Отчаяния пока нет, часть 7

Отчаяния пока нет

Часть 7. Директор театра

…Если бы Мангуста и правда стала «новой женой» (как определили ее в «народе») – все несовпадения стали бы очень важными. А их много – как и у всех людей. Краткость контакта уменьшает важность несовпадений. Поэтому «браку» не быть…
Пришла эсемеска: она села в ТА. Ура! Значит, не опоздала на самолет в Киеве, до которого был один час.
И эта страница перевернута, закончен некий рассказ. Он получился удачным, почти столь же удачным, как мое первое путешествие в Израиль, которое вообще не с чем сравнить.
И теперь надо просто жить, в крымской обыденности, без женщины-луны. С новыми делами.
Попробую.
За все время ее визита я ни разу не заскучал, не почувствовал утомления от ситуации и от нее, не подумал, что она тут слишком долго, и – что хорошо, что она скоро уедет, как бывает рано или поздно почти со всеми моими гостями. Напротив, я переживал об уходящих днях, мне становилось грустно, что скоро это кончится. Она оказалась очень благодарным гостем, готовым восхищаться и радоваться. Хотя мне не удалось показать многое из того, что я планировал.
И секс тут не при чем: он был самым ненужным из всего. Хотя и его не спишешь со счетов, пока тело живо и что-то чувствует.
…Теперь смогу писать и читать. И ведь ясно, что разлуки нам обоим нужны. И ясно, что они вообще неизбежны и никто в этом не виноват и, при выбранных правилах игры, сделать ничего нельзя.
Мы просто два одиноких существа, которые даже не требуют от другого невозможной идеальности. Для коротких наших встреч довольно того, что есть. Это небольшой концерт, исполненный провинциальным оркестром средней руки. И мы расстаемся, чтобы не попасть в ситуацию, когда многочисленные несовпадения породят проблему.
А пока наши отношения честны и ясны – и кинематографичны. Таких нет ни у кого из моих друзей.
Буду этим утешаться.

Опыт, спокойствие шага – это нектар лет. Это оправдание и единственный смысл возраста. Приключения с людьми начались у меня поздно, у меня мало этого опыта. Я все время смотрел на одну реку и видел один пейзаж. Я не знал близко других людей. А они столь разнообразны и непохожи. Мне это нужно даже профессионально.
Пусть это связано с болью и ошибками. Сидя в танке – видишь только рычаги. Надо выйти из танка. Надо рисковать, экспериментировать, то есть делать что-то странное, что делают редко и не все.
И при этом я не собираюсь отказываться от морального status quo. Я лучше откажусь от Мангусты. И кого угодно, если встанет выбор.
…Совместная жизнь с кем-то несет с собой большое количество ложных элементов, массу всего, что уводит тебя от «главного», мешает сосредоточиться, убивает силы. Эгоизм? А жить – не эгоизм?
Надо дать себе отчет, что теперь я буду всегда один, всегда сам принимать решения, не иметь помощи и «чужого ума». Вся ответственность всегда теперь будут лишь моя. Но и касаться она будет главным образом лишь меня одного. Так что не очень страшно.
В октябре прошлого года я имел шанс убедиться в мере своих сил. Конечно, когда фронт и время борьбы размазаны – все не так просто. Надо выковывать новую форму себя. И это долгий постепенный процесс. Он длится уже два года и далек от завершения.
То и дело я впадаю в депрессию, и мне кажется, что все напрасно, что этот эксперимент провалится. Что я снова занимаюсь чем-то ложным, морочу себя ерундой, меняю одни иллюзии на другие, истребляю время почти той же байдой, что и прежде. Что ничто не приближает меня ни к творчеству, ни к глубокому осознанию. И ведь все уже было осознанно – в больнице. Но почему-то это осознание не удается реализовать. Я тону в обыденности. Я все равно везде ее нахожу, хоть отбросил огромную ее часть, нейтрализовав много ее источников.
Я еще не выбрался из ловушки, я лишь чуть-чуть поднялся по стене колодца. Хватит ли мне времени? И силы воли? Хватит ли убежденности, что я все делаю правильно?
В конце концов, люди объединяются, потому что одному труднее. Но что труднее, то, в большинстве случаев, – и правильнее. Значит, это и следует выбрать. Хотя бы попробовать. Вот я и пробую уже столько времени. Думаю, это будет самый трудный выбор в жизни: гармонизировать все движения в самом себе, которые разрывают меня, не находя внешней реализации и цели – в другом, через другого. Теряя или не находя «другого» – люди сходят с ума. Люди слабы. Я тоже слаб. Но я попробую.
Все как всегда упирается в деньги, в волю, в фантазию: минимизировать то, что раздражает, сделать здесь, в Крыму, все максимально удобно и красиво. Но после коктебельского путешествия я увидел и ловушку этого желания. Вложения не обеспечат отдачу, не породят удовольствия.
Крымская концепция так пока себя и не оправдала, хотя в целом я рад, что Крым был и есть. Не получилось того, что я хотел. Получилось неожиданное: крах семьи.
Те опоры, на которых она держалась, перестали работать. В качестве опоры – не семьи, а своей жизни, – я решил использовать Крым. И «опоры» вступили в конфликт. Лесбия не терпела иных богов («опор»), кроме себя, совсем как ветхозаветный Яхве.
Я пожертвовал семьей и Лесбией – и чего я добился?
И все же это единственное место, где меня не разрывает от самого себя. Во мне заложена революция. Семья своими проблемами нейтрализовала ее. А теперь все горит и лопается. И я не знаю, что делать…

У Столяренко в «Основах психологии» прочел про «ребефинг». Ребефинг привел меня к холотропке. Решил еще раз попробовать – и на этот раз на меня подействовало. Не как LSD, конечно. Лишь чуть-чуть онемели челюсти и нос. Но наступило какое-то спокойствие, появилось более глубокое чувство жизни. И я почувствовал свое тело. Именно оно, а не химия, создало мое состояние: работа легких, волевое усилие.
В холотропке надо еще попрактиковаться. Но для этого нужны условия: место, покой, сосредоточенность, хорошая музыка. Прежде мне не удавалось сделать из своей постели медитативный центр. Только разве обкурившись гашишом…
По «Эхо» передали, что грузинский парламент рассматривает вопрос об ограниченной легализации легких наркотиков в прибрежных городах – для привлечения туристов. Умное решение. Но все же вводить себя в подобное состояние без помощи внешних веществ – гораздо достойнее. Сложнее, бесспорно, но тем достойнее. И попадание будет точнее и результат. В трипе под веществами ты можешь управлять им в определенной степени, но не можешь прекратить сам трип. Он уже не подчиняется тебе. При холотропке ты от начала до конца руководишь процессом, можешь начать и кончить его в любой момент, поднять или уменьшить интенсивность. В общем, это еще одна область, которую надо изучить и, если она стоит того, – освоить.

Великими не рождаются, великими становятся. Величие – это долгое сознательное усилие. Вероятно, ощущение неполноценности у будущих «великих» так велико, что компенсируется лишь обретением «величия».

Я вспомнил, как Мангуста тщательно экономила силы – как человек, у которого их мало, а впереди много новых трудностей. Мне повезло: у меня хватает сил, а трудности – словно развел руками... Я ушел почти от всех проблем и остался с главной…
Предположим, человек решает задачу (тире – проблему): одним способом, вторым, третьим, четвертым… Естественно – начинает он с самых простых, типичных способов. И они не дают результата. Как он поступит?
Первый вариант: обратится к «специалисту» – если он взрослый; обратится к родителям – если ребенок.
Второй вариант: упорствует и дальше решать ее самому, анализирует все способы и результаты, «осмысляет неудачи» и делает некое обобщение, на основании которого пробует решить задачу совсем иначе, применяя иные, более широкие средства. И так – пока не решит.
Тут разговор даже не об уме, а об упорстве, гордости, воле, желании доказать себе и кому-то, что эта проблема тебе по силам. Чем больше проблем тебе по силам, тем больше твоя свобода и независимость от других. Тем больше твоя ценность.
Последовательно уходя от решения проблем, человек теряет навык бороться. Он «экономит» силы, но он никогда не применит их или отступит при первом серьезном сопротивлении.
При «экономической» (пассивной) реакции на проблему, разочаровавшись или не найдя «специалистов», человек не пробует вновь решить ее сам, но лишь впадает в дурное настроение, горькую резиньяцию, прячется в невроз, загоняет себя в долгую депрессию или даже отчаяние. Он «утешает» себя простыми мрачными обобщениями, что мир есть зло, что жизнь плохо устроена и не предназначена для таких тонких и ранимых натур, как он, трудна, скучна и бессмысленна.
Это тоже способ: долгим самомучительством он заставляет проблему как бы перегореть в нем, плюнуть и уйти самой (пораженной его малодушием). Но слишком много шлака и копоти остается в душе. И очень мало сил и уважения к себе.
Недеяние – не всегда благо. Мы создаем свой мир действиями и жертвами. И если в нас зреет проблема и революция, не надо тушить ее «специалистами», а так же семьей, работой или пьянками с приятелями. Надо осознать задачу и точно выбрать, где строить баррикаду.

Вечером заставил себя спуститься на наш пляж, на котором не был, наверное, месяц. И что? Вода градусов 15! Все же немного поплавал. И чуть-чуть помедитировал на полупустом берегу, как настоящий местный йог. И пописАл. Главное – поймать свое состояние, что – все хорошо, и ты – там, где надо.
И другие люди – тоже хорошо: люди должны быть рядом, в этой холодной пустой вселенной без Бога. Они не противны мне, хотя порой и выглядят черте как. Впрочем, некоторые девушки немыслимо привлекательны. А вот их спутники!.. Они, что – не видят? Им все равно? Других тут нет? Коренастые, стриженные, уже расплывшиеся, с золотым крестом на золотой цепочке, с рожей кирпичом.
Но и на них я смотрю спокойно. Мой возраст дает мне карт-бланш и независимость ото всех. Я знаю, что никто не посмеет приколоться ко мне, сидящему под скалой в полулотосе. Напротив, я уверен, что они обсуждают меня и в чем-то завидуют мне, пьющие пиво и закусывающие арбузом. Их тут таких – полно, я – один. Я показываю им небольшой спектакль, который как-то разноображивает их жизнь. А духовная жизнь здесь все же очень убога.
Потом зашел к Бубнову – вернуть диск. И очень нехило дунул с ним. Отличное средство выведать скрытые мотивы поступков и проблем, не хуже сна. Психологам надо работать с клиентами под травой (это чтоб клиент под травой, а психолог – как ему угодно). Я, например, отчетливо разглядел свою «главную» проблему: нехватку целостности и зрелости. Во мне живет недоверие к себе, ощущение, что я еще не виртуоз жизни, что могу ошибаться… Все, конечно, могут, но некоторые при этом абсолютно в себе уверены.
И эта «уверенность» может делать человека совершенно невыносимым. Поэтому все равно надо следить за собой.

Тот «рай», который через другого человека – бесконечно уязвим и недолог. Бессмысленно ставить на него. Если я тоскую по нему – значит, я его уже потерял. «Рай» через эрос не оправдывает себя, потому что делает меня зависимым от другого, который по отношению ко мне есть камера обскура.
Не то чтобы на эту «камеру» не действовал причинно-следственный механизм. Например, если ты будешь постоянно засыпать в нее что-то сладкое и приятное этой камере – ее ответ, скорее всего, тоже будет «сладким». Одно «но»: если под камерой мы подразумеваем женщину, то «сладким» для нее часто будет то, что мужчину будет просто бесить. И с этим ничего не поделать, женщина не изменится, это ее природа.
Все-таки надо быть более независимым в выборе своих «раев», «идеальных ситуаций», в которых хотел бы жить. И женщина не должна быть в них доминирующей структурой. Она их разрушит. Доминирующей структурой «рая» должен быть ты сам, твое уважение к тому, что ты делаешь, чем ты живешь, во что удалось превратить тебе свое бытие. Надо долго работать по созданию этого «рая», – то есть найти гармоничное сочетание того, что можешь сделать, что уже сделал, и того, от делания чего следует отказаться, чтобы сохранить время и свободу для другого, более важного. Создать, пусть зыбкое, но равновесие условий жизни и того, для чего эти условия тебе нужны…
В этом проблема: создать невозможное сочетание независимости – и интереса к другим, жизни с ними, ярких поступков и событий. Идеал, который достигли единицы, если вообще кто-нибудь.
Вот какого рода задача, на которую я замахнулся!
И я сделал в ней первый шаг: освободил себя материально, нашел относительно удобное место. И теперь топчусь на этом месте. Дальше ничего не получается. Нет руководств или все они ложные. Легко придумать теорию, сложно или невозможно ее практически воплотить…

Кстати, то, как я жил «с людьми» – тоже нельзя назвать жизнью с событиями. События возникали раз в десять лет и были связаны с попытками разрушить это бессобытийное пристанище. Но, несмотря ни на что, пристанищу долго удавалось устоять…
Сейчас моя жизнь много интереснее. Но нет прежней творческой агрессии, иллюзии, что твое упорное стояние на своем – принесет когда-нибудь невероятные плоды.
Вообще, хорошее настроение есть там, где есть желание. Желание вещи, события, славы, любви, творчества, секса. Желание – словно смазка шестерен жизни.
Оно не должно быть слишком сильным, иначе замедление или невозможность его удовлетворения приведут в печаль или ярость. Оно должно «продаваться» в комплекте с надеждой на осуществление. Пусть и чисто иллюзорной.
Всю жизнь я боролся со своими желаниями, считая, что иначе я попаду во власть или их, или других людей. Я лелеял идеал философов – автаркию. И со временем я во многом достиг ее. Оказалось, что это очень скучно. Бог с ним с сексом: плохо, когда даже творчество не вдохновляет тебя.
Слаще всего заниматься творчеством, когда воображаешь, что художник – это царь, что теперь он – вместо жреца и священника: сочиняет песни народа, дает ему мысли, веру, желания. Что он – хранит мир. Более того – что он меняет мир. То есть, что он еще и революционер, жрец-революционер. Единственный настоящий революционер, носитель новых смыслов.
Как я ненавидел, когда при мне (тем более – для меня) кто-нибудь начинал «проповедовать», что долг мужчины – зарабатывать деньги! (Большинство наших граждан считало и до сих пор считает, что это именно так. Долг женщины, соответственно: рожать и воспитывать детей, драить квартиру и варить мужу борщ.) Я воспринимал это как проклятие, наложенное на всю жизнь. Это было вроде «долга» шлифовать всю жизнь плиту для гробницы фараона. Понятно, что к прочим «долгам» и «почетным обязанностям» я относился примерно так же. Я не хотел жить в таком мире.
Я искал обходные пути, дырки (в заборе), через которые можно сбежать из этой клетки. И я понял, что убежать может только философ, мудрец-йог и художник. И хиппи – как некое воплощение всего этого, хоть и в шутовском варианте.
Увы, мне все же пришлось зарабатывать деньги, но я оправдывался, что делаю это «свободно», все время ожидая, когда на это можно будет забить. И с полным правом достать из ящика царские регалии… Я слишком долго дожидался этого момента: мои мифы (регалии) потускнели. Вера в жреца-художника ослабла, как у кого-то ослабла просто вера. А без этой веры горы не двигаются. То есть двигаются лениво, как и слова. И подкрадывается жуткая мысль, что я «пережил» в себе художника, что упустил этот поезд. А он не очень долго стоит у нашей станции. И надо вовремя сделать выбор: едешь ты или не едешь?
И вот теперь я догоняю его на старой дрезине.

Я избавился от ненависти к Лесбии. Это хорошо. Но я избавился и от зависимости от нее. Это еще лучше. Пусть я понимаю, что никогда и ни с кем не будет такого глубокого контакта. Зато будут «события», будет новая работа над собой и новое «я».

Бабочки – были сублимацией Набокова. Под бабочками он подразумевал красивых женщин, которых он хотел поймать и нанизать навечно на булавку. Поэтому и ненавидел так фрейдизм, что боялся, что тот сможет раскрыть его секрет, который он скрывал – прежде всего – от самого себя.

Из Гурзуфа позвонила Алла. Собирается пожить у меня. Милая девушка, помню, как она дважды посещала меня в больнице. И хотела поехать со мной в Израиль…
Но я выбрал другое (и другую). И не жалею: Мангуста раскрыла для меня целый мир, небольшой, но интересный. Кто еще мог это сделать? Но, увы, словно с настоящим иностранцем – у нас все слишком разное! Теперь я вижу, какой непростой мы придумали вариант. Если бы мы были просто друзья – тогда было бы маловажно все, что нас разъединяет.

В конце концов, у моей нетерпимости к соседям есть вполне законное основание: я столько лет культивировал в себе всякую «мультурку», воспитывал и истончал себя, чтобы ощущать даже микроэлементы красоты. А эти люди о подобных вещах не задумывались ни одной секунды своей жизни. Меня раздражает в них все: голоса, способ общения, с широким использованием ненормативной лексики, темы их разговоров, их музыка, их дома. Наверное, они не марокканцы, но с теми хоть все понятно. Но такое полное несовпадение с соотечественниками! Словно мы реально разные расы. (Впрочем, чего я парюсь, так всю жизнь было.)
Когда они вокруг – я не могу находиться на своем участке, в своем саду – без громкой музыки, накрывающей их, как бомбовый удар. Только так я могу нейтрализовать их воздействие. Увы, это не абсолютный метод.
Конечно, это капризы. И испорченные нервы. Лето, воскресенье – концентрация соседей максимальная. Другое дело, что и сад сейчас наиболее привлекателен. Хотя с отъезда Мангусты неожиданно похолодало, по ночам 17-18, днем не больше 27. Но по-прежнему солнце и без дождей. Лишь иногда появляются непринципиальные облака.
У Мангусты на обратной дороге из Эйн-Хода сломался ее ветхий ослик – и ей пришлось вызывать мастера-араба и эвакуатор. Пока ждала – читала мои старые эсемески. Они ее поддержали. Утешает себя, что должно быть что-то плохое – после такого замечательного отдыха. И года вообще.
Какой благодарный зверек! – говорю я, словно забывая, что так она живет много лет. Ее жизнь тяжела и однообразна.
И мне почти стыдно: я, как настоящий сибарит, пишу картинки, читаю, пишу посты для ЖЖ. А зверек мучится и трудится. Но что же делать: мы не собираемся переводить наши отношения в другой формат. Она много лет доказывала, что может сама. И Лесбия теперь доказывает это же. И я доказываю. Сперва докажем, а потом посмотрим.

Когда-то я терялся перед многознающими людьми. Теперь я понимаю, что они ничего не знают. Они не знают главного: как жить, как творить? Они знают лишь имена на надгробиях. Они могут заменить музей или книгу. Они – каталог. Но и только. Без глубины мысли, без осуществления через себя хоть какой-нибудь идеи. Такие же блуждающие во тьме, как и все, со всем своим многознанием.

Приехала Алла. И я заключил договор на новый «еврозабор», с другой стороны участка – отгородиться от самых неприятных мне соседей. Вечером хорошо поплавали с ней: через грот Дианы на каравелльский пляж. Вода волшебно потеплела, чуть ли не 25. На каравелльском пляже нас стали кусать «морские блохи», и мы отползли от полосы прибоя вглубь пляжа, где их не было.
Ночью на достархане дунули ее травы. И отъехали на четыре часа. Чудесно понимал английский в колонках. Говорить мне не хотелось, а она, как выяснилось, стеснялась.

С ранья пошли в компании Бубновых на Георгиевский пляж, а оттуда на кораблике в Балаклаву (чтобы взять квитанцию на оплату аренды). Какой она идеальный спутник! Спускается, поднимается, далеко плавает и любит это делать, идет по жаре без единой жалобы. И нет ограничений в еде.
Мне с ней очень просто. Еще вчера под травой понял, что удачный трип можно пережить – лишь если рядом есть хороший «спутник». В одиночку – и кайф не тот, да и курить не тянет. А Алла мне приятна: она проста, непритязательна, понятлива и понятна. Без женских «штучек». То есть такой удобный товарищ, каким был в аналогичной ситуации Рома. Но с ним даже было сложнее по мироощущению. С женщиной мне проще. При этом нет никакого сексуального влечения.

Ночью встретились на моем достархане с Бубновыми, вином и травой. Сперва трава Андрея, потом Аллы, какая-то особая трава... Я предложил играть в ассоциации: угадывать загаданного человека по сходству, скажем, с цветком или автомобилем определенной марки… Некоторые присутствующие были узнаны по сходству с «Альфа-Ромео».
Она же предложила зачитывать каждому отрывок из своей книжки европейских сказок. Я стал быстро составлять сюжет из полученных отрывков с помощью теории сказки Проппа – и делать мифологический комментарий с точки зрения близнечного мифа, культурного героя и пр. Получилась новая сказка.
Яна задала вопрос (в свойственной ей манере), что такое для каждого счастье? Я сказал: находиться в «здесь и сейчас». То есть видеть мир, какой он есть на самом деле, неискаженный моим «я» и всеми его проблемами…
Алла согласилась.
Когда Бубновы ушли, она рассказала про окончание 16-летнего романа, «брака на расстоянии». Нет, не с Мафи. И этот вариант совершенно исчерпал себя. А я-то теперь его и исповедую.
Она бы предпочла и дальше беседы и телеги под травой, но я сделал, что мог, и залег в медитацию.

Разобрали с Аллой мой тростниковый забор – перед возведением «еврозабора». Она стала писать картинки. А я, уже с помощью мамы (приехавшей несколько дней назад), повесил часть его на задний «фасад» достархана. И мы пошли к Бубновым отмечать д/р их отсутствующего сына Гриши. В гостях Денис с двумя детьми и Женя. Подарил Алене, дочке Бубновых, книжку, которую в свое время М.М., моя теща, подарила Ване, для развития ума. Ему не понадобилась…
Собравшиеся уже хорошо выпили и пыхнули. Я издеваюсь, что мы идем в дом, где присутствует диллер, словно в Тулу со своим самоваром. И, однако, аллочкина трава снова оказалась сильнее всего. Яна заговорила о «вялом векторе» – и я предложил выпить за то, чтобы у всех, особенно мужчин, вектор был твердым… (меня понесло…)
Завязался странный поединок между Аллочкой и Денисом: они весь вечер цеплялись друг к другу, хотя видели друг друга первый раз. Алла вообще была странна: капризничала, учила Женю и Дениса играть и петь, хотя сама не умеет ни того, ни другого… Вчера Яна предположила, что Алла – юрист. Сегодня Женя предположил, что у нее специальное музыкальное образование. Вот ведь мастер внушения!
Укурившийся Денис стал называть ее Марина. Она заявила, что «увидела» нас за столом, как сказочных персонажей: Женя был лисенком, Денис – гномом-переростком, Андрей – жизнерадостным людоедом. Меня она увидела, как полуэльфа, полу-Кощея Бессмертного.
– А себя как ты видишь? – спросил я.
Сама она себя не видела, но она с таким энтузиазмом стала защищать задание Кая во дворце Снежной Королевы, что я решил, что это – она. А Женя, мастер комплимента, заявил, что она действительно напоминает постаревшую Снежную Королеву. С ним она спела какую-то песню: оказалось, некий «пермский гимн», как заявил Женя (из Перми), хотя пела ее второй раз в жизни… Дальше она настояла, чтобы гитара шла по кругу – и ее держали даже те, кто не умел играть (вроде нее или Яны). Оказывается, для того, чтобы Денис меньше пел: он ей очень не понравился как певец – призналась она потом. А у нас он звезда. То есть, она активно вмешивалась в ситуацию и обостряла ее. Денис дошел до того, что стал злиться. В том числе на меня. И вдруг на мою реплику, суть которой заключалась в том, что я сомневаюсь, что двое упомянутых Женей местных «буддистов» сохранят свою невозмутимость надолго – стал допытываться: отвечаю ли я за свои слова «до конца», словно это были его близкие друзья.
– К чему такие требования? – спросила Алла. – Он лишь сказал очевидную вещь, что люди редко сохраняют свои увлечения долго.
(Особенно столь экзотические увлечения в совершенно неподходящем месте, – мог бы добавить я: мало ли я видел подобных «увлекающихся»?..) 
Денис злится из-за нашей, особенно моей тотальной иронии. Но я-то привык именно к такому эффекту травы – и к кругу, который занимается стебом, когда хорошо покурит. Видимо, мы не совпали. Андрей был невозмутим, как всегда, мало говорил, слушал, иногда подсмеивался.
…Я снова почувствовал жизнь бесконечной. Кроме того, вышли наружу скрытые проблемы «я», методы его оценки, тайные пружины…
Видишь собственные болевые точки и даже свой самый главный в жизни вопрос! Мысли кружатся со страшной силой, порождая множество ассоциативных цепочек, а приятная она будет (цепочка) или обернется фобией – зависит от тебя, то есть от настроя, спокойствия, внутренней готовности. Для меня – это игра с самим собой: в выяснение собственной зрелости, смелости и честности. И часто я проигрываю.
Многое узнаешь про свое отношение к другим людям, почему-то скрытое от тебя. Например, я снова, как весной, понял, что отношусь с тайной враждой к одному из присутствующих. Я стал бороть с этим чувством, я стал анализировать его. Трава помогла мне стать собственным психоаналитиком.
Кажется, что узнаешь и другие стороны своих друзей, вдруг абсолютно ясно в них проступившие, больше не скрываемые. Может, и они меня как-то так видят.
Поэтому я решил поскорее уйти, пока дело не кончилось уже откровенной ссорой. Мы сидели с Аллой у меня в каминной, с чаем, все еще «хай», и тележили. И я слушал, что Алла зачитывает из Философского словаря под редакцией Вл. Соловьева, который она нашла у меня на полке. Неожиданное чтение для девушки, тем более за чаем и травой. Но у нее есть обоснование: сейчас самое подходящее состояние узнать что-нибудь глубокое. Я же во всем, ею зачитанном, вижу странность и нелепость, ум стал страшно остер.
Но надо ложиться спать: завтра – установка забора.

Забор приехал пол-одиннадцатого. Я обещал Алле, что буду виться над установщиками аки коршун – и вился. Параллельно срезал и мельчил ветки, что мешали установке, резал шифер над старым даблом, который мешал всунуть за него тростник… Алла писала новую картинку на втором достархане. Все были при деле.
Рабочие, Женя с Виктором, – нормальные ребята, хотя слишком много болтают и перекуривают. После первого забора я гораздо вдумчивее отношусь к процессу. Кончили они рано, установив три столба. Зато мы с Аллой успели сходить на море.

Встал в 8 утра и все время что-то делал. Главное, кончил дурацкий забор! И уже вечером вместе с неожиданно появившимся Тришей, сыном Леши DVD, доустанавливал тростниковый забор – с третьей, неозаборенной стороны участка из освободившегося тростника. Старался не беспокоить беленькую кошку, родившую под железным столом у старого дабла четырех котят – и там обосновавшуюся, словно у себя дома. Параллельно рассказывал ему про Карпаты, Львов, Одессу – и дорогу туда (он мечтает поехать стопом). Про интересные крымские места.
А Алла уехала: сперва в букинист у Novus’а, потом на вокзал.
Мангуста дала понять, что волнуется: не понравится ли мне другая женщина больше нее? Которая лучше соответствует некоторой части моих вкусов… и даже не боится спать в темноте при закрытой двери!
Это правда: с Аллой гораздо проще. И все же у нее нет своеобразия Мангусты, притягательной надломленности, словно у потомка вырождающегося рода. До некоторой степени, Мангуста – зеркало меня самого. Вот как неудобно быть странным! Поэтому и друзей у меня так мало.
Одним словом, в чем-то мы похожи: в своем неудобстве для других. Хотя другие иногда – мы сами.
…Из-за всей этой байды с забором я не пошел на концерт Умки. Зато ночью посмотрел очень сильный фильм Триера «Рассекая волны». Как он заставляет играть актеров! Так что кажется порой, что и правда смотришь снятое скрытой камерой. И лишь в этом – оправдание приема.

Москва для меня – словно выпитая кружка чая. Я не знаю, зачем мне туда ехать и что с ней делать? Я боюсь, что такой же кружкой может стать и Крым. И тогда останутся другие страны. Не все же познано, в конце концов.

Мангуста сравнила поездку по Крыму со свадебным путешествием, «после которого молодые вернулись каждый к своей привычной жизни». Меня это сравнение вполне устраивает, тем более, что после «свадебного путешествия» не началась семейная байда. То есть мы вкусили лучшего и избежали худшего.
…Извинился перед Мангустой за лаконичность писем последних дней. Все, мол, трава. Но она многое дает. Самое интересное в «эксперименте» с травой – опыт «свободного» поведения, обнаружение другого себя, своих тайных мыслей, некоей структуры – оценок, защиты, реагирования, которая под травой обнажается, как двигатель под капотом. Опять же, любопытно поведение других, нахождение в них совсем неизвестных людей.
То есть я провожу «глобальный эксперимент» жизни при полной свободе, когда всех забот – лишь творчество и поддержание хозяйства. Я еще плохо умею так жить, нет привычки и опыта. Выходит все пока горбатенко, но я стараюсь...
В ответном письме Мангуста снова упрекнула меня, что я хвалю других девушек, то есть признаю те достоинства, которых нет в ней. И при этом не сообщаю ей, что она еще важна для меня.
«Это не о том совсем, что я из тебя как-то выманиваю обещаний вечной любви! – я и сама их не даю, но пока мы вместе – мне это важно. (И еще раз – ревность моя – это вообще не про любовь – это отвратительная мне слабость, я согласна быть одна, но только не быть терзаемой ей. И она до сих пор мне не подвластна – как есть люди, которым становится дурно при виде крови.)».
Моя ошибка в том, что я описываю то, что и описывать не стоит. Ну, приехала девушка ко мне в дом – и что? Только порождать в ней всякие мысли. Но я не хотел скрывать от нее, как я сейчас живу, вот и написал. То есть, неупоминание могло бы выглядеть, словно я «скрываю» что-то. И чтобы так не выглядело – не скрываю!
Насчет достоинств Аллы я ничего не говорил, Мангуста сама заподозрила то, что «проигрывает рядом с ней». Ну, я и поддержал тему. В шутку, естественно. Чтобы ей было приятно, что у меня такая нескучная жизнь и меня окружают достойные люди. Но ей это, похоже, не очень приятно… 
Она дала понять, что у нее тоже есть своя жизнь, молодые люди, делающие ей разные соблазнительные предложения (на джазовом концерте в Тель-Авиве, например). Но считает, что я вообще не знаю, что такое ревновать ее к кому-то другому…
Ревновать для меня, – почти что «сверлить». Нет, я не знаю, что такое ревновать ее. И не хочу знать. Никогда в жизни я больше не хочу никого ревновать!
…Наверное, у меня очень запоздалая ревность, которая включается лишь – когда все слишком поздно. До этого я или не верю в очевидность (чтобы не травмировать себя), или считаю всех свободными, или не позволяю себе (в силу «невероятного благородства») подозревать другого в чем-то нехорошем… То есть ревность как таковая – вообще не моя сильная черта. Вероятно, я слишком уважаю себя, чтобы ревновать. Хочешь уйти к другому – скатертью дорога, еще не известно, кому повезло! (Ну, это в идеале, на деле выходит несколько сложней.) Но, в общем, я не стремлюсь никого удерживать и считаю, что они (эти кто-то) находятся рядом со мной по своему собственному желанию. Я бы не хотел ни иметь такой большой зависимости от другого, из чего рождается ревность, ни насиловать его волю – в случае, если бы для ревности и правда были бы основания.
Нет, были в моей жизни моменты, когда я удерживал другого. Но повторение этого – никогда! Не хочу, хотя это не значит, что и не буду. Жизнь непредсказуема.
Лесбия – вот кто был мастер ревности! И что такое женская ревность – я хорошо знаю и ни за что не хотел бы вновь ее вызвать.
Но! Причем тут мы с Мангустой? У нас такие специальные отношения, которые не предполагают ревность. Ни она не клянется в вечной любви, ни я не клянусь. Вообще, никто не клянется в любви, само слово табуировано. Нет любви – нет и ревности. Мы же хотим быть свободными! Ревность – это уже форма зависимости. К тому же, как я вижу из ее слов, порождает неприятные чувства ко мне (которые я не заслужил, хотя бы в данном пункте). Все же ревность унижает одного и пятнает другого.
Я не давал ей поводов для ревности: а) потому что не давал, б) потому что не «муж» ни в каком виде.
Однако ее «пока мы вместе» – тронуло меня. И я задумался: что это значит? Вместе ли, до каких пор вместе? Пока вместе спим? Так ведь и не спим – даже этого между нами нет. Что у нас есть «интимные отношения»? Но кого теперь волнуют интимные отношения? Что у нас есть доверие друг другу? Да, наверное, это самое главное.
И я уже не напишу, что мне приятно вызывать ее чувство ревности, тем более необоснованной, – потому что знаю, что ей это неприятно, а, главное, меня пугает ее чувствительность в этом вопросе. Какая-то неадекватность (свойственная женщинам вообще). Из-за которой она может совсем ко мне охладеть – и никто не отгадает, отчего это произошло.
Нужны ли нам такие сложности? Мы же стремились жить без этих подводных камней обычных отношений и браков. Без всей этой банальности. Я не знаю, возможны ли такие (другие) отношения, у меня это первый эксперимент. И не хотелось бы портить его понапрасну. А вообще-то я человек (тем не менее) верный, я могу разлюбить, но вряд ли изменить. И разлюбить не из-за любви к другой (это в последнюю очередь), а просто так, по сложным причинам…

Дунул чуть-чуть в одиночестве и пришел к неожиданному открытию, что очень легкомысленно отношусь к нашей связи. Попросту – я иногда забываю о сути наших отношений, то есть теряю эту самую суть. Нет – вижу эту суть в другом: что мы, мол, просто друзья, между которыми иногда случаются нетрадиционные формы общения (друзей). Ну, как бы для закрепления дружбы... А она может относиться к этому несколько иначе, хотя она сама отвергла слово «любовь» для определения наших отношений. Может, наши отношения друг к другу меняются в противоположные стороны?
Я считаю себя внутренне абсолютно свободным. И вдруг оказывается, что я должен демонстрировать то, что я больше не чувствую. Или чувствую? В общем, я чувствую к ней много всего – неоднозначного. Смешно: мы ни разу не спустились на Фиоленте к морю! Такого не было ни с одним моим гостем.
Мангуста вполне довольна своей слабостью, вообще собой, в этом она совершенно западный человек, который не будет напрягаться, который будет делать только то, что ему удобно, видя в этом специфическое геройство.
В Лесбии было иное геройство. Поэтому она снова снилась мне. И во сне мы решили восстановить отношения. Чего никогда не будет в реальности.
Поэтому думаю, что мне надо окончательно остановиться на «идейном одиночестве», одиночестве принципиальном, а не в силу обстоятельств, посчитать это моим окончательным выбором. Очень трудным выбором. К которому я до сих пор внутренне не готов.
Это и будет моя победа, когда я смогу относиться к себе, как к герою и «победителю» из недавнего поста, вызвавшего столько споров.

Схватил кусок плиты, оставшийся от забора, чтобы перенести его в другое место – и что-то защемило в спине. Промучился с ней несколько дней.
Вчера неожиданная гроза и сильный ливень, после которого мы с мамой поехали в травмпункт. И нашли там огромную очередь, как положено летом. Ждали три часа, за которые успели посетить Novus, а я отдельно – «Челентано» у ЦУМа, где съел французский блин. Ибо почти восемь.
Вылетевший день. Зато много читал (Набокова, «Другие берега», первый раз читал ксеру в середине 80-х). И чуть-чуть рисовал. И все пытался настроить себя на волну смиренной радости от бытия.
У меня нет привычки чувствовать мир так (в масштабе смиренной радости), но я хочу развить эту способность. Может, хоть в этом мне будет сопутствовать удача. Потому что, вопреки словам Мангусты, мое тело совершенно неблагодарное животное: что я только ни делал, чтобы победить остеохондроз: зарядку, специальные упражнения, подтягивался и висел, плавал, купил специальную подушку (Мангусте – которая перешла по наследству ко мне), убрал матрац и сплю на тонком поролоне.
Это портит настроение, – именно то, что нет справедливости. Что все потуги, честные волевые усилия – ничего не дали. А если болит позвоночник, то болит и пах. Поэтому трудно радоваться жизни. Хотя я ей не радовался и тогда, когда короткое время ничего не болело.

Если бы я вдруг впал в метафизическую ересь, я (неоригинально) сказал бы, что Жизнь – театр Бога. И все люди в нем актеры. Ведь это так просто: создать живое существо – и дальше оно чисто инстинктивно, из-за страха смерти и желания жизни будет стараться и «играть», защищаться, вооружаться, искать варианты, как лучше устроиться, стихийно придумывая сюжеты. Так тонущие сразу начинают барахтаться – и некоторые доплывают до берега.
Бог – не драматург, он хозяин (директор) театра и труппы. И, одновременно, зритель этого театра. Если он все это затеял, значит, ему интересно знать, что придумают созданные им персонажи, как выкрутятся в этих сложных условиях. То есть он не просчитывает их шаги, не навязывает им реплики и поступки. Выходит: они и правда «свободны» – в рамках самого спектакля и изначальных условий пьесы.
Может ли актер напрямую обратиться к Директору Театра – чтобы он внес изменения в неудачно складывающуюся для него (актера) сцену? Например, попросить его о продлении своего сценического существования? Иначе: не вычеркивать его роль (или роль других дорогих ему актеров)?
Но Бог (то есть Директор Театра, он же Шабат Элоим), – не автор и не режиссер, и он никого не вычеркивает. Он создал некие условия и правила, согласно которым все «актеры» вводят себя в спектакль и вычеркивают себя сами. Хотя можно сказать, что вводят их другие актеры, и вычеркивают себя не всегда они сами, а опять же другие актеры – или просто заканчивается их сценическое время.
Имеются ли у Директора Театра (далее иногда ДТ) любимые персонажи, чье существование в пьесе интересует его больше, чем существование других, и поэтому он готов пролонгировать их сценические выходы, что-то подправить и исправить в течение спектакля? Но честно ли это будет по отношению к другим персонажам? Допустимо ли, чтобы у ДТ были любимчики – и такая как бы массовка? Или Директору, словно в книге Иова, плевать на нашу справедливость – и он сам решает, что справедливо, а что нет, то есть, что интересно ему, а что не очень?
В любом случае, в его театре нет равных актеров и ролей. У каждого своя роль со своим значением, большим и меньшим. Хотя кому судить, что больше и меньше? Например, актеров-художников (все еще) меньше, чем актеров-рабочих. А актеров-художников Ван Гогов меньше, чем просто актеров-художников. Что не помешало ДТ свести актера-художника Ван Гога со сцены так быстро. Зато это была яркая часть спектакля, которая оказалась интересна не только ДТ (об этом мы ничего не знаем), но и другим актерам, мне например.
То есть, в качестве актеров-зрителей мы равны ДТ. А вот он не может играть в этой пьесе (сколько мы ни просим его об этом), даже, похоже, руководить ею не может. Если он выйдет на сцену как играющий автор, то это получится уже какая-то модернистская пьеса в стиле Пиранделло. Он – Самый Главный Босс, такой главный, что уже и решений не принимает. Все делаем мы сами, актеры – в рамках сценического времени и возможностей театра.
Когда-то вся театральная машинерия заключалась в эореме и эккиклеме, теперь в нашем распоряжении хрен знает сколько всего! Директор Театра не мешает нам улучшать реквизит. Стали ли мы счастливей? Сложный вопрос, но в чем-то, пожалуй, стали. И не окажется ли, что когда все актеры станут тотально счастливыми, все понявшими и просветлившимися – тут пьеса и окончится? Или ДТ не предполагает конца у этой пьесы? Пока в силу каких-то причин не рухнет само здание?
Можно сказать одно: не Директор Театра создает тех или других актеров: они «создают» себя сами – и почему-то начинают нравиться ДТ. И он может – чуть-чуть – что-то поменять в пьесе, но так, что никто не заметит. А, сделав это, хитро потирает руки и радуется, как напроказничавший школьник (?!)
Мне нравится идея Бога как Директора Театра, который создает такие интересные и красивые формы жизни, чья прихотливость и сложность по видимости превосходят любую потребность выживания или размножения. Пусть «красота» этих форм открыта лишь человеку – и создавалась явно не для того, чтобы порадовать наш взгляд. Было бы странно, если бы представления о красоте у самки павлина были аналогичны нашим. И, однако, так почему-то получилось. В силу неких врожденных законов красоты, продиктованных законом существования данного театра? Кант решил бы именно так.
Хотя я понимаю, что это очень человеческая идея. Поэтому и не впадаю в метафизическую ересь.

Второй д/р Кота, который мы проводим не вместе. Это очень грустно. Мне кажется, что наш разрыв деморализовал его – и он покатился вниз. Пока он только курит и врет, прогуливая школу. При мне этого не было. Лесбия не может им управлять. Я хочу помочь, но не вижу, как я мог бы это сделать? Свозил в Грецию, пожил с ним десять дней. Хочу пожить здесь, но он не едет. Страшится моего контроля, без которого уже привык?
Поэтому все мое влияние сводится к душеспасительным беседам. И я очень боюсь за него. Похоже, он – именно тот тип, который быстро скатывается к алкоголю и торчу. От внутренней рыхлости и нехватки жизненной мотивации. И что тут можно сделать – не понятно.
Говорил с Котом и Лесбией по телефону. Дикий гвалт гостей, лай собак – как всегда «у них», так что еле слышим друг друга (что когда-то так меня раздражало). А для Лесбии было привычно, правильно, неизбежно. У меня же тихо, как я люблю. Наконец тихо. Хотя бы это.