Саня Степанов

Курбанок – такое прозвище было дано когда-то в детстве
Сане Степанову.
Послевоенная безотцовщина. Родился он в сорок четвер-
том году, в феврале месяце. Его отец был тяжело ранен и лечил-
ся в госпитале в городе Сталинске. Поправившись его, как огра-
ниченно годного, отпустили на побывку, благо, что их деревуш-
ка расположена поблизости. Да и пока он был в госпитале его
жена, будущая мать Сани ездила к нему два раза, возила подарки
от себя и от всего села. Отца Сани любили, да и вся их семья
была крепко уважаемой. Такое случается.
Отец погостил, уехал на фронт и летом сорок третьего го-
да погиб. И Саня осиротел, еще даже не родившись.
319
В их семье он был младший, были еще старшие братья,
двое они не воевали – родились удачно в тридцатом и тридцать
пятом годах.
После войны кое-как жили. Картошка да затируха из про-
стой муки. Выручала рыба, которая не переводилась в речках и
озерах, грибы да ягоды. Ягоды в те годы сушили, варенье стали
варить много позже, когда Хрущев повсеместно внедрил посад-
ки сахарной свеклы и Русь впервые стала есть вдоволь сахар.
Старик вспоминал, что его мама говорила не один раз, что
даже не думала, что когда-нибудь досыта наесться хлеба, не го-
воря уже о сахаре.
Трудно было с деньгами. За погибшего отца платило госу-
дарство немного, иногда помогал Пётр Дягилев – друг и дальний
родственник отца. Его деньги были ко времени особенно в сен-
тябре – купить учебники для школы.
Их изба стояла далеко от школы, но совсем близко – через
плетень, потом его укрепили жердевым частым заплотом, от ко-
нюшни, и поэтому, можно сказать, что он на этой конюшне и
вырос. Всех коней колхозных он знал по именам и помнил в ка-
ком году какой появился на свет и каким жеребенком какая ко-
была жерёбая.
Он был еще совсем мальчик, а его уже уважал жеребец,
такой чести удостаивался не каждый конюх, не говоря уж о му-
жиках, приходивших в конюшню по утрам, чтоб запрячь кобылу
или мерина на работу.
Коней держали под открытым навесом и зиму и лето,
только у жеребца был отдельный рубленый из бревен амбар, да
еще жеребиться зимой кобыл заводили в крытый двор.
Саня верхом на этом жеребце гонял табун, был вертким и
честным парнем. Был он и смелым, как оказалось потом и че-
ресчур рисковым.
Он погиб. Перевернулся на тракторе на крутой горе в рас-
путье, после дождя, на глинистом склоне, буксируя тракторную
тележку полную людей. Он вез на сенокос колхозников, там же
были и ребятишки – они ехали на луга за ягодами, чтобы поку-
паться в большой реке.
Все остались живы, погиб только он один. Остался жив и
Пётр Дягилев, хотя и сидел рядом в кабине трактора.
320
Судьба…
Жил в селе паренёк Петро Дягилев. До войны был среди
первых трактористов. Тогда и песня звучала по радио, как будто
для него написанная.
«Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас про-
кати» – повторил и у самого мороз по коже, как будто все это
было вчера. А было это еще до войны. А война – женщина осо-
бая.
Петро, колхозный тракторист на фронте был механиком на
танке. Вернулся живой, сильно обожженный: руки, ноги, тело.
Только лицо не затронул огонь. Не смотря на это Пётро
считал, что война это не только смерть и страдания, но и гульба,
и развлечения, мужская дружба. Много увидишь, и останется,
увы, только понять. А для русского, по его словам, война – это
жизнь, а мир – подготовка к войне.
Он по инвалидности получал военную пенсию и не рабо-
тал. И это было в то время, когда колхозники работали «за па-
лочки». Петро много читал и всегда доказывал в разговорах
многое из того, что так неожиданно провозглашал.
Вспоминая его, дед отмечал, что иногда его было понять
трудно, а доподлинно понять, наверное, вообще было нельзя. Да
и не только его. Язык хоть без костей, но мысль выражает не-
точно, а собеседник, услышав слова, понимает часто совсем не
то, что предполагал передать говоривший.
Мастер он был ложить печки русские. Брался выложить
камелек и говорил как-то, что на фронте за один день сложил
круглую голландку у одного немца в Германии. Еще и сейчас,
если сильно попросят брался за работу. Денег не брал, а любил
хороший магарыч – обед, с выпивкой в меру и разговорами.
Разговоры для него много значили – собеседников его
уровня в селе не было, жена замученная водопадом его слов,
убегала. И приходилось ему идти на другой конец села, опять же
не каждый день такое возможно, где жил бывший православный
священник, получивший за «литие опия по народу» десять лет
лагерей. Он там поморозил ноги и руки, кашлял, не мог работать
и жил неизвестно на что. Хотя почему неизвестно. Известно.
Люди не давали помереть. Вот с этим попом у них и были дол-
гие беседы о войне, ненависти и о вере в бога.
321
Священника звали на похороны читать над покойником,
звали «погружать» новорожденных. Он не отказывался, прихо-
дил, читал молитвы, благословлял.
Старик иногда, проходя мимо, заходил к Павлу Кузьмичу –
так звали священника. Зайти просто попроведовать тогда было
обычным делом. Не видя давно друг друга, спрашивали, что ты,
мол, не заходишь, не обиделся ли на что?
Эти беседы были на самые разнообразные темы и сейчас
они всплывают из памяти – нет давно Павла Кузьмича и Петро
который год под железной звездой лежит на могилках.
Вспоминая их старик размышлял то об одном, то о другом.
В последнее время все больше о героях, о людях отличающихся
от обычного ряда.
Он пытался понять, почему одни народы спокойно живут
рядом с другими, непохожими племенами, а другие, даже схо-
жие, этого не могут. Русские, татары, мордва, буряты – все жи-
вут мирно, смешанные браки. И так столетиями. Но почему то
арабы, да и другие люди ненавидят евреев. В последнее время
стала в разговорах проскальзывать ненависть к американцам.
Называют их «америкосы». Он не мог этого понять. В селе этого
никогда не было раньше. Сейчас и здесь начинают рассуждать
враждебно.
Старик почти каждый год чем-то отмечал один с виду не-
приметный день – 30-е сентября. Так было не всегда, а началось
с того памятного дня, теперь уж тому добрых два десятка лет,
когда он по деревенскому обычаю пошёл попроведовать Павла
Кузьмича.
Бывший священник жил в другом конце села около бора.
И когда старик дошел до избы Павла Кузьмича было далеко за
полдень. Он не любил ходить во время, когда люди садятся за
стол: обедать или ужинать. Утром он тоже никуда не ходил –
дома много работы. Скотина орёт – хочет есть, корову надо по-
доить, дать корму, напоить новорождённого телёнка, истопить
печь, подготовить горшки со щами и кашей для посадки в про-
топившуюся печь.
Перед этим он зашёл к Демьянычу, чтобы наточить овечьи
ножницы, через неделю ему с бабкой предстояло стричь овец.
Два раза в год весной и осенью в селе с утра отару не выгоняют
322
на пастбище, а приходят хозяева овец, чтобы освободить от рос-
кошной шубы перед летом или перед наступающей осенью.
Демьянычу был занят – ремонтировал омшаник, но обе-
щал наточить и прислать с внуком. Старик поднялся на крыльцо,
постучал в дверь и вошел. Оказалось, что у Кузьмича в гостях
был Петро Дягилев. Видно, что пришел он давно это старик оп-
ределил по тому, что Пётр молчал и слушал Кузьмича.
Старик вошел, поздоровался, чтобы уважить хозяина пе-
рекрестился на красный угол и присел на табуретку, стал слу-
шать. Рассказ касался какого-то преступления совершённого
давно, почти две тысячи лет назад.
Старик, в то время средних лет мужчина, не был атеистом,
но и верующим его назвать нельзя было. Иногда он пытался сам
себе объяснить в чём притягательность религии, почему люди
неистово демонстрируют свою веру в то чудо, что произошло
тысячи лет назад. Почему люди ждут и готовятся к концу света и
утверждают, что надо в жизни все делать по божьему уставу,
чтобы потом спастись?
Он верил и не верил, помнил и не помнил, но не чувство-
вал в себе искренности как в вере, так и в неверии. Эту неопре-
делённость он не мог избыть и поэтому она время от времени
всплывала в памяти, требовала разрешения.
Он научился освобождаться от этих раздумий – подумав
об одном он тут же начинал думать о другом, объясняя себе это
тем, что додумав до конца, над чем останется тогда размышлять.
Разговор, который, как оказалось, вели уже не один день
священник и Петро касался трагической судьбы трех сестер: Ве-
ры, надежды и Любови.
Старик знал, что христианство на Руси было не всегда, что
когда-то Русь крестили в Днепре, что до этого поклонялись мно-
гим богам. И от поклонения старым, привычным богам отка-
заться, конечно не для всех людей того времени, было трудно. А
были и такие, как эти девочки, которые, наоборот, уверовали в
нового бога да так, что согласились принять смерть. По приказу
римского императора их пытали, рвали на части, бросали в котёл
с кипящей смолой, но из всех пыток они выходили живыми. То-
гда им отрубили головы. Их несчастная мать София похоронила
дочерей и через два дня умерла.
323
Это до такой степени привело в ужас старика, что он как
ошпаренный выбежал на улицу и понесся домой.
Неужели, какая-то сказка, да и пусть даже и воспоминания
о том, что на самом деле было стоит жизней четырех женщин.
Если даже воспоминания об этом боге так обильно поливаются
кровью, то нужна ли людям такая память?
– Богохульство! – Сказал бы Кузьмич.
– Грех большой, что ты, червь земной, рассуждаешь о де-
лах божиих!
– Может быть! – Продолжая заочный диалог, сказал старик
и поднялся на крыльцо.
Дверь в избу была открыта.
– Кот собака! Опять успел!