Отчаяния пока нет, часть 4

Отчаяния пока нет

Часть 4. Волшебная палочка

Весь путь занял ровно 12 часов, даже чуть больше: мы выехали из Бат-Шломо в час ночи – и в час дня (два по-местному) я был в Жаворонках. Честно сказать: еле дошел. Но принял душ, глотнул коньяка – и взбодрился. А в небе приближающаяся гроза, шум дождя через распахнутое окно. И я, наконец, на своей постели. Красота!
Тут хорошо, зелено, но мама поселила в доме семью своего брата, то есть его, его жену, с которой у меня старые счеты, его внучку и кошку, – это в довершение к работникам-таджикам, живущим в сарае, – и я совершенно не чувствую себя дома. Они, конечно, все тут уже делают по-своему, даже умудрились занять мою комнату. Тихо бешусь. (Комнату, конечно, отвоевал.)
Хочу повидать Кота, не знаю, удастся ли? Завтра поеду за билетом в Крым. Может быть, увижу кого-нибудь из друзей.
Странно слышать повсюду русскую речь. То есть, я автоматически не понимаю ее, не делая усилий вслушиваться, уверив себя за две недели, что это выше человеческих сил. И это даже лучше. Так бы не понимал и дальше.
Мангуста пишет, что без меня в доме пусто. Я и сам мысленно все еще в ее комнате. А разлука – болезненный способ не надоесть друг другу. Надеюсь, что через месяц мы вновь увидимся…

…Наверное, мне не хватает в ней экспрессии, эмоциональности, веселости, наконец, которая так зашкаливала в Лесбии. Хотелось бы какой-то большей ее живости, детской здоровой открытости жизни…
Все же она очень странно там живет: никуда не ездит, плохо знает собственную страну. Вся жизнь наполнена одной борьбой за существование. И тогда к чему эта эмиграция, что дала, что доказала? Что произошло такого, что не могло быть без нее? Наша встреча? Если только…

…Лесбия ехала на дачу – и я напросился в компанию. Встретились у Белорусского вокзала. Первый раз я ехал на ее новом «Матисе». Все же она (моя ученица) водит очень нервно, раздражается на других водителей, комментирует их вождение и кричит. Да и манера вождения здесь совсем не европейская. Машины толкаются, как мальчишки на улице, частично от желания потолкаться, частично от амбиций: кто пройдет в дверь первым! Понятно, что все спешат. Современный человек вообще все время спешит. Но какого хрена суетливо перестаиваться из ряда в ряд, резко тормозить, подрезать и нервировать всех вокруг – ради того, чтобы выиграть полкорпуса?!
…От пробок у нее онемела нога, и я предложил сесть за руль. Теперь она нервничает из-за моей езды, как недавно Мангуста, хотя, мне кажется, уж я-то веду крайне спокойно. Никаких серьезных пробок на Ярославке. В Красноармейске она предложила зайти в Земельный комитет: после нашего разрыва я оставил ей дачу. Но Данила, мой бывший пасынок, заявил, что никто не будет вкладываться в «чужой» дом, а без ремонта он скоро развалится. Я посчитал это резонным и пообещал переоформить участок на Лесбию… Неожиданно за пару часов и, заплатив 10 тысяч, мы подписали все необходимые бумаги. Все, теперь она полноценный хозяин «Вори», осталось только получить новое свидетельство на собственность.
– Всех мы оприходовали, всех удовлетворили, – заявила местная работница с видом бывалой проститутки, записывая в большую тетрадь результаты своего рабочего дня.
– Я все отдал, как Лир, – сказал я, выходя из Земельного комитета.
– Не преувеличивай, – ответила Лесбия.
– Ты еще что-то хочешь?
– Нет, но я могу все тебе вернуть – по первому требованию, – заявила она.
Упражняемся в благородстве.
Наконец, я на Воре, куда и не думал больше никогда попасть. Боялся, будет очень больно. Все сильно разрослось, зелено, свеже, высокая трава. Но сам дом все больше руинируется. Сломался насос в погребе – и они восстановили бочку на втором этаже. Без меня их жизнь возвращается в каменный век. Невероятная грязь, мусор, детские и прочие вещи. Исключительный бардак, которого не было даже у Мангусты. Данила с семейством и собаки идут по всем домам, как монгольское нашествие.
Обедаем, пьем чуть-чуть вина. Меняю Ване шину на его крымском велосипеде. Сажусь на данилин – и мы едем вдвоем с Лесбией на дальний пляж – по ужасной проселочной дороге в ямах с водой. Резко холодает, +12. Это тут нормальные ночи.
Кот то и дело исчезает к приятелям. И мы с Лесбией в два голоса воспитываем его, объясняя тактику поведения, разные жизненные моменты, чтобы его поведение не выглядело так дебильно, чтоб он развивался, а не деградировал, довольный убогим фоном.
Я попросил его задуматься над тем, чем он отличается от всех прочих людей? Что, как он считает, он может дать человечеству? Не подстригать траву за деньги: это могут все. Он не смог ответить и пообещал подумать.
С Лесбией у нас полная гармония и понимание. Пока она говорит, пересказывая фильмы, рассуждая о психологии, я отчетливо понимаю, что нас держало 27 лет. Чем она отличается от всех женщин. И это несколько оправдывает мое терпение.
Сцена напоминает все те, что были еще два года назад. Вероятно, лучшее общение в моей жизни. И, однако, и ради него я ничего не сделаю для возобновления отношений. Омут семьи с ее бесконечной работой и нервами – пугает меня.
Разошлись в два ночи. Я решил спать на достархане. Лесбия стала устраивать постель для меня, тряхнула покрывало – и засыпала песком весь стол. Мгновенно уснул и прекрасно спал. Хорошая получилась вещь, все-таки (про достархан, созданный в тяжелый момент нашей очередной ссоры и почти разрыва шесть лет назад). Вообще, жалко всего своего труда.

Встали в девять, во время завтрака к нам присоединился Кот. Я попросил его подмести окружающую Сахару. Он даже обещать не стал. Хоть честно.
Лесбия провозилась и теперь спешит. Местная езда еще больше раздражает меня – и ее в частности. Я отвык от такой езды. Всплывают ассоциации со смертью Камю, Болана – и фильм Шаброля. И при этом Лесбия уверяет, что получает удовольствие от вождения. То же говорила и Мангуста. Но она водит очень спокойно, как и все, что она делает.
Распрощались около Рижского вокзала. Даже чмокнул ее. Близкая дружба между нами была бы лучшим выходом из положения. Я совершенно не готов к новым подвигам. И даже с каким-то изумление радуюсь, что у нас еще возможно общение.
Поехал в кассу в Малом Харитоньевском – покупать билет в Крым. Везде меня преследуют младенцы: их было много в Израиле, они колготились в Земельном комитете в Красноармейске, теперь младенец на руках у мамы, стоящей в кассу. Какая-то болезненная реакция у меня на них. Нервы все еще ни к черту! Впрочем, не только на младенцев…
Тоже самое, что на дорогах – на московских улицах: тут нет праздно гуляющих, нет отдыхающих и фланирующих лоботрясов и просто туристов, к чему я привык в прочих местах. Тут все бегут по делам: холеные красотки и необъятные бабищи со свирепыми жэковскими лицами, одинокие волосатые и лысые пожилые чиновники в белых рубашках, по-японски. И лишь стриженные молодцы в черных костюмах с пришпиленными к рубашке галстуками спокойно стоят у дверей офисов – напротив своих черных мерсов или бронированных лендроверов, смело запаркованных на тротуар или во второй ряд посреди узкой улицы…
Тем больше у художника оснований махнуть своей волшебной палочкой и превратить их лендроверы в тыквы, а колючую улицу – в глубокий метафизический туннель. Так и создается прекрасное русское искусство.
…С Леней я договорился встретиться в «Пирогах» на углу Покровки. Нашел столик, сел писать. Появился Леня, да не один, а с Машей Бел. Значит, у них и правда то, что я думал. Леня по виду бодр, но душевно ощущает себя хреново: все не отойдет от истории с Лидой. Надеется, что она вернет хотя бы 600 тысяч из 1 700 000. Вечно у него одно и тоже, и никогда он не слушает советов сбоку… Леня отлучился на внезапную строительную стрелку, и мы остались с Машей вдвоем. Она спросила про Израиль. Она тоже там была. Она вообще много где была: во Франции, Германии, в которой была даже «множество раз»: работала то в университете, то в деревенском кафе (не зная немецкого). Обсудили свои, в том числе французские путешествия. Ей не нравятся французы, помешанные на еде и материальном…
Она закончила центровую (12-ю) французскую спецшколу, еще в советские 70-е была с родителями в Афинах. Родители показали ей руины Акрополя – чтобы отвадить ее от любви к археологии. Что им удалось. Была с ними и в Италии. У родителей был дипломатический паспорт, хотя отец не был дипломатом, а был геологом и работал по каким-то ооновским программам.
Все же она стала историком, о чем жалеет, – вопреки воле родителей, которые хотели, чтобы она стала биологом или врачом-генетиком. Они были правы.
– В чем?
– У меня было бы меньше неприятностей.
– Так ты сама была их творцом, а не образование, разве нет?
В общем, девочка-мажорка, золотая молодежь. Вот откуда брались наши хиппи: Маша, Лесбия, Пудель, Катя Каплина, Шамиль и пр. Они должны были стать советской «элитой», но слишком сильно увязли в девиантном существовании. Но понятной становится ее холенная эффектность в начале 80-х, холодная самоуверенная «аристократичность», прячущаяся под высокомерную простоту. Образованная, укомплектованная вещами и впечатлениями, красивая, опытная в хипповой и прочей жизни – тем ты тогда и понравилась – серому мальчику-самородку.
Теперь рассуждения о «мудрых» методах родителей отдают запоздалым выпендрежем.
Она преподает историю, занимается наукой. И курит план. И вот теперь она с вернувшимся Леней думает, где дунуть? Я предложил зайти к Машечке Л., что живет отсюда в двух шагах. Телефон молчит, но случайно у Лени оказался ключ от ее подвала, где он недавно делал ремонт. И был приглашен как раз на эти дни – посмотреть на «прыгающую» стиралку, недавно купленную Машечкой.
По дороге Маша Бел хотела выписать ко мне в Крым свою дочь, но я отказал. Я стал очень строг в подборе тех, с кем я готов жить в одном пространстве. Иначе – за что боролись?
Они идут впереди, держа друг друга за руку... Леня сказал, что она очень помогла ему в его ситуации. Так с ним всегда: находит женщин, которые ему «помогают», он от благодарности влезает с ними в отношения – и все заканчивается одним и тем же... Маша Бел, очевидно, лучшая из них. Но тоже не подарок.
Он не помнит кода наружной двери, звонит Мите, сыну Машечки. Ключ не понадобился: в подвале кто-то есть, дверь заперта с другой стороны. Нам открывает Сергей Ануфриев с новыми усами а-ля Дали. Обращает внимание на мою загорелость.
– Крымский загар?
– Крымский, израильский… Комплексный.
Появилась Машечка., прямо ото сна. Обнимаемся. Мне она предложила кофе, а Лене – посмотреть машинку. Он выставляет машинке ножки и включает. Машинка дико прыгает, он ничего не понимает. Я спросил: а убрали ли стабилизирующие винты? Леня о них не думал, считая, что их уже не ставят. А они на месте. Мужик, который доставил машинку, их просто не снял – мстя за то, что Машечка отписала его от установки: слишком много он запросил.
Курим косяки Маши Бел, потом Ануфриева. Говорим об Израиле, откуда в конце февраля вернулись Машечка.
– Я побывала всюду! – хвастает она.
Местные друзья возили ее на машине: Эйлат, Мертвое море, Кинерет, причем весь, а не как у меня, Дор, Кейсария, Нетания, Яффо и пр. Наши впечатления похожи, хотя ей понравилось Средиземное море, а мне нет. Маша Бел вспомнила Цфат, где была когда-то. Они с Леней уходят: у него очередная стрелка. Машечка ругает его: вместо того, чтобы делать ремонт ей, у Мити, у ее подруги, которую она ему сосватала, он все что-то организует, заводит какие-то коммерции с разными мужиками, из которых ничего не выходит. Я оправдываю: менеджментом и логистикой заниматься приятнее, чем самому пилить и стучать.
Я пообещал доделать машинку и доделал: выкрутил винты, поставил заглушки и саму машинку на место. За это прошу чай. Машечка вписалась в новую работу: теперь реставрирует  Парк Культуры им. Горького. Зато – хорошо платят. Надеется доехать до меня в Крыму. В ее планах – купить дом в Ярославской области. Я рассказываю про Грецию, про Кота, который совершенно не радует меня. Он словно все еще спит в сытом младенчестве. Поговорили о моем философском посте в ЖЖ и споре с Малеком – о котором она знает от Иры. Даже подискутировали о сути философии. Тоже интересная женщина.
Зашла дочь ее знакомых, еще школьница, но уже «археолог», музыкант и спортсмен. Поэтому не по годам самоуверенная. Блин, как активны до поры до времени эти девочки!
Я прощаюсь и еду к Пуделю: у меня сегодня день встреч. Миша и Егор дома, а Настя – в Питере со своим классом. Пьем чай под DVD-концерты. Я рассказываю об Израиле, Перчике, Чистякове и пр. Он рассказывает про институтских друзей, в большом количестве поселившихся в Калифорнии… (Это какая-то беда: сколько уже было массовых эмиграций из этой страны – в добавление к массовым репрессиям. И при этом все время заводятся новые умные и яркие. Богата Россия…) Он хорошо помнит людей и их приключения, что избавляет его от собственных. Говорили о музыке и ближайших концертах в Москве, на которые пойдет он и не пойду я.
На басу у Джеф Бека играет шестнадцатилетний кудрявый белокурый ангел, словно со средневековой картины. Девушка брызжет смехом и счастьем, словно понимая, что все смотрят на нее. И это лишь добавляет ей драйва. Одни женщины способны быть такими открытыми и искрящимися! И все же я хочу иметь с ними лишь дружбу.
Несколько раз за день начинались дикие ливни, но я не попал ни под один, каждый раз оказываясь в помещении. Пол-одиннадцатого вернулся в Жаворонки. Лиля умудрилась запереть калитку на задвижку, хотя я предупредил, что еду. Зато потом забота обо мне, по наказу мамы, несколько навязчива. Пытаюсь писать пост в кухне, где они с Володей занимаются котом и посудой. Посмотрел ленту, небольшая переписка с Мангустой, ванна и сборы. И совсем мало времени для сна...