Отчаяния пока нет, часть 6

Отчаяния пока нет

Часть 6. Женщина-луна

Рейс из ТА встречают много людей, вполне национально отличимых. Ждал больше сорока минут: сперва шел рейс из Москвы. Мангуста подошла совсем неожиданно – и не оттуда, откуда все: уже с улицы, как-то обойдя таможенный контроль.
– Наверное, потому, что я не сдавала вещи в багаж?..
Она мила, все симпатии к ней тут же оживают.
Обратный путь – гораздо легче, и машин меньше. Она бодро сидит рядом, не особо переживая при обгонах. Болтал и веселил ее всю дорогу. Все же она приехала сюда – и это удивительно!
Заезжаем на Пятом в ночной магазин за продуктами для нее. Я вижу, сколько будет проблем с ее едой, ибо она не ест столько видов обычной пищи. Подвезли чувака до Фиолента.
Показал ей дом и сад, пояснил, что у меня в доме моются в «раковине». Она тут же сообразила, что у нее – наоборот: в ванне умываются. И на крышу в темноте подниматься отказалась. Она делает себе салат, пьет пиво, я – вино. Взвинченное восторженное настроение.
Она возбуждает меня, как всегда после разлуки. Все кончилось постелью – в ее комнате на втором этаже. Несмотря на все радости и долгий перерыв, держусь, попав в синхронизацию...
Ушел к себе в комнату совсем без сил.

В семь нелепо проснулся – и не мог заснуть два часа. А потом сразу приснилось несколько ярких, удивительно подлинных, до галлюцинации, но коротких снов. Полное ощущение, что я встаю, иду к ней – и каждый раз не дохожу...
Скоро она стала меня будит, но я не мог встать. Продолжили любовь в бассейне.
Очень жаркий день, +35-36. И я повел ее смотреть Фиолент. В тон ее странному «костюму», напоминающему двойной халат шоколадного цвета, надел китайскую хламиду и греческую шапочку, – мой ударный наряд последних двух лет. Мангуста впечатлена.
– Будешь чувствовать себя радом со мной моим оруженосцем!
– Нет-нет! – протестует она.
Как и всегда, наряд пользуется всеобщим любопытством.
Мангуста восхитилась видом в сторону мыса Лермонтова – и в сторону Георгиевской бухты. Но ей тяжело из-за жары, к тому же упал сахар. Еле дошла до дома, совсем убитый вид. Немного поела, приняла душ – и ожила. Легла голая на своей постели, я – рядом. Она попросила массаж шеи. Пролонгировал свои усилия электромассажером. От них перешли к обниманиям. Она считает, что с ее женской сферой что-то не так, и воздерживается от глубокого интима.
Провалявшись несколько часов – поехали в город. На Пятом купил ей солнцезащитные очки. И пивную кружку – пить из нее мате, как у нее заведено. Показал центр города, объехав его по кругу – и повез в Херсонес. Зашли во Владимирский собор. Рядом с музеями купили маленькую скульптурку – для ее немецкого друга. Показал ей все основные руины. Но здороваться с морем она отказалась: много камней. Пляж напомнил ей что-то из советских фильмов, чего не увидишь на Западе. Купаться в таких условиях!..
– Ну, Мангуста, наш человек смел и неприхотлив! Вас там разбаловали, а у нас все настоящее…
Здесь в Херсонесе я тоже пользовался повышенным вниманием, словно актер, играющий живых исторических персонажей. Завел ее в «Зеленую пирамиду», где мы поели. Уровень местной галереи понравился ей много больше израильских. А он не велик. Поздоровался с хозяином, Леонидом Юрьевичем, рассказал Мангусте про Умку…
Сил это, однако, не прибавило – и мы не вернулись в центр, где я думал побродить, а поехали в Муссон – искать ей продукты. Это оказалось нелегко. Купил бутылку розового шампанского. В конце программы она язвительно заявила, что ей нужна аптека – с аллюзией на «Человека на дороге». У нее живой и веселый ум, это хорошо. Удивилась, что у нас можно так далеко увозить тележки.
У дома увидел Яну, говорившую по телефону на балконе. Я представил ей Мангусту и предложил зайти. Яна пришла с Андреем – и шампанское сразу пригодилось.
Очень милый разговор, Яна хорошо держалась. За шампанским последовала трубочка и чай. Мангуста тоже дунула пару раз. Говорили об Израиле и здешней красоте, детях, планах и пр. Они предложили поплыть с ними завтра от Георгиевского в Балаклаву на кораблике. В Балаклаве они собираются взять квитанцию на оплату аренды участка.
Но Мангуста решила, что лучше поехать в Ялту.
…От травы – легкость мыслей. Она объяснила, что против обильного секса – или она станет совсем пустая. Она умеет управлять собой и своей жизнью, как хороший наездник. Меняет ее, если она застаивается или летит слишком быстро, может отказаться от многих видов пищи, сигарет, мужа…
– Какая воля и цельность! – смеюсь я.
– Но вот убирать я совсем не умею!
– Ну, это усложнило бы лишь нашу совместную жизнь, а так как ее нет и не предвидится – то не страшно.
– Да, я была бы плохая жена… – смеется она в ответ.
Я предположил, что ее холоднокровие и «честность» в вопросе отрицания брака – от ее неумения сильно любить, сильно нуждаться в другом – как в объекте максимального доверия и поддержки. Она способна все сделать сама, у нее очень мужской взгляд на жизнь, она признает лишь равные отношения. Она не хочет быть помощницей мужа, скорее наоборот…
С ней легко и не напряжно говорить, она очень удобный гость. И Бубновым, думаю, она понравилась – так же, как и моей маме. Даже Лесбия, не видев ее, хорошего о ней мнения. Как так умеет человек быть всем приятным? И при этом – никакой успешной карьеры.
Обнялись – и в 12 разошлись по комнатам, как друзья.

Дорога в Ялту восхитила ее, но она боялась быстрой езды, выше 100 км/ч. Забыла косынку-рубашку – и это нас сперва заморочило, пока она не согласилась на мою бандану, как недавно в ТА.
День очень жаркий, цены на билеты в Воронцовский дворец и парковку – заоблачны. А паркуюсь я близко к дворцу, ради удобства Мангусты.
Дворец ей понравился, но она устает почти так же, как Лесбия. Нравящиеся мне женщины – физически дефектны. Она даже отказалась плыть – в детской купальне, куда мы спустились, хотя я стоял в пяти метрах и уверял, что она никак не утонет. Так и не уговорил. Потом ей стало худо по дороге вверх, мне еле удалось показать ей парк. Привел в кафе «Султан», но татарской окрошки тут больше нет. Тоненькая девочка-официантка спросила: буду ли я на курином бульоне? Еще и с колбасой! Потом мне пообещали, что сделают на воде и без колбасы. Но это уже не то…
Мангуста удивилась, как я был «капризен», хотя я всего лишь хотел получить их же (татарское) традиционное блюдо, которое я так любил. Наверное – один из немногих. Спускаясь к машине, купили ароматические масла. 
В Ялте сразу свернул к дому Чехова. Отказались идти с экскурсией – и правильно: смотрительницы комнат все равно рассказали больше, чем я хотел бы услышать – с невероятным придыханием, с перечнем всех «регалий» Антона Павловича, словно говорят о боге! При этом не пускают ни в одну комнату, надо смотреть из дверей: это бесит!
Сперва нас приняли за англичан: тут уже было трое. На улице я дополнил то, что почему-то не рассказали тетеньки и что обычно рассказывают экскурсоводы: как удалось дому сохраниться и сохранить все свое содержимое. На чеховской кухне, отдельно стоящем домике, – нам показали древний холодильник. Мангуста узнала в этой кухне свою комнату в Бат-Шломо: белые стены, высокий потолок, высокие окна и похожий объем. А в саду я обратил ее внимание на соседство березы и пальмы: вряд ли где-нибудь еще растут рядом эти два дерева. Обошли весь, в общем, небольшой сад. Он всегда мне нравился. Зашли в дом с художественной экспозицией. Никакой отдельной выставки нет, висят картины на тему чеховских домов, начиная с 1950-х. Мангуста оценила уровень:
– Похожи на картины моего деда.
Спустился в центр и как всегда припарковался у похоронного бюро. На аллее к морю зашли в католический собор, в котором никого не было. И лишь она одна стояла перед алтарем, в своем простом платье, ярко освещаемая боковым светом из высокого окна. Пока она впитывала прохладный интерьер – я изучал экстерьер и нашел в розетке на главном фасаде мандалу и четыре инь-яна.
Пляжи забиты, словно в стародавние времена. Мангуста обратила внимание, как безвкусно одеваются местные люди.
– Это не местные, в основном приезжие. В Крым сейчас едет самая невзыскательная публика… – объяснил я (с горечью).
Прошли всю набережную, немного углубились в город, посидели в очень приличном кондиционированном кафе, где ей, наконец, хорошо. Она пила пиво, я – молочный коктейль и кофе. Говорили о Перце, его и их проблемах, в том числе из-за его отказа быть самостоятельным художником:
– Он сказал, что если он знает, что не может делать гениальные вещи – то не будет делать никаких.
– Ну, никто не знает, гениальные он вещи делает или нет, особенно, когда начинает. Художник – это всегда риск…
Но он не хочет попусту настаивать на своем таланте. Это, наверное, достойно, но и странно. Может, это упрощает жизнь, но и лишает ее каких-то перспектив и красок…
Снова вышли на набережную.
– Я счастлива, что попала в Ялту – и вижу это! Никогда не думала, что это может случиться!..
Только, оказывается, она путает Ялту и Сочи.
– Глядя из того города, где я родилась (Свердловска) – это одно место. Так и скажу, вернувшись в Израиль: «Я была в Сочи!»
– И все позавидуют, – усмехнулся я.
– Они и так позавидуют.
…По дороге домой пришлось напомнить волнительной Мангусте про стаж моего вождения… Но в основном говорили про литературу. Она хочет читать не писателей, а доярок и чиновников, чтобы знать что-то новое. Писатель, мол, это человек, такой же, как она. Он неинтересен. Я не соглашаюсь: это специальный квалифицированный наблюдатель, в отличие от доярки.
Дома были уже в темноте. Зашел к Бубновым и скачал несколько фильмов. Она за это время сделала салат. Улеглись на достархане с вином и посмотрели «Generation П». Не самый позорный, но и не выдающийся фильм. Увидел Юру Балашова и Пепперштейна. Объяснил Мангусте, кто они такие. 
– Тусовка попыталась снять «свое кино», – комментирую я.
Но ей не очень удалось.
Ночью никакого интима, зато она пробует спать на полу: мой диван ей не подходит. И требует света: она боится монстров!
– Я не могу дормир в потемках! – смеюсь я.
По сравнению с Лесбией она то и дело кажется совсем ребенком. Хотя иногда рассуждает очень здраво.

Зарядка, душ, завтрак, развеска постиранного белья… Теперь она потребовала зеркало: ей надо постоянно видеть себя… Перед ним она тщательно одевается и наводит красоту. Это очень важно для Мангусты.
Поэтому на сборы не хватило двух часов. Наконец, выехали в Бахчисарай (с заездом в обменник на Пятом: мои деньги стремительно тают).
Входной билет во дворец – 40 гривен! И за каждый новый объект, вроде Соколиной башни или ханского кладбища с баней – надо платить отдельно. Помещение банной комнаты отлично освещается лишь за счет дырок в куполе.
Поражает непосредственность людей: мужик во дворе дворца захотел сфотографироваться с нами, хотя я был совсем не в парадном наряде. Разве что Мангуста напоминала гаремную девушку. Мужик был отвергнут, и моя суровость вызвала удивление Мангусты. Во дворце бомжеватый человек признал во мне бродягу и сам представился им. Я молча пожал протянутую руку. И изо всех сил стал изображать иностранца, за которых нас с Мангустой все время и принимают. Про Мангусту понятно, но, видно, и у меня в глазах «они» различают что-то чужое, по-прежнему и навсегда. И это не радует. Нет, я не хочу слиться с народом, но хочу, чтобы он ко мне чуть-чуть приблизился. В Москве, во всяком случае, это давно все не так. А когда-то и в ней…
Ей все очень нравится, но она очень быстро устает на жаре. Для отдыха веду ее в татарское кафе, напротив дворца, что построили в прошлом году. Поднялись на второй этаж, представляющий собой единую крытую террасу, и легли на достархан. Отсюда вид на весь старый город. Она даже стала есть сладости, чак-чак. И чебурек с сыром – как нормальный человек! Плюс салат, конечно. Оказывается, достархан очень удобен ей, всегда обедающей лежа и не за столом.
Щадя ее, доехал почти до монастыря, где есть маленькая стоянка. Мужик на стоянке, раскручивающий на деньги, спросил: «Откуда вы?» Я предложил ему посмотреть на номера. Ни слова больше.
Я делаю все, чтобы она сохранила силы! Но это мало помогло. После монастыря, по дороге к караимскому кладбищу, я получил выговор, что потащил ее по такой дороге, не предупредив.
– Наверное, ты привык к другим девушкам, которые мужественно идут и боятся жаловаться! – сказала она, сев на камень.
– Ну, такая девушка была только одна (я имел в виду ОК.), а Лесбия (я использовал, разумеется, настоящее имя) жаловалась очень сильно и говорила мне даже лишнее.
– Я не уверена, может, тоже скажу…
Но кладбище ей очень понравилось, «больше всего»! Разобрала общий смысл пары кладбищенских надписей на иврите. Восхитилась видом с горы – с четко вырисовывающимся Чатырдагом – совершенно райским, по ее словам. И климат, с более холодной зимой, ей нравится больше израильского.
– Если иногда морозы по ночам, то – это идеальный климат!
Она лежит головой у меня на коленях, я служу подушкой и парасолью сразу. Я тоже устал, но как-то больше удовлетворен, чем обычно. Девушка – худший спутник в походе, но более интересный.
Усадьба Фирковича оказалась закрыта. А у нее начал падать сахар: она ничего не взяла, не думала, что путешествие будет таким долгим. Я стал неистово стучать в старинную дверь. Нам открыла черноволосая татарочка и пустила после уговоров. Принесла нам восточных сладостей и бузы. После этого у нас хватило сил на остальной город мертвых.
А в небе серьезные тучи и признаки большой грозы. Среди них мы и мчались до дома. Машина ведет себя странно, вдруг теряет скорость, жутко шумит, я и боюсь загнать ее, как лошадь. Это было бы катастрофой.
Дома я пью пиво на заднем дворе и прихожу в себя. Мангуста сделала салат и ушла в свою комнату читать. Для ночного обеда я изобрел личную татарскую окрошку: из скисшего молока, огурца, зелени и лука с чесноком. Получилось очень достойно. Мангуста предложила посмотреть кино, иначе она срубится. И мы, завалившись на достархан, посмотрели «Какраки». Не сильно великое кино, но более профессиональное, чем вчерашнее. И даже реалистическое в том, что касается прохождения «регламента», сцен архитектурных совещаний… Вообще, взгляд на современную Россию, как на квази-совок, где одинаково нелепо и неорганично сочетаются ленинские вымпелы, иконы, чучело медведя, портрет Шамиля, двуглавый орел и пр.
Она ласкается, называет золотым зверем. Но на этом все и кончается. А ночью была жуткая гроза, молнии сверкали одна за другой, как из пулемета. Улица превратилась в реку. Мангуста встала, зажгла свет и закрыла окна. Часть я потом вновь открыл, чтобы не задохнуться.

Этот день был посвящен магазинам и Севастополю. На Пятом зашли на наш знаменитый секонд. Мангуста искала летние сапоги – и нашла, за 180 гривен. Из конопли! Я сразу сказал:
– Бери! На худой конец, мы их искурим.
– Можно сделать «молочко», – поддержал тему продавец.
Ей интересны здешние книжные, и по дороге в центр мы зашли в букинист за Novus’ом, где она не купила ничего, а я, воспользовавшись случаем, – купил книжку «Основы психологии» и «Спинозу» из ЖЗЛ.
Она готова поселиться в Novus’е, где есть кондиционер. Там же она приобрела разные детские книжки. Отсюда мы поехали в Артбухту, где поели в «Челентано»: она салат, я – пиццу. И она захотела прокатиться на кораблике на Северную сторону. Билет стоит всего 10 гривен.
Пароходик соответствует цене, однако плыть ей очень понравилось. И набережная ей тоже нравится, и вид. Ей вообще все очень нравится, она благодарный восприниматель нового. Даже, на мой взгляд, и слишком.
На набережной у Дельфинария она обратила внимание на «честный» вид встречных людей.
– Это из-за отсутствия у них второго дна, – предположил я. – Все написано на их лицах. Они ничего не скрывают и не считают нужным скрывать. Они очень простые и довольны этим. Поэтому и одеваются так непосредственно.
– И еще у них очень много детей, словно в Израиле, – заметила Мангуста.
Да, и от этого на улицах сильно шумно.
Поэтому когда мы поднялись на пустынный Центральный холм, к Владимирскому (Адмиральскому) собору – это было и отдыхом и радостью сразу. Здесь Мангусте понравилось еще больше. Она даже стала мечтать о покупке квартиры на улице Суворова.
Она хорошо идет по вечереющему Севастополю, не такому жаркому, как прежде. И хвалит его архитектуру. Я уже и сам устал, а у нее открылось второе дыхание. Людей стало меньше, на женщинах появились красивые вечерние платья.
– А мне уезжать! – жалуется Мангуста.
Оказывается, она любит смотреть на красиво одетых красивых женщин. В Израиле никто не позволяет себе так вкладываться в одежду.
– Мне интересно видеть ее хотя бы на других…
Дома она делает салат, у меня остаток пиццы. И мы со всем этим и вином укладываемся на достархане – глядеть «Безумный спецназ». Кажется, что я видел его десять лет назад. Но у него печальная судьба: на середине фильма Мангуста начинает засыпать.
Мы перебираемся в дом, где ночное прощание оборачивается долгими обниманиями, со все более страстными поцелуями, что сигнализирует, что она готова на большее…
Наверное, это неправильно, заниматься «любовью» «без любви», но, с другой стороны, почему нет? Мы просто доставляем друг другу удовольствие. Мне приятно, что ей хорошо. И мне тоже неплохо. И либидо удовлетворено.
Секс – как совместный чай, вино, курение травы. В конце концов, многие годы у меня с Лесбией было то же самое. Но отягченное чувством долга. Теперь я ничем не отягчен. И секс пока не приелся (как было когда-то)... Если бы я окончательно научился смотреть на секс, как на что-то смешное, – вероятно, я стал бы совсем «взрослым».

Вначале возлюбленная – как тонкая серебристая струна, которая красиво звенит. Ты ничего не знаешь про нее, но тем больше воображаешь. Постепенно струна превращается в полоску земли – и ты все больше видишь и понимаешь, что здесь и как. Но и иллюзии совершенно пропадают. Если ты еще «любишь» этого человека, то совсем другой любовью, когда общий набор достоинств перевешивает обнаруженные недостатки.
Так я много лет любил Лесбию. И что-то подобное может начаться с Мангустой. Не любовь, но род дружбы, тем более дружественной, что мы не живем вместе, ничем не связаны, не имеем ничего общего: имущества, детей, – ничего друг другу не обещали, ничего друг другу не должны.
Поэтому – никакого раздражения на нее, пусть она иногда и брыкает ножкой…

Мы никуда не спешили, поэтому встали довольно поздно. На Пятом я снова снял деньги, и мы заехали в цент мебели «Домино» на Седьмом километре – за специальной ортопедической подушкой для Мангусты: у нее постоянно болит шея, несмотря на мой ежедневный массаж. Цена ошеломила, но делать нечего.
Оттуда я повез ее в Балаклаву. Машин столько, что трудно запарковаться даже на платной парковке. Прошли всю набережную – и ту ее часть, которая всегда была закрыта, с хорошо отреставрированными дореволюционными домами. Вдоль набережной стоят невероятно дорогие яхты. Красивая, но ненужная роскошь, дающая кому-то работу, кому-то смысл жизни.
С левой стороны бухты повез ее на правую, в горы, к скале Мотыль. Остановились на стоянке, где начинается тропа на пляж Васили. Я показал ей его сверху, он ей, наконец, понравился.
…Но с полдороги, уже на лестнице, она заявила, что дальше не пойдет:
– Надо предупреждать – куда ты ведешь меня!
– Но я же предупреждал!
– Ты не так все объяснил!
– А как надо было? Мы нигде еще не спускались, мне не с чем было сравнить…
Она готова подождать меня здесь наверху, я готов никуда не идти. Она пробует объяснить, почему не любит подобные походы:
– Я приехала сюда отдыхать, а не совершать подвиги! Иначе мое путешествие будет бессмысленным, отпуск ничего не даст. А я очень устала…
– Не надо оправдываться: нет – так нет.
Она думает – и все же идет… На берегу она заявила:
– Этот спуск – подвиг ради тебя! Но это – последний раз. Мне не интересно купание… Во всяком случае, я не готова платить за него так дорого!
Это портит мне настроение, напомнив разные годы моей жизни.
Под натянутым на деревянных столбах пологом нашли относительную тень, заняли бесплатно два лежака. Море кажется ей холодным, а галька, по которой мы шли, – острой.
– Я понимаю теперь, почему русских невозможно победить: вся ваша жизнь – это экстрим и мучения! – не то смеется, не то досадует Мангуста. – Я не могу представить себе западного человека, готового так мучить себя – ради подобного «удовольствия».
Она лишь окунулась и возвратилась на берег – несмотря на мои мольбы хоть раз поплавать вместе, не связывая себя охраной вещей или еще чем-нибудь...
– Тут ничего не украдут, я тебе клянусь!
Бесполезно… Что ж, я и один хорошо поплавал – в странной воде, где очень теплые «куски» сочетались с прохладными, особенно на глубине. Но здесь я могу нормально плавать, в отличие от Израиля. А плавать – очень полезно при остеохондрозе, – оправдываюсь я перед собой.
Сохнем, рассуждая о социальном происхождении соседей с картами. В Израиле лишь бедные люди, всякие марокканцы, позволяют их себе. А здесь – средний буржуазный класс.
Я возразил, что соседи – не средний, тем более не буржуазный класс. Это мелкие коммерсанты или работники торговли младшего звена, может, вообще рабочие, такой торговый пролетариат. Буржуа – другие: у них другой капитал, возможности получить образование, досуг. Даже художник может быть буржуа. Мангуста ответила, что все ее соседи в Эйн-Ходе, деревне художников, – подобные буржуа. И тут же тяжко задумалась, вспомнив о них, – что надо что-то решать о своей дальнейшей жизни, когда закроется ее галерея.
При въезде в товарищество увидели отлично сохранившегося седого человека лет 60-ти. Мангуста сказала, что он похож на многих пожилых израильских мужчин. А тут таких почти нет.
– Местные мужчины совсем не берегут себя, – заметила она.
Мы отдыхаем, пишем, читаем. Мангуста, в одних андепенсах, решает свой задачник по определению IQ. Я не могу сидеть на достархане, так достали голоса соседей, второй день не прекращающих вечеринку с шашлыком. Но и на балконе не легче: кажется, что все Царское село что-то отмечает и устроило пикники в саду: стук топоров, крики, ссоры…
Наконец, идем к Бубновым, на придуманный Яной сабантуй. Тут Васюковы без детей и Морковь, тоже одна. Яна сделала басму по-узбекски. Мне – даже без мяса, в отдельном котелке.
– Со времен застолий у Васи и Приквы – я знаю, что надо правильно себя поставить, – говорю я. 
– Или у Тани Терещенко, – вспомнила Яна.
Морковь пыталась вспомнить, что за «мужик» писал о Фиоленте?
– Этот мужик был Пушкин, – предположил я.
И рассказал местный эпос про Пушкина, его связь с Фиолентом, их общую связь с греческими мифами, сами эти греческие мифы… Поделился мыслями об архаической пещере, страхе перед женским лоном с зубами… И, в связи с этим, последнем фильме Ларса фон Триера… Такими темами легко развлекать приятелей, когда вульгарное застолье превращается в симпозиум. И тем оправдывает себя. Воспоминания, игра ума, специфические знания  – вот чем хорошо правильное застолье.
Андрей вспомнил Агалых 85 или 86 года… Я добавил свой Агалык того же времени. Васюков оказался довольно интересным и искренним человеком, его приятно слушать. Болтовня не прекращается. Кончилось вино, начался чай и трубочка.
В конце застолья Мангуста просит прогуляться с ней по улице – под звездным небом. В Израиле, по ее словам, никогда не бывает столько звезд!
Она хочет еще одного ленивого дня. А потом – поездку в Коктебель. Жалуется, что ее «отравили» мясом, которое она не посмела отвергнуть. И теперь чувствует себя недостойной целоваться со мной.
Дома хватило сил лишь попрощаться на ночь.

Все последние дни ловлю себя на мысли, что женщины все меньше интересны мне. И это уже в который раз! Они бывают умными и яркими, но слабыми и капризными. Или без проблем, но никакими. Прекрасными, но без извилин (как сказал поэт). Женщина как жена превращается в обузу и бред. Нет оправдания этому состоянию. Что кто-то рядом? Но это постоянное соседство и досаждает. И нет сил скрывать досаду. И тогда сразу ссоры. Или длительное лицемерие, мучительная игра в хорошего и терпеливого.
Лишь такие отношения, как у нас с Мангустой, пожалуй, имеют смысл. И этому тоже надо радоваться.

К разговору с Мангустой о внешности местных людей. Русский человек не умеет нормально жить. У него нет традиции, сил, информации по этому поводу. Он безумно калечит себя пищевыми привычками и образом жизни. Мангуста обратила внимание, как Яна кормит Андрея: огромная тарелка жирного плова с мясом! Да, тут, как известно, главное накормить зверя. А потом напоить…
Форму можно поддерживать, лишь постоянно заставляя и ограничивая себя. А наш человек живет так, словно война вчера кончилась – и вот-вот начнется снова. И надо успеть наесться и оттянуться. Война, голод, опасности, гибель – стоят черными тенями в его подсознании. И он не будет особенно стараться, чтобы сделать эту жизнь существенно лучше. Он не верит в нее. Он никому и ничему не верит. В том числе государству. В душе он последний пессимист и ипохондрик. Климат и история мрачно поработали над ним. Из-за ощущения непрочности и скоротечности жизни он делает лишь то, что проще и быстрее.
Цивилизация лишь недавно коснулась его. И он до сих пор живет в состоянии боя всех со всеми. И не известно, когда это кончится…

Читал «Основы психологии», и Мангуста удивилась моему интересу к ней. Ей психология как наука кажется бесполезной или излишней. Мол, все давно живущие люди – и так стихийные психологи и все в ней понимают. Я доказываю, что человек, владеющий знанием психологических практик, техник – подобен опытному взломщику с большим количеством отмычек. Ему проще вскрывать самый защищенный сейф, что и представляет собой наша голова.
Психолог, на мой взгляд, еще более важная профессия, чем врач. Врач нужен только больным, а мы не всегда больны. Психологические же проблемы преследуют любого человека всю жизнь и каждый день. Неумение разобраться в себе порождает неврозы и приводит к плачевным результатам.
Но, помимо знания психологических практик, настоящий клиницист должен еще обладать большим жизненным опытом. Поэтому лишь много и долго поживший человек может быть хорошим психологом. А так же – хорошим писателем.
– А я бы посоветовала всем людям больше времени проводить с собой, в одиночестве. И меньше есть, – сказала Мангуста.
– Но человек ест из-за стресса – и через это незамысловатое удовольствие он лечит невроз своей жизни. Еда – одно из того немногого, что хоть чуть-чуть развлекает его. Если в таком состоянии он окажется один – он станет есть еще больше… Ну, а если человек может много времени – и продуктивно – проводить с собой, в одиночестве, – то это сверхздоровый психически человек! Мне еще далеко до него…
Все мои проблемы – в моих тетрадках. Я – психолог, который пытается излечить себя сам. Вытащить себя за волосы из болота. Они, слава Богу, длинные…

Отдаваться дурному настроение проще, чем бороться с ним. Это «удобно», как сползание вниз. Поэтому оно и побеждает нас. Хорошее настроение – как отвага, борьба с тем, что раздражает, не дает успокоиться. Это даже выше, чем владение собой. Потому что владение собой – это победа в обороне. Хорошее настроение – это победа в атаке, это завоевание новой земли. Или надо быть мастером терпеливого отбора и аранжировки обстоятельств, исключающих необходимость побеждать.

Мангуста оказалась совершенно домашним зверем. Ни в сад ее не вытащишь, ни в бассейн. Ни тем более на море. Если она и передвигается где-нибудь, кроме дома – то на машине. А если ногами – то по ровному асфальту. Я не могу сводить ее даже туда, куда я спокойно водил Лесбию.
Да, конечно: плохая координация, проблема с головой, сахаром. Вообще много проблем.
Так что хорошо, что мы совершенно свободны друг от друга. Это в юности не выбираешь, а берешь едва не первого, кто сам «выбрал» тебя. Ты уж и тому рад!
Я не Мангусту имею в виду: она и «выбрав» – осталась свободной. Она и «выбрала» для такой свободной жизни, о возможности которой я сперва не подозревал. Теперь я знаю, что можно жить и так. Думаю, это подходит мне лучше всего.
Так легче уживаться с недостаточностью любого человека.
…Я занимаюсь любовью с Мангустой, но снится мне Лесбия. Это неотступно. При этом я не отказываюсь от всех слов о преимуществе моего теперешнего положения и о пагубности традиционного брака.

Человек – общественное животное: в том смысле, что он нуждается в оценке, что он хочет, чтобы его хвалили. Он черпает из одобрения окружающих вдохновение для дальнейших подвигов. Ему мало собственного одобрения и собственной пользы: он может ошибаться, а польза не перекроет всех его потребностей.
Внутри нас живет ребенок, который каждый день выковывает из себя взрослого. То есть существо самодостаточное, ни в ком и ни в чем не нуждающееся, независимое и бесстрашное. Не боящееся темноты.
Но пока этого нет, ему нужен арбитр и свидетель, подстегивающий его, мешающий энтропии и успокоению. Ибо успокоение есть важная потребность человека, сильный соблазн и губительное пристрастие. Поэтому неуверенность в себе, неуспокоенность, тщеславное желание быть чуть-чуть лучше себя вчерашнего – не зло, а благо.
И с Лесбией мне было в чем-то очень психологически комфортно, несмотря ни на что. Поэтому и не могу забыть.

Вчера Мангуста объявила, что завтра хочет отдыхать, а вечером будет рада, если я свожу ее в город. И мы ленились весь день: она решала тесты, не выходя из комнаты, я валялся у бассейна, писал и читал на достархане. После обеда, который она изготовила, вдруг занялись любовью.
И поехали в город. Я показал ей Графскую пристань и дом Ахматовой, где теперь кафе «Искринка». Она захотела посидеть там, но не сразу, а после небольшой прогулки. Довел ее до бывшего клуба «Бункер» на Марата.
– Такой Севастополь описал в своих рассказах Крапивин, – сказала она.
Не читал. (Читал у него «Мальчика со шпагой».)
В «Искринке» есть кондиционер, уютно охлаждающий сохранившийся в неприкосновенности совковый интерьер. «Новое» – лишь потолок «армстронг» – что еще нелепее. И попса по ящику.
В темноте прошли весь Исторический бульвар, на котором не горели фонари – и не ходили люди.
– Если будешь читать «Севастопольские рассказы», сможешь представить, где это было…
Дома посмотрели «Обещание» братьев Дарданнов. Очень неплохой и серьезный фильм. А потом я долго читал посты по поводу письма Александра Гольдштейна Борису Кузьминскому, который назвал последний роман Гольдшейна «нечитабельным»… Реплики самого Кузьминского, Нины Садур, Березина, Буйды и др. В ходе полемики ребята воскресили старые счеты, вспомнили Литинститут, литературные нравы 90-х, хорошо мне знакомые. Было ощущение, что люди воспользовались поводом поговорить о себе, напомнить о своем существовании. Березин был наиболее интересен из них…

Сегодня поздно встали, поздно поехали в город – в диетический магазин-столовую около Центрального рынка. Тут Мангуста купила гречневые хлебцы. Оттуда – в Херсонес, за билетами на спектакль. Но билеты продаются с четырех. Поэтому поехали в Парк Победы. Провел ее по недоаллеям этого своеобразного и нелепого места и отвез к «дырке в заборе» в бухте Омега, на территории какой-то полуремонтной-полутуристской базы. Я искупался на камнях, хотя сперва не планировал. Море хорошее, но много медуз. Вода снова держит меня, но еле-еле. Мангуста верно ждет на берегу, с хлебцами и актимелью. Всего +27, но ей все равно жарко. Странно для человека из Израиля. Покупая билеты, познакомились с местным олдовым волосатым Витей Гражданом, 54-х лет. Он возмущен, что должен платить за вход в Херсонес 25 гривен, а в 60-е он, мол, зарабатывал здесь рубль в день, отвозя землю на археологических работах… Ему охота поболтать, потопить за идею, поучить. Стал строить меня: мол, надо снимать очки при разговоре, тем более со старшим.
– Не грузи, чувак, – ответил я. – Я знаю, как надо.
Увидев Мангусту, спросил: «Моя ли это леди?» – и пожелал нам сто лет быть вместе.
– Спасибо, конечно, но мы этого не планируем, – возразил я, отмахиваясь от подобной перспективы.
Еле отстал. Вообще, странные заявки для волосатого. Местные старые хиппи как-то ужасно невежественны в знании основ.
Оставил Мангусту у ЦУМа: она решила совершить свой индивидуальные променад по магазинам. Это ее успокаивает, она даже сочиняет так стихи. И вернулся на Фиолент, где солнце и бассейн. Мы совсем из разных тест.
Несмотря на то, что смотрел спектакль («Троянская война окончена») третий или четвертый раз – он снова подействовал. Хотя актеры играли без прежнего блеска. Подействовал и на Мангусту: она даже расплакалась. И это в комедийной по форме пьесе. И просила меня не снимать, потому что звук автопарата мешал ей слушать.
Поехали в Novus за шампанским. Заодно накупили уцененных к концу дня салатов. Устроили на балконе стол и стали обсуждать пьесу. 
– Спектакль во многом уникален, – сказал я: – по количеству цитат, аллюзий, многоплановым философским смыслам. Уникален и сочетанием трагедии и комедии, то есть по сути – это трагедия в комедийной форме. «Рапсод» все время нарушал единство восприятия, общением со зрителем возвращая в «реальность». Комедийные приемы были намеренно грубы. И целостность вещи при этом не менялась, наоборот – добавлялись дополнительные регистры. Это напоминает симфонию, где мажорные части сменялись минорными, быстрые медленными. Веселая по форме, понятная даже детям – она очень глубока по содержанию. Да и построение ее не просто. Ее форма обманчива: отталкиваясь от древнегреческой трагедии Еврипида – актеры говорили совсем о другом. Например, в жертвоприношении Поликсены я вижу жертвоприношение классов, народов: евреев, буржуа, «белогвардейцев» – ради идеи, потому, что так судил рок, то есть история, политическая необходимость – с точки зрения тех ли иных героев. Это лейтмотив пьесы.
И после таких хороших разговоров, умеренно пьяные, – мы занялись долгой изощренной любовью.
…Ночью несколько раз будил соседский пес Куций. Я выходил на балкон и кричал ему. А в шесть утра просто закрыл окно.

День накануне поездки в Коктебель снова был ленивым. Лишь к вечеру мне удалось увести Мангусту к Георгиевскому монастырю. Вид отсюда на Аяй, Фиолент, скалы, море – впечатлит кого угодно. По дороге наткнулись на новый памятник с балюстрадой.
– Пушкину, – предположил я.
Так и оказалось. На стеле выбиты стихи и отрывки письма о его посещении Георгиевского монастыря в 1820 г.
От спуска по лестнице в 800 ступенек Мангуста решительно отказалась, и даже пример Пушкина не вдохновил ее.
Все открыто, даже пещера ап. Андрея, в которой никого не было. Монах тихо подкрался к колоколу, висящему на площадке около нового храма на специальной пирамидальной раме – и так в него вдарил, что сидящие рядом люди, любующиеся закатом над заливом, – подскочили. Кто-то мог бы и инфаркт схватить. Гуманист перекрестился и ушел молиться в храм. Думаю, он был рад эффекту и проделывал этот номер регулярно с неизменным злорадством.
Морские туманы ползут над берегом, видимые лишь в очки-полароид, как бесы-инопланетяне в одном американском фильме.
У бубновского дома столкнулись с Пузаном и Денисом. Денис передал записанные диски Уолкотта. Бубнов сказал, что договорился с Фокиной, знакомой мне коктебельской художницей, и дал ее телефон. Но ее дом полон, поэтому без ночевки. Ничего, я уже договорился с Юлей, женой Димы Киселевича в Вороне.
Ночью посмотрели еще один фильм Дарданнов, «Дитя» – и разошлись спать.

Я проснулся в 9, сделал зарядку и стал будить Мангусту. Выехали около 11-ти. На заправке Shell на окраине Севастополя пять из шести машин – с российскими номерами. Пейзажи снова восхищают ее. Мне это помогает видеть Крым так, как я видел его когда-то.
Машина ведет себя странно: в горку то и дело теряет обороты и почти глохнет. Окончательно заглохла на подъеме за Верхней Кутузовкой, куда я по ошибке свернул. Решил, что перегрелся бензонасос. Снял пару шлангов, проверил бензин. Место неудобное, в гору, Мангуста нервничает, хотя и предложила помощь. Накачал побольше бензина в карбюратор, завелся, поднялся вверх, развернулся через сплошную – и спустился к ожидающей меня Мангусте. Она боится таких эволюций, поэтому покинула машину.
Остановились в Солнечногорском (Ксеропотоме) – поесть и покупаться. Ели прямо на берегу, она кукурузу, я – пахлаву, сидя на выступе стены. Она опять не купалась. С удивлением наблюдала, как рейсовый пароходик смело врезался в берег, словно десантный корабль, чтобы забрать пассажиров – не прибегая к помощи пристани.
На трассе подобрали пару хипповых ребят из Львова.
– Нам говорили, что с московскими номерами не берут, – заявил парень.
Парня звали Денис, работает во Львовском театре, но не знает ни Алика Олисевича – ни вообще никого из местной тусовки. Он и не считает себя хиппи, хотя носит волосы. И поколение другое. Да и не изо Львова он, а из Донецка, во Львове учился и остался, шесть лет назад. Из Донецка я тоже кое-кого знаю, например Сентября, Торна, но он не знает и их.
– Ты вообще точно с Украины, может, шпион? – смеюсь я.
Его девушка и вовсе из Москвы – и очень хочет там со мной общаться, но я не проявил интереса.
Слегка поговорили об автостопе, ибо Денис догадался, что когда-то и я путешествовал подобным образом. Не только путешествовал, но и книгу написал (об этом умолчал).
Восприятием моей езды Мангуста напоминает Лесбию первых лет моего вождения. Особенно когда за Алуштой пошли знаменитые серпантины. Она просит не гнать, не обгонять, ехать тише, якобы для того, чтобы она успевала снимать.
В четыре мы были в Вороне. Диме надо повесить на свои ворота номера: №1, №2, как в Кремле, ибо трудно понять, куда въезжать? Зато я довез нас сюда без единой ошибки, несмотря на два прошедших года.
Дима уехал по делам, Юля занята спящим ребенком (и, видимо, спит сама), поэтому нас встречает обслуживающий персонал: кухарка Наташа, две армянские девушки, няня дочки по имени Лена, двое рабочих. Персонала много, но воды в предоставленной нам комнате нет. Армянские девушки пообещали к вечеру. Зато в комнате есть книги антисемитского и антимасонского содержания. Но я предупредил Мангусту о странностях нашего хозяина. Во всем остальном «номер» красив и стилен. На стенах хорошие картины в стиле Волошина-Богаевского.
Приняли душ в кабинке рабочих. Кухарка Наташа угостила винегретом. В хозяйстве мало что изменилось: бассейн по-прежнему пуст, удобства не работают, недоделанное осталось недоделанным. Появилось и новое: кухня, два крытых стола рядом с ней. Не много за два года. Зато личный трактор с ковшом.
Приехал Дима, которого тут величают Дмитрий Михайлович, – привез доски на крыше своего микроавтобуса. Но встретиться нам долго не удавалось. Он почти не изменился, лишь отрастил тонкую седую бородку. Усталый, измотанный, неразговорчивый.
Дима пошел помогать рабочему Паше подключать воду в наш дом. У них странные отношения: Паша огрызается и выказывает серьезный градус пренебрежения к мнениям хозяина.
Я пошел посмотреть, разобраться, может, помочь. Но тихо ушел от греха. Потом помогал на балконе Мангусте слать смс Дашке в Израиль. Тем временем внизу разыгралась безобразная сцена: Дима вставил пистон Наташе за то, что она собрала с грядки не те помидоры. Наташа в сердцах заявила, что вырвет их и посадит новые. А Дима стал орать, что за них плачены деньги, и чтобы она тут не распоряжалась и не забывала, кто ей платит!
Мне захотелось тут же встать и уехать. Хорошо, что Мангуста не слышала.
Вода все же пошла, но еле-еле. Видя, что хозяевам не до нас, я предложил Мангусте прогуляться до водохранилища. Был уже восьмой час, и я не знал, успеем ли мы дойти до темноты? Ну, значит, просто прогуляемся. Посреди лесной дороги Мангуста запаниковала и решила повернуть назад:
– Я боюсь возвращаться в темноте!
Я попросил подождать меня – и пошел на разведку. Она испугалась, что на нее кто-нибудь нападет – и пошла следом.  Тут и я навстречу – с радостной вестью, что объект найден. Мне даже удалось уговорить ее взобраться на насыпь дамбы, хотя Мангуста пищала, что не влезет, упадет, не спустится!.. И что стемнеет, мы потеряем дорогу… Зеленая вода хорошо смотрится на фоне темнеющего леса в горной лощине. Воды больше, чем два года назад, и водоем выглядит лучше. Не смог отказать себе в удовольствии искупаться, что заняло две минуты. Спуск с насыпи занял больше, потому что Мангуста так боялась, что хотела даже съехать «на трех точках», но я убедил не делать этого, а потом крепко схватил, как мент на удержании, и свел вниз.
На обратном пути Мангуста сказала странную вещь: про излишнюю глубину русских людей, которая мешает им жить. Мне-то как раз это в них нравится, западные люди кажутся мне плоскими.
– Но, может, это мой поверхностный взгляд?
Мангуста подтвердила, что все так и есть. Но она не понимает, почему у здешних людей все так сложно, надрывно, откуда эта усложненная глубина?
Попытался объяснить, что она – от местных условий, специфики выживания, необходимости бороться и барахтаться, решая кучу проблем, которых никто не поможет решить. Здесь нет ничего устойчивого, надежного, каждые двадцать лет в истории этой страны меняются правила игры, белое становится черным и наоборот. Надо приноравливаться, искать новые решения. Надо быстро догонять другие народы, которые на процесс освоение тех же вещей тратили столетия. Хочется быстро разбогатеть, достичь западного уровня, который стал таким привлекательным…
Вернулись в усадьбу в темноте – и узнали, что хозяева уехали в Морское, по делам своих магазинов и гостиницы. Кухарка уже ушла, но была возвращена армянскими девушками ради нас – и сдала нам салат. Плюс чай от армянских девушек. Двухлетний ребенок кухарки играет с ребенком хозяев. Армянские девушки милые, но темные. «Из самой Москвы?» – задали они сакраментальный вопрос. Говорили о московской жаре, пожарах, торфяных болотах.
В отсутствии стола утроили себе ужин прямо на полу террасы. Я оперся спиной о балюстраду. За балюстрадой тускло подсвеченные деревья, силуэты гор. Лампа на стене слабо освещает террасу – и я почувствовал себя в фильме Феллини. Или в русском романе XIX века. Очень теплый вечер, Мангуста хочет остаться тут спать – под звездами. Она и умудрилась заснуть, на подушках с кресел, – когда позвонили вернувшиеся хозяева.
Наконец увидели неуловимую Юлю. Сели с хозяевами в здании бассейна, в обществе двух детей, я выставил красное вино. Пьем из чашек, в отсутствие бокалов. Мангуста смело раскрывает место своего жительства. Но ничего. Она вообще прекрасно умеет расположить к себе людей. Особый такой талант. Младшая дочь Настя разбила юлину чашку, что вызвало недовольство Димы – и Юля с детьми ушла. С Мангустой он поговорил о мозаике, которой он не прочь заняться. Еще он хочет дуть стекло, для чего мечтает выписать мастера из Гуся Хрустального. Недолгий профессиональный разговор о смальте и прочих материалах между ним и Мангустой. Я обратил внимание на старый буфет, который тут стоит. Дима считает, что он с дачи Шаляпина, которая была под Морским.
Мангуста ушла, сославшись на головную боль. И мы с Димой допивали бутылку под принесенный им сыр. Он похвалил армяночек, доставшихся ему из харьковского бюро по трудоустройству. Хотел назначит их за прилавок, да они считать не умеют. Я предложил рекламу: «Заходите к нам, наши продавцы не умеют считать, вам может повезти!»
Он спросил про мою жизнь. Я рассказал, как стараюсь жить один, как это трудно. И мы заговорили о проблеме брака. Он особо не расположен к еврейским женам, у него первая жена была еврейка, теперь перебралась из Израиля в Америку, отравляет жизнь третьему мужу.
Пожаловался, что сезон сорван, белорусы вообще не приехали, поругал местных людей, завистливых и ненадежных, с которыми невозможно вести бизнес. Бизнес достал его – и не выскочить. Он привел в пример жадную обезьяну, которая засунула в дупло с рисом лапу, схватила рис в кулак – и не может вытащить. И так ее ловят охотники. Я предложил разжать кулак: нельзя заниматься всем, когда-то надо успокоиться, жизнь не бесконечная. Ничего страшного признать, что ошибся: жизнь так и познается, – вместо того, чтобы упорствовать в том, что себя не оправдывает. Пусть и жалко затраченных усилий и лет.
Я вижу, что он не может остановиться и заморит себя. Он и так уже почти заморил, а, главное, приобрел отвратительные черты чеховских собственников, как из «Крыжовника»: орать на работников, корить их деньгами, пользуясь их бесправностью, трястись из-за каждого куста помидоров, педантично считать расходы и жаловаться на жизнь. В отличие от позапрошлого года я увидел его жизнь не как мощный эксперимент, а как ловушку. Человек живет суетой, потому что не знает, чем еще жить. Он накручивает вокруг себя дела и тонет в них, – мечтая все кончить и, наконец, насладиться плодами трудов. Но этого никогда не произойдет.
Заступаясь за местных людей – я похвалил очень вежливых и приветливых продавцов в Солнечногорске. Он решил, что они были татары – и начал про засилье татар в Крыму, про ужасы, которые нас здесь ждут, когда татар станет больше половины. А это не за горами. Пока они вежливы и улыбаются, а тогда вонзят нож в спину и провернут. Он не любит Сталина и Советский Союз, очень много родственников у него погибло, но в отношении высылки татар он не может возражать. Я не согласился, не вижу я признаков этой будущей драмы. А пугать себя можно чем угодно.
Не по нраву ему и современная свобода и современная молодежь, которая все развязней, невежественнее и ленивей... Как православный, он всюду видит следы деградации и скверны: неуважение к старшим, рост преступности и гомосексуализма, торжество материализма и Микки Мауса, отречение от Христа… Его идеал – мусульманская семья, верная традиции, где младшие почитали старших, а женщина была покорна мужчине. Впрочем, он не хотел бы быть в той семье ни женщиной, ни «младшим», но лишь «старшим», почтенным pater familias, отцом семейства, таким ветхозаветным патриархом, хозяином скота, рабов, жен, детей и племенных богов.
– Я не согласен, что молодежь стала хуже. Помнится, про нас говорили то же самое. И будущее меня не пугает. Все, на мой взгляд, нормально и даже лучше, чем прежде. «Не такое» – не значит «хуже». И, в конце концов, и учение Христа, особенно у ап. Павла, можно воспринимать как призыв к свободе, а не следование догме. Как разрыв с Законом, прошлым, традицией – и проповедь любви.
– Ну, будущее покажет, кто прав, – ответил он.
– Мне кажется, что «настоящий» православный человек обязан констатировать, что, если будущее – лучше прежнего, то как же зафиксированное в Писании пророчество о Конце Света? Писание лжет? Невозможно! Но Конец Света произойдет не просто так, а за наши грехи, которых должно становиться все больше и больше. Значит, так и становится – чему подыскиваются соответствующие «доказательства»…
Почему будущее обязано быть хуже? Человечество управляется не роком, не шаловливыми богами, но собственным безумным сластолюбием и эгоизмом, ведущим его к гибели. Как каждое живое существо – человек хочет жить, это его доминирующее желание. Одному поколению можно искривить мозги, но в следующем все встанет на место. Человек хочет счастья и благополучия. Поиски их то и дело заводят его в ловушку, но прошлое не повторяется и так или иначе уточняет вектор, который все равно направлен достаточно определенно. И стремление жить лучше (дольше, легче, благополучнее) – отнюдь не преступно и само по себе не несет никакой опасности…
– Ну, посмотрим, что будет, – говорит Дима примирительно, и мы расходимся.
Мангуста уже спит на террасе, я ложусь в доме на широченной постели. Спать мешают тысячи мотыльков, что мы напустили в освещенную комнату. Плюс комары. Скоро с террасы прибредает Мангуста: котенок разбудил ее, а потом ей стало страшно. Мы первый раз в Крыму спим в одной постели, но даже не обнимаемся. У меня нет сил. И желания. Пытаюсь заснуть, но мотыльки садятся на лицо, забираются под простыню. Мангуста беспокойно ворочается. Мне кажется, что так она намекает на желание объятий, но не реагирую…

Она сама договорилась с кухаркой, чтобы та сделала нам завтрак к 9 утра. И не проснулась. Проснулся я, от звонка ее мобильного будильника. Сделал зарядку на террасе, собрал подушки, разбросанные вчера Мангустой и сел читать Генри Миллера, слушая пробуждающуюся жизнь поместья. Кухарка прошла подо мной к грядке с зеленью, не переставая говорить по мобильнику, прижатому плечом к уху.
В 10 я все же разбудил Мангусту. Около 11 мы направились к кухне – и встретили во дворе Диму с младшей дочкой на руках. Трогательное зрелище. Он пожаловался на боль в позвоночнике. Мангуста показала ему свою ортопедическую подушку, с которой не расстается.
Мы сели за тот же стол, недалеко от кухни, как и вчера. Скоро к нам присоединился Дима, а потом и Юля, беспрерывно говорившая по мобиле. Потом извинилась: дела, увязли они в них, – повторила она Диму.
– Все есть, а счастья нет! – смеется она.
Я пожалел их. Не думал, что мне придется их жалеть. И повторил предложение все бросить и начать жить проще. На их фоне моя жизнь кажется мне гораздо правильнее, пусть у меня нет их угодий, домов, тракторов, скота… А Дима все не успокоится: хочет иметь свое молоко, свою рыбу (поэтому надо вырыть пруд), свою птицу, мясо… Недалеко бегают мелкие хрюшки, похожие на пекари. Их завели для поедания, но старшая дочка дала им имена – и теперь никто не в силах их резать.
Юля объясняет, как они влезли в гостиничный и магазинный бизнес в Морском: началось с того, что ее взрослые дети заявили, что не будут жить в Вороне, и пусть для них что-нибудь купят на берегу. И они купили часть дома. Потом стала продаваться и вторая часть, при которой оказался заброшенный магазин. Ну, и понеслось. Теперь сами не рады. И димиными словами ругает персонал. Уверяет, что хочет написать книгу про жизнь в деревне. Она видит столько всего, что стоило бы запомнить, записать в дневник. А все забывается.
Мангуста учит ее, как вести дневник. Юле очень интересна жизнь Мангусты в ее израильской деревне: женщина должна делиться с женщиной способами выживания. И Мангуста рассказывает про Бат-Шломо, про свою работу. Показала на своем автопарате работы своих учеников. И Юля тут же загорелась заняться мозаикой, пригласить Мангусту учителем, записала ее телефон и почту. Хотя у них до сих пор нет интернета. Поэтому они еще более оторваны от жизни. Юле тут скучно и одиноко. Два года она не была в Москве. Они хвалят друзьям климат, Крым, зовут всех к себе, агитируют. Но все едут в Германию…
Я рад, что Мангуста понравилась этим людям, что она полноценно участвует в разговоре, то есть гораздо активнее меня.
Нас хотят удержать и снова ждут в гости, в любое время, даже если хозяев не будет дома. Но и самой Юле надо идти мыть попу ребенку, что она никому не доверяет. В результате уезжаем из Ворона в час.
По дороге в Коктебель говорим о поместье и Диме. Я рассказал про наш ночной спор – о порче молодежи и симпатиям к патриархальному прошлому…
Откуда происходит привычка пожилых людей – ругать молодежь? Молодежь, бесспорно, удобная цель. Ругать молодежь – все равно, что ругать начинающих строителей за их (неизбежные) ошибки. Молодежь, конечно, только часть проблемы. Домик, который ею строится без участия ругателей и основополагающих догм – естественно никуда не годится. Поэтому – чем новее, тем хуже… А дальше будет совсем плохо, но ругатель, слава Богу, до этого не доживет…
…И все же очевидно, что главное даже не догма. Просто в порицании молодежи и времени и противопоставлении им того, что было раньше – скрывается жгучая зависть стареющего человека, теряющего все ништяки. Ему утешительнее рассуждать: да, я ухожу, но и жалеть нечего: все становится хуже и хуже! Надо обладать большим благородством и силой характера, чтобы спокойно принять мысль, что дальше все будет лучше и лучше, но ты этого не увидишь, и пир продолжится без тебя.
…Когда до Коктебеля осталось двадцать километров, машина снова стала трястись – и благополучно заглохла на новой горке. Я выставил треугольник и взялся за починку – в своих белых штанах и майке. Поменял бензонасос. И произошло чудо: авто отлично завелось – и дальше мы ехали без всяких приключений.
Коктебель, как положено, был жарок и люден. Первый заход совершили на местный рынок, где были куплены спасительные бананы. Потом Мангуста скрылась на некоторое время на местный секонд – с прежней идеей найти себе летние сапоги. Я вывел ее на коктебельскую набережную, где два года назад мы «буянили» с Фехнером, Ромой и Лешей DVD. Показал ей профиль Волошина на обрыве Карадага. Она про Волошина ничего не знает – поэтому отвел ее к музею. Музей ей понравился, особенно мастерская, ее окна и ее очень сложные специальные ставни. Служительница была так любезна, что дала мне бесплатно сфотографировать Мангусту в мастерской поэта. Параллельно выдаю ей разную информацию, например, как впервые посетил этот дом в 87-ом, даже был на знаменитой крыше, куда теперь не пускают, вдохновившей меня через десять лет на собственную.
По традиции повел купаться на пляж прямо перед домом. Народу хватает, но не смертельно. Теплая вода – и, о чудо! – Мангуста, наконец, поплыла, хотя всего несколько метров. Но и это ее первое настоящее купание в Черном море!
Поискал глазами турникет, на котором я два года назад позорно повис. Сейчас я продемонстрировал бы кое-что другое. Но его нет.
Мангуста отказалась подниматься к могиле Волошина – на жаркий желтый Кучук-Янышар – и ехать в Тихую бухту. Да и времени у нас мало. Не с первой попытки и благодаря расспросам мне удалось найти улицу Блока, где живет Лена Фокина.
Она приняла нас за огромным столом под балконом-террасой, естественно и просто. Представила своим гостям, то есть сплошным женщинам, включая собаку Грушу, где единственный мужчина – ее сын Леша. У нее тут, в отсутствие мужа Пети, сложился хороший женский коллектив: дочери Поля и Маша, старая подруга Катя Рыжая с десятилетней дочкой, кто-то еще. Этот коллектив вместе готовит, варит варенье, пьет, играет в карты. Ее сын не особо выделяется: рыхлый, полный и белый. Оказывается, он приехал несколько дней назад. Но он и не загорает: недавно ему вырезали четыре лимфоузла.
Пьем пиво «Магнат». Лена любит пиво, и это, мол, лучшее, что она пила, объехав много стран. Потом дала нам супа и жаренный цветной капусты. Попросила задавать вопросы (и это как-то смущает, мы не журналисты), и одновременно попросила не говорить, как выросла Маша. Я и не собирался, хотя это и правда так.
Ей интересно, где я теперь больше живу?
– В каком смысле?
– Тут или в Израиле?
– Почему в Израиле?
Ну, как же, Бубнов, мол, объявил ей, что я путешествую по Крыму с новой женой.
Я едва не поперхнулся пивом...
– Думаю, Бубнов пошутил… У нас немного другие отношения.
Фокина стала извиняться за ошибку.
– Я думал, ты спрашиваешь, где я больше живу: тут или в Москве?
– И где же?..
– Половина на половину, – выдал я желаемое за действительное.
А вот она живет тут круглый год, с короткими поездками в Москву, главным образом по поводу своих выставок. И зимой Лена вообще была одна в доме с Грушей.
– А Маша?
Я думал, что Маша живет по-прежнему здесь с ней. Оказалось, что нет: Маша снова учится в Москве.
Зимой было очень холодно и жуткий ветер. Туалеты на втором этаже не работали. Они работали на первом, куда бегали в валенках. Но в Москву она возвращаться не собирается. Она считает это место – своим настоящим и единственным домом. Мангуста спросила про московские школы, и мы их дружно поругали. Дочка Кати Рыжей повела Мангусту показывать дом и мастерскую. И Мангуста удивилась, что нет запаха краски (к которому она так чувствительна). Ответ прост: Лена пишет главным образом зимой, когда тут никого нет. Теперь лишь шьет для своих гостей, готовит, пьет с ними.
Она вспомнила не то Данилу, не то Ваню в доме у Фехнера в Абрамцево, который лазил по деревьям, отчего мама Фехнера, Марья Андреевна, заявила, что теперь урожая не будет.
– Ну, это мог быть любой из «моих» детей, – сказа я.
И рассказал историю про Данилу, забравшегося на дерево во дворе факультета журналистике МГУ, где он тогда учился – и что из этого вышло…
Дочь Маша мечтает поступить на биофак МГУ, и я рассказал, что случается с биологами – на примере дочки Пуделя Вари, кончившей тот же факультет. Теперь она следит за акулами в частном аквариуме новых русских. Как-то ее босс объявил ей, что если акула сдохнет, то он ее саму бросит в аквариум.
В ответ Лена рассказала, что некоем подмосковном ресторане был аквариум с пираньями, которых кормили живыми мышами – в присутствии завсегдатаев. Аквариум тогда окрашивался кровью. И вот в этот момент к ресторану съезжались менты и гаишники – смотреть.
– Наверное, они проходили мастер-класс, – предположил я. – А заодно убеждались, что они не самые кровожадные.
Спросил, купается ли она? С купанием сложно. С ее ногами она не ходит на коктебельские пляжи, лишь ездит на какой-то песчаный или на Меганом, когда кто-нибудь туда отвезет.
Как владельцы земли – поговорили о саде, что сажать, чтобы зимой было больше зелени? Поговорили о работах и рабочих. Ей постоянно не хватает денег, а надо построить домик маме на прикупленной земле, сарай, заделать трещину в доме, восстановить отпавшую штукатурку…
Я понял, что она попала в ту же ловушку, что и Дима Киселевич. Что большие дома и хозяйство поглощают человека. И мой вариант жизни стал нравиться мне еще больше и казаться оптимальным – на фоне этих успешных миллионеров.
Она предложила остаться на ночь, хотя и в гостевом доме – вопреки словам Пузана, что места нет. Но мы нацелились вернуться сегодня на Фиолент.
Тихо уехали без 20 семь. Все же я был несколько смущен: мне почудилась в ее речах ирония, снисходительность успешного художника, пустившего меня к себе, словно из милости… Наверное – мои комплексы… 
По дороге назад обсуждали этот новый визит и новый дом. Мангуста говорит, что я буду удивлен, но ни тот, ни другой дом и «поместье» не произвели на нее очень большого впечатления. У Димы самое большое впечатление было от его столярной мастерской, у Фокиной – от художественной. Но, оказывается, ей не показали ни гостевой дом, ни баню, где висят знаменитые «Колдыри», когда-то вдохновившие меня на стихотворение. Кстати, я мог бы прочесть этот стих Лене, с надеждой произвести впечатление, но совершенно забыл об этом. Ну, и к лучшему…
Я предположил, что Фокина создала свой индивидуальный рай – именно потому, что никуда не ходит. Это весь ее мир, мир не очень здорового, не очень подвижного человека. Отсюда такая тщательность, столько вкуса и усилий. Плюс возможности, само собой. Хорошо, что у меня их нет – подальше от соблазна.
Мангуста считает, что жалобы и Димы и Лены на жизнь – род кокетства. И извинение перед теми, у кого нет таких домов. Но я считаю, что это искренне. Но – неправда. Ибо это просто «рационализация» того факта, что счастье, к удивлению, несмотря на все усилия, возможности, – не наступило. Ибо оно недостижимо никакими «материальными» методами – и наивно думать, что, вот, я заработаю, построю дом в отличном месте, устрою сад – и мне будет счастье. Будут лишь заботы, спасающие от мыслей о чем-то другом, возможно, менее приятном.
А под нами серпантин, который я стараюсь проскочить до темноты, несмотря на постоянные просьбы Мангусты не гнать – когда машинка с трудом разгоняется до 60-ти… Это самая изматывающая часть пути. Около 9 были в Алуште. Заправились. Около 10 – в Ялте, где Мангуста предложила зайти в кафе. И я резко свернул к грузинскому ресторану «Боржоми». Приятный интерьер, грузинская музыка, мужчины-официанты (русские, не грузины). Оказывается, мужчины-официанты – это знак, что заведение дорогое, как объяснила Мангуста. Это и правда так, но мхала из баклажанов с лобио им удалась. Главное – немного отдохнул.
Дорога завалена саранчой, напоминающей в свете фар мелкие блестящие камушки. Они (камушки) еще и летают и бьются в стекло, словно дробь. И хрустят под колесами. И все выскакивают на дорогу то собаки, то ежи, проверяя мою реакцию. Около 12 были дома. Выпили пива – под похвалы Мангусты путешествию и мне, его организовавшему. Но я просто рублюсь в кресле…

День отдыха, половину которого я провел у бассейна. Пришла Мангуста с фотоаппаратом – снимать меня. А я устроил фотосессию обнаженной Мангусты. Она даже искупалась, хотя у нее неожиданный «период». Что не помешало нам заняться ручными ласками…
Ближе к вечеру мы поехали к Денису: Мангуста хочет увидеть героическое семейство с пятью детьми в помещении, размером со строительный вагончик... И вообще увидеть максимальное количество моих друзей и «интересных русских людей, которые совсем не похожи на израильских».
Ей повезло: тут неожиданно людно: Сентябри и Женя из Родникового. Сентябри даже живут здесь, что уже слишком. К нам выходит Андрей, хозяин всей здешней собственности – пьяный, со своей знакомой продавщицей, старающейся его увести, не портить нам вечера. И ей, слава Богу, это удается. Женя делает салат. К чаю – привезенные нами сладости. Впрочем, они больше для детей – потому что в семье голяк с деньгами и пищей. Предложил одолжиться, но Денис как-то ушел от ответа. Мол, заработал сегодня стольник гривен на дисках. Еще я привез коньяк, но не для себя, отягченного машиной. Хозяева и Сентябрь вынесли во двор стол и стулья: лишь тут может поместиться вся тусовка.
Александра, девушка Сентября, интересуется автопаратом Мангусты. И тут же начинает учить ее снимать, объясняет, что такое диафрагма и выдержка. К процессу присоединяется всезнающий Сентябрь. Для иллюстрации делают фото.
За обедом Сентябрь, вернувшийся из Индии, начинает хвалить индийских и мусульманских женщин, довольных своей долей, которые смеются над «свободой» белых женщин. Мне противно слушать это от «хиппи», и я вспомнил фильм Лилианы Кавани «Ночной портье» – о том, как садист создает мазохиста. Так русский человек мог издеваться над иностранцами – от зависти и беспомощности. Так мои соседи, мрачно трудящиеся на своем участке, а потом на своей работе, могут издеваться надо мной.
Много говорю, рассказываю про путешествия, стараясь веселить коллектив. Уезжаем в десятом, чтобы заехать в Novus за салатами. Едем в центр, где в бухте стоят на рейде подсвеченные, словно «Аврора», военные корабли. Через день праздник военно-морского флота России. Пытаемся снять их в темноте – в том числе с помощью подошедшего фотографа, предложившего нам свой штатив. Прогулялись по набережной, местами вовсе не освещенной. Все это как-то недокурорт, даже не Ялта. И одеты люди еще более убого. Хотя и много лучше, чем 14 лет назад. Глянули на дискотеку с танцующими полуобнаженными девушками. Не большой класс. Зато понравился танец живота в исполнении девушки в индийском прикиде – под аккомпанемент ребят с индийскими инструментами. Направил к ней встреченных Сентябрей и их приятеля. От совместной прогулки отказались. Мангуста вообще недовольна ими: как им не стыдно вписываться в такой переполненный дом?
– Ну, значит, Денису не так плохо... – оправдываю их.
– А что хорошего?
– Общение, трава…
Условия Дениса, кстати, не произвели на нее сильное впечатление: в Израиле она видела подобное и в гораздо более богатых семействах. А вот Лена понравилась очень! Прямо совершенство! И ее картинки на стенах под изразцы. Я рассказал историю их с Денисом монастырского знакомства.
Ночью ели на балконе салаты под шампанское – и смотрели «Лавровый каньон».
– Хороший! – кивает она головой на фильм.
Хотя ей показалось, что главные герои играли других актеров, Николь Кидман, например, и Тома Круза – из «С широко закрытыми глазами». Я тоже об этом подумал. У нас вообще не редки эти совпадения мыслей.
Последнюю ночь я предложил провести на крыше: если не теперь – то никогда. Затащил на крышу огромный матрас, лампу, вонялку от комаров и прочие вещи. Ночь тиха, жарка и душна. Для бодрости искупался в бассейне со светящейся голубой водой, что было словно реплика из фильма. Мангуста с крыши была впечатлена.
Пообнимались, посмотрели на небо в звездах и облаках – и заснули. До пяти двадцати, когда Мангуста решила спуститься вниз – от света. Но я остался, мне тут очень хорошо, ветерок. Даже солнце не очень мешает. Спал до девяти, до полива.

День у бассейна, где меня снова посетила Мангуста – с тем же приятным результатом.
Она противоречивый зверек: вроде всего боится, спит одетая, однако может пройти голая от бассейна до дома мимо бубновских окон, смело занимается сексом в бассейне или рядом…
Она очень нежна. «Золотой зверь» – так она зовет меня. Но ни слова про «любовь».
Еще она зовет меня «Царь зеленого колодца», имея в виду мой сад. Она вполне разделяет мою концепцию «восточного рая», чем я хотел бы видеть Фиолент. Она даже утешает меня по поводу моих соседей: это ничего по сравнению с марокканцами! И быстро пересказала все проблемы с соседями по Бат-Шламо.
Ей нравится запах в саду. Запахи – ее больное место, она была всегда очень чувствительна к ним. Как правило, они казались ей неприятными, сводили с ума, вызывали головную боль. Она даже боролась с ними, заставляя себя не дышать носом, ставить в носу «перемычку».
После шести повел ее гулять на мыс Лермонтова. Ее захватил огромный вид моря.
– Ты нашел очень красивое и правильно место, – говорит она.
– Хоть некоторые не признают этого из-за спуска, – иронизирую я.
Но ей он и не нужен. Довел ее до «Каравеллы», чтобы она увидела грот Дианы. Снова схожие мысли насчет цвета травы на склоне обрыва. Обрыв ужасно пугает ее, она то и дело хватается за меня, в самых безопасных местах.
У Бубновых, куда мы зашли попрощаться, решаем вопрос о свободе воли. Андрей отводит своей свободе 10%. Все остальное – судьба, генетика, обстоятельства, долг. Я возражаю: в одних и тех же обстоятельствах два человека (например, два брата) поступают совершенно по-разному. То есть поступок зависит от характера. Характер – это тоже генетика? Но тогда каждый должен повторять родителей, а сплошь и рядом дети (я, например) делают все возможное, чтобы не походить на них ни в чем, боясь сходства, как проклятия. Человек сам выбирает обстоятельства – своей жизнью и поведением, тем или иными ответом на бросаемые ему вызовы. Внешнее принуждение – как хитиновый покров у насекомых – создает скелет людей со слабой волей…
Я тоже создал свой хитиновый покров – из идей, которые сам отобрал и на которые ориентировался… То есть процент свободы – 50 на 50.
Мангуста дает свободе еще больше – 70.
Я рассказал про коктебельское путешествие. Андрей знал Диму Киселевича двадцать лет назад, он уже тогда был странный человек, еврей-антисемит. Я рассказал историю знакомства Лены Фокиной с Петей Плавинским: в детстве дедушка водил ее гулять через парк Сокольники (?), где была летняя эстрада. И на этой эстраде каждый раз сидел и занимался за фортепиано какой-то мальчик, под руководством своего отца. И ее дедушка постоянно ставил ей в пример этого мальчика, такого упорного и послушного. И она возненавидела его. И этим мальчиком оказался ее будущей муж Петя…
Яна интереснее, чем прежде, лишь иногда повторяет церковные догмы и то с оговорками: «Есть мнение». Видимо, психика ее поправилась. Она рассказывает о своих видениях. Мангуста – о своих, из-за таблеток, как она считает. Я объясняю это перенапряжением мозга, бессонницами, когда промежуточная память не успевает очисть свое содержание. Яна объясняет это со своей колокольни: что душа между жизнью и смертью способна видеть потусторонний мир, богов и ангелов. Я с иронией назвал это «поповской чушью»…
Яна просит сфотографировать Мангусту, удивляется, как быстро прошли двенадцать дней. Зовет в Крым снова. Тепло прощаемся.
И уже наш приватный разговор на кухне на тему свободы воли. Мангуста:
– Я поступают каждый раз из ситуации, по-новому, не исходя из формы хитинового покрова.
– Но какие критерии ты избираешь в таком случае, кроме «мне выгодно»? Все равно это будет абстрактное «добро и зло».
Она уходит спать, а я писать.
Бужу ее без двадцати два. Едим, она доупаковывает вещи – и без четверти три мы выезжаем. Чувствую, что рубит, несмотря на два кофе. Специально завел разговор о ее предстоящей поездке в Германию. Вдруг родилась идея встретиться там, где-то в октябре-ноябре. У нее там живет подруга. И родители, которым она везет показать Дашку.
Мне очень тяжело везти, увозить ее от себя. Хорошо, что у человека есть недостатки, это как-то примиряет с потерей его.
Терминал на вылет открывается в пять, а сейчас нет и полпятого – так быстро долетели. Я не знал о существовании неработающих ночью аэропортов. Мангуста тоже. Прошли по территории и нашли открытый терминал международных рейсов – с работающим кафе. Взял себе, чтоб взбодриться, американо. Параллельно пересказал сюжет советского фантастического романа про внедряющихся в мозг пришельцев… Но она торопит идти на паспортный контроль.
–- Вылет в семь, куда так торопиться, это не «Бен-Гурион»…
Все и правда завершилось быстро: мы прощаемся у рамки металлоискателя, вещи уже уплыли на ту сторону. Она еще раз поблагодарила за путешествие:
– Мне очень понравилось.
– Мне тоже.
Я мечтал, чтобы это было удачное путешествие – и оно таким стало. И от этого только саднит. Жду депрессию от свалившегося одиночества.
Так и ехал назад в похоронном настроении. Зато уже рассвело, и шоссе было пусто… И я не заснул по дороге назад.