Отчаяния пока нет, часть 1

Отчаяния пока нет

Часть 1. Хроника борьбы с ветряными мельницами

…Поезд привычный: старый, душный и набитый. Тащился в нем под глупые разговоры соседей, оглушая себя музыкой, мордой в книгу, ломая позвоночник… Одно утешение: совсем не страшно (как бывает страшно в самолете). Как-нибудь это архаическое чудовище меня довезет – даже без содействия высших сил.
Думаю про Крым: как он поменялся, не столько физически, сколько в моем представлении, за семь месяцев, за которые случилось довольно много всего. Как он мне теперь покажется после дивных стран, в которых я побывал?
В Орле на платформе тепло. Уезжая, я даже не посмотрел прогноз: какая разница?
…Вчера я закончил все свои ремонтные затеи. У меня теперь старая кровать на досках с Потаповского. Кушетка уехала в мастерскую, где я сделал стенку-полку от одной стены до другой. Все получилось, я все успел. Чтобы снова что-то строить и переделывать. Такая у меня планида…
В дороге – никаких ощущений. После Израиля и Греции перспектива Севастополя не манит, словно очередная поездка в совершенно известное место. Как на дачу. Да Севастополь и является теперь моей единственной дачей. Немного далекой.
Странная встреча на платформе г. Курска: ко мне подошел высокий человек, по виду за пятьдесят, седой и плешивый, и спросил:
–  Ты Саша С.?
Я был изумлен.
– А ты кто?
– А я – Андрей Д. Не помнишь? С одиннадцатого этажа.
– С Мосфильмовской?
– Конечно. Сколько мы не виделись?
Я уехал с Мосфильмовской в 82-ом, хотя и бывал там наездами, но встреч с ним не помню. Вообще не могу вспомнить его. Он стал перечислять «общих друзей», из которых я вспомнил в лучшем случае одного. Не та ли эта компания, что била меня?
Он приметил меня еще на Курском вокзале.
– Я не очень изменился?
– Нет.
Теперь у него трое детей, старшему – 26. Он спросил, как у меня дела, и удовлетворенно попрощался.
В поезде прочел книжку Тома Стоппарда «Берег утопии» – про русских революционеров XIX века. Стоппарда пора зачислять в русские писатели, пишущие по-английски. Очень точные попадания в русскую ментальность, быт и т.д., такие редкие для Запада. До этого встречал подобное только у Кудзее. Я считал бы большим успехом, если бы какой-нибудь наш автор написал подобное, но что это сделал англичанин – непостижимо. Странный и очень талантливый человек, с какой-то «русскостью» в крови.

…Свойство священной земли – быть ничьей. Греция – бесспорно священная земля, но, скорее, священная земля культуры, памяти. Она всегда (в пределах двух с половиной тысяч лет) принадлежала «грекам» (как их ни понимай), пусть с какого-то времени разбавленным другими народами.
А кому принадлежит Крым? Всем и никому. Не было народа, который мог бы по-настоящему претендовать на него. Он не был до конца скифским, греческим, татарским, генуэзским, турецким. Не стал он до конца и русским. И, естественно, он не украинский.
Даже теперешний его статус какой-то промежуточный, нелепый. Русский по идее, по ориентации, юридически он принадлежит другой стране. И при этом он по-прежнему чуть-чуть экзотически татарский.
Это как бы земля всех, как Иерусалим. Всех – кому он дорог и нужен. Крым – общий источник, колодец, к которому приходят со своими стадами, верблюдами, шатрами и женами все племена. И который имеет экстерриториальное значение.
Вот, что я подумал, когда вновь увидел его зеленые долины и склоны гор.

24 апреля. Первый день в Крыму. Он всегда стереотипный. Хорошо, что дом цел. Зато весь бут пропал. Сосед-мент («Золотой зуб») спер его. Ничтожество! И Денис тут наверняка как-то замешан: забрать бут могли только через соседский забор. Значит, он открыл калитку и позволил это следать. Предатель! Но это я еще выясню.
(Про бут проясню несколько моментов. Меня совершенно не расстроило само украденное, это полные пустяки. Я завтра же могу купить десять тон этой дряни за не очень большие деньги. Меня огорошила наглость этого человека.
Там ведь была предыстория. Этот сосед-мент («двоюродный сосед»), хозяин двух участков и трехэтажного дома, прошлым летом вывалил около своего забора, прямо на улице, машину бута. И она лежала себе несколько месяцев. И когда я уезжал – все лежала.
Потом он звонит мне в Москву, где я валялся после операции, и обвиняет, что я украл у него бут, что его бут лежит на моем участке, и что он его заберет. Что он и сделал. Его не смутило, что мой бут лежал в глубоких от времени ямах и вокруг него выросли растения. Я не знаю, как назвать этот поступок: провокацией, личной ко мне ненавистью (непонятно за что), желанием любой ценой и за чей угодно счет вернуть потерянное (а это очень богатый человек). Вся эта душевная мизерность и мерзость – убивают.)
Тент с машины, как и год назад, сорван ветром. Ветра тут очень сильные. Олеандр загнулся, как я и думал.
В остальном все хорошо. В полуголом саду светло, все только начало цвести: очень поздняя весна. Цветет розовый персик, белый абрикос и черешня. Цветут нарциссы и гиацинты, начинают цвести тюльпаны. И практически нет зеленых листьев. Только на розе. Зато много зеленой травы. Достархан цел, зато забор из тростника почти рухнул: лопнула проволока, на которой он держался.
Открыл ставни и окна. Отсыревший дом затопило солнце. На солнце 25, в тени 14, в доме: 11.
Машина с первой попытки не завелась, вода в дом не пошла… За два часа я решил проблемы и с чувством выполненного долга отправился на море.
В чаше скал на берегу – жарко. Довольно много людей. Голая герла невозмутимо загорает в центре пляжа на большом полотенце. Море смыло часть гальки. И оно – пахнет, в отличие от Средиземного.
Утроился на мелких камнях. Разулся, засучил штаны и попробовал воду. Кажется, что не больше 12. Но люди купаются! Снял рубашку, положил ее на лицо, чтобы не сгорело, и просто лежал под шум волн и болтовню соседней компании, то и дело проваливаясь в сон (после почти бессонной ночи в поезде).
По дороге домой зашел в магаз и купил хлеб и прочее. В том числе и бутылку красного вина: решил отметить приезд и Пасху. Сделал обед из маминых дорожных продуктов. Попробовал топить печь. Это была ошибка: лишь дико задымил дом. Бросил это дело, открыв все окна и двери. А холодает быстро. Зато без проблем разжег камин – и уселся перед ним пить чай и вино, курить кальян и смотреть Jesus Christ Superstar с диска, как у меня принято на Пасху. И опять получил огромной удовольствие. А вино шло плохо. Отвык я от него.
Потом просто смотрел на огонь, используя себя в качестве собеседника.
…Это называется независимостью: я не могу разделить свою печаль ни с кем, но я могу развеять ее замечательным способом: музыкой, камином, фильмом, чаем, кальяном, даже вином.
Храбрюсь, но так плохо и одиноко, что хочется плакать. Надо перенести. Все вылупляется из мучения, как из яйца, как свет из ночи. Все надо перенести и заслужить. Да, и, собственно, все хорошо…
Раньше кайф от Крыма помогал мне терпеть холод и одиночество. Я утратил эту радость. И юг этот оказался не таким уж югом, особенно по сравнению с недавно виденным. И исторический срез уже не впечатляет. Еще и соседи...
Море, конечно, красиво, и запах его мне очень нравится. Но при моем стремлении к абсолютным вещам Крым больше не утешает. Или – придираюсь? Устал? Вообще, последнее время я не в лучшем настроении.
Ладно, еще будет время об этом подумать.
А на улице +7, как в Израиле зимой. Но не той зимой, когда я там был… Мангуста говорит: в Израиле слишком жаркое лето. А мне не страшно, мне тепла по жизни не хватает больше, чем холода.
Как вспомню, что следствием «катастрофы» была ночная Яффа или берег моря в Тель-Авиве, где мы с Мангустой сидели на песке – так сразу вижу, что все к лучшему. Без одного не было бы другого. Такова структура жизни. Ночная Яффа вспоминается куда теплее, ярче, несомненнее, чем постель…

Жизнь – это исследование пределов собственной слабости. Творчество – фиксация этого исследования.

Проснулся: за окном солнце. Созвонился с Neo-telecom’ом об оплате интернета. Безуспешно позвонил Денису, более успешно – прошлогодним рабочим: насчет строительства забора. На Пятом поменял 1000 р. на 272 гр. Заплатил за интернет, поговорил с пробудившимся Денисом. Обсудил с ним мента. Денис прислал мне его телефон – и я позвонил.
 «Какие еще вопросы?» – начал он разговор. И сразу на «ты». В общем, все ожидаемо… Он уверяет, что у него куча свидетелей, как я брал его бут. Это как раз тогда, когда я лежал на операции. Такой идиотизм на пустом месте! Другой бы плюнул и ушел…
Я попросил назвать «свидетелей», он снова: «какие еще вопросы?» Я пообещал написать заявление в правление, он пожелал мне всего хорошего…
Что можно ждать от мента?
На улице попался «водолаз» Владимир Николаевич, приятный старикан. Он рассказал, как мент бегал тут осенью, орал на меня, жаловался председателю, и тот, мол, разрешил забрать мой бут, раз бут – «его». Интересно, кто же эти свидетели, что на меня «настучали»? Требую очной ставки! У человека навалом денег, чтобы забабахать себе особняк – и не стыдно лезть через забор – забирать якобы украденные камни! Ничтожество!
Очистил бассейн от воды и листьев, застелил достархан, убрал листья с другого. Интернет работает, и поздно вечером Мангуста прислала огромный текст про себя и свое детство. Из текста следует, что она «аутист». Отсюда и ее мнительность. Ибо: «аутисты плохо понимают сигналы других людей – им все надо называть своими именами».
Ответил ей симметричным большим текстом: мол, я тоже часто ловил себя на мысли: а не аутист ли я? Ну да, такой слабенький, из не самой выраженной группы? А иногда думаю: не аутист ли Кот – с его тягой к эхолалии? Степеней аутизма много: не все же как Дастин Хоффман в «Человеке дождя». Про некоторых аутистов знают родители, а посторонним и не видно. Думаю, если начать копать, то куча известных людей и в прошлом и в настоящем окажутся аутистами или еще чем-то похуже. Эта проблема и определила их своеобразие, раннее созревание, богатую внутреннюю жизнь.
А то, что люди теряются на вечеринках (пример Мангусты) – происходит просто от болезненного самолюбия и неуверенности в себе. Этим и Достоевский страдал, и Гоголь, и Толстой. А «простые» люди – летят, не задумываясь, инстинктивно подстраиваются, подражают… Многое вообще лучше делать стихийно, например, танцевать, как сороконожка у Чжуан-цзы.
В случае Мангусты, думаю, – все это не страшно, потому что ее поведенческих дефектов особенно не видно. И не важно: скрывает ли она их, «притворяясь» нормальной, или нет. Потому что все мы что-то «скрываем», как-то мимикрируем под норму, при этом мучась от ощущения собственного несоответствия. Я прожил всю жизнь с этим ощущением и лишь сравнительно недавно избавился от него, потому что понял, что и другие не лучше, и все мы в чем-то странны, да и плевать мне на их оценки.
«Нормальная психика» – голая абстракция, и каждый человек от чего-то страдает, мучится каким-то комплексом, неврозом, фобией, мнительностью… И это совершенно естественно и понятно. А многие навязчивые состояния являются просто аранжированными: например, некая сверхчувствительность, непереносимость каких-то запахов или даже головные боли. Адлер ввел такое понятие: «аранжировка невроза», когда человек едва не бессознательно провоцирует свое болезненное состояние, чтобы выйти из честной конкурентной борьбы, сказаться больным, найти оправдание для своих неудач, срывов и т.д..
…Хотя обычно мнительность объясняется гораздо проще... Просто психика все время работает и анализирует все на свете, но мы этого не замечаем, как не замечаем, как дышим, как ходим. А ведь это сложнейший механизм адаптации, доведенный до автоматизма. И лишь под расширяющими сознание веществами иногда открывается вся эта работа, и вдруг воочию видишь, как ты, оказывается, напряжен, с каким износом работает твоя голова, как много она просеивает информации, блокируя одну, цепляясь за другую. Как она повсюду выискивает опасности, словно дикое животное в древнем лесу. А ведь базис нашей психики как раз оттуда – из леса. И основная задача ее – предупреждать об опасности. Отсюда и мнительность. Естественно усиливающаяся к ночи или во время болезни, когда физическая оболочка больше не держит удары.
Вообще психика – очень запутанная вещь, и я люблю в ней копаться. И очень хорошо, что она написала все это про себя, потому что некоторые вещи стали мне понятнее. Например, множество ее лиц, возможно, объясняется попыткой изменить собственное, «нейтральное».
Некоторые люди, кстати, боятся что-то выяснять, предпочитают не знать неприятные факты, даже такие важные, как измена жены или мужа. Они не хотят колебать свой неустойчивый внутренний мир, потому что знают, что уже не восстановят его. Естественно, они и сами не откровенны, по той же причине.
…Ночью чуть теплее, +10. При такой погоде за бортом дом вполне жизнестоек. Зато пока поправлял забор – снова сорвал спину. Теперь болит без всякой «аранжировки». Нет в жизни счастья.
Опять камин, немного вина, горячий чай. Как-то я все же промерз, слишком много улицы с непривычки. Не хватает заболеть.

В отличие от Жаворонок, здесь на Фиоленте преследуют постоянные отсылки к Лесбии, включая четыре картинки, среди которых я сплю. Но я их не снимаю, хотя в Москве был уверен, что сниму!.. Думал – будут резать по живому. Не режут. Ничего, я «проболел» среди них в прошлом году, они просто стали частью пейзажа, нейтральные на вид. Не буду я ей мстить до такой степени. Я безразличен, как переломавшийся алкоголик.
Взамен потерянного я получил ночное Средиземное море и женщину на его берегу. Стоит ли одно другого? Но это и не было платой. И даже моим выбором…
Мой выбор заключался в том, чтобы не утратить вкус к жизни, чтобы убедить себя, что еще есть, чем восхищаться, что жизнь не кончена. Пусть я брошен, пусть я искалечен, но пока я жив и моя совесть спокойна – я могу находить радость от существования.
И я все это нашел! Нет, эта находка не утешает меня ежесекундно (к сожалению). Я то и дело забываю всю красоту, весь пафос – и погружаюсь в тоску. Но все же это иная тоска, чем раньше, не такая слюнявая и беспомощная. И у меня есть переписка с Мангустой. То есть чуть-чуть я эмоционально жив.
Нет, эмоционально я еще как жив! Но писем не хватает для выхода эмоций, чтобы раскрыть другому личное. Такое сладостное обнажение души, сродни эксгибиционизму. Я почти ни перед кем этого не делаю. С другой стороны, ничего особенного я ей тоже не рассказываю. Умалчиваемое не секретно, но не очень интересно.

Договорился с мужиком о ремонте моего бассейна – и решил последний раз отдохнуть. Солнце, в тени +19. На пляже люди, к тому же с детьми, поэтому ушел на нудистский. Пляжа как такового больше нет: его смыло море. Выбрал едва ли не единственное подходящее место. И тут вдруг посыпались камни: это двое пацанов лазили по склону. Наорал на них: так и убить можно!
Лежу и грею горло и грудь, переворачиваюсь и грею радикулит. Несколько раз пытался влезть в море, но так и не решился. Был бы здоров – другое дело. Не хочу усугублять.
…Думал про нашу с ней переписку и все остальное: как в биологии второй пол нужен для обогащения генетического материала, так в личной жизни – для обогащения психологического. Иначе варишься в собственном соку идей и переживаний, катишься по накатанной колее – пока какая-нибудь беда не вышибет тебя из нее вон.
…Лежал больше трех часов. Нет, все же хорошо, если бы не надо было ничего делать, забор этот, бассейн. А – лежать на пляже, на достархане, писать картины…

Моя постоянная тоска, пока я жил с Лесбией, разрешилась полным разрывом и одиночеством.
Тоска стала сопутствовать мне после 94-го года. Я надорвался за тот год, я никогда не простил ей, вспоминал Blue Valentine – и удивлялся превратности жизни. Что я знал до того о превратности? (Знал, конечно, но не с этой стороны.) Это было первое столкновение – и оно всего меня перепахало. Я так и не отошел, я был словно навсегда обожжённый – от перенесенного тогда одиночества, абсолютного, безнадежного.
И я возвращался к нему в мыслях, как к чему-то очень глубокому, много мне давшему, хотя я этого одиночества тогда не выдержал.
Момент созерцания той бездны так и не забылся – именно потому, что это была первая бездна такого рода. Не романтическая любовь к N., целиком выдуманная, а настоящая, хоть и неправильно оцененная. Потому что только тогда я понял ценность этой любви, сидя над бездной.
Главное, что результат сидения не оправдал себя: наши отношения не стали проще, понимания не стало больше. Стало больше ответственности с рождения Кота, усталости, работы. Жизнь стала еще тяжелее. И с этой бездной позади в виде фона.
Поэтому разрыв был неизбежен, он лишь ждал момента, когда мы оба будем готовы. Бессознательно я копил в себе силу, чтобы устоять в следующий раз. И вот я держусь достаточно хорошо, хотя опять не без тоски. Но я не брошусь из-за нее в новую любовь, хотя что-то подобное и произошло. Я хочу, чтобы вариант новой жизни вызрел, вырос сам из себя. Если окажется, что Мангуста мне так дорога, то придется переезжать в Израиль. Но я и на это готов, даже прикольно…
Но что я значу для Мангусты? «Завидный жених» – назвала она меня, шутя, в январе, приехав в мой зимний подмосковный дом. Но она вовсе не падает в объятья этому жениху! То есть падает, но не как жениху… Молодец.
…Как трудна свобода! Особенно, когда голова не занята работой. Оттого люди и бегут куда угодно и с кем угодно, только бы не испытывать ее! Она требует неимоверного терпения и мужества. Настоящая свобода, как фатальная болезнь: ничто тебя уже не излечит.
Конечно, можно было бы излечиться… Надо опять увидеть Мангусту, пожить с ней. И если она окажется невыносимо прекрасна – тогда уже решать.
…Или продолжать жить в одиночестве, в Крыму–Жаворонках.
То есть будущее совершенно не очевидно.

Проснулся в пять утра и почувствовал, что очень болит горло. Но хуже всего было то, что очень болит спина. Еле смог сесть. Спустился и выпил горячего молока с содой и маслом.
Около девяти разбудил бассейнщик: он выезжает ко мне. Он долго что-то рисовал на листе бумаги, и я понял, что бассейн обойдется мне в круглую сумму.
Через час появился строитель Сергей, что прошлым летом делал мне плоскую крышу. Обсудили с ним «фронт работ» по возведению забора. Но он сможет приступить только после 1 мая.
Снова выпил горячего молока и проспал до часа. Лучше не стало. Однако все же поехал на 5-й, так как первый базарный день, можно поменять деньги и закупить продукты. Это очень трудно делать в таком состоянии. Даже машину вести трудно – и вылезать из нее.
В своем маниакальном желании иметь гранат, не смог пройти мимо саженцев. И купил кустик за 30 гр. Безумный я человек! Как я его сажать буду?
Но все же посадил, игнорировав всю технологию… И ушел наверх продолжать болеть…
Вот в чем правда совместного проживания: как все же скверно болеть одному! Накрой меня здесь то, что год назад случилось в Москве: помер бы! Или как у моей соседки, Антонины Степановны, у которой случился инсульт, и о ней хватились лишь через сутки.
Лечу себя всем подряд: молоком, чаем с медом, коньяком, аэрозолью, таблетками «Стрепсилз», бисептолом, полощу горло содой. Мажу спину «Финалгоном». Прямо возвращение больницы. Даже смог изготовить обед. То есть еще не умираю. Господи, почему нельзя жить без всех этих испытаний? Я же специально удержал себя от купания, нигде не мерз, ничего тяжелого не поднимал. Холодного пива не пил. Как-то совсем ни за что…

Еще про ее большое «аутическое» письмо. Во первЫх строках она написала, что, на самом деле, ей тяжело смотреть в глаза, хотя именно это умение смотреть мне и понравилось… Я никогда не думал об этом, пока как-то в молодости одна хипповая герла (дочка небезызвестного Чумака, кстати) с удивлением отметила, что я всегда смотрю в глаза. Почему так? Чтобы все видели чистоту моих намерений, что мне нечего скрывать? Или в чужом лице я жду вызова, обмана, и внимательно вглядываюсь, чтобы быть готовым? Или просто меня когда-то научили, что надо смотреть в лицо, что смотреть в сторону – невежливо, и я накрепко это себе уяснил?
В любом случае, чужое лицо помогает мне сосредоточиться. Оно мобилизует. А необходимость в этой мобилизации – тоже что-то нездоровое.
Но, узнав это за собой, я стал ценить это и в других. То есть, вероятно, в этом я не аутист, зато наверняка в чем-нибудь другом. В ритуализации действий, например. В консервации положений: где вещь один раз легла, там пусть и лежит. Приходится напрягать себя, чтобы переменить ее место. Я тоже «плохо понимаю сигналы других людей» (как они написала), хотя с годами появился некоторый прогресс…

Лежу, болею, читаю «Вечного мужа». Погода пасмурная, +13, но тихая. И в доме тепло. Опробовал средство Мангусты: соединил мелко нарезанный лук и зубчик чеснока. Смешал эту взрывоопасную смесь с майонезом. Получился почти деликатес. Водку, которой у меня не было, заменил коньяком. Нос очистился через минуту. И утром мне было гораздо лучше…
Когда бы зажила спина, считал бы, что жизнь удалась.

Интересные характеристики Натальи Васильевны из «Вечного мужа», жены того самого «вечного мужа». «Характер решительный и владычествующий; примирения наполовину с нею быть не могло ни в чем: «или все, или ничего». В делах затруднительных твердость и стойкость удивительные. Дар великодушия и почти всегда с ним же рядом – безмерная несправедливость. Спорить с этой барыней было невозможно: дважды два для нее ничего не значили. Никогда ни в чем она не считала себя несправедливою или виноватою».
Очень кого-то напоминает. Или вот еще: «Она ненавидела разврат, осуждала его с неимоверным ожесточением и – сама была развратна». И, наконец, про «вечного мужа»: «Такой человек рождается и развивается единственно для того, чтобы жениться, а женившись, немедленно обратиться в придаточное своей жены, даже и в том случае, если б у него случился и свой собственный, неоспоримый характер».
Вот с этим я и боролся много лет: не быть придаточным. И это все осложняло.

Не выходил сегодня совсем, даже дверь не открывал. И хорошо провел время. В основном читал, изготовил замечательный обед. Ночью посмотрел «Боккаччо 70». Понимаю, что так изящно, но я трачу свою жизнь. А как ее НЕ ТРАТИТЬ? Писать холсты, романы? Но совсем нет вдохновения, что-то надломилось во мне. Или не созрело. Болезнь тем и хороша, что можно с чистой совестью тратить время.
А то ведь, если задуматься, не окажется ли, что я суечусь из-за ерунды: этот забор, бассейн? Может быть, и весь этот дом? А надо искать что-то новое, ведь все так изменилось.
Или это просто настроение? И надо прожить это лето и сделать окончательный вывод: нужен ли мне еще Крым, не устал ли я и от него тоже?
И тогда не будет соседей, тупиц и воров, переживаний за сад и крышу. Не будет усталости и раздражения из-за постоянной работы на этот дом, от которой все равно нет удовлетворения.
Вместо дурацкого забора и бассейна я мог бы слетать в Израиль, помочь Мангусте, увидеть что-то новое…

Жизнь можно считать бесконечной чередой ложных движений. У меня их было до фига, и Крым, наверное, самое симпатичное из них. Он родился из обстоятельств моей тогдашней жизни. Я убегал в Крым от обыденности, бедности моего московского существования.
Крым был лучшим мифом, доступной мифической землей. Теперь я гораздо свободнее в выборе мифов. Не пора ли заморозить крымский проект до лучших времен или какого-то решения? Поелику и обстоятельства моей жизни совсем другие. Настало время нового «ложного движения»?
Мне нужно для жизни правильное место. А я очень завишу от уродов-соседей. Пять дней в неделю здесь хорошо, но в субботу и в воскресенье – это кошмар. А летом кошмаром будут все дни. И в Жаворонках то же самое. В моей жизни не было и нет этого «правильного места». Наверное, можно найти место совсем без людей, но, значит, оно будет ужасно. И там будет скучно. И все равно в нем должен быть кто-то, кто вызовет тебе скорую помощь.
Плохо и то, что стоит начаться хорошей погоде, а меня возникнуть избытку сил – и я начинаю делать глупости и думать о всякой ерунде. Лишь в болезненном состоянии я все вижу ясно и трезво…
Этим бутом мне словно дали под дых. Я ясно увидел, среди кого живу, от каких мелочей завишу. Дом делает меня несвободным. Я служу ему, как галерный раб.
В то же время, провести лето в Москве – было бы невыносимо. Там я точно не смог бы нарисовать ни одной картины. Здесь все же есть какая-то надежда: татарские улочки Гурзуфа, горы над Судаком… Или я все же недостаточно творческий человек? Все мне чего-то не хватает для вдохновения, и я занимаюсь чем угодно, кроме настоящего дела. Кажется, мне еще меньше хочется творчества, чем когда я жил с Лесбией. Тогда творчество было отдохновением, как и Крым. А теперь у меня все слишком хорошо…

Говорил с Neo-telecom’ом, они обещали приехать и перенастроить мое оборудование: интернет едва фурычит. Или поставить новое. Говорил с председателем о соседе, договорился вызвать его завтра в правление. Говорил и с самим Зубом. Хамит еще больше: «Для тебя я не Виталий, а Виталий Анатольевич!»… «Тогда я Александр Викторович». «Хорошо, Александр, хрен, Викторович, чего тебе надо?» Я пригласил его завтра в правление. Он ответил, что никуда не пойдет, а если кому надо – пусть приходит к нему. И кинул трубку. Он меня достал. Теперь я могу далеко зайти!
Дважды встречался с Алексеем, напарником Сергея. Он привез два варианта сметы: на 20 с лишним и 16 с лишним тысяч гривен. Уже почти согласился. И тут меня осенило: блин, это же больше 58 тысяч рублей, почти полторы тысячи евро! Ради чего? Забора, без которого я жил столько лет и еще проживу? Или который могу сделать сам, почти бесплатно, пусть и не монументально?
…Про забор. Забор, в общем, есть, прозрачная сетка-рабица. Летом я вешаю вдоль нее длинное полотнище, чтобы не видно было бассейна, в котором я привык купаться без ничего. Собственно, я соседей берегу, а не себя. Но это полотнище мне порядком надоело. А соседи-то с этой стороны – самые нормальные, мои московские приятели, которым я этот дом и нашел и сделал проект его перестройки. Они меня не смущают, хоть и бывает шумно от детей. От соседей с других сторон я более-менее прикрылся тростниковым забором, красивым, но не очень прочным, на ладан дышащим. Но год еще простоит. То есть это забор никак не от воров, о ворах я думаю меньше всего…
Когда я строил планы этого ремонта, у меня еще не было Мангусты. Нельзя жить планами прошлого года! Поэтому послал забор к черту! На эти деньги я могу жить две недели в Израиле и помогать Мангусте. Или просто отдать их ей. Мне это гораздо приятнее, чем забор.
Но бассейн я все же сделаю (переделаю): за него платит мама, и она очень в нем заинтересована (это у нее идея-фикс: иметь «современный» бассейн, который не надо чистить).
Поговорил с тетенькой с Пожарова, продающей оборудование для бассейнов. Со сборкой он обойдется мне в 32 т.р. Плюс работа рабочих.
Передоговорился с рабочими – и сразу хорошее настроение, словно, наконец, встал на верный путь. Вот для чего мне была послана эта болезнь: увидеть все ясно и трезво! Всю ложность и едва не нелепость всего, что я собирался сделать.
В общем, очень важный день! Написал Мангусте большое письмо о своих решениях. Хотел отправить, и тут получаю ее. Спрашивает о моем здоровье, продолжает рассказ о своем странном аутическом детстве.
Немного расширил свое письмо и отослал. Конечно, я человек увлекающийся и страстный. Но таким минутам я верю. Словно я зашел в тупик и вдруг увидел выход. Если бы она сейчас меня поддержала, даже не знаю как? Но тоска прочь! И то хорошо.

Что она может ответить? Что, конечно, будет рада меня видеть, но… Не надо из-за нее менять моих планов, в том числе в расходовании денег. И, если не забор, то можно употребить их на что-то более интересное, например, на Италию. И что она благодарна за предложение денег, но ей неудобно принимать, и, опять же, лучше оставить их на более интересные совместные планы. Может быть, предложит обсудить детали во время ее приезда 1 июня… И что у меня, конечно, настроение, вызванное болезнью, обидой, – и не надо отказываться от Крыма…
Может быть, у меня эйфория выздоровления? Но не стал же я восторгаться своими прежними планами. Мне надо было приехать сюда, чтобы осознать всю их ненужность. Это еще не отказ от Крыма, это отказ от того плана лета, который я изготовил в Жаворонках.
Я выстраивал этот дом и участок как «Алисин садик», как персональный «рай», устраивающим меня в любом положении, останься я один или с кем-то, здоровый или больной, в котором я испытывал бы вдохновение жить и работать. Куда я мог бы отступить при самой большой неудаче. Или болезни, как в прошлом году. Очень хорошо, что он у меня был. Поэтому я не жалел для него ни средств, ни сил. Буквально до этого года. Но персональный «рай» – это утопия. Конечно, я и прежде это знал, но теперь понял как-то отчетливее. Я понял всю недостаточность этого «рая».
Пусть «рай» подождет. Да и возможности его были переоценены. Нет, не будет у меня здесь «рая», не стоит и деньги тратить. Никуда не деться соседям, плохой погоде, тоске и одиночеству. Я должен все сделать в ходе проекта «Мангуста» – и тогда станет ясно, где мой рай?
Теперь я не знаю, где мой рай, все прежние координаты неверны. Я хочу начать поиски заново.
И я этому рад, «точки бифуркации» вдохновляют меня, мне в них многое удается.

Своим настаиванием на Крыме в этом году я как бы доказывал всем и самому себе, что независим от женщин, что у меня свой путь, я живу своей жизнью, и поэтому не отказываюсь от старых планов.
И это глупо! Глупое упрямство. Конечно, метаться тоже глупо: все бросить, от всего отказаться, безумно втюриться и не мочь ни о чем думать. Я на это уже не способен.
Но «жить своей жизнью» не значит строго следовать прежнему плану, потому что он тоже был следствием обстоятельств. Не аутист же я, в конце концов, ритуализирующий любое положение и действие? Консерватизм происходит от робости, страха нового: типа – пусть лежит, как лежит, я хоть все про это место знаю.
Знаю, и уже слишком хорошо! Отсюда и тоска. Нужно что-то кардинально новое. Например, поселиться на долгое время в другой стране.
Только как же Кот и мама?..

30 апреля. Пока я одевался, чтобы идти в правление, кто-то стал дергать ручку двери. Открываю: мама!
– Сюрпри-из!
Приехала на праздники, на несколько дней, мол, соскучилась. На самом деле, разумеется – лечить меня: «Ребенок один и болен!» Говорит: всю неделю проплакала.
Я даже не стал гневаться.
В правлении у меня серьезное дело. Заплатил за электричество и взносы – и долго ждал, когда освободится председатель. Изложил ему суть тяжбы с соседом Виталием. Он предложил написать заявление в менты. Я сказал, что сперва хочу попробовать решить дело полюбовно – и пригласить соседа в правление, куда он не хочет идти.
– Может, вы ему позвоните?
…Говорил председатель очень вежливо, едва не заискивающе, с небольшой издевкой, типа: тут до тебя докапывается один… Я-то, само собой, на твоей стороне… И Виталий согласился приехать через 40 минут. Ехал он больше часа – и за это время я узнал много полезной информации: что будет построен второй трансформатор, и при этом потребление электричества на дом будет ограничено (!) 3,5 квт, для чего всем поставят 16-тиамперные автоматы и еще ограничитель на столб. А кто хочет больше – заплатит 1,5 тысячи гривен! Не хрена себе!
Председатель уже собирался уходить, когда появился Виталий: такой пожилой златозубый браток. Сперва снова хамил и понтовался: тыкал, кричал, уверял, что вообще не будет со мной говорить! Кончил тем, что извинился за то, что назвал меня вором – и стал уверять, что не брал мой камень, а кто брал – не знает. Раньше он этого не скрывал: взял свое! Все равно полупобеда над ним!
Он, кстати, сдал мне Дениса: мол, это мой приятель Денис подтвердил, что камень на моем участке – не мой. Или не подтвердил, а сказал, что не знает, чей камень. Трус! И врал мне, что защищал меня. Хотя, фиг знает, по-своему защищал…
Снова заехал рабочий Алексей, теперь считать бассейн. Говорит: толпа на автобус, 1000 человек! Столько работает, а не может завести себе хотя бы скутер.
…Мама хочет развлечений. И мне пришла идея поехать в Ялту – отвлечься от муторности этих дней. Мама с радостью поддержала. Это и проверка драндулета. В прошлом году я ездил не дальше Симеиза. Он весьма старенький и изо всех сил изображает, что вот-вот сдохнет. Шумно хрипит, как надорвавшаяся лошадь, протестующая, что ее заставляют ехать так далеко, но, однако, тащит.
Эта дорога, Севастополь – Ялта, в обрамлении цветущего желтого дрока, производит впечатление даже после Греции.
Хороша и весенняя Ялта: тут все зеленое, начинают цвести каштаны, огромными сиреневыми цветами цветет магнолия Суланжа на набережной, около итальянского кафе, где мы ели пиццу. И народу почти как летом. Велосипедисты, туристы с рюкзаками, ранние отдыхающие, махнувшие сюда на майские праздники. Играют музыканты. Крым набит людьми. Несмотря на то, что погода пасмурная и не очень теплая.
Ощущение от Ялты двоякое. За два года город сильно изменился. Возвели огромные здания, некоторые абсолютно нелепые, вроде синего стеклянного кристалла недалеко от моря, – и кажется, что через несколько лет от прежней Ялты ничего не останется. Но то, что не успели снести, не выкупили, не застроили новым, производит впечатление прозябания. Узкие улицы с припаркованными машинами превратились в сплошную пробку.
Приморский бульвар до сих пор носит имя Ленина, его же огромный позеленевший (от злости) колосс стоит на площади. Когда же наши люди придут в себя! – Или кончат лицемерить, что хотят свободы, тогда как на самом деле больше всего любят совок и мечтают о его возвращении…
Толпа в целом не пленяет. Сюда едут те, кто победнее, старики,  провинциалы, мелкие коммерсанты, желающие взглянуть на иллюзию красивой жизни в ее самом доступном варианте. Носятся молодые ребята на роликах с флагами, что-то рекламирующие. Резкий говор режет слух. Зато пальмы, олеандры, агавы, магнолии, распускающиеся платаны. Все, как недавно в Греции. И, в отличие от Средиземного, это море пахнет, смешиваясь с запахом сосны и кипариса. И даже новая архитектура порой бывает забавна, и старые кривые улочки, натужно взбирающиеся в гору, словно жердочки для стай растрепанных домов с наростами пристроек, мне очень нравятся.
Ялта хороша и нелепа. Такой недопарадиз, второсортный совковый курорт, так и не ставший чем-то иным. Памятник.
И по-прежнему из Ялты невозможно выехать не заблудившись. Впрочем, кажется, это и во всех городах Украины так, пребывающих в этом отношении совершенно советскими (чтоб сделать жизнь шпиона максимально сложной).
Через час с небольшим были дома. И едва я успел написать Мангусте письмо – вырубился интернет: наступило 1 мая, а я не заплатил. Опять этот севастопольский бред: как они работают! И, главное, теперь у них праздники, и никого не будет несколько дней!
Увы, это не Москва, где интернет-провайдеры работают и в праздники, и даже ночью.

Беда: две ночи подряд снится Лесбия. В этих снах нет никакой эротики, только психология: я пытаюсь понять – есть ли у нее новый возлюбленный и могут ли наши отношения стать прежними?
Даже в городе, где встречался с рабочими, был задет видом женщины, которая сделала какое-то движение, напоминающее Лесбию.
При этом я не готов ей ничего простить или забыть. То есть, я «простил» – как совершенно другому человеку, не той Лесбии, о которой я могу переживать. Той Лесбии давно нет, а, возможно, никогда и не было. Я выдумал себе идеал и держался его столько лет. А она была обычной, взбалмошной, слабой женщиной, привлекательной лишь в хорошем окружении и в минуты, когда ей самой хорошо.
Нет, конечно, она яркий и многосторонний человек. И я считал, что, потеряв ее, я никогда не встречу равной, с которой мне будет так же интересно. Но пусть не будет так интересно, зато будет сердечнее и теплее. Или не будет вообще никак.
Сны не обманешь. Они сообщают, что я все еще тоскую по ней. Еще и ночуя среди ее изображений. Мы слишком долго были вместе, она стала мне вроде сестры. Видимо, в этот разряд нам и надо перевести отношения, когда я смогу нормально воспринимать ее новых возлюбленных. А пока я не хочу ни о чем этом знать, мне все еще больно.

Ответное письмо от Мангусты было близко к тому, что я нафантазировал. Нет, оно было пугающе подробно, логично, но и – утешительно. И согласие на приезд было выражено более определенно, чем можно было ожидать, вспоминая мой первый визит.

…Я существую замечательно. В основном занимаюсь логистикой бассейна. Поэтому дело идет удивительно быстро (конечно, при всех достоинствах моих рабочих, уже проверенных по прошлому году). Только встаю очень рано.
Зато погода оставляет желать лучшего: каждый день туман, последние два дня еще и с дождем. В Москве теплее, чем здесь. Впрочем, в доме хорошо. И есть повод потопить камин.
Но при этом я не доволен своим настроением. Словно никак не излечусь от болезни. Или никак не приспособлюсь к смене места. Но хуже всего мне кажется то, что я отвыкаю говорить.
Вчера, после первого дождя, тут все так прекрасно пахло! Завтра в городе выступает Умка…

…Несколько дней стройки… Или хроника борьбы с ветряными мельницами (как назвала это Мангуста). Трижды ездил в город за материалом, привез, наверное, с тонну разного. Зато бассейн сильно продвинулся. К середине месяца, может, мы и управимся. Получается что-то космическое с точки зрения технологии.
Наконец и сам взялся за инструмент. Поработал и каменщиком: исправлял косяки моих хваленных рабочих, Сергея с Алексеем, для чего пришлось сперва разобрать половину возведенной ими накануне стены (небольшой), а потом собрать вновь. Сделал раму будущей двери, делал проводку, долбил стену сарая, ну, и прочие полезные вещи. Ночью играю на гитаре.
Лесбия на заре наших отношений назвала меня «универсальным человеком Возрождения». Тогда она и подумать не могла, насколько я действительно универсален. (Говорю, краснея от скромности.)
Про забор. Забор все же будет, не монументальный, каменный, а «евро», дешевый вариант – из бетонных плит на столбах: идея по инерции протащила меня за собой.
Очень устаю к ночи… И уже нет сил бороться с проделками моего шута, моего второго негативного «я», злого брата-близнеца… Все время борьба. Может быть, именно это отравляет мне картину мира?

Мангуста придумала, что на мои 300 евро, что я готов ей выслать для выживания, можно полететь на 3-4 дня в Верону, – найдя удивительно дешевые билеты. Увы, это им, жителям «свободной страны», легко путешествовать по миру. А мне понадобится итальянская виза. А на нее нужно время и куча бумажек – недавно через все это я проходил.
И предложил отложить Верону, как и всю Италию, скажем, на осень. И поехать туда на две недели, без глупостей. (Вчера смотрел «Рим» Феллини – и еще раз подумал, как хорошо бы туда съездить. Это второе место, куда я хотел бы попасть, после Греции…)
И прикинул срок, когда я смогу приехать в Израиль…
Остается слабый шанс, что она прилетит в Москву на 1 июня, Сбор Племен. Поэтому раньше июня я в Израиль не полечу.

За последние уже почти тридцать лет у меня было мало дней, когда я был бы совсем один. Для этого одиночества, помогающего сосредоточиться и о чем-то глубоко подумать, я уезжал в Крым, осенью, когда уже тут нет людей.
Но теперь это состояние затянулось. И я очень привередлив в отношении людей, поэтому не переношу коммуны и долгое сожительство с кем-нибудь, с кем у меня нет настоящей любви. Лишь «мистерия любви» примиряет меня с человеком. Поэтому мое одиночество может стать тотальным.
У меня теперь мало живой речи – и я чувствую, как буксует язык, словно он не родной. Вообще, это не просто жить из себя и ради самого себя. Этому надо учиться. Почти никто этого не умеет, поэтому все так боятся одиночества. И художнику тут не проще других, ибо его вдохновение не живет с ним рядом, а его приносит ветром из неизвестных стран. И иногда надолго наступает безветрие. А сейчас у меня почти безверие.

…Шумеры назвали бы ее Эрешкигаль или Лилиту, крылатой Демоницей. У евреев она была бы суккубом Лилит. Персы, возможно, назвали бы ее Ардвисурой Анахитой, Великой рекой. А я назвал ее Луной. (Про компьютерную картинку.)
В композиции ее тела и наряда можно разглядеть два пересекающихся противонаправленных треугольника, как в некоей небезызвестной звезде.
Был на концерте Умки. Промерз, словно на 1 апреля (концерт был в летнем кафе). У нас тут ночью десять градусов, жесть. Но народу было неожиданно много. Посмотрел на людей, но лишь с Умкой обменялся парой слов. Поддерживал себя горячим кофе. Уехал раньше, чем все закончилось – чтобы снова не заболеть на фиг!

Нашел у некоего А.В. Жиркевича:

…Стремятся волны, но в момент
Разбиты их дружины…
Мыс обнаженный Фиолент.
Немолчный стон пучины.
…
Какой-то ужас сердце сжал!..
Нет силы оторваться
От этой бездны, этих скал.
На все уже ложатся
Ночные тени… По камням
Сильней прибой грохочет:
Как будто демон злобный там
Безумствует, хохочет…

Стишки, конечно, того, но, однако, это 1890-й год, и автор не профессиональный поэт, а военный юрист из Вильны. Впрочем, он был знаком с Толстым, его портрет нарисовал сам Репин.
В статье, откуда я взял данный стих (журнал «Третьяковская галерея», № 2, 2010), имелся и довольно вольный перевод сего шедевра на английский, где возникла строчка «The Fiolent cliff's open to winds»… (А журнал я приобрел в Третьяковской галерее в январе, совершая с Мангустой культурный вояж по столице.)
…Будучи в Крыму Жиркевич познакомился с Айвазовским. И получил от него в подарок картину «Георгиевский монастырь в лунном свете»,  с тем самым мысом Фиолент, о котором писал в своих не слишком совершенных стихах. «Изучив» творчество Айвазовского, я обнаружил у последнего еще по меньшей мере две картины с Фиолентом. Тут я вспомнил картину Василия Верещагина «Мыс Фиолент вблизи Севастополя» и картину Сергея Малютина «Берег моря, Крым», 1892, что висит в Третьяковке. Посему сделал небольшую подборку картин с видами места: несколько Айвазовских, Верещагин, Малютин, Карло Боссоли (самое старое из изображений) – и т.д. Много современных, очень недурных. И в конце до кучи одну свою.
Получился как будто художественный протокол с разными свидетельскими показаниями. Впрочем, подтверждают они одно: я живу в прекрасном месте.

9 мая… Когда-то давно я переживал, что вот уеду из этой страны на фиг – и вдруг услышу песню «Воскресенья» конца 70-х! И это будет совсем как: «Свяжи в пучок емшан степной И дай ему – и он вернется…»
А сегодня подумал: но ведь в этом случае я не услышу и песню «День победы», ревущую по радио соседей, – одно другого стоит. Разве здесь передают «Воскресенье» или, на худой конец, «Аквариум»? Когда здесь не курят патриотическому маразму, здесь крутят Шафутинского и прочую дрянь! В этой несчастной стране до сих пор нет ни одного нормального музыкального радио! Все или блатняк, или попса, или тяжелый рок… Вместо джаза звучит диксиленд из кинофильмов или такая же слащавая сопля. Это в Москве, в Севастополе дело значительно хуже. Севастополь, при всей моей любви к нему, – это заповедник вульгарности и самого архаического провинциализма.
Авторитарная власть всегда мечтает превратить индивидуумов в «народ», то есть загипнотизированное стадо, которое можно со спокойной совестью кидать под колеса ее плохо катящейся телеги – для лучшей смазки. Сплачивают народ днями общего торжества, редкими несомненными победами. В этом отношении 9 мая – незаменимый праздник. Он как Пушкин – разменная монета в руках демагогов на все времена. Победа уже состоялась, она не хочет кушать, ничего не требует, как благодарный мертвец, ее можно тиражировать из года в год, лишь чуть-чуть натирая, как самовар, и сварганивая очередной фильм. Для бездарностей это шанс попасть в телевизор, для проныр – срубить еще бабла. Больше не надо никого побеждать и ничем жертвовать. Теперь нужно не мужество, а подхалимство, – и как можно больше банальности: массовые праздники не рассчитаны на эстетов. Все должно быть неизменно, богато, громко, непроходимо «торжественно» и максимально понятно.
Я помню счастливое бедное время в начале 90-х, когда этот праздник практически не отмечали. Как и все прочие праздники «эпохи тоталитаризма». Но тихой сапой вся эта мерзость вернулась: дежурный патриотизм, высокомерная власть, равнодушный и пассивный народ. За окном словно вторая серия позднего совка, только теперь еще в фаворе попы и былые цари – для более пестрого национального винегрета…
«…Победу следует отмечать похоронной процессией» (Дао дэ цзин).

Почти два года я держал себя сильным напряжением воли. Особенно последний год. И вот эта воля стала ослабевать… Это я о своем постоянно плохом настроении.
Я искренне ждал, что за такой длинный срок во мне что-то изменится, я приспособлюсь к этому новому состоянию, получу от него все лучшее и давно лелеемое.
Но я ничего не получил. Даже два великолепных путешествия ничего не исправили. У меня нет никакого удовольствия от жизни, никакого энтузиазма. Я лишь делаю, что надо. Поддерживаю себя на плаву, качусь на прежнем заводе и в прежней манере по новой земле.
Я не представляю, что могло бы развеселить меня? Новая любовь? – Конечно. Но я дико боюсь разочарования. Хотя я отлично знаю, что все зависит от меня. Захочу я, как это было в декабре, чтобы эта история сияла – и она БУДЕТ сиять! Все сложится прекрасно.
Если же я буду ждать, что судьба смилостивится и предоставит мне режим наибольшего благоприятствования – я точно ничего не дождусь. Кроме облома.
Но чего я от себя добиваюсь? «Подвиг» всегда ограничен во времени. Невозможно жить в состоянии подвига каждый день и с тем же энтузиазмом – в затягивающей повседневности.
Значит, мудрость, светлое спокойствие – невозможны? Невозможно ничего надолго… Сейчас у меня надолго лишь уныние. «Отчаянно я», – как поет Моррисон. Нужно срочно нырять в творчество, как в омолаживающую струю!
А вообще, это логично: с той высокой волны середины зимы – погрузиться в глубокую яму. Это закон. Но надо, блин, выбираться!
В глубине души, к тому же, я нервничаю из-за Лесбии. И Кота, конечно. Теперь я вижу, как у него все стало скверно. И может стать еще хуже.

…Смысл марксизма, как его поняли во многих странах, а особенно в России, заключался в том, чтобы объяснить все. В этом он был прямым наследником любой мифо-исторической концепции, в том числе христианства.
«Объяснить все» – это значит сказать, как устроен мир и что ждет нас в будущем.
Между христианством и марксизмом было много учений, пытавшихся «объяснить все» – со светских, «прогрессивных», гуманистических, вполне научных (на тот момент) позиций. Было французское просвещение, руссоизм, высокий идеализм Гегеля или анархо-крестьянский бред Бакунина. Но только марксизм объяснил «все» предельно просто и доступно для максимально широкой (что самое важное) целевой аудитории: кто ее враги, кто виноват, что она несчастна, плохо живет, бедна – и что надо делать!
Марксизм оказался чудовищно удачной предвыборной PR-компанией. Беда была в том, что «предвыборную программу» и правда стали воплощать. Как могли, умели, как позволяли условия.
Давно завершившаяся революция христианства, утверждавшего, что враг – Дух мира сего, с его тягой к богатству, сменилась, точнее была подхвачена марксизмом, утверждавшим, что враг – главное воплощение Духа мира сего: богатство (капитал) и неправильные экономические отношения. И, естественно, их носители и защитники.
Понадобился почти целый век (и море крови), чтобы доказать, что и это учение в главных свои выводах – ошибочно. Россия оказалась преимущественным полигоном эксперимента, как Римская империя оказалась преимущественным полигоном эксперимента христианского. Говорит ли это о некоей российской избранности или, скорее, несчастности? Живое бытие очередной раз  не смогло подчиниться умозрительной концепции…

…Весь день я вожусь с бассейном: это оказалась такая морока! Почти равно переезду. И трем пожарам. Ибо это не просто бассейн, а бассейн с очисткой, скиммером, форсунками, трубами, подсветкой, домиком для фильтра и насоса. Плюс полная замена плитки. Была бы Мангуста рядом – я нанял бы ее на мозаику для стен бассейна, а теперь будет заводская банальность.
В общем, вечером я без сил, да и писать не о чем. Мечтаю, чтобы это побыстрей кончилось, и я мог увидеть какой-то иной ракурс реальности. Я здесь уже больше двух недель, но это можно назвать простым истреблением жизни. Однако иначе ничего построить нельзя.

Днем случилось серьезное происшествие. Моя мама, которая должна была уезжать послезавтра, купила на рынке цветочек. Я вырыл под него ямку, на краю метровой террасы, где она и стала сажать его, – по рассеянности шагнула назад – и упала с высоты на бетон! Чудом ничего не сломала, не разбила голову, но ногой попала прямо на пластиковый стул с обломанной спинкой – и получила ужасную рану, едва не до кости, почти с палец длинной. Я наклеил на нее пластыри, помог бинтовать: страшно было смотреть, все мясо наружу…
Оставил рабочих работать – и повез ее в травмпункт при 1-й Городской больнице, куда несколько лет назад возил Олю Серую. Слава Богу, тут не было очереди, мы попали в удачное время. Ногу обезболили и аккуратно зашили рану. Вкололи укол купленным мною лекарством. Взяли 150 гр. плюс куча денег ушла на лекарства. В общем, цветочек в первый же день обошелся нам в тысячу гривен. Теперь маме надо пройти пятидневный курс лечения, с ежедневными уколами (которые буду делать я) – поэтому 13-го она не едет. Сдал ее билет, взял на 16-е. Что же, посмотрит на хорошую погоду, которая, вроде, собирается начаться.
Мама все ищет смысл, знак в происшествии. О чем ее хотели предупредить?
– О том, что надо быть внимательней. Крым – это место повышенного травматизма, а люди забывают об этом, – «объясняю» я.
Написал два письма Мангусте – и ни строчки в ответ. Беспокоюсь: не случилось ли чего? Может быть, она меня бросила?..

…Весь день в запланированной байде. Делал крышу для маленького домика, в котором будет жить насос с фильтром. С черепичным покрытием! У них крыша будет лучше, чем у меня.
Надеюсь, что несколько дней, и этот дурдом закончится. Начинаю полдесятого, кончаю в восемь. Сил уже никаких.
Еще – изучал возможность улететь в Израиль прямо из Крыма. Но таких рейсов нет. Так что полечу из Москвы. Ничего, погляжу на Кота, с кем-нибудь пообщаюсь (на 1 июня).
…Ночью зашли Денис и Женя. Женя – молодой чувак, совершенно зеленый и необразованный, но очень говорливый и самоуверенный. Зато у него оказались шишки.
Под шишкой увидел свою базовую установку: «Я ничего не боюсь!» Но она работает лишь за счет того, что я не ценю жизни, готовый в любой момент уйти. А это неправильно. Я должен умиляться жизни и любить ее. А, значит, ценить. И бояться уйти. А, значит, вообще бояться. А я не хочу! У меня с этим связано плохое воспоминание.
Ребята ушли, а я пролежал два часа, слушая музыку и созерцая образу, что стаями реяли в моей голове. Вторглась куча мыслей, в том числе критических. Трип вообще начинается у меня с проверки самого себя на некую истинность. Поэтому так много в трипе борьбы, неприятных открытий. Например, что заказанный мною забор – мещанская пошлость. Что я совсем забыл хипповые идеалы.
С другой стороны, я тружусь едва ли не наравне с моими рабочими…

…Непонимание друг друга, которое я хотел не замечать, чтобы не портить отношения, не мучиться от наших несовпадений – росло… И вот его уже целая куча, туча, – вьется, стоит надо мной, как облако мух… И тут я вижу, что это не облако, – а огромная нога из тысячи маленьких непониманий, словно клеток. И нога – огромного зверя, ящера, занесенная надо мной. И я в ужасе бегу – и скоро выбиваюсь из сил. Ящер приближается, снова заносит ногу, но я, вместо того, чтобы бежать вперед, бегу вбок, и нога промахивается. Зверь по инерции, словно в мультфильме, проскакивает вперед, и пока он останавливается, возвращается, я успеваю вбежать на небольшую гору. Зверь (теперь это, скорее, великан) лезет за мной, но срывается вместе с камнями. Тогда он начинает кидать в меня огромные булыжники, каждый размером со скалу. Я прячусь, но булыжники падают все ближе, я не выдерживаю, боясь быть раздавленным, – и бегу, надеясь, что в бегущего труднее попасть, разве что случайно. Но камни снова начинают ложиться все ближе. Наконец, один падает так близко, что я налетаю на него на бегу и падаю. Тут же рядом ложится еще один камень. Потом третий. Их накрывает четвертый, самый большой. Их становится все больше, они застилают мне свет. В конце концов, остается одна дырка, но и ее вдруг накрывает что-то темное и далекое.
И тут я понимаю, что нахожусь внутри горы, и это темное – начало пещеры, по которой мне надо идти, чтобы выйти наружу. И это стимул, который оправдывает любую смелость.
Пещера – это, очевидно, родовой канал, путь к новому рождению…
…Это я писал под шишкой, что покурил с Денисом и его приятелем Женей.

Маме лучше. Всаживаю ей два укола в день, утром приезжает врач, делает перевязку. Она даже гуляла сегодня по поселку.
…Поковырялся во дворе, понял, что делать мне больше нечего – и решил порисовать. Сколько можно ждать?! К тому же последние дни стоит хорошая погода, сегодня просто летняя – и настроение тоже хорошее.
Взял негрунтованную картонку А3 и быстро набросал на ней Кейсарийскую крепость с фото в своем ЖЖ. Не настоящая крепость, мотив. Использовал всего шесть красок: феодосийскую коричневую, английскую красную, тульскую охру, травяную зеленую, берлинскую лазурь – и, конечно, белила (цинковые). Совершенно факультативно добавил желтый и красный кадмий.
Получилось что-то сарьяновское или куприновское. Это гораздо быстрее, чем делать крышу. И гораздо больше удовлетворения.
…Как я люблю запах масляных красок! Запах моих первых штудий на Мосфильмовской, когда я осваивал масло и писал Покрову на Нерли.
И как я, однако, завишу от погоды. Поэтому мне и нужен Крым: тут больше солнца. А когда солнце да еще живопись – это просто идеал!
А рабочие в это время жужжали внизу болгаркой, нарезая плитку. Но в целом я ими не доволен: плитка им совсем не удалась, сплошные косяки. Другой велел бы все переделать, а я лишь попросил переделать одно место. Но не будем мещанами.

…Днем я по-прежнему вожусь около бассейна, вечером пишу картинку, то есть в основном пытаюсь изобразить пальмы. Я никогда не писал пальмы – и это оказалось непростым делом. Я вообще мало писал природу, всему надо учиться. В прошлом году я с азартом учился писать крымские сосны.
…Вдруг позвонил Леша Б-ов (наш бывший «семейный адвокат») – и давай убеждать, что нам с Лесбией надо соединиться вновь. Мол, он любит ее, любит меня – и считает, что мы сделали огромную глупость, что расстались. «Вы предназначены друг для друга…» Для сравнения он рассказал историю их разрыва со Светой. У них дошло до членовредительства и угроз с ее стороны, что она его посадит. Смешала его с говном – при сыне…
Он был пьян и все говорил, пока у меня не кончились деньги на телефоне.
Поразительно, но наш разрыв с Лесбией был совсем другой: не было ни одной ссоры, никаких обвинений, душераздирающих выяснений отношений. То есть, когда люди так активно мучают друг друга, значит, их что-то связывает, они переживают, разрыв им дается кровью. Нас, конечно, тоже многое связывало. Но произошел он как-то на редкость благородно и тихо. Все обвинения и обиды остались в душе. (Перед этой сценой у нас было много репетиций.)
И уже два года мы живем порознь, без упреков, без приступов ревности, без ненависти… Зачем он лезет сюда?! Зачем баламутит эту тихую воду?! Ему плохо? Я понимаю. Но нам тоже не легко, жить порознь – после стольких лет вместе. Рана не зажила и не надо ее трогать.
Он уверяет, что она меня любит, мол, он говорил с ней ночью. Может быть. Может быть и я ее – по-своему. Но Леша не знает всех обстоятельств, сомневаюсь, что Лесбия все ему объяснила. И я не буду объяснять. И вообще, люди имеют право попробовать что-то новое? Возможно он не в курсе, что у меня в Израиле новая девушка, к которой я очень хорошо отношусь. Возможно, Лесбия сказала ему об этом. Но на его взгляд все это, видимо, не имеет значения, раз «мы предназначены друг для друга»…
Когда-то и я так думал, теперь не думаю. Теперь у меня новая, хоть и по-своему мучительная жизнь. Но с моментами счастья и разных открытий. Мне по-человечески жалко Лесбию. И по-дружески тоже. Главным образом из-за ее предстоящей операции. Страдает ли она? Моя мама уверяет, что она «веселая». Может, это веселье – как на тонущем корабле. Что ей еще делать?
В конце концов, она живет так, как всегда хотела: с кучей народа, базарами, тусовками… У нее ребенок, собаки, работа, друзья – ей должно быть интересно, ее жизнь вполне насыщена и без меня. Она крушила наш брак, и я, а не она, пытался его сохранить, звонил, писал письма, хотел понять: все ли между нами кончено? Она никогда не делала первых шагов, все ее шаги были диаметрально противоположны – к тому, чтобы от нашего брака не осталось камня на камне…
Но я больше не хочу ее винить. Она дала мне свободу, как бы ни была она тяжела. Я дорого за нее заплатил и буду ею пользоваться. По слабости я мог вернуть наш брак, как вернул в 94-ом. Но теперь я не так слаб. Я изменился. Я намерен все выдержать. И осуществить новый вариант своей жизни. 
А Леша… Не думаю, что это Лесбия просила его поговорить со мной. Не знаю, что на него нашло? Может, наш разрыв нарушил структуру мира? Дружескую, во всяком случае. Люди перестали общаться. Прервались привычные встречи, а кто-то и правда их ценил. Наш дом был все же некоей деталью города, входил в систему дружеских крепостей. А теперь – гарь и запустение.

Мангуста призналась, что из рассказов Перчика, из книжки Лесбии «Пудинг из промокашки» – у нее сложилось ощущение, что мы такая «вечна пара», «что-то совершенно незыблемое – чуть ли не историческая фигура такая, столпы:)»... И – что у нас всегда было в доме много гостей и друзей, и мы вращались в мире чудесных людей и замечательных разговоров, которых ей не хватает. И она понимает меня, что я, мол, тоскую по этому общению и прежней жизни…
Да, народу было порядком, это даже утомляло. Для Лесбии – это ее природная среда, я же долго к ней приспосабливался. Мы и жили очень удачно. И разговоры порой были действительно интересными, хоть записывай! В конце концов, можно, усмехнувшись, сказать, что мы входили в интеллектуальную элиту столицы. Хоть и всегда были (принципиальными) маргиналами.
Но я не то чтобы тоскую. Московская элитарная жизнь – это такой заповедник снобов, конкурентов, карьеристов, позеров и пр. Она быстро надоедает. Поэтому в какой-то момент произошла реанимация хиппизма, как чего-то более чистого и цельного. Впрочем, от него я тоже быстро устал.
Мы хорошо подходили друг другу, когда сражались под одним знаменем. Мы были борцами, мы держались друг за друга, пока надо было сражаться. А когда пафос сражения иссяк, то и необходимость друг в друге иссякла тоже. Хотя я сам думал и хотел думать, что мы «вечная пара». Но история рассудила иначе.
Сейчас я хочу понять, чего я стою один, сам по себе. Типа: группа развалилась, исполнители начали сольную карьеру.

Вижу, что Мангуста опасается возобновления наших отношений с Лесбией. Конечно, я не загадываю наперед, мало ли что в жизни бывает, но, заплатив столько за разрыв, – глупо идти на попятный. Выбирая то или иное решение я исхожу, конечно, не из наших с Мангустой отношений, именно потому, что, увы или слава Богу, они таковы, какие есть, то есть предоставляют каждому максимальную свободу. Мне нужнее и дороже моя теперешняя жизнь, как бы ни была она подчас горька и тосклива. Хорошо, что в этой жизни есть она, это как-то ее оправдывает. Делает это суровое блюдо съедобным. Без нее нести этот крест свободы мне было бы тяжелее.
Нет, мне очень интересен мой эксперимент со свободой, куда бы он меня ни завел. Я еще не наигрался в эту игру. В которой я сам придумываю правила. И хотел бы поиграть вместе с Мангустой, тем более, что какая-то часть игры нам очень удалась.
Мангуста писала когда-то, что ее привлекло во мне то, что я – живой. Когда живешь один – очень трудно быть живым, как ни странно это звучит. В такой жизни есть что-то от монашеской кельи с ее сенсорной депривацией, когда психика не получает необходимых «раздражителей» и голодает. Мир готов превратиться в череду солипсических обманов, род сна. Самое ценное для меня в Мангусте – что она существует, что она то, к чему я могу стремиться, что мне интересно. Потому что осталось очень мало вещей, которые мне интересны.
У меня нет больше обиды на Лесбию, но она мне и неинтересна. За последнее время мы далеко ушли друг от друга, наши психики, пристрастия сильно изменились. Поэтому тут нет базиса для серьезных отношений.

…Свободу не заслуживают. Свободу переносят, как испытание. Как вызов и несчастье. Свобода – это тяжелая болезнь, поэтому все так ненавидят ее и торопятся с ней расстаться.
Свобода – это не политические права. Права – лишь попытка скрыть суть проблемы. Свобода – это возможность почувствовать бытие как оно есть, ничем не прикрытое.
Свобода – это необходимость жить из самого себя и для самого себя, считая себя достойным того, чтобы бытие показывало свой спектакль для одного зрителя, удовлетворенного своим одиночеством в зрительном зале.
Лишь наполняя жизнь несвободой, словно кирпичами, – можно защититься от свободы. Свобода разбивает все иллюзии, все укрытия, все самообольщения. Свобода дает возможность узнать, чего ты стоишь на самом деле. Что ты есть сам по себе.
Свобода – это искушение пустотой. Ее можно нейтрализовать лишь полнотой самого себя. Свобода – как злая жена. Лишь секс с ней может оправдать мучительное сожительство. Творчество – это секс со свободой. Свобода не предоставляет форм, но она не мешает искать их в самом себе. Танцуя со свободой – ты танцуешь один.
Если прав Лютер, и Бог – есть Бог потерявших надежду, то настоящая свобода есть проклятие тех, кто потерял и Бога. Кто потерял все, кроме самого себя. Лишь этим мостом он может теперь пользоваться или рухнуть вместе с ним.
Играя в свободу – ты сам придумываешь правила. Это сольный танец на минном поле, когда никто не окрикнет и не предостережет. Это может быть самым жалким из жалких танцев. Лишь один шанс из десяти, что этот танец тебе удастся. Но если это случится, тебе будет, чем гордиться…

Через все преграды: сперва, делая дырки под поручень-лестницу, мы расколотили пластмассовую трубу, что сами проложили внутри кладки бассейна. «Мы» – это строитель Леша, – но место указал я, совершенно забыв о трубе. И он тоже. Потом поставили лестницу на новом месте, но на обычном цементе, а не на «анкерной смеси», как надо было – как потом сказал бассейнщик Владимир Петрович.
С Владимиром Петровичем на следующий день заменили пробитую трубу, проведя настоящую хирургическую операцию, чуть не разобрав весь бассейн. Но уж лестница – как есть. Скоро, верно, разболтается и выскочит. Сплошные ошибки. (P.S. через 9 лет: не выскочила.)
Это было позавчера. А вчера Владимир Петрович с напарником Женей сделали всю электрику. И я поболтал с человеком Валерием, который привез мне на дом дополнительные 6 (!) полимерно-песчаные черепицы, которых мне не хватило для крыши домика с насосом и очисткой. Он рассказал о специфике его черепицы, почему ее нет на рынке (я нашел по интернету). Мне ее страшно ругали прочие продавцы черепицы, мол, развалится под солнцем через год-два (P.S. через 9 лет: не развалилась и даже ни разу не треснула нигде! А сколько по ней ходили! Прекрасная вещь. Не реклама!)

Вчера уехала мама, сегодня ушли рабочие. Осталась лишь моя часть работы. И еще дня три надо ждать строителей с забором. После чего я буду совершенно свободен.
Еще пытаюсь истреблять краски, сижу у камина с чашкой кофе, предаваясь размышлениям. Мое бытие не ярко. Хотя это свободное бытие, а, значит, достаточно ценное.

Это был из тех дней и вечеров, когда все кажется оправданным. И я понимаю: почему Крым? С самого утра я почувствовал, что это будет прекрасный день. И дальше, руля к Денису и его родственнику Андрею, я пытался понять, что в нем такого, чем он отличается от других дней? Почему у меня такое хорошее настроение, что изменилось? Жаркий и солнечный день – неужели только это?
Андрей мне нужен, чтобы сделать заземление для бассейна. А он захотел поехать на Фиолент, с женой и дочкой. Уже час, но домик Дениса спит. Лена не поверила, увидев меня. На руках – новый младенец… Денис и правда еще не встал.
Лена – удивительный человек! Ей хорошо за 40, и это ее пятый ребенок. А в каких условиях они живут! Хибарка размером со строительный вагончик. Пианино, на котором учится играть старшая дочь, стоит в ванной, удобства во дворе. К ним бы телевидение пригласить. Мне вспоминается Бидструп: «А жилье все то же»…
И она в этом «вагончике» среди пяти детей и мужа еще пишет иконы. И считает себя свободным человеком! Всегда веселая, никогда ни на кого не злится, в том числе на детей. Человек святой жизни. Бывают такие счастливые натуры, которые живут так, «как надо», как по заповедям положено. Не гневаются, слушаются мужа, заботятся о детях, ходят в храм – и считают, что жизнь их полная и счастливая. Горизонт их интересов узок, они как правило мало знают, ни к чему не рвутся и довольны самыми простыми вещами. Лао-Цзы одобрил бы их.
Она спросила о Коте, приедет ли он в Крым? Об его «успехах» в школе. Вылезает сонный Денис. Он не спал всю ночь из-за плачущего младенца.
Заземлили с Андреем бассейн, а потом я дважды его мыл. И, не исключено, придется еще.
Но у меня отличное настроение: я и поспал хорошо, и, главное, кончается моя стройка, чужие люди ушли с участка.
Ну и, конечно, наступило-таки крымское лето. А это всем летам лето! Нет ничего лучше крымского лета! Это я как специалист говорю. А когда нет соседей, и всех звуков – мой Caravan из окна, под который я лежу на достархане, на котором устроил себе обед, – все это напоминает удачный трип. Кажется, что вся земля принадлежит тебе – и садящееся над морем солнце, горящее на стенах прикрытых зеленью домов…
Мыл бассейн – и укорял себя за неблагодарность. Судьба так щедра ко мне последнее время, так милостива. Какое я имею право жаловаться, тяготиться своей судьбой? Да, одиночество – не легкая вещь. Но я же не ребенок, я же понимаю, почему это произошло? И для чего?.. Конечно, закрадываются сомнения: если ты такой хороший, то почему ты один? Почему никто не рвется заполучить такое счастье? Даже Мангуста. Никто не предлагает печатать твою прозу или стихи, устроить выставку работ. Кажется, что ты живешь втуне, что все потуги напрасны, и что воспетая Фукуямой борьба за престиж – не для меня. Я так и не совершил революции. А тогда – зачем я живу?
И это все – хрень! А судьба щедра ко мне. Кроме славы. Ей виднее…
Говорил с Мангустой по телефону, лежа на достархане: просто захотел услышать ее голос и поделиться прекрасным настроением. У нее тоже хорошее настроение, потому что три дня Дашка ходит на продленку, и у нее куча времени и сил, потому что не надо кормить ее и делать уроки. А она уже не может – из-за этого иврита!
Еще сказала, что не привыкла вот так говорить по телефону, только деловые разговоры. Но будет учиться. Она very challenged animal, как она себя охарактеризовала. И тут связь прервалась. За три минуты разговора я потратил 450 рублей и еще вылетел в минус. Но все равно рад, что вспомнил ее голос.
Почти в темноте я пошел гулять на мыс (я до сих пор на нем не был). Я вообще давно не гулял, лишь в первые дни. На мысу было пусто и почти безветренно. Все бухты и мысы казались близкими и манящими. Прошел по первой улице, подышал любимым запахом кипарисов. А потом вновь залег на достархан, с кальяном и книжкой по истории японской культуры.
Должен был произойти перелом в настроении, когда стало ясно, к чему были все жертвы?
Вот он: алмазный дворец на золотой горе!
Как наш древний предок, я могу быть счастлив – только живя на улице. Стены дома – это могила. В саду на достархане, окруженный воздухом и зеленью – я чувствую вкус жизни. Ладно, пусть это будет лишь несколько месяцев, но пусть будет! Уже не первый раз на этом достархане я испытывал минуты счастья. Счастья несмотря ни на что.
В прошлом году здесь я был почти святым. Но штука на боку не давала мне возможности полностью отдаться мгновению. Я все время помнил об ущербности, незавершенности своего положения, хирургическом ноже. Теперь я снова могу черпать большой ложкой покой этого сада, этого маленького хаотического сада. Ради которого я все затеял.
When the sorrow has gone, – как поет IF все из того же окна.
Все хорошо в этот вечер, даже одиночество. Даже свобода. Я удовлетворен «теперь» и оригинально для себя мечтаю о будущем. Главное, я не ностальгирую о прошлом, мое прошлое быльем поросло. Все мое «прошлое» отсчитывается с декабря. Это очень удобно, потому что помогает жить здесь и сейчас. Я совсем новый человек, недавно живущий. И при этом с бэкграундом в полвека длинной. Мне нравится это состояние, во всяком случае, сегодня.

Все бы ничего, если бы не эти повсюду лающие собаки! Особенно соседский Куций невыносим: то воет, то голосит почем зря. Для чего «они» поназаводили этих собак? Что можно украсть в их убогих домах? И как эта шавка эту дрянь защитит? Только соседей достают.
Не умеют наши люди жить нормально. Все их привычки из деревенской архаики, с ее страхом всего на свете: воров, соседей, правительства, лихого человека, привидений… Нищета и боязнь – плохие учителя настоящей жизни.

Новый прекрасный день, ради таких дней хочется жить.
Крым – это приближение к благословенной земле. Он и сам, бесспорно, благословенная земля, хотя бы на 5-6 месяцев – из-за чего огромная Россия и маленькая Украина тащат в него свои деньги. Но даже не в этом дело. Просто здесь больше солнца. За все время, что я здесь, был, по существу, один дождливый день. Хотя было много туманных. Но эта весна, скорее, исключение.
Надо отслоить Крым от обстоятельств, строительства, соседей, от разных засад – обязательных всюду, где есть люди. Останется много, останется суть. Ее надо разглядеть. Хотя лучше всего она видна на расстоянии, например, из Москвы.
Крым – это придавленные голубым небом ветхие горы, упавшие в море и заросшие, как щетиной, виноградом и кипарисами. Руины генуэзских крепостей охраняют эту землю, пережившую даже советские военные части.
Все это можно найти и в Греции, даже в более аутентичном, средиземноморском варианте. Тем не менее, греки рвались сюда, включив эту землю в идею Большой Греции. То есть Крым по старинному праву тоже Греция. И даже Италия. И, увы, во многом совок. Что сильно все портит, но не убивает совсем.

Вечером на достархане меня вновь охватила непонятная грусть. Это после хорошего дня, когда я даже позагорал на крыше, помыл снаружи бассейн и доделал заземление… Какое-то нервическое настроение, словно ожидаю чего-то плохого.
Может быть, поэтому стал читать «историю» 2004 года. И тогда меня по-настоящему накрыло, руки задрожали. Я забыл, где нахожусь, словно под травой.
Боже, как я выдержал два таких года, с интервалом в десять лет?! Но третьего уже не выдержал. Что за безумный дурдом – весь этот наш брак! Мы реально убивали друг друга, ставя себя в непереносимые положения, не терпя компромиссов, не понимая, не признавая позиции другого. Или покорность, чтобы никаких «побочных» интересов, или война!
С 2004 я стал меняться. И этого нового меня она не признала. Не захотела. А я не захотел прежнюю ее. И наших прежних отношений. Но ничего нового мы не нашли. И она гордо ушла. На этот раз вообще без слез.
Я читал до пяти утра, не мог бросить. Как я выдержал все это, как мы оба выдержали? Не поседел, не попал в дурдом, не спился и не заторчал? Все остались живы. Но у нас снова не хватило сил расстаться. Или тогда еще было не время, и Кот был маленький?
Мы протянули еще четыре года, хотя именно тогда прошла роковая трещина. И даже не история с ОК тут суть, а то, что я больше не хотел такой жизни, я хотел другой...
Я думал, что она будет возможно в Крыму, с ней. Но не получилось. С ней это уже стало невозможно нигде. Мой жизненный вызов стал слишком силен, чтобы мириться с ограничениями, в том числе выставленными ею. Ей осталось либо подчиниться, либо уйти. Может быть, надеясь, что я смирюсь, как раньше…
Смешно: в 2004 она сопоставляла ОК и Длинного в качестве несерьезных любовников. Ан, вот что вышло.
…Пытаюсь понять, чего Лесбия добивалась от меня в тот год – своими бесконечными возвращениями к теме моей «измены»? Понятно, ей было больно, но не это же одно. Ее гордыня была уязвлена – и она мучила меня раскаяньем, добиваясь от меня, чтобы мне тоже было плохо. Она сделала из моей вины практику моего умаления, смирения, вечного долга перед ней. Я должен был пасть во прах и ломать руки, сознавая, как я мерзок тем, что попытался быть счастливым без нее.
А я не ломал руки, не падал во прах, а честно признался, что устал от наших отношений и не верю, что могу быть с ней счастливым. Почему же мы тогда не расстались? Из-за нее, она не дала. Я был уже готов.
Крым и история с ОК были свидетельством полного неблагополучия нашей жизни. Это был мощный сигнал, что что-то надо делать. И после полугода истерик – мы и правда что-то стали делать. Сперва уехали на Ворю, потом стали пробовать Крым. Были моменты, когда казалось, что у нас все получится, что прогресс налицо. Что она перестала давить, что и правда стала любить и ценить меня. Но это оказалось обманчивое впечатление. Она не смогла отказаться от своей роли, роли госпожи, у которой муж – лишь удобный башмак. А так как я категорически отказался быть башмаком, она ушла. А я больше не удерживал.
Вот так кончился наш роман. Мы оказались слишком сложны для брака, слишком независимы, горды и т.д. Очень странно, что он продержался так долго – и сколько крови он нам попортил! Снова говорю: слава Богу, что он окончен и все позади! В нем было много интересного, но его мучительность перевешивала все. Я терпел его из слабости, неумения жить в этом ужасном мире один. Он кончился ровно тогда, когда я внутренне освободился. Вот сколько понадобилось лет!

Медитация нужна, чтобы ты вырвался из парадигмы заданий, долга, который ты должен исполнить, даже того, который ты навесил на себя добровольно. Ты придумываешь себе дела, которые, может, и правда надо сделать, – и не видишь мира вокруг. Он оказывается лишь фоном, мимо которого ты бежишь, хватаясь то за одно, то за другое. Только чтобы не остаться с собой, своими мыслями, своей настоящей проблемой. Ведь настоящая проблема – это ты сам. Твой страх жизни, неумение расслабиться – даже теперь, когда я спокоен, как никогда – и «ничего не боюсь». Нет, я не боюсь жизни, но и не радуюсь ей. Я разучился это делать. Лишь в отдельные дни что-то находит на меня, когда после долгих туманов, облаков и холода – вдруг солнце…

Хорошо, что Лесбия не звонит, не зовет назад. Тогда вышло бы, что я отказываюсь, что это я виноват, что мы не вместе. Даже после всего… Типа: я раскаялась, давай по новой! Но или ей хорошо так, или она понимает, что по новой не будет. Что этот поезд ушел. И что, если бы мы вдруг опять соединились, ей пришлось бы играть совсем другую роль. И она к этому по-прежнему не готова. И это меня вполне устраивает. Потому что и не искушает. И никто не упрекнет, что по моей вине не возобновляется такой удивительный брак, о котором говорил Леша Б-ов.

Как я люблю быть «несчастным», словно боюсь, что за счастье меня накажут. И я притворяюсь, что мне и так плохо – и не надо делать мне хуже! Даже когда объективно все хорошо. Кого я хочу обмануть? Рок? Но не такой же он дурак.
С другой стороны, вечная неудовлетворенность, как у Фауста, вынуждает искать идеал, требовать невозможного – и тем самым делать возможное лучше. Грусть – нежна и трогательна до слез, как мечта о хорошем и несбыточном. Она так щемит, что не дает остановиться в спокойном довольстве бытием – и хотя бы заставляет творить, доделывать мир искусством. Иначе мы имели бы хороший мир, но без искусства. Искусство есть правка божьего мира человеком, исправление косяков великого строителя, сделавшего проект масштабно, но как-то бесчеловечно, словно Нью-Йорк на закате.

За обедом поднял тост (перед самим собой) за прекрасных женщин, которые заставляют нас страдать и тем закаляют душу.

Мангуста редкий в моей жизни случай, когда мне легко с женщиной. Обычно с женщинами мне трудно, вяло, искусственно, напряженно, неинтересно, досадно, ненужно. Когда мы говорим на разных языках, играем, притворяемся, едва не лицемерим – и тщательно избегаем вторжения.
С Мангустой мне стало легко с первой минуты. Она понравилась своей естественностью, простотой, открытостью, нормальностью. Ни комплексов, ни амбиций, ни кокетства. Может быть, все это в ней есть, но наружу не лезет. Я почти сразу понял, что могу полюбить ее. То есть мы можем полюбить друг друга – без долгих танцев вокруг.
И я хочу еще раз убедиться в своей правоте, съездив в Израиль. Почувствовать рядом с собой живого, открытого и приятного мне человека. Или убедиться в своей ошибке. И успокоиться, сосредоточиться на себе и жизни в своем саду или в своем чулане.

Снова говорил с Мангустой по телефону. И опять кончились деньги, через пять-шесть минут, а ведь сто гривен положил, почти 400 рублей, купив вчера на 5-ом карточки.
Ужасно дорогая связь с Израилем! Но рад, что услышал ее. Блин, как было бы хорошо разговаривать каждый день, хоть по несколько минут! У нас все лучше получается.
О чем можно поговорить за такое время? И, однако, как приятно услышать живой голос! Интернет не заменит его, пусть он и стал нашей «свахой». Сетевое письмо – как вывеска магазина, но не сам магазин.
А она такая спокойная, серьезная, без всякого актерства, позерства, попытки что-то изобразить или понравиться.
Хочется просто сидеть с ней и смотреть кино, ходить по улицам незнакомого города. Может быть, мне и правда надо уехать, чтобы вернуть интерес к России, которого совсем не осталось. Напротив, я созрел пожить где-то еще, где все новое и неизвестное – и все интересно мне.
Хорошо, когда можешь жить, где хочешь, мало думая о деньгах, о работе, занимаясь лишь своей душой и анализируя виденное. Всегда мечтал так жить.
А когда рядом приятный человек – все вообще идеально.
Может быть, моя тоска оттого, что мне надо срочно загрузить в себя побольше новой информации, чтобы наполнить этого нового себя? Создать свою новую жизнь взамен утраченной. И тогда, наполнившись новым опытом, можно вернуться в свой сад. Чтобы все это записать, осознать, нарисовать. Это и можно назвать подлинной жизнью.

Мангуста все же не летит в Москву на 1 июня. И очень этим фактом раздосадована.
Бедная девочка! Любит, когда всегда выходит по ее… Это все любят. Но некоторые возводят это в культ – и делают жизнь сложной, главным образом другим.
Утешаю ее, мол: ты очень не жалей, я и сам бы на Поляну не пошел, если бы не возвращался в Москву. А возвращаюсь – чтобы лететь к тебе. Там хаотично, шумно, поговорить ни с кем нормально нельзя. Интересно лишь тем, кто тусуется кучу лет и у которого вся поляна знакомых. Ведь это действительно узко-хипповое мероприятие, а если она не считает себя хиппи – то зачем вообще? Развиртуализироваться с парой человек? Стоит ли оно того?

Вчера я купил и повесил полотенцесушитель и зеркало в ванной. Зеркало сразу треснуло. Знак? Потом разразился мощнейший ливень…
А сегодня с утра солнце, отличный день. Меня разбудил бассейнщик, который уже возится у насоса. Провел с ним два часа, помогая запустить систему, которая не хотела запускаться.
Он удивился, как быстро я справился с проблемой, то есть сделал новый бассейн.
И я пошел на море. Невероятно красивый цвет спокойной воды, мыс Лермонтова в свежей траве и потому необычный по цвету. Привычный вид береговой линии снова восхищает, как в первый раз. Солнце, тихо, штиль – и пять человек на берегу. Все, как мне нравится. Я совершенно доволен. Мне не много надо, в конце концов!
Провел на море четыре часа, трижды купался (первый раз, вообще почти месяц не был на море, которое совсем рядом), хотя вода на любителя, градусов 15, но все равно хорошо, с чем, полагаю, были согласны и дельфины, плававшие неподалеку.
Появились Денис с Леной и тремя детьми – и расположились недалеко от меня. Шучу, что скоро его семейство сможет занять весь пляж. Они очень довольны морем. Варя спит на груди у мамы, Коля и Ваня ловят крабов.
А потом обновил свой бассейн, то есть первый раз искупался в нем. Вода теплее, чем в море. Он стал глубже и даже чуть больше…
…Вспомнил реплику бассейнщика. Вообще-то странно, как, при моем педантизме и упертости, я мало достиг. Я и сам много умею и не боюсь труда. И как мало это дало! Даже семью не сохранил.
Я почти без остановки что-то делаю, когда не строю-ремонтирую: пишу, рисую, читаю. Даже ящик не смотрю. И, однако, Эверест так и не покорен. И друзей у меня так мало, во всяком случае, таких, которые звонили бы и которым звонил бы я, утешая свое одиночество.
Одна Мангуста, моя девочка…
…Еще раз покрасил дверь домика для насоса, переделал полку в сарае, повесил картинку с Кейсарией, перевез ящик вещей Сентябрей в дом Леши в «Коммунальник».
На обратном пути говорил с Сентябрем и Денисом о недавно умершем Игоре Коне – и видео, который записал протоиерей Дмитрий Смирнов по поводу этой смерти. После которого мне стало еще яснее, что православие – это не христианство.
Они Кона не читали, а я помню, что его «Введение в сексологию» открыло на что-то глаза – живущему с женщиной уже много лет! Рассказал про «Любовь небесного цвета», его книгу о гомосексуализме, за которую, собственно, он и получил посмертное проклятие от Смирнова.
Сентябрь, как всегда, гонит, не закрывая рот, но я терплю. Хватит мне с ним ссор. Да и мало у меня здесь общения. Настолько мало, что я уже начинаю говорить с самим собой. Мрачная практика.
А теперь соседи зовут дунуть с ними. Лето явно наступило, время непродуктивное, но веселое.
Денис забил классический косяк голландских листьев, и мы дунули вчетвером с Сентябрями. Косяк Денис запил водкой, а потом стал курить с Сентябрем JVH. Неумеренны они в кайфе! Зато говорливость Сентября поутихла. Саша ушла спать, зато появилась Лена и вела себя так, словно покурила вместе с нами.
Говорили о дхарме, дао и Конце Света, назначенном на 21 мая… Трава пробивает на болтовню. Еле добрел до дома… Да, это сезон: надо постоянно держать себя в руках, отбиваясь от всех соблазнов: укуриться или напиться. Такие были планы на вечер, пописать, почитать, – и все пошло прахом. Зато поболтал. Это тоже бывает нужно. Не дождусь, когда смогу говорить с Мангустой...

Я под большим впечатлением от своего текста про 2004-5 гг. Если бы такое можно было опубликовать! И как тогда, расставшись в апреле 2005-го с Лесбией, я читал BV, чтобы успокоиться, так теперь я читаю эту историю. Здорово, что я записал все это – очень терапевтически.
Эта история как бы зеркальная BV. Или почти зеркальная – ибо у меня не было проблемы порвать с любовью, потому что и сильной любви не было. И далеко мы не зашли.
Многих персонажей «повести» уже нет в живых: Ирки Мадонны, Шамиля, Пони, Бийского, Холодильника. Умер мой отец. Нет в живых Баптиста, Лехи Длинного, Вити Рябышева, Гуру, Папы Леши и многих других, не упомянутых в тексте. Даже подумать страшно, что будет еще через шесть лет!

…Я понимаю, почему Лесбия говорила, что всегда счастлива – или могла бы быть счастливой, если бы другие не мешали. Потому что она любила всегда лишь себя, то есть возлюбленный был всегда рядом. А ведь мы несчастны оттого, что возлюбленный не с нами, не любит нас или мы сами никого не любим, ничего нам не интересно.
Но в этом и была наша проблема: она не могла меня любить или ей редко это удавалось. Она была в эгоцентрической любви с самой собой. Она восхищалась собой, потому что все ею восхищались. Отчего же не быть счастливой?
Счастье – это спокойствие души и уверенность, что все хорошо. Что можно отдохнуть, не дергаться, не ждать нападения или неприятностей. Все тебя любят, ты – самый лучший, а потому все всегда будет хорошо…
В 2004-ом я поколебал все это – и она сошла с ума. Она попала в совершенно непонятное для себя положение, когда не она, а ее бросают, ее не ценят, ее меняют на другую. Еще и в момент, когда ее искромсали на операционном столе. И у нее нет сил и плохой вид.
Я заставил ее любить, цепляться за другого, падать на колени. Это было для нее унизительно, и этого унижения она никогда мне не простила.
…Тогда же я понял, с какой бомбой живу! Я увидел, что такое женское сумасшествие, когда человека невозможно вернуть в себя, убедить снова стать нормальным. Моя рана зажила, пусть иногда и саднила. Ее рана обладала бесконечной свежестью. Летом на Фиоленте я снимал ее ночью со скалы, откуда она хотела кинуться… Я приближался незаметно, как сапер, говоря спокойным тихим голосом, словно гипнотизируя. И мне удалось уговорить ее спуститься… А на даче, на Воре она вдруг убежала в баню, где я нашел ее голой, уже с веревкой на шее, конец которой был привязан к ручке двери… Через два года так повесится Теря.
Я знал, что живу с навсегда психически больным человеком, который зависит от меня, и от которого, потому, завишу я. Что мое поле свободы и спокойствия стало еще меньше. Что я живу с психическим и физическим инвалидом, и потому не могу его бросить.
И жизнь, однако, как-то наладилась. Она согласилась на Крым, сама предложила его. Она захотела водить машину, и я стал ее учителем, бестрепетно глядя на раны, которые украсили наше авто. Она захотела собаку – и получила ее. На это время пришлось много разного: Д. разбился на скутере, потом был его развод с Катей, редактирование «Райдера», издание ее книг… И прочее и прочее…
Сблизило ли это нас, изменило что-нибудь? Ничуть…
И через пять лет она расквиталась со мной, когда я сам попал в инвалиды.

Восточный рай, как повелел Аллах
Для правоверных, возымевших страх
Иль смелость – проходить его путями,
На Пустоту идущие с сетями…

– начал я стихотворение на достархане.

Первый раз запела цикада.
…Утром, когда я делал зарядку на балконе, ко мне обратился «водолаз» Владимир Николаевич: не собираюсь ли я на 5-й на рынок? Нет, а что? Оказывается, его сын-инвалид упал и не то сломал, не то вывихнул ногу. И теперь сосед ходил по нашей улице и искал, кто мог бы отвезти их до 5-го, откуда они каким-нибудь образом доедут на автобусе до больницы. У них самих машины нет, а доходы, видно, не позволяют вызвать такси.
На рынок мне не надо, но надо в город: перевести Мангусте 300 евро, о чем она попросила меня. Жаль: прекрасное теплое утро, поваляться бы с кофе на достархане…
Это тот самый сын, который лет десять назад разбился на мотоцикле. Один или два пальца ампутированы, половина тела не действует и ничего не чувствует. Вчера нес таз с сухой травой, споткнулся и неудачно упал. К утру не прошло, – рассказывал мне Владимир Николаевич по дороге. 
Я отвез их по накатанному маршруту прямо в «родной» травмпункт (все в тот же, куда недавно мою маму).
Оттуда поехал в банк ВТБ (местный филиал), где узнал, что от россиян (иностранцев) требуется предоставить источник происхождения денег, которые они хотят перевести заграницу. Не знаю, существует ли такая дичь в других странах, или это Незалежная придумала? Мне предложили найти местного человека и отправить от его имени. И я обратился к денисовой Лене. Она поехала со мной, с пятимесячным ребенком на руках, и лишь в третьем банке мы, наконец, осуществили операцию. Притом, что из Севаста отправлять по Western Union оказалось в три раза дороже, чем из Одинцова. Хуже того: WU не принимает евро, работает только с гринами, поэтому пришлось продавать евро, покупать гривны, а на гривны покупать грины, теряя на каждой операции. Лена невозмутимо кормит младенца из бутылочки…
Под начавшейся грозой отвез Лену домой. Заехал в «21 век», купил химию для бассейна. Дома был совсем без сил и задремал на достархане. И почему-то приснилось терпкое красное вино…
И что же: когда вечером я возился с дверью домика – пришел Владимир Николаевич и вручил мне бутылку домашнего красного вина.
Я выкупался в бассейне для бодрости, но бодрее не стал, наоборот: какая-то дрожь в руках и ногах, словно сейчас упаду в обморок. Не понимаю, что со мной. Поэтому снова ушел на достархан, с вином и сушками.
Обедал опять на достархане и тут услышал цикаду. Значит, лето и правда началось. Поздно вечером больше 20 и тихо. Даже музыку не хочется включать.

Теперь о серьезном. Лесбия прислала эсемеску, что у нее завтра операция. Я перезвонил и пожелал успеха. Сказал, что волнуюсь за нее. Она как бы удивилась. Обещала прислать смс сразу после операции.
Дай Бог, чтобы не нашли онкологию. Тогда – тяжелая операция, и она останется в больнице на месяц или полтора, как в 2004-ом. И это, конечно, изменит мои планы, потому что мне надо будет взять на себя Кота. Завтра все станет ясно.
Не думал, что так буду переживать за нее. Я ни в чем ее не упрекаю, никаких враждебных чувств, наоборот… Увидел сегодня кастрюли в шкафу, собранные нами за много лет: как нелепо! Как глупо все кончилось!..
Я не связан с ней больше – и связан. Я провел с ней почти всю свою взрослую жизнь, она одна может по-настоящему подтвердить мое почти 30-летнее прошлое. Она разрушила его совсем недавно, но смысл его, так или иначе, все равно уцелел. Мы стали подлинными родственниками – и это не изжить.
Поэтому все должно быть хорошо.

Полдесятого меня разбудил странный звонок по московскому номеру… Я перезвонил, но там все время занято. Я решил, что это знак, и я не должен спать – и стал ждать результата операции. Читал «Ulysses». Около 11 пришла эсемеска от Лесбии: «ОК».
Слава Богу, если так. Она остается мне самым близким человеком, что бы мы друг другу ни сделали. Какие счеты между родственниками? Если бы мы теперь вступили в сексуальные отношения – это была бы не измена Мангусте, – хуже: это был бы инцест.
Сегодня 25, но ветер. И периодические облака. И как всегда много работы: возился с дверью, чистил бассейн, рвал траву, убирал мешки и тазы, оставшиеся от ремонта, подметал площадку, прикрутил шаровый кран на бак – для чего съездил на 5-й (где еще пробежал по продуктам).
Свой дом и участок в 4 сотки заменят любую работу. Это лишь кажется, что я отдыхаю, – я тружусь почти без перерыва. А к ночи подтягиваются друзья, и снова не до возвышенных затей. Так и уходит жизнь… (Невидимый смайлик.)
Друзья – это Денис, который пришел в 10 (на Умку я не поехал). Слушали Gong и альбом «Rock Bottom» Уайетта. Я рассказал про историю создания альбома, про фильм Аристокисяна, про сквот в Булгаковском доме, про Холодильника и его конец…

Моя проблема – я больше не могу ничем увлечься. Из меня теперь плохая «машина желаний», как назвал человека Делез.
О нем в посте в ЖЖ написал Марк Шатуновский. И я освежил для себя его философию. Помню, когда-то меня заинтересовала его теория фетиша.
…Для подавляющего большинства людей смысл жизни заключен в желаниях и удовлетворении их. Благодаря этой череде иллюзий (желаний) мы не умираем от правды. Желания веселят нас и предлагают хотя бы временный смысл жизни. А на постоянный и окончательный мы все равно не потянем. Потому что ничем «истинным» и незыблемым мы увлечься не можем – просто потому, что не знаем, что это такое. Глобальный смысл – для амбициозных самоуверенных господ. У них наличествует желание этого глобального смысла, но не он сам. Можно сказать, что их иллюзии более возвышенны, но и только.
По Делезу/Гваттари – эти желания творит наше бессознательное. То есть именно в этом его функция, а не в том, что придумал Фрейд («открывший» его). Вероятно, есть не одно бессознательное, и фрейдовское вполне на своем месте. Но легко допускаю, что есть и делезовское, которое исподтишка придумывает нам жизненные цели. Пусть все они «ложные». Можно сказать, что все желания, кроме самых простейших – «ложные»...
Так вот: сильных желаний у меня не осталось. В октябре-ноябре, на больничной койке, у меня была мечта об Израиле, как я гуляю под алеппскими соснами, смотрю на звезды, сижу с Мангустой на берегу моря… Мечта осуществилась, даже с перехлестом. А теперь мечты нет. Я не придумал новую. Я как бы и хочу туда (в Израиль), но не очень сильно, мог бы и остаться. Но остаться – это малоинформативно, банально, без приключений. Я же решил стать человеком приключений (на старости лет).
И еще у меня сильно подсажена нервная система. Я резко и болезненно реагирую на звуки, внезапные движения. Был очень тяжелый год, внутри меня еще все дрожит, как струна, которую дернули так, что она едва не порвалась. Колокол уже не бьет тревогу, но гул не смолкает.

Завтра начнется забор, потом отъезд – и сегодня я решил предаться неге. Я опять ныряю, чего был лишен весь прошлый год. Как я мечтал об этом! И вот все вернулось, а я ничего не почувствовал.
Нет, конечно, очень приятно снова быть хозяином своего тела. Однако вернулись и сексуальные желания, которые ужасно отвлекают. В эротике нет ничего стыдного, но это очень сильный возбудитель, да еще тут, где жара и радиация.
Можно, конечно, удовлетворить себя и успокоиться, но тогда наступит бессилие, апатия и подспудное недовольство собой.
Все непросто в человеческой жизни.
В прошлом году было проще: тело было повержено, ничто не отвлекало меня от созерцаний и размышлений. Я был словно скопец, спокойный, бесстрастный, цельный, чистый, лишь придавленный болезнью, ожиданием операции, одиночеством и невозможностью до конца примириться с ним. Боялся и надеялся, что Лесбия навестит меня в Крыму – и злился на капризных непостоянных женщин, доводящих семейную ситуацию до абсурда и разрыва. И писал об этом в ЖЖ. А Лесбия, оказывается, это читала и воспринимала, как наезд на нее.
Отчасти так оно и было: у меня шла психологическая ломка, а от нее не поступало ни одного сигнала, она не подавала никакой надежды и, оказывается, устраивала свою личную жизнь…
Не получается сделать гармоничным бытие для двоих. И для одного тоже, но по другим причинам. И все же теперь лучше.

Приехали Бубновы с Аленкой – и сразу попали на эпопею с забором…
Это был классический фак. Рабочие, три потрепанных мэна, начали с объявления, что поднос «материала» от машины до места установки – платный, 10 гривен изделие. Я сказал, чтобы они все забирали и уезжали… Они поколебались, но остались. Зато началось нытье, как бы между собой, но чтобы и я слышал: вот так всегда, московская наежка, значит, тоже будем работать кое-как и т.д. Жужжал в основном Саша, мерзкий тип, с головой, которую словно долго давили. Он едва двигался, будто у него радикулит. Не смотрел в глаза, мямлил и шепелявил. Второй рабочий – Мустафа, очевидно из татар. Третий – его родственник Борис. Мустафа явно профессионал, а Борис, похоже, занимался забором первый раз. Но именно Мустафа мутил воду с подносом… Наконец, я объявил, что если они все хорошо сделают, ничего из растений не поломают – премия 100 гривен на человека.
Как они засуетились!
И я все бегал вокруг и следил, чтобы рабочие не наделали косяков, не поломали виноград и пр. Закончили они как-то очень быстро: демонтировали рабицу и столбы (мне пришлось съездить за диском для их болгарки), вкопали и забетонировали новые столбы. Пообещали доделать все завтра, начав в восемь утра.
Я искупался и лег на бортик бассейна, где уже нет забора. Интересное зрелище: иметь бы участок такой площади! А по саду бродит Янка. Она неплохо выглядит, совсем не меняется. Предложил ей искупаться. Она пришла с вином и искупалась голая. Болтали у бассейна: про ее маму, которая перенесла инсульт и может в любой момент умереть, про ОК и Славу и их нездорового ребенка, которого хорошо бы отвезти в Крым, но Слава не дает денег, тратит все на себя, при этом сам не зарабатывает. Но – глава семьи!..
ОК, впрочем, все равно хочет сюда приехать.
Яна пригласила к себе… У них вечер по поводу приезда – с участием Дениса. Чуть-чуть выпил вина. И по настоянию Дениса дунул какой-то микс из шишек и листьев. Даже Яна присоединилась… И наступило странное состояние, полное открытий. Например, я увидел жизнь как настоящую, вот сейчас происходящую. Напряжение прошло и наступило какое-то детское чувство приятия мира, понимание, что все хорошо и нормально, что это и есть жизнь, нечто естественное, священное и «сейчас». Так я видел мир в пять лет, не понимая его, считая его безграничным и интересным. Значит, я был тогда счастлив – и не знал об этом. И мечтал о какой-то дешевой игрушке.
Чувство все время колебалось, я пробовал его удержать, усилить, окончательно расслабиться. А Денис все норовил закрыть шторами окна, через которые я наслаждался закатом. И тут я «открыл», что напряженно отношусь к Денису, даже с какой-то неприязнью. Я больше не верю ему…
Я попытался объяснить свою концепцию счастья, которую только что четко осознал. Яна заявила, что счастье для нее – как тень, которую она все время безуспешно догоняет. Это и для меня почти все время так, хотя последнее время я стал попадать в эти состояния чаще, например, в Израиле. Ну, и под травой, само собой.
Денис стал уверять, что всегда счастлив. Не похоже: эти шторы – явный невроз. А человек с неврозом не может быть счастливым. Потом он уточнил, что счастлив чаще, чем наоборот.
Он чуть-чуть поиграл на гитаре. Яна ушла укладывать «детей», то есть Алену и денисовскую Катю – и не вернулась. Я тоже понуждаю себя идти – и ухожу лишь в 12-ть: не хотел портить общение, хотя оно происходило главным образом между мной и Денисом. Бубнов почти спал в кресле, иногда пробуждаясь для лаконичных реплик.

В 8 и правда появились рабочие. У меня к тому же «полив». Съездил на 5-й менять деньги. Видел Андрея-рихтовщика, но «цифр» у него по-прежнему нет. Он еще раз пообещал вернуть долг: мало верю. Заплатил за электричество.
Не отхожу от рабочих. Они и сами вызывают советоваться. Параллельно отвечаю на комменты по поводу моего позавчерашнего поста «Смерть философии», который я смело вывесил в философском сообществе. Это дало несколько новых друзей и несколько грубых возражений.
Рабочие работают в босоножках, типа вьетнамок, без задников. Это же дико неудобно! Обходятся минимумом приспособлений – словно в шумерские времена. Очень долго и с матом вставляли плиты в столбы. Плиты не шли. Они еще и тяжелые. Я все время рядом: слежу, советую, подношу инструмент. Дал им свою болгарку.
Вкалывали они 12 часов – и наступил самый скверный момент: расплата. Они вдруг насчитали мне 920 гривен своих дополнительных работ, включая мою «премию». Я попробовал дозвониться до их начальницы, Ирины Николаевны, но она недоступна. В это время Саша беспрерывно ругался и жаловался на наежку. Я попросил его заткнуться. Я больше не церемонюсь. Такие же выжиги, как все тут… Как ни предохраняйся от этого – все равно попадешь. Поэтому я слегка в ярости.
Забор производит странное впечатление – словно он был здесь всегда. И при этом участок стал совсем другой, солиднее, законченее. И, однако, как-то устал я в этот раз от Крыма. Съездил хорошо поработать. Хочется какого-нибудь иного разреза бытия. Очень надеюсь на встречу с Мангустой.
Она прислала мне две эсемески: у нее вырубился интернет.
Подсчитал, что бассейн плюс забор, вместе с жизнью тут, обошлись мне в 130-140 тысяч! И у меня один день – прийти в себя.
…Это были трудные полгода. Или пять месяцев. Большей частью плохое настроение. Даже Греция была, скорее, трудом, чем отдыхом, я очень устал от нее. Ремонт в Жаворонках, ремонт тут. Мне правда надо отдохнуть. Что странно звучит для неработающего человека…

Рабочие вели себя отвратительно, особенно этот ноющий Саша. Готов заплатить такому все, чтобы только он заткнулся и исчез. Но одну любопытную фразу я от них услышал: «Иметь такой дом – и ничего больше не надо», – сказал Борис. Тут же последовал комментарий Саши: что такой дом надо содержать. Комментарий верный, содержать надо. Все ценное надо содержать: дом, жену, семью. До некоторой степени, даже родину. Хотя я устал от этой русско-украинской «родины». Может, мне переселиться на время в Израиль? Опыт другой страны совсем мне не помешает…

В конце концов, любить женщину – нам предназначено природой. Со всеми последствиями этой любви, всеми надрывами. Но без нее мы все равно не чувствуем себя нормально, сколько бы ни старались. Семья – это банально. Но и жизнь, в конце концов, банальна тоже. Искать в ней какой-нибудь каждый день возобновляемый подвиг можно, но однажды силы все равно иссякнут. И может стать даже хуже, чем без подвига.
Я – хозяин себе? Да разве! Я все равно занимаюсь совсем не тем, чем хотел бы, все равно вынужден делиться своими проблемами с другим человеком, все время хочу чего-то еще. Я еще не научился? Сколько же на это понадобится лет?
И вот теперь у меня очень странный квази-роман, с безумно долгими разлуками. Возможно, так мы проверяем верность друг другу. И если она сохранится, то это что-то значит. Но что? Что мы просто не встретили никого, кто достаточно сильно эту верность искусил? Что уже нет того огня, что, по большому счету, никто уже не нужен?
Или – что мы боимся обжечься?
Я действительно не понимаю «формат» наших отношений. Короткий роман двух одиноких людей? Если мы жить вместе не сможем и не собираемся, то зачем вот такие перелеты раз в несколько месяцев? Чтобы – попробовать все?

С отдыхом ничего не вышло: начался постзаборный синдром. Самая приятная часть которого – развешивание винограда. Подкладывал камни под забор, освобождал рабицу сперва от железных столбов, потом от колючей проволоки. Рабицу и столбы вывез на багажнике на попойку, а семь мешков травы и листьев – в поле. Пилой рассадил себе палец. Погода пасмурная, несколько раз начинался дождь. Лежал под дождем на достархане, искурил сигаретку. Постирал, в восемь часов сделал обед.
Видимо, отдохну в Москве.
…Пока возился с рабицей, думал, что моя проблема не неразделенная любовь или тяжесть любовной битвы, а глубокое сомнение, что эта любовь вообще возможна.
С одной стороны, Лесбия высоко подняла планку, и после нее любая связь может показаться пресной. С другой, я глубоко не уверен, что мне еще раз нужна вся эта байда, под названием любовь. То есть сама любовь интересна и ярка, и роман – прекрасная штука. Но пугает то, что из этого выйдет, все последующие обломы…
Сейчас имеет место очень странный роман, достойный его участников, которые отделены друг от друга тысячами километров, видятся редко, и поэтому каждая встреча становится ценной. Я совершенно не понимаю, к чему это приведет. Понятно, что ничего нормально у меня сложиться не может. Что моя доля – экзотические варианты. Ну, и прекрасно! И странность варианта подтверждает, что он истинен, что он как раз для меня.
С таким могучим зарядом пяти последних месяцев я должен пройти сквозь Израиль, как нож сквозь масло.
Жизнь требует от меня силы, снова и снова. А не только ума и тонких рассуждений. Их-то как раз она совсем не требует. Их требует лишь мое тщеславие. Или мое чувство художника. Но все это ерунда по сравнению с настоящей силой. Вот, что можно уважать. Потому что это – поступки. А все остальное лишь слова.

Первый раз я уезжаю из Севастополя без сожалений. Одинокий дом в плохую погоду был в этот раз грустным местом. Не только погода виновата: две такие работы, как бассейн и забор, способны отравить все. Но я ехал сюда за этим – и сделал это. На следующие годы неприятного останется меньше.
Однако после всех последних месяцев Крым кажется паллиативом. Яснее видна его убогость, от которой он не может избавиться, сколько бы ни прошло лет. Хотя благодаря этому жизнь здесь дешевле, чем в других, не убогих местах.
…Так у меня всегда: вдруг наркотик перестает действовать. В бак души вроде залито то же самое топливо, жму на газ… тр-тр… – не заводится! Чувства молчат. И ничего не могу поделать, все не радостно. И пребывание здесь в этот раз отличалось удивительным однообразием.
Может, кайф еще восстановится. Вернусь в Москву, гляну окрест – и сразу захочется назад. Или не захочется. И что вообще будет хотеться после Израиля?..
Успокаиваю себя, что это просто настроение, психическая усталость…
Зато сколько мака! Он застилает поля до горизонта ровным красным цветом с вкраплениями синего. Смотрю на него из вагона поезда – и прощаюсь.