морщины резко нарушали сходство с теми портретами, что висели в канцеляриях всех присутственных мест - от департаментов до волостных правлений.

Николай Первый дряхлел. Бремя власти явно тяготило его. Приходившие с юга телеграфические депеши с каждым днем становились все более тревожными. Россия оказалась неготовой к войне. Армия, которой было отдано столько внимания, в которой за тридцать лет царствования было так много нововведений касательно покроя мундиров, цвета выпушек и султанов, - лучшая армия Европы терпела поражения.

Ростовцев начал доклад о военно-учебных заведениях. Он говорил сухим и четким языком штабных донесений и реляций, который всегда нравился императору. Однако Николай слушал вяло. Мутные глаза неподвижно смотрели куда-то в сторону. Трудно было определить - вникает ли он в смысл сказанного или думает о чем-то другом, вернее всего, о неудачах русских войск в Крыму.

«Как обратиться к нему с просьбой о юбилее?» - встревоженно думал Ростовцев, продолжая доклад и напряженно отыскивая возможность перевести разговор в другое русло.

Накануне в гостиной Английского клуба велась беседа, предопределившая теперешний ход мыслей начальника штаба военно-учебных заведений.

Директор канцелярии министерства императорского двора Владимир Панаев, некогда сочинявший идиллии об аркадских пастушках и посему почитавший себя поэтом, рассказал о приближающемся пятидесятилетии литературной деятельности Николая Ивановича Греча и предложил создать юбилейный комитет и начать готовиться к торжеству.

В гостиной воцарилась тишина. Всем участникам беседы пришлась по душе идея принять участие в подготовке к юбилею знаменитого писателя и ученого и предстать в облике покровителей просвещения и словесности. Однако прошло несколько минут, и никто не нарушил молчания - похоже, всем пришла на ум одна и та же мысль.

 - Согласен с вами. Заслуги Николая Ивановича неоспоримы. Однако уместно ди будет устраивать подобное торжество в разгар военный действий? - задумчиво произнес cедовласый человек в морском мундире - адмирал Рикорд. - Когда говорят пушки, музы безмолвствуют. Быть может, с юбилеем стоит повременить?

И вновь наступило молчание. Слова старого адмирала, вновь призванного на службу, бесспорно, были справедливы.

 - А знаете, мысль об устройстве юбилея именно теперь определенно заслуживает внимания, - неожиданно заговорил длинный сухопарый Княжевич, весь вид которого выдавал в нем чиновника: он много лет служил по министерству финансов. - Сейчас даже письмоводители в канцеляриях и те перешептываются между собой о неудачах наших войск. Всяк толкует их по-своему. Юбилей издателя газеты, усердными подписчиками и читателями они состоят, - неплохой повод для отвлечения умов от подобных мыслей. Разумеется, при должном внимании к этому событию со стороны журналистов.

- Полностью согласен с вами, почтеннейший Александр Максимович. Все редакторы в один голос жалуются на то, что писать не о чем, - заговорил Ростовцев, гордившийся обширными знакомыми среди литераторов и журналистов. - Запрещать статьи о военных действиях, кроме официальных событий, запрещает цензура. Юбилей знаменитого писателя - отменная тема. Статьи о заслугах Греча перед просвещением и словесностью, напоминание о тех корифеях, с кем был дружен в свое время юбиляр, публикация приветствий и поздравлений и, наконец, обстоятельное описание самого юбилея - все это заполнит столбцы газет.

- Однако мы до сих пор не знаем, как посмотрит на это государь, - вздохнул Панаев. - Я уже имел предварительную беседу с министром. Граф Владимир Федорович* поддерживает идею проведения торжества, но не решается первым войти к его величеству с ходатайством о юбилее. Думается, что разговор о праздновании торжества в разгар военных действий лучше всего следовало бы начать военным.

- Ну, это отчасти в наших силах, - медленно и как-то особенно значительно произнес Ростовцев, чувствуя, что взоры всех в гостиной обратились к нему.

      … Прошло не менее четверти часа, когда взгляд императора постепенно ожил и потеплел. Уже с явной заинтересованностью слушал Николай слова генерал-адъютанта о том, что воспитанники военно-учебных заведений горят единодушным желанием незамедлительно отправиться на театр военных действий.

 - Благодарю, - голос императора дрогнул. - Я всегда знал, что на военно-учебные заведения можно положиться. В трудный для Отечества час особенно отрадно испытать подобное. А все эти студенты, профессоры, литераторы, что так любят рассуждать о любви к России, только сеют злостные слухи, пересказывая сплетни о неудачах наших войск. Давеча Орлов** докладывал мне: Петербург наводнен слухами.

_________________________
* Граф В.Ф. Адлерберг - министр императорского двора.

** Граф А.Ф. Орлов - шеф жандармов.

 

 - Увы, ваше величество, это так! - произнес Ростовцев сочувственно. - В эти тяжелые для Отечества дни, действительно, ощущается нездоровое любопытство отдельных статских, в первую очередь литераторов и журналистов, к временным неудачам наших войск. Совершенно согласен с мнением вашего величества. Следует отвлечь внимание общества от этих событий.

 - Отвлечь внимание общества! - император смотрел недоверчиво. - Ты полагаешь это возможным?! Но как?

 - Для этого надобно событие, которое заняло бы внимание образованных сословий. Необходим пример верного служения Отчизне на мирном поприще, лучше всего - на поприще просвещения и литературы.

 Поощряемый заинтересованным взглядом императора, Ростовцев продолжал:

 - В ближайшее время исполняется пятьдесят лет литературной деятельности Николая Греча. Он сделал многое для того, чтобы преумножить славу царствования вашего величества. Имя Греча известно в России всякому грамотному человеку. По написанным им учебникам в кадетских корпусах и гимназиях, духовных семинариях и уездных училищах изучали и изучают русский язык. Его имя неотделимо от имен Карамзина, Крылова, Пушкина, Жуковского. Заслуги Греча нуждаются в награде. Юбилей, устроенный с соизволения вашего величества в его честь, стал бы подлинным триумфом отечественной литературы. Думается, разумно было бы всенародно объявить о проведении юбилея, в котором мог бы принять участие любой человек. Это празднование отвлекло бы внимание общества от событий в Крыму. Верноподданные вашего величества вновь увидели бы вас в ореоле покровителя просвещения и вознесли бы к небу благодарственные молитвы за государя, который и при громах войны не перестает проявлять отеческое внимание к наукам и словесности.

Слушая патетический монолог, император согласно кивал - это было именно то, о чем он постоянно думал в последнее время. Слишком много людей проявляли интерес к тому, что происходило на юге. Ростовцев прав - отвлечь, во что бы то ни стало отвлечь внимание всех этих журналистов, литераторов, профессоров (подумать только, даже профессоры - и те занялись ныне политикой!), студентов, наконец! Совсем успокоили последние слова. Действительно, следует разрешить устройство юбилея. Помнится, подобное торжество было устроено в тридцать восьмом году Крылову. Правда, тогда оно не достигло своей цели - положить конец слухам о том, что якобы государь причастен к гибели Пушкина. Однако все зависит от того, кто и как будет проводить торжество.

 - Вы продумали, кому можно доверить устройство юбилея?

 - Разумеется, ваше величество, - почтительно наклонил голову Ростовцев. - Возглавит подготовку торжества адмирал Рикорд. Кроме него и меня, распорядителями юбилея готовы стать тайные советники Княжевич, Панаев и вице-президент Академии художеств граф Федор Толстой.

Император кивнул удовлетворенно - всех названных он хорошо знал. Им можно доверить устройство юбилея - они не испортят официальное торжество.

 - Хорошо. Проект указа о юбилее представьте через Адлерберга.

Теперь следовало просить о награждении юбиляра - орденом или чином тайного советника. Однако император уже кивнул в знак окончания аудиенции и, откинув голову на спинку кресла, прикрыл глаза.

Выждав мгновение, Ростовцев нерешительно произнес:

 - Ваше величество, было бы желательно поощрить заслуги юбиляра.

Николай медленно открыл глаза и раздраженно проговорил:
 - Полагаю, Гречу будет достаточно юбилея. Впрочем, хорошо… Поднесите ему …- он замялся,- кубок или другую какую-нибудь вещь.

  Высочайшая аудиенция окончилась.


                После юбилея
               

         «В истории русской литературы должно быть отмечено 27 декабря 1854 года - день, когда избранное петербургское общество отпраздновало юбилей пятидесятилетней литературной деятельности Николая Ивановича Греча. Для того чтобы верно оценить значение этого праздника, первого в России, должно с радостным чувством вспомнить, что Государь Император выразил заслуженному литератору общую признательность за полезные труды его. Это событие, счастливое для русской литературы, было праздником всех образованных людей России».

         Аккуратно свернув номер «Санкт-Петербургских ведомостей», Греч отложил его в сторону и не без удовлетворения оглядел свой кабинет. Большая высокая комната была уставлена мебелью, выполненной в готическом стиле. За стеклами книжных шкафов резного дерева поблескивали позолотой книги в кожаных переплетах.  На стенах висели портреты высокопоставленных лиц с дарственными надписями, а в простенках между шкафами и по углам стояли мраморные бюсты литературных знаменитостей прошлого. На массивном письменном столе в идеальном порядке лежали папки с рукописями, корректурные оттиски, журналы, книги.

         На черном мраморе письменного прибора стоял серебряный рыцарь в латах с обнаженным мечом. Он напоминал хозяину кабинета о его предках - дворянах старинного рода Богемии. В незапамятные времена они мечом на поле брани добывали себе славу и почести. Полем сражений Николая Греча стали страницы журналов и книг, мечом - перо. И почестей с его помощью было добыто ничуть не меньше, чем некогда пращурами. Что же касается славы, то ей, по мнению хозяина кабинета, предстояло надолго пережить его самого.

                Я - рыцарь перышка, и перышко - мой меч.

                Меч проживет века, с ним проживет и Греч,

- шутливо произносил он иногда собственный давнишний экспромт.

         Так выглядел кабинет, в стенах которого протекала деятельность Николая Ивановича Греча - известного как в России, так и за ее пределами публициста, ученого, писателя. Здесь сочинял он свои знаменитые статьи, разоблачавшие происки правительств Европы против России, здесь работал над трудами по русской грамматике, здесь писал свои воспоминания - исторические и литературные.

         Придававший особе значение тому, что французы называют интерьер,
Греч заново обставил кабинет семнадцать лет назад, когда удостоился чина действительного статского советника и начал именоваться в официальных письмах «ваше превосходительство» согласно Табели о рангах, введенной великим преобразователем России и утвердившей превосходство первых четырех классов Табели перед остальными.

         Однако сегодня в кабинете можно было обнаружить некоторые изменения. Поверхность круглого стола, стоявшего посреди кабинета, покрывали книги и журналы - основные труды, написанные Гречем, и издания, которые он когда-либо редактировал.

         Поверх книг лежали два лавровых венка, а в центре стола стояла изящная ваза золоченого серебра наподобие кубка. Крышку его венчала фигурка парня в русской рубахе, читавшего книгу. Ниже шли витиеватые буквы надписи: Николаю Ивановичу Гречу. 1804-1854. Вчера вечером эта ваза была торжественно вручена юбиляру:

- Почитатели вашего таланта и ваших трудов на пользу русской словесности - как собравшиеся здесь, так и рассеянные по необъятным просторам России - просят  вас принять эту вазу как знак их общей к вам любви и уважения.

Бурные рукоплескания нескольких сот человек, гулким эхом отдавшиеся под сводами бывшего меншиковского дворца, утвердили значимость сказанного.

Юбилей торжественно отмечался в Первом кадетском корпусе - старейшем военном учебном заведении России. В середине осьмнадцатого столетия в стенах корпуса, именовавшегося тогда Рыцарской Академией, дед юбиляра, профессор истории и нравоучения Иван Михайлович Греч, читал лекции будущим полководцам.

Прикрыв глаза, Греч представил главный зал, где проходило торжество. Украшенный медальонами Отечественной войны Двенадцатого года, он производил величественное впечатление.

Свет многих тысяч свечей отражался в зеркале паркета, дробился в белоснежном мраморе колонн, вспыхивал разноцветными огнями в граненом хрустале бокалов, горел мириадами алмазных искр на серебристой ткани скатертей. За столами, расставленными покоем, сидели высокопоставленные гости. Сверкало золото и серебро пышных эполет, шитых мундиров, орденов, аксельбантов. Поражало обилие и разнообразие орденов - от их блеска рябило в глазах. Звезды, кресты, короны, скрещенные мечи - самых различных, причудливых форм иногда почти сплошь усыпали мундиры и фраки. Ордена на шеях… в петлицах… с цепями… с бантами… Орденские ленты через плечо: голубая - Андрея Первозванного… красная - Александра Невского… синяя - Белого Орла… красно-черная - святого Владимира… красно-желтая - Анны… красно-белая - Станислава…

Они приехали сюда, придворные и сановники, князья и графы, генералы военные и статские отдать дань уважения юбиляру - действительному статскому советнику, корреспонденту Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук, члену Санкт-Петербургского, Московского, Казанского, Киевского и всех иных литературных обществ России, Члену Географического, Минералогического и Фармацевтического обществ, а также Упсальской Академии Наук, Франкфуртского Филологического  Общества и Вашингтонского Национального Института.

И сам он - в центре этого сверкающего мира, с тихой улыбкой радости принимающий поздравления. В его честь произносились речи, читались стихи, гремела музыка, рекой струилось шампанское.

Мог ли мечтать о подобных почестях Николай Греч полвека назад? Ему было шестнадцать, когда умер отец, беспоместный дворянин, скромный секретарь одного из отделений Сената, оставив в беспросветной бедности вдову и пятерых детей, из которых он был самым старшим.

Каждый день до обеда Николай слушал лекции профессоров Педагогического института, потом бегал по урокам, а вечерами занимался переводами или другой литературной поденщиной, какую удавалось найти. Мать с умилением смотрела на своего первенца, ставшего единственной опорой семьи, и часто вспоминала покойного свекра, некогда преподававшего историю будущему императору Петру Третьему. Она мечтала о том, что с годами и Николенька будет приглашен ко двору как учитель кого-нибудь из императорской фамилии. Однако далее пенсии, как та, что была назначена его деду Петром Третьим, ее мечты не шли.

Греч тяжело вздохнул. Как жаль, что праздник, устроенный в его честь, не суждено было увидеть ни матери, ни братьям!

Один из них, поручик артиллерии, скончался в давнем Двенадцатом году от раны, полученной в Бородинском сражении. Другой, также избравший военную карьеру, перенесший все насмешки великого князя Михаила Павловича, дослужился до генерал-майора и умер совсем недавно. Не суждено было увидеть юбилей и обоим сыновьям Греча. Младший, названный в честь отца Николаем, превосходно учившийся в Петербургском университете и обладавший блистательными способностями, ушел из жизни совсем недавно, в самом начале тридцать седьмого года - разгоряченный во время танцев, он выбежал из дома на лютый мороз проводить до кареты посетившего их Пушкина. Старший сын, даровитый литератор и журналист, умер четыре года назад за тысячи верст от России, на пароходе, шедшем на остров Мадейру, куда оправился по советам докторов в надежде излечиться от чахотки.

Однако остались бы они довольны юбилеем, если бы увидели его?

По лицу Греча пробежала тень. Теперь, после долгожданного праздника, приходилось признать, что он не принес желанного удовлетворения. И дело было не только в том, что правительство не пожаловало ему к юбилею ордена, которого он заслужил. Главное заключалось в ином - на его торжестве было мало писателей. Были придворные и сановники, чиновники различных ведомств, офицеры лейб-гвардии и флота. Был товарищ министра финансов Княжевич. Был управляющий Третьим отделением Дубельт. Был министр народного просвещения Норов. Был даже член императорской фамилии - его высочество принц Ольденбургский. Не было только знаменитых писателей.

На литературном юбилее почти не было известных литераторов. В это не хотелось верить. Однако это было так. Длинный список участников юбилея подтверждал это.

Правда, был князь Владимир Федорович Одоевский. Однако он присутствовал на юбилее, так сказать, по должности - как помощник директора Императорской публичной библиотеки, почетным членом которой избран Греч. Был Федор Николаевич Глинка. Но маститый поэт, в прошлом председатель Вольного общества любителей словесности, ныне утратил былую известность.

Как стремился Греч к тому, чтобы на его юбилее были знаменитые писатели! При встречах - на улице, в клубе, в книжной лавке - он приветливо здоровался и заводил долгие беседы, позволяя себе не одобрять действия властей, чего не делал уже очень давно. Весьма кстати он вспоминал о своем знакомстве с Грибоедовым или Крыловым и рассказывал интересный эпизод, в котором наряду с ними фигурировал он сам.

Радушно приглашая на свой юбилей многих, Греч игнорировал при этом Булгарина. Хотя в 1850 году между двумя многолетними приятелями и компаньонами произошел разрыв, далеко не все верили, что продолжая вместе издавать «Северную пчелу», они с тех пор принципиально не встречаются, а общаются только через посредника - молодого журналиста П.С. Усова.

Действительно, в это было трудно поверить. На протяжении четверти столетия имена Греча и Булгарина стояли рядом. Они появлялись на титульных листах издаваемых ими журналов. Когда один выпускал в свет новое сочинение другой неизменно писал к нему предисловие или помещал в «Северной пчеле» хвалебный отзыв. «Нет ни одного человека в Москве, который бы сумел врознь понять Минина и Пожарского, как нет ни одного человека в Петербурге, который бы сумел понять врознь Греча и Булгарина», 

- писал в свое время Герцен.

         А между тем соратники Греча разносили в литературных кругах известие, что Булгарин на юбилее не появится. Не появится шпион Фиглярин - радостный праздник литературы не будет опошлен и сквернен.

         Однако не помогло и это…

         … Неужели все то, что сделано им за полвека для России, не дает ему права на уважение всех писателей, вне зависимости от убеждений? Разве не прав он был, отдалившись в свое время от идеалов молодости: могли ли они прижиться на почве Российской империи?! Как счастливо избежал он в том памятном декабре Сибири…

Стараясь отогнать невеселые мысли, Греч поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Быть может, те, кто не приехал вчера на его юбилей, просто завидуют ему? В самом деле, кто из писателей России имеет столько отличий и наград? Самую первую он получил от императора Александра без малого полвека назад. С тех пор высочайшие награды и отличия находили его часто. И вот вчера, с благословения другого императора, был торжественно отпразднован его юбилей. Подобных почестей до сих пор удостаивался лишь один Крылов.

Возле одной из картин он остановился. Это был оригинал широко известной в свое время литографии, выполненной Александром Брюлловым - живописцем и архитектором, братом знаменитого Карла Брюллова. Художник запечатлел момент торжественного обеда, устроенного известным издателем и книгопродавцем Смирдиным по случаю переезда его магазина в новое помещение на Невский проспект. За праздничным столом - Пушкин, Крылов, Вяземский. А по правую руку от Крылова, сидящего на почетном месте во главе стола, высоко подняв бокал с шампанским, произносит тост в честь русской литературы он, Николай Греч.

         Подойдя к столу, Греч вновь развернул газету и отыскал речь Ксенофонта Полевого.

         - Жар, пылкость, одушевление составляют отличительный характер всех литературных трудов Николая Ивановича, - произнес вчера на юбилее давний соратник Греча. - В них везде видно не одно знание, но и пылкая любовь к просвещению, она все живит, все одушевляет. Пятнадцать лет такой деятельности, с 1812 до 1828 года, воспитали целое поколение литераторов, и с этого времени утвердился в нашей литературе европейский характер, образованность в самом выражении, не только во взгляде. Карамзин начал это, Греч завершил.

         Раздражение постепенно уходило, уступая место вновь поднимавшейся волне горделивого чувства. Нет, не закатилась еще звезда Николая Греча! Она горит и будет гореть, озаряя своим сиянием весь небосвод, слепя глаза, затмевая блеск солнца.

         Из года в год в сознании Греча крепла уверенность, что роль, отведенная ему в истории отечественной литературы, дает право благодарным россиянам воздвигнуть в его честь памятник. Сооружение его будет означать переход от славы к бессмертию.

         Ломоносов, Державин, Карамзин уже удостоились памятников. Они стоят на пьедесталах в недвижном величии, напоминая грядущим поколениям о своих заслугах перед Отечеством. Не так давно было объявлено о сооружении памятника Крылову. Вскоре придет время поставить памятник и Николаю Гречу.

         Сам Греч настолько уверовал в это, что счел должным дать своему душеприказчику необходимые указания. Он уже подготовил список людей, которым в первую очередь надлежало послать приглашения на его похороны. Вместе с ними эти люди получат и его последнюю книгу - новое издание «Краткой русской грамматики», титульный лист которой буде обрамлен траурной каймой, с надписью:

                Последний дар Николая Ивановича Греча

                В память о нем

                На благое просвещение России

Издание будут отличать скромность и хороший вкус. Никаких украшений не должно быть - только прекрасная бумага и четкий шрифт.

         Весь тираж той книги будет разослан по учебным заведениям. Но еще раньше ее экземпляры получат министр народного просвещения, президент Академии наук…. И, конечно же, начальник штаба военно-учебных заведений. Уж ему-то государь не откажет: всем известно, что превыше всего на свете он ставит военных и все до них относящееся. И скрепленное их подписями всеподданнейшее ходатайство о сооружении памятника Гречу ляжет на стол императора.

         Греч постарался представить, как буде выглядеть его памятник. Быть может, отлитый в бронзе, он будет стоять на пьедестале, задумчиво глядя вдаль. … Или сидеть, держа на коленях раскрытую книгу… Конечно, памятник будет воздвигнут на одной из площадей Петербурга - города, где он появился на свет и где, видимо, скоро уйдет в небытие.

Уместнее всего памятник следовало бы установить в Летнем саду. Дети, играющие поодаль от бронзового старика, будут с любопытством спрашивать гувернеров: «Кто это?» - и слышать почтительно произнесенные в ответ слова:

- Николай Иванович Греч, знаменитый ученый и писатель. Он написал «Русскую грамматику», по которой вы будете вскоре изучать родной язык.

Так в жизнь будущих поколений с детства войдет он, Николай Греч. И так будет продолжаться века. Его слава, претворенная в бронзу, гранит и  мрамор, пройдет через даль столетий.

Часы мягко отзвонили десять. Похожий на благовест звон нарушил покойный ход мыслей Греча. Предстояло разобрать почту - просмотреть поздравления, присланные ему по случаю юбилея. Скоро за ними должен приехать Ксенофонт Алексеевич Полевой, который будет готовить сборник, посвященный торжеству. Сегодня Греч решил разобрать всю почту сам. Причину, заставившую его оказаться на это раз от обычных услуг секретаря, он скрывал от самого себя.

Поздравлений оказалось меньше, чем предполагал Греч. Многие из них носили официальный характер. Поздравления министерства народного просвещения… Императорской публичной библиотеки, почетным членом которой он избран… Главного училища евангелической церкви, в котором он некогда преподавал… Белинского военного общества… Перового кадетского корпуса…

         Мелкотравчатый стихотворец и сочинитель назидательно-скучных книжек для детей прислал юбиляру поздравление в стихах, Оно заканчивалось так:

                И в этот час, когда твое стремление -

                Полезным быть - увенчано хвалой,

                Здесь матери твоей благословение

                Невидимо склонилось над тобой.

- Благословение склонилось, - пробормотал Греч раздраженно. - Нечего сказать, образное выражение! До такого, пожалуй, и Хвостов вряд ли бы додумался.

И подобные стихи были присланы на юбилей!

Припомнилась давняя эпиграмма:

                Федорова Борьки

                Мадригалы горьки,

                Эпиграммы сладки,

                А доносы гадки…

 
Стихи Владимира Зотова и Николая Арбузова были уже знакомы - они читались авторами на юбилейном обеде. Вчера они понравились Гречу - одно живописало всю многогранную деятельность юбиляра, в другом превозносились его заслуги на поприще русского языка. Однако теперь, перечитывая их он досадливо поморщился: слишком скромное положение занимали в литературе оба автора. Так хотелось прочитать поздравления знаменитых писателей, а их не было…

«Тост в юбилей Н.И. Греча» - так озаглавил свое предлинное стихотворное послание Любич-Романович. Греч невесело усмехнулся, взглянув на подпись. Этот литератор был известен лишь тем, что некогда обучался в Нежинской гимназии высших наук вместе с Гоголем, Гребенкой и Кукольником…

«Быть может, - невольно подумалось Гречу, - пройдет время, и я останусь в истории литературы только как издатель журнала, в котором некогда печатались Пушкин, Грибоедов, Жуковский?..»

         Далее в почте были стихи на немецком языке… На французском… И снова стихи… На русском… Название их явно не отличалось оригинальностью: «На пятидесятилетний юбилей его превосходительства Николая Ивановича Греча»:

                Вниманьем высшего начальства

                Заслуги ваши почтены.

                Достигли вы до генеральства…   

         Стихи были весьма посредственными, немногим лучше тех, что прислал Борис Федоров. В первых же строках автор спешил поставить в заслугу юбиляру то, что он достиг генеральского чина, словно речь шла о заурядном чиновнике, а не о писателе, имя которого известно в России каждому. Должно быть, прочитал в газетах о предстоящем юбилее и поспешил накатать стишки в надежде, что их напечатают, а сам юбиляр ответит ему благодарственным письмом. Как, кстати, фамилия этого стихотворца? Греч перевернул страницу. Подписи не было. Не оказалось фамилии и на конверте.

         Все же следовало дочитать до конца стихи неизвестного автора. Пожалуй, если они окажутся написанными не очень плохо, их можно будет отдать Полевому - пусть поместит их в своем сборнике с надлежащим примечанием: юбиляра почтили вниманием люди не только знаменитые, но и те, кто из скромности пожелал остаться неизвестным.

                …Вас все российские сыны

                Достойно чтут как патриота

                И как творца ученых книг…

                В своих грамматиках без счета

                Терзали вы родной язык…

         Греч недоуменно пожал плечами. Для поздравительных стихов слово терзали явно не подходило. Неужели автор не мог понять этого? Стало быть, он бездарнее даже Федорова.

         А может быть?.. От неясного предчувствия вдруг защемило сердце. Может быть, терзали намеренно вставлен в текст? Ведь фамилия автора неизвестна! Греч глотнул побольше воздуха, словно пловец, готовящийся ринуться в опасную пучину. Дальше!

                Вы в географиях мешали

                Восток и Запад меж собой,

                Фаддея с Гоголем равняли,

                Уча словесности родной.

                И на позорище журнальном

                Вы подвизались много лет.

                Кто чище вас - вы звали сальным,

                Ложь правдой звали, мраком - свет.

         На глубине было трудно дышать, и пловец на мгновение вынырнул на поверхность. Тут и накрыла его стремительная мощная волна.

         Струя холода пробежала по спине Греча. Письмо выпало из ослабевших пальцев. Хватая воздух широко раскрытым ртом, он рухнул на спинку кресла и бессильно закрыл глаза.

Вот оно - то, страшное, чего так опасался Греч. Он предчувствовал, что это должно непременно произойти. Хорошо еще, что случилось это не прямо на юбилейном обеде! Кроме него, никто не будет знать о подобном поздравлении.

         Внезапно Греч стремительно приподнялся в кресле. А вдруг эти стихи посланы и другим писателям, в том числе и бывшим на юбилее? И в редакции журналов тоже? Краска жгучего стыда залила щеки юбиляра. Позор, позор!

Однако предстояло что-то делать. Быть может, передать эти стихи Дубельту? Они достаточно возмутительны, чтобы начать розыски автора. Пусть в Третьем отделении поинтересуются у него, как следует понимать такие строки:      

                И рад наш Греч. Но рано, рано

                Ты поднял знамя торжества.

                Не всем довольно слов тирана,

                Чтобы признать твои права.

Какого тирана имеет в виду господин автор? И кому это недостаточно указа государя императора, чтобы признать высочайше отмеченные заслуги юбиляра в отечественной словесности?!

Греч поднялся было из-за стола, но вновь опустился в кресло. А может быть, неизвестный автор ограничился тем, что послал свои стихи только юбиляру и не стал рассылать их по редакциям? Смешон же он будет, если на следующий день после чествования примчится с жалобой к тому, кто был вчера в числе гостей на его юбилее! Тогда в Третьем отделении почувствуют его слабость. А как будет злорадствовать Булгарин, узнав о конфузе, приключившимся с его бывшим приятелем!

Нет, к Дубельту обращаться не следует. Но что же делать? Прошло уже с четверть часа, а Греч все еще продолжал держать полученные стихи в руках. Он хотел бы отнестись к этому дерзкому посланию с презрением и чувствовал, что не может так поступить. Он хотел уверить себя в том, что это писал человек, завидовавший ему, что на этот глупый вздор не стоит обращать внимания, и чувствовал, как этот вздор все больнее задевает его    

Казалось, неведомый автор заглянул в самые отдаленные уголки души юбиляра накануне долгожданного вечера, чтобы, прочитав сокровенные мысли, извратить их, низвести до карикатуры и выставить на всеобщий показ:

                Мечтает он, как сонм ученых

                Придет труды его почтить

                И на сединах посрамленных

                Венок бессмертья возложить…

                Мечтает с радостным волненьем

                О близком часе торжества,

                О том, что к поздним поколеньям

                О Грече перейдет молва.

                Ты хочешь в славе и почете

                К потомству перейти на суд.

                Не ошибись, мой друг, в расчете:

                Тебя поняли и поймут!...

А как оскорбительно звучали слова:

                Твоя почетная известность

                Решеньем тех утверждена,

                Кому вся русская словесность

                Есть незнакомая страна.

         Словно утопающий - спасительную соломинку, Греч схватил поздравление Владимира Зотова:

                И пока в стране родимой

                Не умрет родная речь,

                Будет жить и всеми чтимый

                Николай Иваныч…

         Четкие строки сделались вдруг туманными и расплывчатыми. По мраморному лицу всеми чтимого юбиляра проползла слеза и упала на слово Греч.

         - За что же, за что все это? - беззвучно шептал Греч, расхаживая взад и вперед по своему роскошному кабинету. Что сделал он автору этих стихов?

За что тот решил отравить звездный час его жизни? Стоило ли трудиться в литературе половину столетия, чтобы в благодарность получить стихи, подобные этим?

         Одного только желал сейчас Греч - увидеть автора этих стихов. Он высказал бы ему все, что накипело на сердце. Он перечислил бы все труды, которые созданы были им за полвека, назвал бы все издания, которые довелось ему редактировать. Он вспомнил бы, как отзывались о его сочинениях Карамзин и Грибоедов, рассказал бы, как относились к нему Жуковский и Пушкин.

- О, я бы заставил вас уважать авторитеты! - Греч не заметил сам, как начал говорить со своим невидимым противником вслух. - Клянусь, вы переменили бы свое мнение!

.............

- В этом я сомневаюсь…

Греч стремительно обернулся. В противоположном углу кабинета, возле бюста Пушкина, стоял совершенно незнакомый молодой человек. Греч готов был поклясться, что минуту назад там никого не было.

 - Позвольте узнать, сударь, каким образом?.. - начал было хозяин кабинета, но молодой человек прервал его:

- Вы хотели меня видеть. Я - автор этих стихов.

- Так стало быть, это вы? Ну что же… Прошу..

Внутренне напрягшись, ступая мерно и твердо, они сделали несколько шагов навстречу друг другу. Так, сдерживая себя, соизмеряя каждый шаг, сходятся противники во время дуэли. Посреди кабинета оба остановились. Теперь их разделял только круглый стол с кубком и лавровыми венками. Ему предстояло стать барьером в этом беспримерном в истории дуэлей поединком. Греч молча указал молодому человеку на ближайшее для того кресло. Затем сел сам по другую сторону стола.

Молодой человек был изжелта бледен и худощав. Глаза близоруко прятались за стеклами очков. На вид ему было лет восемнадцать-девятнадцать. Одет он был в поношенный мундир Главного педагогического института.

Несколько минут прошло в напряженном ожидании. Греч продолжал с изумлением смотреть на незнакомца. Трудно было сказать, что больше поразило его - неожиданное ли появление этого человека, или его возраст.

- Вы, кажется, хотели говорить со мной, - прорезал сгустившуюся тишину юношеский голос. - Я вас слушаю.

- Я охотно допускаю, что отстал от времени, - заговорил Греч, стараясь не волноваться и все-таки волнуясь, - что вы принадлежите к иному, более прогрессивному  направлению - это так. Однако пятьдесят лет труда на литературном поприще все же дают право испытывать чувство законной гордости. И согласитесь, по меньшей мере странно, когда твой труд был по достоинству оценен, получить послание, подобное вашему.

- О, разумеется, ваши заслуги перед русской литературой неоспоримы, - не скрывая иронии, произнес собеседник Греча. - Ведь они оценены самим императором, а его суждения, как известно, незыблемо бесспорны. Покойный Николай Полевой осмелился высказать свое мнение, не совпавшее с мнением высочайшим, и поплатился за это закрытием своего журнала.

- На сей раз мнение государя совпадает с мнением общим, - заметил Греч. - В этом мог убедиться каждый, кто был вчера в зале Первого кадетского корпуса.

 - Где воздавались хвалы в честь достопочтенного юбиляра - это вы хотите сказать? Согласен, дифирамбов и панегириков было немало, но отчего вы думаете, что они выражают мнение общее? Ведь вы не хуже меня знаете, что число литераторов, присутствовавших на вашем юбилее, было весьма незначительным. Вспомните, сколько писателей, усиленно приглашавшихся вами, так и не приехало на юбилей.

Невозмутимость далась Гречу с трудом.

- Право, не знаю, о ком вы говорите, - он недоуменно пожал плечами. - На юбилее было немало писателей, вполне заслуженных и известных.

- Я внимательно просмотрел список участников юбилея, - собеседник Греча достал из кармана газету. - Кого вы имеете в виду? Надеюсь, не князя Одоевского и академика Востокова, присутствовавших на юбилее по должности. Кто же удостоился получить от вас титул писателя известного и заслуженного? Быть может, Тарасенко-Отрешков, который, будучи опекуном детей Пушкина, присвоил несколько рукописей покойного поэта, а затем великодушно уступил их Публичной библиотеке? Или Бурнашев, наделенной редкой способностью писать что угодно, как угодно, а главное
- в угоду кому угодно и превзошедший в этом самого господина Булгарина? А может быть, это Великопольский, главная и, пожалуй, единственная заслуга перед русской литературой состоит в том, что он некогда играл в карты с Пушкиным? Что же, если этих литераторов вы считаете известными и заслуженными, то мне, право, нечего возразить. Вот самый суровый обвинительный приговор всей вашей полувековой деятельности - «Алфавитный список особ, изъявивших желание участвовать в юбилее». И не столько по тем именам, которые в нем можно найти, сколько по тем, которые там отсутствуют. Хорошо еще, что в перечне участников вашего торжества наряду с фамилией указан и чин того или иного гостя. Отрадно сознавать, что в числе их были тайные советники, адмиралы и генерал-адъютанты! Вот это поистине столпы и корифеи! Куда до них каким-то писателям… В самом деле, ведь Лермонтов ушел из жизни поручиком, Гоголь - коллежским асессором, а Пушкин так и не смог подняться выше титулярного советника.

         По-видимому, Греч хладнокровно воспринял эти слова. Ничто не показывало его волнения. Только побледнело лицо.

- Советую прочитать речь Ксенофонта Полевого на юбилее, - не сразу сказал он. - Но, если угодно, перечитаю отдельные места вновь- «Пятьдесят лет неутомимой, постоянной литературной деятельности - это подвиг, это пример в нашей литературе. Сколько образованности и добрых начал передала эта жизнь людям! Она была полезной им, будет полезной и нашим преемникам. Эта жизнь останется примером для молодых людей, посвящающих себя литературе».
- Разумеется, славословие лилось вчера неудержимым потоком - с этим я совершенно согласен. Однако не кажется ли вам странным одно обстоятельство? Все выступавшие на юбилейном обеде в своих речах, поздравлениях, спичах уделяли виновнику торжества внимания гораздо менее, нежели тому, кто разрешил отпраздновать этот юбилей. Приведу другой отрывок из той же речи: «Всемилостивейший монарх, высокий покровитель всех благородных побуждений и полезных трудов, высочайшим соизволением своим выразил чувство уважения… Великий государь наш, среди трудов и забот, обременяющих его, соблаговолил обратить отеческое внимание свое…». Право же, становится непонятно, чей юбилей празднуется - литератора Греча или императора Николая Первого?

- Признаюсь, не вижу ничего странного в том, что на юбилее писателя было сказано доброе слово о государе - в знак признательности за благодеяния, оказанные им литературе, - возразил Греч недовольно.

- Видимо, под этими благодеяниями вы подразумеваете свой собственный юбилей? Неужели вы не находите для честного писателя иных побуждений к исполнению своего долга, кроме стремления к отличиям и наградам? Вот истинно монархическое рассуждение верноподданного литератора! Или, быть может, вы полагаете, что потомство оценит талант писателя лишь по числу его орденов и прочих наград? Замечу еще, что так называемое доброе слово, сказанное вчера самим юбиляром в адрес самодержавного благодетеля, оказалось весьма пространным. В своей ответной речи вы, как говорят в народе, роздали всем сестрам по серьгам, воздав хвалу и нынешнему царю, и прошлому, и будущему, не забыв и многочисленных членов царской семьи: великих княгинь, князей и принцев.

- Я говорил не только о себе одном, - заметил Греч. - Согласитесь, и многие писатели России были щедро награждены государем.

- Не слишком ли щедро, господин юбиляр? - невесело усмехнулся собеседник Греча. - Пушкин и Лермонтов убиты при явном попустительстве высших властей, если только не при их участии. Рылеев повешен на кронверке Петропавловской крепости после того, как царь сообщил, что прощает его. Грибоедов убит толпой разъяренных фанатиков в Персии, куда был послан царем вопреки своему желанию. Нищетой и голодом сражен Белинский. Бестужев-Марлинский и Александр Одоевский погибли на Кавказе, совсем еще молодые, после сибирской каторги. Наконец, Полежаев, умерший после одиннадцати лет солдатчины, к которой его приговорил ваш высочайший покровитель всех благородных побуждений. Не слишком ли это щедрая награда для русской литературы?

На протяжении  последних тридцати лет жизни Греч считал себя истинным верноподданным, полностью отказавшимся от былых либеральных увлечений. Услышав последние слова час назад, он, несомненно, тотчас бы вызвал звонком лакея, которому велел бы проводить господина и более никогда не принимать его. Однако что-то мешало ему поступить так теперь.

- Уверяю вас, вы заблуждаетесь, - произнес Греч мягко. - Вы смотрите на особу государя предвзято, предвзято толкуете его деяния. Между тем это человек рыцарски благородный и кристально честный. Быть может, он заблуждается порою - это так. Errare humanum est* - говорили еще в Древнем Риме. Однако по отзывам людей, имеющих счастие общаться с государем, он на редкость честен, великодушен, правдив и прям. Он искренно любит Россию, любит ее народ…

Последнее свое утверждение Греч приготовился отстаивать и подобрал в памяти несколько подходящих примеров. Поэтому он был приятно удивлен, когда услышал:

- В этом вы, пожалуй, правы. Действительно, он любит народ. Да, он любит народ, - продолжал собеседник Греча, - как паук любит муху, попавшую в его паутину, потому что он может сосать из нее кровь, как чиновник любит просителей, без которых он не может служить, получать жалование и вдобавок к этому брать взятки, как тюремщик любит заключенных, без которых ему самому некуда деваться, ибо к другой должности он попросту неспособен. Все эти качества в высшей степени соединились в царе. Как паук, он высасывает кровь своих подданных, как чиновник, он создает собственное уложение о наказаниях, в котором объявляет преступлением всякое проявление самосознания, а исправлением, держась пословицы, что горбатого исправит только могила, назначает смерть - физическую или политическую. Как тюремщик, наконец, он держит русский народ во тьме невежества, объявив просвещение едва ли не преступлением и, решив поначалу вообще закрыть университеты, все же оставляет их, но подвергает опале. Солдат по призванию, по наружности и по внутренним качествам, он во главе всех правительственных мест поставил солдат: солдаты занимаются дипломатией, солдаты ведают просвещением народа и даже религией. Он гордится тем, что в учебных заведениях воспитанники стоят по ранжиру и дружно кричат: «Здравия желаем, ваше императорское величество!». Он не додумался разве что посадить унтер-офицеров на профессорские кафедры в университетах, но зато заставил студентов маршировать.

         Если бы Греча застиг вдруг горный обвал и на него двигалась, сметая на своем пути все, лавина, он испытал бы не большее смятение, чем испытывал сейчас. Молча и внимательно смотрел он на сидевшего напротив него человека, словно только сейчас увидел его. Молодой человек был худощав, строен и довольно высок. Через стекла очков строго смотрели внимательные глаза.

 - Позвольте узнать… ваше имя, - неожиданно для самого себя произнес Греч.

 - Николай, - ответил он несколько удивленно.

Николай!.. Греч вздрогнул, Юношу звали так же, как и его. Да и своим обликом собеседник неуловимо напоминал его в молодости. Не он ли сам, такой же худой, прятавший близорукие глаза за стеклами очков, половину столетия назад слушал лекции в Педагогическом институте, позднее преобразованном в университет. В те года он был убежденным вольнодумцем, открыто говорившем о введении Конституции и освобождении крестьян. Когда над Россией разразилась гроза Двенадцатого года, по инициативе Греча возник «Сын Отечества» - патриотический журнал, целиком посвященный событиям Отечественной войны. Продолжал выходить «Сын Отечества» и после ее окончания, в скором времени приобретя славу самого передового политического и литературного журнала России. Так продолжалось почти десять лет. Разгромленный бунт Семеновского полка и последовавшие за ним аресты начали отрезвлять Греча. В то время по высочайшему повелению полиция установила за ним наблюдение. Ее шпионы пристально следили за ним - на улицах, в ресторанах, в клубах, поджидали его у театральных подъездов, на паперти церкви… Следили за родными Греча, за служащими редакции и типографии. Даже за прислугой Греча был установлен надзор…

Тогда и произошло роковое знакомство с Булгариным, человеком, занявшимся литературой с единственной мыслью - разбогатеть. Фаддей цепко ухватился за Греча, безошибочно определив, что редактор «Сына Отечества», имеющий огромный авторитет в журнальном мире, может вывести его в большую литературу. Проявивший действительно незаурядные способности ловкого дельца от журналистики, Булгарин создал «Северную пчелу» - газету для лавочников и чиновников, к изданию которой привлек и Греча. «Сын Отечества» постепенно отошел на задний план и начал угасать. Декабрь двадцать пятого года оборвал уже слабеющую связь его редактора со многими писателями. Греч все глубже погружался в трясину, в которую тянул его Булгарин, точно ядро, прикованное к ноге галерного каторжника…

- В ваших словах есть доля истины, - негромко и проникновенно заговорил Греч. - Как видите, мне приходится признать это. Поверьте, мои взгляды в молодости отчасти напоминали ваши. Именно это позволило мне создать «Сын Отечества», на целое десятилетие вставший во главе всех русских журналов того времени. В нем сотрудничали Грибоедов, Крылов, Жуковский, Гнедич, Батюшков и столь уважаемые вами Рылеев и Бестужев. Я хорошо знал многих из тех, кого именуют теперь декабристами. Не случайно государь Николай Павлович, допрашивая Рылеева, интересовался, не был ли причастен к заговору Греч. Одним из первых я оценил блистательный талант Пушкина. Находясь в ссылке на юге, он присылал мне новые стихи для «Сына Отечества» и всегда интересовался с мнением о них любезного нашего Аристарха - так именовал он меня в своих письмах. Получив в начале тридцатых годов разрешение издавать политическую и литературную газету, Пушкин обратился ко мне с предложением быть его соиздателем. Затем он предлагал мне передать ему в аренду «Сын Отечества» с тем условием, чтобы я по-прежнему оставался редактором журнала… Пушкин помнил обо мне, даже будучи на смертном одре - у меня только что скоропостижно умер сын - и просил Даля передать мне, что принимает душевное участие в постигшей меня горестной утрате.

Греч перевел дыхание и продолжал:

- Вы так еще молоды, сударь… Недавно вам, видимо, исполнилось только восемнадцать, а мне  уже идет шестьдесят осьмой год. Нас разделяют половина столетия. Вам только предстоит войти в литературу, а я уже покидаю ее. Я имел несчастие пережить обоих моих сыновей. Этот кабинет, обширная библиотека, весь этот дом. Типография, приобретенные мною ценой пятидесятилетних трудов на литературном поприще - все это мне некому завещать. И сегодня я, наконец, нашел человека, которому можно передать это. Сегодня я увидел самого себя, каким я когда-то был - в вас… Сейчас вы приходитесь ровесником младшему моему сыну. Как и  вас, его звали Николаем… У вас есть незаурядный талант - можете поверить моему опыту. Правда, призвание ваше не в поэзии, а, скорее всего, в публицистике и, вероятно, в критике - именно там, где столько лет подвизался ваш покорный слуга.

Следует уже теперь создать все условия для того, чтобы талант ваш мог расцвести. Думается, я знаю, что надо для этого сделать. Вы переедете сюда, в этот дом, одна из комнат которой отныне перейдет в полное ваше распоряжение. Заниматься вы сможете здесь, в этом кабинете. Все книги моей библиотеки - к вашим услугам. После окончания института вы поедете за границу - вам необходимо будет на время избавиться от гнилого петербургского климата, полечиться и отдохнуть. Хлопоты о получении заграничного паспорта я возьму на себя. Затем, по возвращении вашем из-за границы мы сможем начать совместную деятельность…

Греч взял со стола пожелтевшую книжку «Сына Отечества», перелистал ее.

- В свое время редактором этого журнала желал стать Пушкин, - произнес он. - Теперь это я предлагаю вам. Мы воскресим прекрасные традиции того - первых лет издания - «Сына Отечества», названием которого стали слова моего брата, смертельно раненного при Бородине. В канун сражения он писал мне: «Умру, но умру как истинный сын Отечества!». Я, наконец, выйду из «Северной пчелы», этого детища Булгарина, и с радостью избавлюсь и от нее, и от него! Помимо общего редактирования, вы возглавите один из отделов журнала - например, критический. Мне же останется помогать вам в редакционной работе и писать мемуары - свои «Воспоминания старика». На поприще русской литературы я трудился полвека. Следующая половина столетия принадлежит вам. Мой путь не всегда был ровным, порою я ошибался. Желаю вам этого избежать.

Утомленный длительным монологом, Греч, наконец, замолчал. Кажется, никогда еще за свою долгую жизнь не говорил он так горячо, взволнованно, так убедительно, как сейчас. Как знать, быть может, он и сам в эти минуты верил в то, что говорил.

В кабинете воцарилась тишина. Откинувшись на спинку кресла, Греч напряженно ждал ответа. Стараясь скрыть волнение, он с притворным интересом перелистывал старый номер «Сына Отечества». Молчание затягивалось. Подняв глаза, хозяин кабинета перехватил взгляд юноши. Тот смотрел куда-то поверх его головы. Греч поспешно оглянулся.

С портрета, висевшего над одним из диванов, на него смотрел тучный военный генерал с императорскими вензелями на пышных эполетах. Это был любимец здравствующего государя, главноначальствующий над военно-учебными заведениями генерал-адъютант Ростовцев. Замысловатый почерк дарственной надписи извещал, что портрет вручается в знак памяти поборнику истины и справедливости в отечественной литературе, честному и благороднейшему Николаю Ивановичу Гречу.

Двенадцатого декабря двадцать пятого года подпоручик Ростовцев, принимавший участие в политических дебатах на квартире Рылеева и незадолго до этого принятый в тайное общество, явился в Зимний дворец и известил будущего императора о восстании, готовящемся против него. Так началась головокружительная карьера Якова Ростовцева…

- Я весьма признателен, - негромко заговорил собеседник Греча. - И, без сомнения, с благодарностью принял бы это предложение, если бы только… Я бы принял его, - молодой голос окреп и зазвенел, - если бы оно исходило от того Николая Греча, который не отрекся бы от многих своих друзей после Четырнадцатого декабря. Я бы принял это предложение, если бы оно исходило от того Греча, который согласился бы оставить Булгарина и стать соредактором журнала совместно с Пушкиным, не побоявшись клеветы и угроз шпиона Фиглярина. От этого Греча предложение сотрудничать с ним я бы принял с благодарностью. Но от Греча, в кабинете которого висит портрет гнусного предателя Ростовцева, от Греча, который на своем юбилее воздает хвалу всей царской династии, всем сановникам, кто осыпал его почестями и наградами, даже Аракчееву и Бенкендорфу, и только в конце речи стыдливо упоминает о знакомстве с писателями, самые имена которых составляют славу России - и это на юбилее литератора! - от этого Греча я ничего принять не могу.

- Стало быть, вы отказываетесь?! - голос Греча внезапно охрип. - Полноте, хорошо ли вы обдумали свой ответ? У вас будет все - хорошая квартира, библиотека, кабинет, журнал… Вам не придется думать о завтрашнем дне, губить свое здоровье и талант грошовыми уроками и литературной поденщиной. Вы сможете  поехать за границу - в Италию или Швейцарию. Иначе вы скоро, очень скоро, - недвусмысленно  подчеркнул Греч, - погубите свою жизнь, свой незаурядный талант, который  увянет, едва успев расцвести.

- Пусть так. Однако вы, господин неудавшийся юбиляр, забыли об одном - отнюдь не все люди способны продать свою совесть за тридцать сребреников, о которых так любит упоминать небезызвестный вам генерал-адъютант Дубельт.

Лишь один человек из всех, кого когда-либо знал Греч, мог говорить с такой необычайной силой и страстной убежденностью. Но ведь Белинский умер…

Греч тяжело поднялся и, с трудом передвигая ноги, словно дряхлый старик, направился к письменному столу. Видно было, что он подкошен окончательно.

- Право же, у вас любопытная художественная галерея, - насмешливый голос заставил его обернуться. - Портреты высокопоставленных лиц, бюсты знаменитых писателей - все подобрано так, чтобы наглядно иллюстрировать славу Николая Греча. Не хватает разве только картины, где вы и ваш достойный приятель Булгарин изображены в виде кукушки и петуха из басни Крылова. К чему излишняя скромность - ведь именно вашему достойному союзу знаменитый баснописец посвятил строки:

                За что же, не боясь греха,

                Кукушка хвалит петуха?

                За то, что хвалит он кукушку!

Согласитесь, далеко не каждый удостоится чести стать героем басни, которую знает наизусть любой школьник. Правда, отсутствие этой картины призвана восполнить другая, не менее любопытная - «Греч провозглашает тост во славу русской литературы!». А внимательнее всех слушает его, пожалуй, граф Хвостов - вот он, сидит напротив, рядом со Смирдиным. Право же, удивляюсь, отчего в вашей кабинетной галерее отсутствует его бюст! Кто более Хвостова взыскан милостями императоров, причем не одного, а всех трех? Граф, действительный тайный советник, сенатор, член Государственного совета… А его коллекция орденов! Скольких иностранных отличий он удостоился благодаря тому, что посылал свои бесчисленные творения всем императорам, королям и принцам Европы, Азии и даже Африки - без разбора! Граф явно счастливее вас и тем, что о нем еще долго будут вспоминать. Своим бесславием Хвостов прославится в позднейшем потомстве. Вам же это, поверьте, не угрожает. Вы будете похоронены читателями еще при жизни, если только не погребены уже сейчас.
         Внезапно Греч увидел, как по полу, отделяя его от безжалостного незнакомца, пробежала змеевидная трещина. Она ширилась на глазах, и он явственно услышал треск ломавшегося паркета.  Тщетно пытаясь за что-то ухватиться и царапая ногтями зеленое сукно письменного стола, Греч рухнул в кресло - к счастью для него, оно оказалось сзади. При этом он ударился о подлокотник, но боли в этот момент не почувствовал.

         В ушах его погребальным звоном звучали слова:

- Прощайте, господин покойный писатель!

Нет, последнее слово должно остаться за ним!

Греч судорожно зашарил по столу и, схватив колокольчик, отчаянно потряс им.

- Семен, - проговорил он, тяжело дыша, - проводи этого господина и никогда больше, слышишь, никогда, не принимай его!

......................

- Но ведь тут нет никого, ваше превосходительство, - произнес камердинер изумленно.

Греч поднял голову. Недавнего собеседника в кабинете не было. Только слегка шевельнулась портьера у дальнего окна, рядом с бюстом Пушкина, словно легкий ветерок качнул ее.

Серебряный колокольчик, звякнув, упал на стол. С трудом приподнявшись, Греч судорожным рывком выбросил вперед руку:

- Во-он!!!

Вальяжный камердинер, служивший у Греча более пятнадцати лет и прекрасно изучивший характер своего барина, всегда невозмутимого, ни разу не повысившего голос, был поражен. Он стремительно, точно пробка из бутылки шампанского, вылетел из комнаты и плотно притворил за собой дверь.

         Несколько минут Греч просидел неподвижно, напряженно вслушиваясь в тишину, заполнявшую кабинет. Затем провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть тягостные воспоминания. До чего же расстроены нервы! Разумеется, никакого незнакомца нет и не было, как нет и трещины, пересекающей кабинет. Все это лишь привиделось ему. Сказалось переутомление - хлопоты, связанные с устройством юбилея, не прошли даром.

         Необходимо раз и навсегда забыть этот вздор, выбросить его из памяти. Ему ли предаваться унынию и тоске - старейшему писателю России, находящемуся на вершине славы! Его ждут неотложные дела: разбор приветственных писем, затем - беседа с Ксенофонтом Полевым, потом - прием почитателей его таланта, которые, несомненно, захотят выразить свое восхищение юбиляру лично и засвидетельствовать свое почтение. Что же, они увидят его за работой, которой он занимается изо дня в день вот уже половину столетия и которую не оставил даже в те часы, когда вся Россия отмечает его заслуги.

         Взглянув на часы, Греч начал быстро и деловито просматривать почту. Приветствия… поздравления… дипломы… присланные действительному… почетному… непременному члену… старейшему русскому… писателю… ученому… публицисту… академиями… университетами… обществами… Постепенно работа увлекла и почти успокоила. Он уже заканчивал разбор почты, когда развернул новое письмо. Греч прочитал над стихами заглавие, явно не отличавшееся оригинальностью, и все поплыло вдаль, уступая место туманной пелене.

         Это был конец. Конец его славе, его мечтам, его жизни. Глазами, полными глубокой боли, Греч обвел свой кабинет. Продуманная до мельчайших подробностей обстановка сделалась вдруг до отвращения мерзкой. И даже стоявший в окружении его сочинений позолоченный кубок с фигуркой читавшего книгу парня в русской рубахе, кубок, подаренный ему с благословения государя и составлявший предмет гордости юбиляра, оказался неимоверно слащавым и пошлым.

         И снова страшная, всеразрушающая мысль, которую он так старательно отгонял, пришла и затопила сознание целиком. Неужели его имя будет предано забвению? Стоило ли посвящать литературе всю жизнь, чтобы быть вычеркнутым из памяти потомков? Неужели десятки томов его творений встанут мертвым грузом на полках библиотек?

         Внезапно Греч отчетливо вспомнил начало литературного пути, только что созданный «Сын Отечества»… Тогда у него не было ни этого роскошного кабинета, ни обилия почетных званий, но было иное, гораздо более ценное: молодость, смелость, радость творчества. Тогда, весь во власти высокого вдохновения, он писал так, как не пишет уже давно: легко, свободно, без оглядки на кого бы то ни было, а если и мечтал о славе, то представлял ее совсем иначе.

         И тщетно пытаясь унять вспыхнувшую в груди боль, Греч отчетливо понял: это не оставит его до самой смерти, как проклятие, как неизлечимая болезнь, и никогда теперь, никогда не сможет обрести он душевного покоя.

         …Неожиданная перемена, происшедшая в поведении барина, потрясла камердинера. Несколько раз он осторожно подходил к двери кабинета и прислушивался. Наконец, решившись, он слегка приоткрыл ее и глянул в образовавшуюся щель.

         Его превосходительство сидел за столом, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза. За какой-то час его лицо страшно постарело. Казалось, это был покойник.

 

                Эпилог

 

         Спустя два месяца Россия вздохнет свободно - после тридцатилетнего царствования земную юдоль отставит самодержавный фельдфебель Николай Первый. А действительный статский советник Греч, посвятивший памяти незабвенного монарха прочувствованную статью в «Северной пчеле», получит по городской почте новое послание. Он узнает в авторе, именующем императора преступником и палачом России, своего недавнего собеседника. Узнает еще и потому, что под новым посланием будет стоять подпись - воскресший Белинский.

         Греч доживет до восьмидесяти лет. Выброшенный из памяти читателей, он будет в последние годы жизни писать воспоминания, отчетливо сознавая, что это - его единственный шанс избежать полного забвения. Но часто, оторвавшись от работы, вслушиваясь в тишину пустынной квартиры или меряя шагами кабинет, Греч будет вспоминать встречу, перевернувшую в его сознании всё, безжалостно приведя все его замыслы к полному краху. И как это ни парадоксально, он будет думать о новой встрече и ждать ее.

         Продолжая по-прежнему пристально и ревниво следить за литературой, он отметит в критическом разделе «Современника» нового автора. Внимательно перечитывая подписанные разными псевдонимами, но, несомненно, принадлежащие одному перу статьи - в этом он ошибиться не мог, Греч найдет в них много общего с теми словами, которые звучали здесь, в этом кабинете, приводя его в смятение и ужас.

         Но только шесть лет спустя он увидит, наконец, столь знакомое ему лицо - обрамленное печальной каймой траурного портрета. И немногие из покупателей книжного магазина на Невском заметят, как лицо респектабельного господина преклонных лет исказит гримаса внезапной глубокой боли.

Не отрываясь, Греч будет пристально всматриваться в черты лица молодого критика. Вместо радости, столь понятной и естественной для него

- Сбылось-таки его предсказание! - в сердце будет глухая тоска. И бескровные губы старика вновь и вновь будут повторять имя, которое он, наконец, теперь узнал: Д о б р о л ю б о в.

 

                * * *

 

         Не желая вводить читателей в невольное заблуждение, автор считает своим долгом уведомить всех, что о встрече, подобной описанной им, в истории литературы ничего не известно.

         - Что же означает подзаголовок «Историческая фантазия»? - вправе спросить читатель. - Неужели автор отваживается противопоставить Фантазию Истории, идти наперекор фактам, писать о том, чего не было и не могло быть?

История и Фантазия - два равноправных героя этого произведения, два двигателя сюжета.

История не сохранила фактов, свидетельствующих о встрече Греча и Добролюбова. Однако Фантазия подсказывает, что нечто подобное произойти бы могло - хотя бы в воображении  Греча, писателя, одаренного богатым воображением - недаром его роман «Черная женщина» сравнивали с «Пиковой дамой» Пушкина.

Пути двух критиков, принадлежащих к разным эпохам, разделенных половиной столетия, самые имена которых никогда не ставились рядом, удивительным образом соприкасаются. Раскройте изданное в середине ХХ века собрание сочинений Добролюбова, и вы убедитесь в этом. Дважды в оглавлении встретится вам имя Греча - ему адресованы стихи Добролюбова, присланные на его юбилей, и письмо, подписанное «Воскресший Белинский». Ими начинается творческий путь Добролюбова как критика и как сатирического поэта.

«Там, где кончается документ, там я начинаю», - писал Юрий Тынянов. Эти слова могли бы стать эпиграфом к исторической фантазии «После юбилея». Ими руководствовался автор этих строк, работая над своим произведением.