Егорыч

Миша вышел, как всегда, утром. Дорога была ему настолько знакома, насколько может быть таковой лишь человеку, родившемуся и выросшему на природе, умеющему верно ориентироваться, грамотно распределять силы, экономить ресурсы там, где нужно, и тратить их там, где можно. Выйдя на поле, он увидел стадо косуль: животных было пятеро, и они, как полагается диким парнокопытным, привыкшим к редким в тех местах людям, смотрели, хоть и настороженно, но не пугливо на шедшего вдалеке от них Мишу. У Миши за спиной был рюкзак, в руке привычная палка. Не туристическая, какая бывает у крайне редких в этих местах любителей популярного ныне экотуризма, палка была отцова. Он взял ее впервые, потому что это был первый раз, когда он шел эту дорогу сам. Отец слег, мать хлопотала по хозяйству, а он шел годами проложенным маршрутом к деду, жившему в десятке километров от них. Вчера деду исполнилось восемьдесят семь, и это был первый раз за все Мишкины неполных одиннадцать лет, когда они не смогли его поздравить: отцу становилось все хуже...

Дед не хотел переезжать к ним, несмотря на то, что отец Мишки — единственный сын — давно звал его к себе. С самого рождения Мишку брали по воскресеньям к деду: тот уже тридцать лет жил один, почти не вел никакого хозяйства, но дом бросать все равно не хотел. Каждое воскресенье мама готовила любимый дедов пирог с рыбой, брала грибную закуску, которую тот так хвалил, и они втроем шли. Сначала отец нес Мишку в заплечнике, потом соорудил ему маленькие болотоступы, и Мишка — сколько себя помнил — шагал уверенно и твердо за отцом с матерью, выверяя каждый свой шаг, обучаясь и наблюдая. Когда он впервые увидел перед собой болото, он полюбил его сразу и всей душой. Почему только люди считали, что болото — грязная вонючая топь? Мишка видел перед собой совершенно другую картину: из своих походов он черпал силу, потом научился наблюдать птиц, их не спугивая, подружился с барсуками, лисицами, сумел подходить поближе к оленям, чтобы разглядеть их получше. Годам к восьми он мог пройти " дедов путь"( как он его называл) уже вполне самостоятельно, но отец с матерью все еще не пускали его. Наверное, сегодня настал тот самый день. Он шел сам.

Дед любил, когда Мишка его навещал, поэтому Мишка торопился: он знал, что они сядут с дедом, тот затопит к его приходу печь, они разложат на столе мамины гостинцы, поедят, а потом очистят стол, и начнется самое интересное: они сядут играть в кости. Дед будет стрекать неуклюжими уже пальцами, улыбаться хитрым прищуром, журить Мишку и отпускать свои шутки...Потом дед перекрестит его и выйдет на крыльцо, чтобы смотреть на в даль уходящего внука. Мишка не обернется ни разу, потому что дед этого не любит...А потом Мишка будет идти обратной дорогой, вдыхая любимый и родной с детства сладковатый запах, и чувствовать то жжение в груди, которое возникает всегда, когда он думает про деда...Размышляя так, Мишка не заметил, как болотоступ соскользнул. Он продолжал идти, насвистывая мелодию, которую придумали они с отцом недавно. Замечтавшись по-детски, он не заметил того, что чаще обычного почему-то стали попадаться лужицы застойной воды, не придал этому значения, а затем и вовсе увидел попавшийся на глаза плавающий травяной покров. Только когда он приметил последнее, стал настораживаться. Перебив шаг и сбив дыхание, Мишка оступился и зачерпнул ногой: сапог увяз, нужно было вытаскивать ногу.. Испугавшись, поняв, что сапог остался в болоте, Мишка нашел место, где присесть и обсушить ногу. Было уже за полдень, становилось жарко, Мишка оглянулся и со страхом и ужасом понял, что сбился..

Егорыч( как звали его столько, сколько он себя помнил) вышел на крыльцо: было около трех, внук еще не пришел. Задержался, наверное, вышел поздно, с отцом возился поди. Егорыч любил внука, хотя и редко тому это показывал. Сын, невестка и внук — вот все, за что он держался и что представляло для него какую-либо ценность уже долгие годы. К тому же Мишка походил на него: те же карие глаза, вдумчивые и внимательные, та же ловкость в руках и наблюдательность: в свои десять Мишка уже в одиночку преодолевал многие километры диких лесных и болотных троп. Гордость деда. По воскресеньям, когда сын с невесткой и внуком гостили у него, он все чаще стал замечать за собой, что хочет остаться с Мишкой наедине, тогда он мог посадить того рядом, как бы невзначай гладить по голове и рассказывать свои самые дорогие моменты: те, что хранил глубоко внутри и доверял лишь ему одному. Но было уже три часа, а внука все не было. Егорычу стало не по себе. Телефон Мишки говорил равнодушным женским голосом одни и те же заученные фразы, невестка еще час назад сказала, что внук вышел рано и должен был дойти. Егорыч сел на крыльцо, облокотился и зажмурил глаза, но внутри его терзал тот холодок, который нарочно не дает сидеть спокойно: тревожит.. Он привстал еще раз и постарался вглядеться настолько, насколько ему позволяла теперь уже сама природа: нет. Никого нет. Потоптавшись, помахав веником, стараясь отвлечься, Егорыч в третий раз вгляделся...Мишки не было. Почему-то ноги подкашивались, в голове были вопросы: зачем он вообще пошел сегодня один, зачем надо было передавать ему — деду — пирог...К черту этот день рождения, отец поправился бы, тогда бы и пришли все вместе, что за спешка, что за напасть такая....гнать ребенка в такую дорогу... Он взял в руки телефон, надел очки и стал нажимать негнущимися пальцами кнопки....Их и было-то всего три номера, один говорил все тем же никчемным голосом, а на другой звонить он не решился...Знал, что Настасья сейчас рядом со Славкой сидит, тот с позавчерашнего дня совсем плох...Егорыч сел на крыльцо и просто тупо смотрел вдаль, как будто старался загипнотизировать саму лесную чащу и ту болотную топь, которая не отпускала и пугала сейчас Мишку. Так он просидел еще какое-то время, потом стало вечереть, становилось зябко, и Егорыч вошел в дом...

Его разбудил сильный стук в дверь. Егорыч очнулся, посмотрел, увидел, что уже почти семь, за окном темнело..Наскоро запахнув рубаху, он встал, подошел к двери и, застыв от страха, задержался. Потом резко отворил ее и увидел на пороге испуганного, промокшего, иззябшего Мишку. Тот был без рюкзака, в одном сапоге, с мокрыми ногами, горько плакал, утирая испачканной рукой слезы, вдруг так сильно прижался к дедовой груди и заcтыл...Егорыч обнял его  со всей еще оставшейся ему от матери-природы силой, нагнулся и крепко поцеловал внука. В первый раз в жизни. Затем посмотрел тому в глаза и сказал:" Силен, брат. Никто бы не дошел. А ты смог. Весь в отца." И сжимая Мишку еще крепче, смахивая, отвернувшись, слезу, он вспомнил, как Славка ночью нес его —Егорыча— на руках после той несчастной охоты. Весь в отца...Затем набрал номер невестки, сказал, что Мишка давно уже у него, просто они были все время на улице, и забыли ей позвонить, и что пирог был очень вкусный, только Боб, будь он неладен, этот пес, не узнал Мишку почему-то сегодня, рюкзак у того дернул и порвал..но ничего, он ему новый справит, как в город соберется. И когда рюкзак этот пес вырвал — телефон упал и разбился, но и это — ерунда, тоже купит ему со следующей пенсии...Сказал, что ему сегодня нездоровится, поэтому Мишку он оставит у себя, чтоб тот присмотрел, если что..Затем повернулся ко все еще всхлипывающему внуку, подошел, еще раз обнял и велел раздеваться, пока будет затапливать печь да кости доставать, а то в прошлый раз не доиграли ведь..

Поднеся спичку к лучине, Егорыч обернулся и увидел Мишку. Они посмотрели друг на друга с нескрываемой любовью и нежностью.
Каждый со своей.

Было десять часов вечера...Их вечера.