горечь воспетости

кони заливались в этих песнопениях. кони - в ядерных заливах дня, в лопастях непроглядной ночи. с тела сливались недвижно сугробы - корабли взлетали над криком. костел был тих в этом суеверии, лились башни в отверстые светила. из паха я доставал свое мироздание - косое, горбатое, с узниками лести, с кукишами мордатых оплеух. из доменных печей лились тождества - сонмы городов, подчиненных единой мрачной власти. единство громыхало в узниках - они хотели единой, неузнанной смерти, они хотели распада без конца, они сливались с телами, угнетая быль под проводниками зла. тихо лелеял мрак свою мечту, тихо взмывал над колокольным звоном, и веселая весна улыбалась этим хитрым прищуром, этим каверзным подвохом, умилостивляя порабощенное сердце. в лиловых кознях я созрел - чтобы расцвести в назревающих каплях света. черным мраком я укутался, чтобы не чувствовать холода солнца. серыми телами я укрыл свое лицо, свою мертвенную хватку - и из истоков понеслись охотничьи крики, песьи ухмылки в гранях, множество утерянных колец и медальонов. горечь воспетости - единственное, что достойно существования. в лесу  я тихо лазил, прозревая себя насквозь, упрятывая себя в игрушечное желание, загадывая вычурные сказки, отмершие отродья. я хотел власти в этом ничтожном ноже, я блистал грохочущими нимбами в вершине истукана. вся власть отдернула занавес, она влилась  в себя, растаяла ледяным молчанием. в тихой тоске я пребывал над горами, в тихой власти  я таял, я восставал, я горевал. мирным властителем я пасся на поле, мирною властью горело мое дикое око. мерными знаками я обличал сущее, стонущими ликами я облекал назревающее присутствие. мир восстал из моей утехи - из войны я тихо журчал, тихо крапал на грани доверия, прослеживая все искомое до праха ,прокрадываясь к лужайкам ликующих весен. в прорехах было отродье страха, оно отстегивало поручни жестов, и крах стоял, мирно лелеял себя в молчании, мирно скрежетал зубами, тихо присваивал неизбывность горения.