Отчаяния пока нет, часть 9

Отчаяния пока нет

Часть 9. Орфей

…Утром (в среду) мне стало легче. Еще не веря в чудо, я прислушивался и присматривался к своему состоянию. Все могло повториться, облегчение могло быть обманчивым. И только к ночи, к самому страшному времени всех сумасшедших, я, наконец, поверил, что выздоравливаю.
Весь этот приступ я удачно скрыл от мамы, чтобы не пугать ее…
…В конце концов, дело не только в Лесбии и в расставании с ней. Я и с ней испытывал ужасные депрессии, особенно в начале осени, когда я словно попадал в ловушку, в пат, когда ни одно положение, решение, которое я мог принять, – не нравилось мне. Или – активно отвергалось ею. Главным пунктом было – жизнь в Москве.
Почему я стал так нетерпим к Москве? Почему вдруг потерял способность переносить ее климат, тогда как все остальные, в том числе мои друзья, делали это с легкостью? Почему я стал так не стоек? Или это был внутренний сигнал, что что-то надо менять? Что Москва – уже не поле моей деятельности, что можно доить ее всю жизнь – и выдоить на чайную ложку – перед могилой. Что надо ездить, искать, обновлять пейзаж перед глазами…
И я начал. И на все это не было денег, зато была работа, школа Кота, нелюбовь Лесбии к Крыму…
Но на этот раз я был упрям: так мне было хреново в прежнем положении, – и добился своего. И что? Я снова словно в плену, снова не доволен. Потому что нет той, с которой мы понимаем друг друга с полуслова, до телепатии…
Очень трудная ломка. Мне бы еще год простоять!..

А в четверг появился Торн. Я принял его с неожиданной радостью. Развалившись на достархане – говорили с ним об остеохондрозе, которым он тоже страдает. О его жизни в Аргентине, о жизни в его родном Донецке. Человек он не пустой, преподает испанский и английский, но ему не хватает чувства юмора. И он постоянно говорит о хиппи и их врагах «цивилах». О своем «враге» Сентябре. Все у него слишком просто... Но жизнь чуть оживилась.
Подарил ему последний «Забриски Raider», который мы с Лесбией составляли и, по сути, выпускали.
Он попросил показать окрестности, и я повел его на мыс Виноградный и на Белый пляж. Сильный ветер, волна и, главное, вода 12 градусов! Бросился в волну после 13-14-летней девочки, чей пример смутил мою ленивую осмотрительность.
Тут она с голой мамой и младшим братом. Помню их по прошлому году. Теперь девочка – настоящая Лолита, с легкой порослью внизу живота и отчетливой грудью. Соблазнительно полусидит-полулежит, выставив свой задик. Вот о чем писал Набоков – наконец понял я.

В пятницу я ездил в «любимую» Больницу №1 – чтобы мне что-то дали от остеохондроза, который уже нет сил терпеть. Продержали в коридоре два часа, хоть я был платный больной. Невропатолог, молодая, подвижная девушка, быстро осмотрела меня, задала несколько вопросов, причем тараторила так, что я с трудом понимал ее. Сделали снимки, пару уколов, выписали лекарства. Дежурный врач, сев со мной рядом в коридоре, сказала мне без обиняков, что остеохондроз теперь со мной навсегда, что он бывает у 60% мужчин после сорока, и что в моем возрасте он чуть ли не обязан быть. Я и сам это понял.
Естественно, все их лечение, которое я провожу над собой, включая два укола ежедневно – ни черта не помогает.

В субботу, дунув у Бубнова косяк в обществе Дениса, – поговорили о форминге Орфея, ладах и строе, музыкальном «квадрате»… И я поехал в Херсонеский театр на «Отравленную тунику» Гумилева, с Яной – вместо заболевшей мамы. По дороге подхватили ее знакомую Машу, жену их знакомого иконописца, который снял дом у «Маяка».
В очереди в кассу увидел Эйсу с мужем Петей и их дочерью. Поговорить, однако, не удалось, хотя я занял им места рядом с собой. Но они предпочли сесть в первом ряду, чтобы лучше видеть.
Я вырядился в черную китайскую хламиду, отчего меня принимают за персонажа спектакля. Я – как Буратино в театре Карабаса-Барабаса.
В качестве бонуса зрителям был обещан сюрприз. И он не был лишним: спектакль первый раз не впечатлил, хотя народа было лом. То есть вина была не на труппе, а на Гумилеве, который не достиг «шекспировского» драматизма. И туника так и не появилась на сцене, вопреки требованию Чехова о стреляющем ружье. Лаяли собаки у ворот, кричала какая-то птица.
Сюрпризом оказался арфист Элизбар, наш человек из Венгрии, который играл то один, то с гитаристом. Его композиции назывались дико претенциозно, типа «Крылья счастья». Я ушел после пятых или шестых крыл. Нет, это не Волленвейдер. Он так и не смог преодолеть классическую школу, хотя уверял, что исследует кельтские традиции и близок к какой-то эзотерике.
Кстати, форминга из моего стиха про Орфея – предшественница и лютни, и арфы.
В «Зеленой пирамиде» через площадь тоже кто-то играл. Зашел. Двое волосатых ребят рубили на гитаре и тамтаме. Мое появление в китайской хламиде вызвало нескрываемый интерес местных девушек.

В воскресенье появился Витя Мбо (московский приятель-писатель) со своей девушкой Олей, которую я уже однажды видел в Москве. С ними сын Вити от старой возлюбленной – Марк. Все они – проездом в Одессу, где Витя собирается жить (он, в общем, и родом из этого города).
Я оценил Олю: стройная, с вьющимися светлыми волосами, высоким лбом, приятным голосом. Явно умная, с хорошим характером. Я порадовался, что мне могут нравиться девушки.
Повел их на мыс, спустились на пляж, где народу, как в Ялте. За два дня все переменилось, вода снова 25. Несмотря на ветер и довольно большую волну, доплыл с Витей и Марком до грота Дианы. Они ничего здесь не видели и этого тоже. Через грот – мощный поток воды, ветер и волны. Однако проплыли.
– Марк принял крещение Фиолентом, – сказал я.
На берегу Оля вручила нам купленные ею пирожки.
Пока обедали дома в саду – приехали приятели Вити, и среди них – тот самый Элизбар, но без арфы, хотя и с кучей инструментов. Людей стало десять человек. Среди них местный чувак Сергей, родом, впрочем, из Кишинева: хиппи, массажист, эзотерик, архитектор (!) и пр. Я подарил Вите «Raider», Сергей выпросил и себе. Еще был человек Андрей из Москвы (тоже архитектор и что-то еще). Собирает и играет на тибетских чашах, за которыми ездит в Тибет. Он же и привез всю компанию сюда на джипе. С ним его жена-актриса Зина, красивая юная барышня. Еще – местная молодая барышня-певица с маленькой дочерью. Сумбурный разговор обо всем. Элизбар, который сам из Молдавии, спросил меня о моих молдавских знакомых, с которыми я познакомился на Шипоте. Он демонстрирует возвышенную невозмутимость и отстраненность. Играть отказался. Попили чая и анисовой водки. И двумя группами отправились в Георгиевский монастырь, который хотели увидеть гости, а у Сергея там было строительное дело. Приехавшие – уехали на своем джипе. Мы с Витей, Марком и Олей – пошли пешком вдоль берега. Солнце зашло, но все равно есть на что посмотреть.
Группы встретились в монастыре у колокольни, посидели, поговорили, глядя на широкий залив и мыс, – в том числе о масонах, страшные сведения о которых вывешены тут на пропагандистском щите. Распрощались у входа.
Витю, Олю и Марка я с удовольствием оставил у себя. Устроились за домом с вином и травой. Я «блистал» разными историями. Придумали с Витей рекламу с эйзенштейновской коляской, которую ловит сотрудник банка, что теперь находится в новом здании под Потемкинской лестницей, со словами: «Мы всегда поможем вам»…
Но Марк рубится – и около 12 ребята пошли спать.

Встал последним, около 12. Люди уже позавтракали, Витя и Марк лежат на достархане, Оля – в гамаке. Мне очень приятно на нее смотреть. Играет PERRO.
Отвез их на Восставших, и поехал с мамой в банк и Novus. В букинисте купил двухтомник «Мифов народов мира» – за 300 гривен! И девятитомник Эренбурга, всего за 90. Со скидкой получилось 370. За такие книги!
Теперь я посещаю Novus не без удовольствия: я вспоминаю, как бывал здесь с Мангустой. Все становится иным, когда вещь с чем-то связана. Места, которые я посещал с Лесбией, вызывают противоположную реакцию. Как хорошо, что есть еще что-то, что радует меня. Что избавляет от того кошмара, что мучил меня несколько дней. От синдрома Тери (как я это назвал).

Если бы мой дом посещали творческие люди… О, для таких он всегда открыт! Я пытаюсь защитить его только от тусовщиков и пофигистов. И маленьких детей. Надо искать новых друзей, художников и писателей. Они же и помогли бы мне реализоваться самому. Жизнь стала бы интереснее, из нее пропал бы ядовитый осадок одиночества и бесполезности.
Еще я позавидовал молодым герлам моих новых знакомых. Которые годятся им в дочери. Юная подруга не так интересна, зато покладиста, отзывчива, у нее есть силы и здоровье, она не устраивает скандалов, как делает «равная». Вообще, это прекрасный способ обновить свою жизнь. Это тот случай, когда возлюбленная как бы дочь и следует за тобой, слушает тебя, доверяет, готова терпеть и меняться, потому что ты можешь предложить ей что-то более интересное, чем ее ровесники, родители, чем то, что может дать ей парадигма ее еще не определившейся жизни…
Мангуста умеет быть «равной» – и я был не в состоянии даже сводить ее на море. И все же я с теплом вспоминаю наши дни здесь. Есть в ней что-то глубокое и плотное. Она не красивая юная кукла, которую хочется обнять, с которой хочется секса. С ней хочется разговоров, даже споров. С ней получается любовь равных, то есть то же, что и с Лесбией. Со всеми сложностями такой любви.

У Мангусты в Хайфе была «операция», как она это назвала. На самом деле, у нее должны были просто взять биопсию, пять минут, но пришла она в себя через два часа – и снова упала в обморок. Так и не поняла, что у нее и что с ней делали? Слабая, но живая. Результаты через три недели!..
А я полдня занимался рамками для картин. И в 9 пошел на море. Когда еще я на него схожу ночью? Мама была категорически против, ссылаясь на незалеченную спину, но меня не остановить.
Тихая, довольно теплая ночь, +22, тихое море, ласково набегающее на темный берег. Главное, на берегу никого. И вода прекрасная. И я плыл в ней, словно в озере. И она светилась, как я и надеялся. А сверху – полное звезд небо.
Но чего-то не хватает, какой-то зуд. Думаю, что если сумею победить его, преобразовать во что-то – то получу настоящее удовольствие от этой ночи. Но упорная борьба с зудом тоже портит ее. Пока живой – зуд никуда не денется. Плоть предъявляет свои права. И мне приходится или подчиниться, или бороться. Но это не героин, в конце концов, чтобы так переживать о поражении. Постоянная борьба отравляет жизнь не меньше, чем сокрушение о своей слабости. Теперь это специфика моей жизни.

Жизнь чуть-чуть задвигалась, как парализованный, к которому вернулось немного здоровья.
Позвонил Витя Мбо и предложил завтра читать стихи в новом кафе «Безумное чаепитие» на Большой Морской. Как назло, завтра день рождение мамы, но попробую успеть и на то и на другое. Не часто мне делают такие предложения. Было бы иначе – была бы моя жизнь иной.
Покончил с рамочками и повесил картинки на стены. Подтянулся на сливе десять раз. Остеохондроз чуть-чуть отпустил. Вечером был концерт Умки в «Зеленой пирамиде». Поехал со своими соседями: Бубновым, Яной и их дочкой Аленой. Концерт НЕ понравился: Умка играла как назло те вещи, которые я у нее не люблю, а то, что люблю, играла как-то лажово. В довершение они с Борей стали орать на детей, которые шумели в песочнице (в центре «атриума»). Я сидел гораздо ближе к ним, и они мне не мешали. Мешали взрослые: бесконечной тусней, выпиванием, болтовней, алкоголическим возбуждением. К тому же мне всегда нравилась эта хипповая традиция, когда взрослые слушают, а дети рядом играют. Очень умилительно. И так все обосрать! Сразу видно, что у Бори, который кричал громче всех, нет своих детей.
Потом мы обсуждали это в бубновской виноградной беседке с Андреем и Денисом (которого, вместе с его дочкой Катей, я прихватил с концерта на Фиолент). Коньяк и трава. Но я пообещал Мангусте, что выкурю не больше одной трубочки.

Мне позвонил Дима, хозяин кафе «Безумное чаепитие», и подтвердил, что вечер состоится. Поэтому на Пятом я распечатал листочки со стихами. И поехал за Асеевыми (нашими местными родственниками).
День рождения мамы отмечали в итальянском ресторане-пиццерии «Pomidoro» на втором этаже Novus’а. Заказал себе суп-пюре с грибами и спагетти с овощами. Первый не понравился, второе блюдо ничем не поразило. Зато понравился безалкогольный махито.
От одного стола за другой. Все придумал Витя Мбо, который живет у хозяина заведения Димы (Штирлица). Очень маленькое помещение на 4 или 5 столиков – с теплым, довольно хипповым интерьером, затейливыми картинами на стенах. И всего несколько человек гостей. То есть слушателей было столько же, сколько поэтов. Пришел некий Стас (?) с чапаевскими усами, музыкант у Арефьевой, я видел его вчера на концерте Умки в «Пирамиде». Он тоже был с юной девушкой. Это такое поветрие. Понятно, что были Оля и Марк, которого Витя учил аскетизму.
Явился невысокий лысый человек немолодых лет, с волосатым приятелем, как оказалось – гитаристом. Немолодого звали Дима Футерман («Человек будущего», как посмеялись мы), 51 года рождения. Сказал, что знал Яшу Севастопольского еще пионером, когда Дима с приятелями начали хипповать, первые в Севастополе (конец 60-х). А Яша, пряча пионерский галстук, жался рядом. Оказывается, его отец был знаменитый разведчик, поэтому его всегда отпускали менты. Потом он заторчал в Вильнюсе, но выжил.
Сам Дима играет на гармошке. Уже давно он уехал в Израиль, потом оттуда в Европу, пять лет жил в Англии. Сейчас курсирует по всему миру.
Хозяин-Дима тоже произвел на меня впечатление: знанием китайского языка. Объяснил, что в названии чая «пуэр-фу» «фу» – это счастье. Он много лет занимался китайским чаем, открыл интернет-магазин, а совсем недавно стал хозяином этого кафе (его, впрочем, открыла его знакомая, но передала ему бразды правления). И это в большей степени чайная, чем просто кафе. Мы долго говорили о кафе, как идее, я вспомнил о нашем проекте кафе в 88-ом, про ОГИ и пр. Спросил его о пожарных и СЭСе? Все есть, но пока щадяще. По субботам тут проходят детские утренники, вообще оно изображает из себя детское кафе – так и с соседями легче общаться, которые, естественно, не довольны его появлением.
Теперь я знаю, куда водить гостей.
Мы прекрасно поговорили, но до стихов так и не дошло. И все разошлись, кроме хозяина и повара-англичанина. Витя с Олей и Марком остались ждать Диму. Пока суть да дело – показали мне дом-модерн 1949 года (!), построенный пленными румынами. И вывели проходными двориками к футбольному полю, огороженному сеткой, на котором играли ночные футболисты. Я почувствовал, что попал в «Blow Up». Мне хорошо и легко, не хочется уезжать. Показал ребятам по атласу, что лежит у меня в машине, как ехать стопом в Одессу…
Это будет удачей, если на пятнадцатый год периодической жизни здесь я найду местную интеллигенцию, с которой мне будет приятно общаться.
Завтра в каком-то севастопольском кафе выступает Псой Короленко. В субботу Дима пригласил на домашний концерт. Псоя не люблю. Про концерт подумаю.

Вольная местная кошка, которую я знаю лет семь, родила в укромном месте сада четырех котят. Когда я гляжу на их игры, то думаю: вот она, настоящая радость жизни! «Мои» котята кажутся мне счастливейшими созданиями на свете: ничем не обремененные, не знающие ни голода, ни страха, ни боли, ни страстей, ничего. Тепло, безопасный сад, заботливая мама-кошка, которую кормят на убой добросердечные соседи. Эти котята счастливее человеческих детенышей, беспомощных и болеющих, несмотря на всю заботу о них, которых рано начинают дрессировать, которые несвободны. (Альтернативная утопия показана в «La belle verte», «Прекрасная зеленая».)

В прежнее время, оказываясь в обществе без Лесбии, я чувствовал себя неполноценным. Много лет она служила мне секретарем, подсказывала имена и названия, которые я забывал, она сходу находила темы для разговоров, она прекрасно занимала любое общество. Заводить друзей и поддерживать знакомства – эта забота тоже лежала на ней. Абсолютный экстраверт – она заведовала всеми нашими public relations…
Всему этому я теперь учусь – в том числе пользуясь ее шаблонами.
Вообще, я второй раз начинаю жить. Не на пепелище: эту мысль надо забыть! На хорошем фундаменте. Я свободен, как ветер, даже работа не ограничивает меня. У меня есть девушка в Израиле, но и она не ограничивает меня. Она ограничивает меня тем, что я не могу позволить себе новый роман. Но я и не хочу...
Хотя новая любовь – это удивительное ощущение, которое стоит любой свободы.
Я рад хотя бы, что меня оставила моя психическая болезнь. И если бы вчера я все же прочел стихи, если бы был успех – как это вдохновило бы меня! И болезнь отступила бы окончательно. А пока я все боюсь ее возвращения.
…Был сегодня на море, на «нашем» с Лесбией месте. Давил всякую ностальгию. Вода снова похолодала, градусов 18. Определенно: что-то не то в природе этим летом, словно она болеет, как человек. И все дни стабильно 26-27, не больше. И почти всегда с ветром. Но без дождей.
И еще я никак не могу получить деньги с жильцов. Ситуация напоминает проблему живущего в городе помещика – и его управляющего, который в тот или иной месяц не присылает из деревни денег...

Я во многом согласен с Адлером касательно его теории комплекса неполноценности и порожденного им невроза. Тем более согласен с его теорией аранжировки невроза. Не согласен в другом: когда он пишет, что невроз есть следствие неумения сотрудничать с другими людьми, неспособности влиться в общество, что, якобы, является первейшей целью любого человека.
Нет: личность – это разобщение, это выделение себя из общего, это создание и защита собственных ценностей, уникальных жизненных целей, которые общество хочет нивелировать. Ибо не понимает их, не знает, как приспособить, сделать полезными, от которых ожидает поэтому неизвестной опасности. Лишь «личность» без яркой индивидуальности, сильных желаний и «крайних» целей – может легко вписаться в общество, ибо общество для таких и создано. Оно охраняет и кормит своих сереньких мышек, но не позволяет им бунтовать и дергаться.
Невписавшиеся в общество, впрочем, создают свои квази-общества, в которых лелеют свои неврозы. Я не считаю невроз чем-то плохим и вредным. Невроз есть нормальное и обязательное следствие высокоорганизованной материи, тонко чувствующей психики, яркой, ищущей себя личности – в обстановке серьезной конкуренции среди прочих личностей.
Адлер рисует благостную картину райского сожительства личностей, объединенных общим интересом. Но общество – это прежде всего конкуренция. И это тоже нормально, это свидетельство здоровья общества и повод к постоянному обновлению. Более того: совершенствованию.
Невроз есть страх поражения, ощущение несостоятельности в этой жесткой борьбе. Но это – лучшее горючее для победы. Человек без неврозов никогда не совершит ничего великого, ибо он не знает ни бездн, ни восторга выхода из них.

Когда я был в торговом центре у Соловьевского рынка, где покупал пинен и холсты, позвонила Умка. Она случайно пересеклась с Денисом на концерте Псоя, и он зачем-то рассказал ей о моем разочаровании ее выступлением. Мы говорили минут 20, я шагал по коридорам этого странного центра с очень замысловатой планировкой – и объяснял ей, что мне не понравилось: главное – крики на детей. А она оправдывалась, в том числе и тем, что они пережили стресс по поводу развала группы. Оказывается, Миша Трофименков порвал сухожилие на левой руке. И для него это повод вообще забить на группу и музыку, от которой он устал. Я попробовал утешать: надо дать ему отдохнуть. Или найти другого бассиста. Но это, по ее словам, очень трудно, надо полгода натаскивать его… Ну, в конце концов, они одним составом продержались очень долго.
– 15 лет, – подтвердила она.
Это большая удача. Что же делать, все когда-то кончается…
Вечером по скайпу я пересказал этот разговор в общих чертах Мангусте. Она предположила, что перемены могут даже дать обновление, новый звук и пр. Это так: заменить состав, – все равно, что развестись с женой – в надежде на новые горизонты…
Это я про свое. Поэтому заговорил о возможности снять квартирку в Хайфе – вместо тяжелой одинокой зимы под Москвой. Я и у нее пожил бы, но там так мало места. И мне хочется и ей не мешать, и себе.
А в Германию, похоже, мы не едем: у нее все деньги ушли на ремонт машины.
Ну, что ж, ну, что ж, тогда, может быть, останусь тут на октябрь?

Подумал про нас с Лесбией: мы были как два ребенка в мире взрослых, и мы поддерживали друг друга, пока не стали играть в игры «взрослых». Это – гадкие опасные игры, и они разрушили наш союз.
Человечество делится на «взрослых» и «детей», тех, кто не до конца истребил в себе ребенка. Плохо ли это?
«Ребенок» – это тот, кто доверчив, трогателен и слаб. Именно из-за своей слабости, точнее из-за своего страха – он становится сильным и безжалостным. Ему нужно удовлетворить свои желания, растущие с ростом тяжести и скуки жизни. Его обуревает борьба за признание, как называл это Фукуяма, или борьба за престиж, как называл это Хейзинга.
В конце концов – и сама борьба и дурное настроение, лежащее в ее основе, происходит от неуверенности в себе. А от нее происходит неуверенность в жизни. А с такой неуверенностью – откуда хорошее настроение?
Неуверенность в себе может происходить от молодости, ранимости, мнительности, болезни. От мрачных предчувствий и проблем, с которыми взрослый боится не справиться. Которые ложатся плитой на его жизнь. Поэтому выпивающий – весел: алкоголь делает его уверенным.
Мир «взрослых» (всегда в кавычках) – это циничный мир пользы и долга, который, в силу невозможности быть выполненным честно, превращается в обман. Это жестокий мир, несущий все рудиментарные черты своего прошлого, когда ненависть к иноплеменникам возводилась в священную обязанность, а души тех, «кто жили добродетельно, т.е. мстили врагам и многих из них съели», – отправлялись в рай тупинамба.
«Дети» в силу неиспорченности (не все, конечно) не имели возможности быстро приобщиться к столь высоким добродетелям. В противном случае они искали и находили других «детей» – создавая целые острова в океане, субкультурные стоянки человека.
Мир «детей», однако, пронизан инфантилизмом и необязательностью. Он пестует неосуществимые мечты и комплиментарные мифы о самих себе и мало развивается. Он постоянно защищается и оправдывается. В нем становится тесно. Начинает казаться, что подлинно вырасти ты сможешь лишь в большом, «настоящем» мире, в условиях жесткой конкуренции, в мире «взрослых», которых ты победишь.
Их нетрудно победить, особенно став к ним безразличным. Ибо когда «ребенок» был «ребенком» – он научился смотреть, он приобрел много хитрых знаний, его трюмы заполнены тоннами идеализма, желаний и обид, которые не дают его баркасу хаотично лавировать под ветром – пусть теперь кто-нибудь посмеет остановить разыгравшегося «ребенка», вставшего на тропу войны! Он обыграет «взрослых» на их поле, в их подлые и опасные игры. Он обыграет их потому, что он мастер притворяться, он – знаток игры, он – шпион в чужом доме. «Взрослые» – это те, у кого все написано на лице: они именно такие, какими кажутся. Написано на их лицах, собственно, немного и ничего интересного. И опытному «ребенку»-шпиону они ясны как облупленные. Он их понимает, они его – нет, они не могут его просчитать.
И его победа будет означать концептуальное поражение.
Страшно, когда «дети», попав в безвыходное положение, с отчаяния, амбиций и тоски – начинают играть по правилам «взрослых». То есть каждый из нас всю свою «взрослую» жизнь вынужден играть в игры «взрослых». Хотя, может, это испытание надо пройти, распознать и убить в себе подлого «взрослого», чтобы вновь играть лишь в свои игры, по возможности честно и без крови. Ибо у «ребенка» есть шанс перерасти «взрослого», стать «старым ребенком», спокойно идущим по улице, как герой романа.
И дело вовсе не в исполнении или неисполнении желаний. Они только шелуха, компенсация и маскировка проблемы. Дело в обретении внутреннего спокойствия. Тут-то и вспоминаешь о другом, который, глядя со стороны, мог бы подтвердить, что все хорошо.
И, однако, многие стремятся оставаться «детьми» – вовсе не из-за идеализма, но рассчитывая на безопасность и прощение (безнаказанность), ибо взрослый не обидит ребенка. Все равно, кто подразумевается под «взрослым». Может быть, даже Бог.

…Наверное, я хочу сказать, что надо время от времени «просыпаться» от сна состоявшейся и длящейся жизни, шаблонов восприятия реальности. То есть увеличить «осознанность», хотя это очень туманное понятие. 
Вопрос в том, насколько всё (или что-то) зависит или не зависит от нас? Могу ли я написать гениальную картину? Неизвестно. Если не буду стараться – точно не напишу. Что-то зависит от меня, что-то от случая, что-то еще от чего-то. Умение быть последовательным – вот серьезное преимущество. Помимо, скажем, таланта. Я готов «проснуться», даже, скажем, на пять минут – это стоит того. Окончательно проснувшимся жил, как известно, только Будда…

Был на море. Теплая спокойная вода. Наконец, поплавал с маской – от «Камней» до конца мыса Лермонтова, где сидел на покатом скальном обрыве под заходящим солнцем.
Начал картину: вид ханского дворца в Бахчисарае – с фото Мангусты. Ночью кончил вывешивать повесть «Картина с выставки». Мангусте понравилась. А для меня это значит, что готовых «подцензурных» произведений у меня больше нет. Надо писать снова. Блин! Если бы их печатали! Я бы так взялся, как Толстой в Ясной Поляне!

Наконец, приехал Рома. И привез Лешу DVD. Они ехали необыкновенно долго, с ночевкой в мотеле. И я никак не мог понять, куда они пропали?
Загнали авто Ромы к Пузану, посидели втроем за домом с вином – и вдвоем с Ромой пошли на ночное море. Вода не столь тепла, как накануне, но все равно неплоха и даже светится. А небо в тучах.
Рома рассказывал о дороге, о Леше-Анархии, который, по определению Ромы, «запопел». У меня возникла безумная идея доехать на машиной до Турции (на пароме), а оттуда через Сирию в Израиль! Машина с питерскими номерами в Израиле – это смотрелось бы!
Говорили о Ване-Коте, Нильсе, Калининграде, где год жил Рома… Смерти… Его подруга, великолепно расписавшая его подземный храм на Черной речке, с которой у него были долгие платонические отношения, умерла от рака. С тех пор Рома стал думать о смерти, хотя собирается прожить до 84 лет, как негры-джазисты. И при этом не понимает, почему мать Светы Козы, его новой подруги, в 70 с чем-то лет так интересуется ремонтом своей квартиры? А ведь это понятно: пока человек жив – он будет думать, как живой, то есть словно живущий вечно. Пока ему жестко не определят сроки. И это тоже может быть хорошо, потому что за этот срок человек может прожить фантастически яркую жизнь, на которую он не решался прежде…
Разошлись в пятом часу.

А чего удивительного, что я всегда в дурном настроении? Что было бы, если бы двух сиамских близнецов через тридцать лет «совместной жизни» разделили бы? – и они были бы вынуждены жить не только сепаратно, но и далеко друг от друга? Сколько бы они об этом ни мечтали!..
И я все не могу привыкнуть. Сажусь за стол обедать – и у меня сразу портится настроение. За столом мы всегда сидели вместе, это было время разговоров, которых у меня больше нет.
Может быть, пройдет пять лет, прежде чем я окончательно успокоюсь.
Когда лишь обида и упрямство удерживают от воссоединения – это очень тяжело. Упрямство – испробовать этот новый сценарий. И у меня тут столько подпорок: и Мангуста, и путешествия, и свобода, в том числе материальная… И – так трудно!
В 94-ом у меня ничего этого не было – и я не выдержал. И теперь ужас той жизни, всего, что мы сделали друг другу, перемежается с ужасом жизни без своего привычного мира. Пока новый мир не станет привычным. А когда он станет?

Леша пригласил всех к себе на шашлык. Перед этим втроем погуляли по Севасту, посидели в «Безумном чаепитии», в котором, однако, не застали Диму. Искупались на 35-й батарее, в одиночестве и голые.
Для меня Пузан, который был брошен на жарку, приготовил овощи.
Рома хочет культурной жизни, и я предложил Ай-Петри, где он никогда не был. Пригласил соседа-Пузана и, из вежливости, Лешу… Капризный Леша согласился лишь при условии, что поведет Рома.
У Леши Рома вдруг стал пить тоже, вынудив меня везти машину, хотя я уже выпил вина. Ненавижу такие вещи и не понимаю, зачем подписываюсь. Слаба Богу, проскочили без ментов. Дома по моему предложению чуть-чуть дунули аллиной травы – и унесло очень далеко, особенно Рому, так что он ушел к себе на диван.

Стоит Роме приехать в Крым – и начинаются проблемы. Два года назад он отломал молдинг от нового «Пежо», в прошлом году оторвал брызговик и засадил палку в днище. В этом – потерял номер…
Потеряли мы его где-то по дороге на Ай-Петри – о чем узнали, когда нас на вершине горы остановили невесть откуда взявшиеся менты. Они-то и сообщили, что мы ездим без номера. Стали стращать нас штрафом и изъятием прав. Я прервал их разглагольствования и попросил начать писать протокол. Тогда нам разрешили ехать дальше, переставив задний номер вперед. И посоветовали написать заявление об утере.
Но крепеж впереди ни черта не держит. Как так можно крепит номер, без саморезов или болтов, просто на пластмасске! Доехали до смотровой площадки, обросшей целым торговым городком. На стоянке у татарских заведений, где я стал спрашивать саморезы, грубый татарский парень хотел раскрутить нас на деньги за стоянку, но я далеко его послал. Хуже, что у Ромы в машине не оказалось даже отвертки. Закрутил номер пожертвованными нам саморезами – своим ножом, который ношу в сумке. Оставив Бубнова и Лешу в кафе, поехали искать номер. Рома смотрел слева от дороги, я – справа. Доехали до Большого каньона, ничего не нашли. Случайные водители, которых мы опрашивали, тоже ничего не видели. От пристального рассматривания обочины рябит в глазах.
Теперь Рома весь на нервах и в переговорах с Питером: жалуется и ищет пути выхода из ситуации. Даже не смотрит на окружающую красоту.
Взяли ребят из татарского кафе и доехали до канатной дороги и знаменитых скал в виде короны. Мне здесь очень нравится, и если бы не досада с номером, настроение было бы вообще прекрасное. Повел людей в ближайшее кафе, чьи достарханы висят совсем над пропастью.
Тут Леша стал капризничать: не хочет он достархана! Спина болит! И ушел один за обычный стол, вернулся, лишь когда принесли еду. Вот где можно поесть татарской окрошки! И полюбоваться прекрасным видом.
В восьмом, преодолев строй татарский зазывал в обратном порядке (лошадки, верблюды, квадроциклы, автобусы, еда…) – поехали в Ялту. Припарковались по традиции за похоронным бюро. Пока на Пушкинском бульваре мы с Ромой слушали арфисток с тамтамами, певших на непонятном языке – Леша с Андреем сбегали за коньяком.
Искупались прямо там, где бульвар упирается в море. Причем голые, несмотря на людей на набережной и в кафе… Я вспомнил неудачное купание в Тель-Авиве. А антураж похожий. И даже песня из кафе, где упоминался какой-то «шалом». По морю в темноте носятся светящиеся катера – в опасной близи от берега и ночных купающихся. Из катеров несутся пьяные голоса. Но все же это купание нравится мне больше.
Рома, испросив моего благословения, присоединился к выпивающим, так что теперь я опять единственный водитель.
Народу едва ли не больше, чем в июле, когда я был здесь с Мангустой. Смогли вчетвером обхватить гигантский платан на аллее. Посидели в кафе «Кофеин» с удивительно изысканным, «африканским» интерьером и огромным количеством экзотического кофе. Выпили турецкого, никарагуанского и эквадорского. Говорили о фильмах Триера. А пока банда снова бегала за коньяком, мы с Ромой рассуждали об отоплении подобных стеклянных пространств зимой. Ибо оба вспомнили Грецию.
Новый коньяк люди пили в машине. И Леша снова начал капризничать, настаивая, чтобы я не ездил в манере тормоз-газ, которая вообще мне не присуща.
– Я буду тормозить и газовать ровно столько, сколько нужно, ни капли меньше. И если ты против, то можешь поехать другим транспортом, – резко ответил я.
На какое-то время он заткнулся, но скоро ему надоел «Doors», игравший в колонках. Рома смиренно заменил его на блюз – и всю дорогу Леша ругал этот «сытый и неправильный» блюз. Мне это надоело:
– Леша! Мы уже давно слушаем на музыку, а твое брюзжание!
Невозможный человек. Хотя не без достоинств.
Отвез Лешу до дома. Но распрощаться нам не удалось: он не отпускал, закидывая темами – и снова наливал… Я ультимативно прекратил вечернику… А потом нас с Ромой зазвал к себе Пузан. Теперь и мне досталось кое-что: дунул трубку бошек. Андрей неожиданно разговорился: рассказал про кучу отечественных исполнителей, в том числе про некоего певца, которого продюсер Айзеншпис сделал звездой просто на спор. Рома рассказал штук восемь ярких историй про сванов. Это готовый фильм: с кровавой местью, дикими убийствами, русскими «рабами», местными средневековыми правилами и пр. «Контрольная» трубка поразила на всю голову – и мы еле добрели до дома.

Этот день был из разряда убитых, ибо был целиком посвящен номеру. Сперва мы поехали на авторынок, где узнали, что реклама изготовления дубликатов номеров висит где-то у ГАИ на Хрусталева. Мы ее нашли и позвонили. Но тамошние умельцы берутся только за украинские номера. Рома в интернете надыбал фирму в Киеве, которая делает любые. Но там 100% предоплата и никаких гарантий. Хотели оставить заявление в ГАИ, но нас отправили в менты на Ленина. А там отказались брать заявление на том основание, что «преступление» было обнаружено на территории Ялты.
Я все же заставил их принять заявление. В отместку менты пообещали, что пошлют наше заявление в Ялту в понедельник (была суббота), и оно будет идти неделю, а справку (об утере номера) они нам все равно не дадут.
И вот мы поехали за справкой в Ялту – по вчерашнему маршруту, а вдруг найдем номер!.. На красоту уже не смотрим. С трудом, по роминому навигатору, все время посылавшему нас хрен знает куда, нашли центральное управление ялтинских ментов. Но и там нами отказались заниматься, сообщив, что Ай-Петри относится к Ливадийскому отделению. Молодой мент стал объяснять, как проехать, но не смог вспомнить адрес. Хорошо, что вспомнил улицу. С помощью навигатора и расспросов нашли отделение. У нас взяли заявление, аж на двух листах, но выдать справку пообещали через три дня. И за ней надо ехать и получить ее с 9 до 11 утра.
В 9-ом, в полной темноте поехали домой. Купание было забыто: нет сил и хочется есть.
Ночью на достархане посмотрели «Европу» Триера. То есть смотрел я, Рома почти сразу вырубился. Потом он объяснил, что фильм не понравился, вот он и заснул. А мне понравился: хорошо, что еще есть режиссеры, от которых не знаешь, что ждать, чьи ходы непредсказуемы.
Поговорил с Мангустой по скайпу. Она до головной боли ищет работу. Дашку хотели не пустить в школу из-за незаплаченных 1000 шекелей. Перец их, однако, достал. У кого-то она заняла 1500 шекелей – отдать долг за квартиру. И в Эйн-Ходе ни одного покупателя.
Не понимаю, как она выкрутится? Предложил им перебраться ко мне, хоть на время. Она поблагодарила, но отказалась. Хочет все разрулить сама.
А утром Рома заболел…

Уехала мама, приехал Мафи. Провели три часа со слегка выздоровевшим Ромой на море, на голом пляже. Вода еще теплее, не меньше 23. А ночью – 16. Впрочем, в сентябре это нормально, бывало и меньше.
Покурили втроем на достархане гаша Мафи. Очень качественный, тунисский, мягче, чем бошки (мы совсем зажрались в этом году). Под него можно говорить, он не вышибает полностью, как дубиной по голове. И я не испытываю страха себя, который возник в последнее время. А страх себя очень опасен при злоупотреблении травой. Некоторых, судя по рассказам Ромы об афонском монахе Фоме из Сербии, она заставляет уходить в эти самые монахи.
А еще бывает недоверие к себе, гиперкритика, большая нервозность.
Если появится спокойное принятие себя и своей жизни – трип сразу сообщит об этом.

Помню, как Лесбия танцевала в коротком платье, под которым ничего не было, на концерте Умки в «Зеленой пирамиде» – и меня пугала ее эксцентричность. Это был дикий танец, больной, танцуемый в беспамятстве или ради него. Она словно говорила мне: вот так однажды я заведу некрасивый и грубый роман – чтобы ранить тебя! Вот какая я свободная! Я все могу! Я бесстрашная и безумная, жди от меня всего! А Умка благодарила…
Всего этого я не понял тогда так ясно, но кое-что почувствовал и был встревожен. Впрочем, весь тот год был такой: крайне тревожный. Я видел ее разную и очень часто – почти или совсем безумную. Поэтому не очень удивился.
А трещина шла вглубь…

…Сон очередной раз репетирует наше с Лесбией воссоединение, причем довольно реалистично. Это действительно слова, которые она могла бы сказать. Во всяком случае, когда-то. Последней записью перед сном я словно его спровоцировал.
У меня три варианта: воссоединиться с Лесбией, все же объединиться с Мангустой, жить так, одному.
Я симпатизирую Мангусте, но не до такой степени, чтобы жить с ней. Да и она, вроде, не готова. Воссоединиться с Лесбией – это убить все завоевания последних двух лет, вернуться в колхоз… Остаться одному хорошо всем, кроме нерешенности вопроса общения и нежности. Невозможности обнимать, целовать…
Либо найти еще кого-то. Но очень мало в это верю. Подходящий человек – дикая редкость. А в рамках семьи портятся даже самые лучшие.
Что же делать? Жить как живется, пусть и плохо. Разве плохо? Непросто. Но, может быть, своим «тапасом» я прогну богов, и они пошлют мне что-то, о чем я пока и догадываться не могу…

Оставили Рому болеть и сходили с Мафи на Индейский пляж у Виноградного мыса. Народу немного, а море теплое. Ушли в дальний конец, за большой камень, где нас никто не видел. Доплыл до скал в море и хорошо полежал на них на солнце, под шум ветра и волн. И подумал, что для счастья мне не хватает лишь девушки на берегу…
Банально и слишком просто. Хотя, скорее, слишком сложно, ибо такую негде взять. Чтобы без капризов, претензий, проблем.
Пока я один – все гораздо спокойнее. Да, часть моего существа остается неудовлетворенной. Но это меньшая из бед…

Я разочаровался в своей способности находить истину. Слишком до многих взаимопротиворечивых вещей я додумываюсь. В один момент одно кажется совсем несомненным, в другой – прямо противоположное. Разные начала бурлят во мне и каждое настаивает на своем. Только методом жестких табу можно побороть то или другое начало. Но в основе табу лежит сильный испуг. А я не хочу ничего пугаться, ни одного своего начала.
И все эти проблемы проявляются в трипах под травой. Поэтому все трипы последнего года такие неудовлетворительные – словно вообще не кури! Я немедленно сосредотачиваюсь на чем-то дурном, жду дурного, контролирую его. Откуда это? Я боюсь расслабиться, чтобы не увидеть мелкую натуру, которую подозреваю в себе? С которой всю жизнь борюсь?
И раньше были такие вещи, но мне как-то удавалось направлять свой трип. А теперь весь трип превращается в геморрой.
Суть: я не доволен собой. А когда я был доволен? Надо ли быть довольным? Надо чувствовать, что ты заслуживаешь собственное уважение. Это самое сложное, ибо уж ты-то знаешь себя вдоль и поперек, все темные и жалкие стороны, все свои дела.
И что тогда?
Вот говорят про совесть. Что такое совесть? Тайный «свидетель», которого я разглядел в одном из трипов? Некий надрассудочный анализ, не подавляемый всеми увертками и хитростями «я»? Перед которым не удается быть «хорошим»? Который способен судить тебя, как будто судит другого?
Но почему он делает это так редко? Почему я не всегда нахожусь в полноте своей совести? Потому что хочу щадить себя? Трудно быть все время сильным. Вероятно, и невозможно.

Смотрел с Ромой «бергмановский» фильм Вуди Аллена «Интерьеры», один из моих любимых. В кои веки Рома не заснул – и ему не понравилось: мрачно, мессидж не ясен.
Я же нашел в фильме аж несколько «мессиджев»: все герои заняты собой, переживают лишь о себе, своей реализации, своем первенстве. Современный человек – эгоистическая монада, не воспринимающая другую монаду. Наша жизнь – соприкосновение и столкновение эгоизмов, ничего более. Вот один из мессиджев. Другой: обыгрывание «Короля Лира». Мать – это Лир. Фильм показывает, как тиран превращается в жертву. Именно из-за своего тиранства, ни из-за чего другого.
А Рома подумал о «Трех сестрах».

Мангуста и мужья: она сбежала в Израиль, чтобы не выходить замуж. Она осталась в Израиле, чтобы не продолжать брак. Она разорвала брак с Перцем (впрочем, этот брак не был оформлен). Она разорвала роман с Эмилем. Это только то, что я знаю.
Полагаю, у нее психологический пункт на тему отношений. Тогда логично, что скоро она разорвет роман со мной. Хотя теперь у нас самые подходящие (для нее) отношения: я далеко и редко. Она может ничего не бояться.
Чего она боится? Невозможности быть полигамной, как она всегда декларирует? Но тогда я просто играю в ее игру, как и говорила мне Лесбия: я-то не декларирую ничего  подобного. Хотя и хочу свободы, в том числе от привязанности к другому человеку, потеря которого будет непереносима. Хватит уже этого!
Тут мы сходимся. И все же мне обидно: если она может без меня, то неужели я не могу без нее? Это действительно не любовь: любящие не могут на столько расставаться, не могут не хотеть быть все время вместе, пусть это, в конце концов, убьет саму любовь.
Или мы такие умные – и не хотим убить то слабое, что между нами есть? Но это лишь подтверждает факт, как слабо то, что есть между нами.
Пока у нас хорошие оправдания: между нами столько серьезных преград. Пришлось бы слишком многим пожертвовать ради соединения. Кто-то боится пожертвовать семьей, а мы боимся пожертвовать своими странами, работой, свободой…
И я разрываюсь. Я не полон в своей свободе. И я пока не готов от нее отказаться. И я словно снова жду первых шагов от нее. Чтобы снять с себя ответственность? Впрочем, концептуально я поступаю неправильно. Я давно уже прозрел, что мужчина должен брать на себя ответственность, принимать решение, в том числе за женщину. Ибо она ждет этого от него, хотя по виду и сопротивляется. Чтобы понять, что его желание сильно. Иначе игра не стоит свеч. И если он сомневается, то засомневается и она. И перекинется на кого-нибудь более определенного.
В 94-ом им оказался я.
И что делать – мне не понятно. Я отпугну ее и своим напором (которого нет), и разочарую своей пассивностью, незнанием, чего я хочу. И я ведь правда не знаю, и наши встречи не прибавляют ясности.
Может быть, тогда правильнее завершить этот роман? Перевести отношения в разряд чисто дружбы – или в никакой?
Похоже, я не готов к такому «формату» отношений: надо или быть ближе, или быть дальше.

Концерт Умки в «Пирамиде». Даже Рома поехал, несмотря на болезнь. А еще Мафи, Бубнов, пришел Денис с двумя детьми, Леша… И концерт был неплохой по набору песен. Умка вдруг исполнила много самых старых, 86-87-го годов, в том числе совсем «детскую», про волосатых ублюдков, которые «за кубик черной влаги продадут родную мать»… По завершении этой песни она указала на наш столик, помахала рукой, так что люди стали оглядываться, и объявила, что вон, мол, сидят люди, с которыми она пела эти песни много-много лет назад на бордюре, а теперь они совершенно нормальные люди, писатели-поэты и даже известные… Тут она сильно польстила.
К тому же я, насколько помню, никогда не пел с ней на бордюре. Тем более не сидел на «черной влаге». Поэтому вряд ли являюсь хорошим примером «ублюдка». Как и примером «совершенно нормального человека». Это даже обиднее.
Подошел к ней после концерта. Она вдруг обняла, стала хвалить прикид: я надел свою рубашку, сшитую в 84 году, пережившую потом Данилу, которую я вновь стал носить. Плюс желтые вельветовые клеша с тесьмой внизу.
Я чувствую себя как никогда уверенно, но все равно не доволен собой. Может, это и невозможно, пока я так пристально рассматриваю свое «я», так переживаю из-за него. Тщеславие не дает покоя. Нужно настоящих лавров, а их нет. Надо доказать, что и без Лесбии я – личность.
А я даже спать один не могу!..
…Зашел к Мафи за нужными мне книгами, а он смотрит порноканал, который он спешно попробовал выключить. Я сделал вид, что ничего не заметил. Оказывается, что и у Мафи есть слабости.
Так и провалялся эту ночь без сна.

Поехали в Ялту, не развлекаться: в Ливадийское отделение милиции – не дозвонившись туда, хотя начали в 9 утра, – в компании Мафи и в последний момент присоединившегося Бубнова, собиравшегося всего лишь на 5-й за овощами.
Но справка об утере номера не готова, как я и ожидал. Некий лейтенант «Жид», как мы услышали от другого сотрудника отделения, обещал сделать ее завтра. А сегодня нет, нельзя, столько дел! И он не знает, почему нам обещали сделать ее в этот день, никто его не предупредил. И телефон нам дали неправильный… Он не поддался даже на материальные посулы Ромы, заявив, что Рома не так его понял. Но вот завтра – все будет четко.
Я предложил объезжать прибрежные городки между Ялтой и нами, в которых никто не был. Начали с Паркового. Пара километров пляжей с молами («бунами»), минимум народа. Из моря прекрасный вид на крымские горы, сосны по склонам. Парк, давший название поселку, куплен олигархом Ринатом Ахметовым и поэтому закрыт для посещения, – узнал я у охранницы.
Второй спуск осуществили в Оливе. Но тут нас ждал облом. Потом понял: если дорога хорошая, а в начале ее знак «Движение запрещено», значит, она упирается в запертые ворота какого-нибудь ведомства или санатория, куда вас не пустят даже за мзду.
Разочаровавшись в Оливе, поехали в соседний Кастрополь. Дорога совсем убогая, узкая, две машины не разъедутся. Значит подходит.
Рома сильно хочет есть и нервничает, что мы ничего не найдем. Но на излучине спуска, под большим деревом, мы увидели кафе, по виду – пивную, напоминающую советскую и словно сохранившуюся с тех же времен. Но нам тут понравилось. Поставили на их центр свой «Битлз» и съели их нехитрую еду за столиком на улице.
Спустились к самому берегу, где нашли кучу кафе. И модернистский недостроенный отель. Здесь тоже красиво и не слишком многолюдно. Купались все, даже больной Рома. Долго лежали на пляже под солнцем.
Я не то спал, не то дремал после бессонной ночи. А солнце все еще высоко. Вот как надо жить, чтобы много успеть. Жаль, что это невозможно.
Дома полежали с Ромой на достархане под чай и разговоры и рано пошли спать.

Погода испортилась, рано утром прошел ливень с грозой.
До «Жида» не дозвонились, так же как и по прежним телефонам. И во втором часу поехали в Ялту, взяв Мафи, который едет до Алупки, где хочет повидаться с друзьями.
– Ездим в Ялту, как на работу, – бурчу я.
Над Ялтой удивительной красоты облака, волнистые белые полосы на темном фоне туч, словно отпечатки волн на песке. Жаль, нет автопарата.
«Жида» на месте не оказалось, и мы сидим в машине, укрывшись от сильного ветра. Рома издевается над фамилией нашего лейтенанта, вспомнив анекдот про человека, который из политкорректности «подъевривал» поезд. Вот так и мы «подъевривали» нашего «Жида», который оказался вовсе Жихом, как мы узнали из полученной, наконец, от него справки (на «жида», надо сказать, он был совсем не похож). Замечательно, что выдав справку, менты не проверили ни паспорт Ромы, ни наличие у него машины, ни саму потерю номера. Так же в справке сообщалось об отказе от возбуждения уголовного дела, словно мы на этом настаивали.
На этот раз я предложил смотаться в Мисхор. Сперва мы привычно уперлись в ворота с охранником, снова неподкупным. Погода совсем испортилась, и когда мы новой дорогой все же подъехали к морю – пошел дождь. Но я все равно спустился на берег. И нашел там бронзовую девушку на камне недалеко от берега. Зато никаких живых людей. Вода была теплая – и я искупался под легким дождем, созерцая все равно красивый вид из гор и мысов. Стоило мне вернуться к машине – вышло солнце – и горы стали просто великолепны. Снова пожалел, что забыл автопарат. А так же полотенце. И пусть здесь нет пальм и пестрых бугенвиллий, но этот вид удивительно величественный. Для пейзажиста тут неисчерпаемая тема.
Следующий спуск я наметил на мысе Сарыч, самой южной точке Крыма. По дороге чуть не врубились в выезжающее с боковой дороги авто, которое не видели из-за поворота. А оно – нас. На Сарыче нашли кемпинг почти на берегу, набитый машинами и палатками – и маленький пустой пляж. Над Ялтой ходят могучие тучи, а у нас солнце. Дух исследователя загнал меня на невысокий мыс – посмотреть, что за ним? За ним оказался, естественно, еще один мыс – с маяком и какой-то гидрометеотехникой. Между мысами пляж. Закрытый, как я узнал у вышедшего ко мне из будочки охранника: частная территория. Там, где я стоял, тоже была частная территория, и мне предложили ее покинуть. При совке все было закрыто, потому что государственное, теперь – потому что частное.
Искупался, и мы поехали домой. Когда я не за рулем, я свежим взглядом вижу красоту этих мест, ракурсы и яркие точки, которые не замечал раньше.
Рома предложил поесть в городе, и мы поехали в пиццерию в Артбухте. Здесь пицца изготовлялась в «настоящей дровяной печи». Неплохая, но без изысков «Челентано».
Я реально замерз. Местные уже достали куртки. Дома разжег камин. Пили чай с Ромой и Мафи – и использовали бульбулятор. На улице бушует буря, что, впрочем, тут нормально в начале сентября.

Дописывал картину с Мангустой у бассейна (на основе фотосессии). Ребята в это время ходили на море. В преддверии приезда Фехнера переставили ромино авто ко мне, я же выгнал свое на улицу. Дал Бубнову большой секатор – обрезать ветки, пообщался с прилетевшим Борохом. Денис готовит рис для гостей.
Около шести приехал Фехнер с компанией – и началось долгое застолье. Меня на него пригласил Рома, зашедший к соседям и там оставшийся.
– Там угощают греческой «узой» и травой!
Я готовлю обед – и присоединился к компании с тарелкой собственного риса, ибо «моей» еды там все равно не было.
Тут Фехнер, Борох, Эппле (художник), Дима, брат Дениса с гитарой, сам Денис – с другой гитарой, само собой Бубнов. Само собой – Леша. Ну, и нас трое. Десять мэнов без герлов. Эппле рад: отдыхает от своего женского царства. Другие очевидно тоже. Лишь наша троица не мучается подобной ерундой.
Пьют здесь не только «узу», виноградную водку на анисе, не особо вкусный напиток, но и виски, коньяк, просто водку. Я тоже пью, но умеренно, чтобы не мерзнуть. Курю из принесенного Мафи «парашюта», шедевра травокурного изобретательства. Денис гонит выспренние тексты, странные по своему пафосу, на тему: почему он останется верен трубке. Его брат играет известные (благодаря Денису) и неизвестные свои песни. Он уже сильно пьян, укурен, отчего часто не попадает в аккорды, забывает слова, но некоторые песни неплохи, даже музыкально. А некоторые – совсем пионерские. Гитара у него аж 12-струнная, но техника совсем примитивная, аккордная. Поэзией его тексты не назовешь, но он достоин быть более известным.
Весь вечер, словно главный, Денис осаживает собравшихся – чтобы они не произносили сакраментальных слов, мол, от соседа-«мента» (Виталия Золотого Зуба) все отлично слышно, он там был. Я сказал: пусть только пикнет: я напомню, что у него самого творилось ночью две недели назад! Чтобы было, что пить, я сходил сперва за минералкой, потом за мате, которое принес в пивной кружке…
Мне в очередной раз предложили выпить. Я налил себе водки. Брат Дима говорит:
– Правильно, нашей православной!
– Мне все равно, я не православный – отвечаю я. – И мне насрать на ваше православие…
Так буднично, как само собой разумеющееся. И никто не возразил. Да тут всем на него насрать по существу, как бы они его внешне ни «исповедовали» – и ни жили от него. Другого я и не ждал.
На новое предложение выпить ответил, что у меня «свой наркотик» – имея в виду мате. Денис опять вмешался, что не надо произносить этих слов.
Мое терпение лопнуло:
– Я буду говорить то, что считаю нужным и столько, сколько считаю. И раньше я не фильтровал базар по этому поводу – и теперь не собираюсь – тем более.
Денис в своей новой агрессивной манере заявил, что, значит, я хочу их всех запалить!
– Я никого запаливать не хочу, но не собираюсь подыгрывать твоей стремопатии. Я уже пять раз выслушал твои наставления – и мне надоело. Хватит меня строить, Денис!
Люди стали интересоваться, в чем причина спора? Денис отнекивается: мол, инцидент исчерпан. Леша вдруг предложил Фехнеру подраться:
– А то тут «эти» ссорятся – а нам тогда надо подраться!
– Леша! Тут нет «этих», и я предпочел бы, чтобы обо мне говорили в другой манере, – заметил я.
Начался спор с Лешей, пока еще шутливый.
Вдруг Денис, долго готовившийся, заявил, что я все лето (!) хожу сюда, курю чужую траву, а трава – его, он рискует, и тогда мне не надо сюда приходить.
– На каком основании ты распоряжаешься не в своем доме? – спросил я. – Я буду решать этот вопрос с хозяином дома.
Тогда он довольно глупо сказал, что я не должен ходить в его дом…
– Ради бога…
За все лето я был у него дважды, один раз – с Мангустой, и ни разу ничего у него не курил. И не пил, хотя и принес для него же коньяк…
– Мы выяснили отношения? – дерзко спросил Денис.
– Полагаю, что да, – ответил я.
– Из-за чего сыр-бор?! – опять спрашивают друзья.
Денис стал объяснять, что я обвинил его, что он тут всех строит.
И тут вдруг влез Леша. Он стал бить себя по ляжкам и коленке, материться и кричать, что это я всех тут строю, что я всех достал (!), что я уже год (!) всеми тут командую!..
– Кто эти все, кого я строю, и в чем это заключается? – попросил уточнить я.
– Я не хочу об этом говорить, – ответил он.
– Нет уж, отвечай за базар! – потребовал я.
Но вместо него стал говорить Денис, что-то оскорбительное, не помню уже что, и я попросил его замолчать:
– Ты уже много наговорил, Денис!
Меня обуревает холодная ярость, но я чувствую себя очень уверенно. Я видел, что они не могут спорить и ссориться достойно. Из них лезла лишь непонятная ненависть ко мне, впрочем, уже мною угаданная – и в теперешнем поведении Леши в Крыму, и в ЖЖ, и по тому, что я почувствовал к Денису под травой, – то есть нашу взаимную враждебность.
Сидеть в этой компании я не хотел… Стал дописывать картинку.
…Зато теперь я вижу, как промыслительно поставил стену – и с бубновской стороны тоже. Так легче переносить пьяные запевки и голоса «православных» с той стороны. Думал, что может, кто-нибудь придет мириться, но нет, все веселятся, как ни в чем не бывало.
Наконец вернулся замерший Рома. Мы сели у камина с чаем, и он стал извинять Дениса: мол, чего взять с укуренного человека?
– Для меня это не извинение, – ответил я.
Рома напомнил, что и я сам провоцировал людей: высказыванием, что мне насрать на православие.
– Тебя это задело?
– Да.
– Ну, извини. Я просто сказал, что думаю. Я – должен был им напомнить, что не надо всуе упоминать свою веру, если они серьезно к ней относятся? – спросил я. – И почему я должен скрывать, что так и есть? Я задел чувства собравшихся? Хорошо: я ждал спора, даже ссоры. Я не против выяснить: как ко мне на самом деле относятся? Не хочу, чтобы говорили у меня за спиной. Леша меня давно раздражал, и я рад, что мы с ним все выяснили тоже.
Роме не понятна моя непримиримость. Подумаешь – поссорились! Но я очень много требую от людей, тем более от друзей. Поэтому у меня их так мало. Но лучше быть одному, чем с ложными друзьями, общество которых раздражает.
Он и сам заметил, что Денис меня раздражает, и не понимает почему? И я рассказал, как Денис проявил себя в истории с бутом… Тогда я понял все его лицемерие.
– Мне не бута жалко, а того, как в этой ситуации вели себя люди.
– Я ничего этого не знал.
Ночью поехали с Ромой встречать его приятельницу Катю, приезжающую на питерском поезде в пять утра. Пустой вымерший город, лишь у вокзала полно машин.
Катя – худая, высокая, симпатичная русая девушка, с которой я познакомился на прошлом 1 июня. Дома выпили вина за встречу. Она пошла спать в комнату Ромы, на второю кровать. Сперва я хотел поместить туда Лешу, еще до ссоры. Но Рома предпочел Катю. Странное предпочтение для монаха. Но меня это не касается.

Моя проблема, что у меня практически нет интеллектуально близких друзей. Лишь выпивающие православные, игривые, недалекие, укуренные хиппи, пьяные художники и писатели, – все без серьезных духовных проблем. И вряд ли подойдут «специалисты»: какие-нибудь филологи, философы, историки. Моим настоящим и единственным интеллектуальным кругом долгое время была Лесбия. Но и она перестала меня удовлетворять, еще до того, как ушла из моей жизни. И все же с ней было интереснее, чем с другими. Порой неплохо говорю с Мангустой, но она далеко.
Мне уже кажется, что своей «нетерпимостью» я стал походить на Лесбию последних наших лет. Я веду себя как человек, который не проглатывает ни одной обиды, не забывает ни одного некрасивого поступка, слова, не скрывает в себе чувств, боясь ссоры – а смело идет на нее, чтобы все выяснить. Пусть меня считают склочником.

Вчерашняя история у Бубнова вызвана, помимо всего, видимо, тем, что в доме у мента сегодня должен остановиться дядя Дениса, о. Анатолий (информация от Ромы), и Денис очень боится, что мент настучит дяде, как Денис нехорошо проводит время. А Денис трепещет перед ним. Поэтому и развел невиданную прежде стремопатию. Но и порулить на дармовщинку тоже хотел: трава-то появляется благодаря ему. И умудрился бросить мне, что я все лето хожу сюда и курю!..
В момент этого моего размышления он и сам явился и стал вальяжно выкликать меня снизу: «Александр!».
Я попросил его покинуть мой дом.
– Хорошо! Никогда больше не приду! Запомни мое слово!
Очень расстроил.

Иногда ловлю себя на мысли о странности существования «я». Я привык к существованию себя, это дано мне изначально, так было «всегда». Но если задуматься: странное «я» среди мертвой природы, у которой нет и не может быть никакого «я».
«Я» – абсолютно уникальная вещь в этом мире. Но мое существование в «я» распадается на функции, задачи, преодоление преград. Я не могу схватить его в целом. Собственно, это возврат к проблеме «здесь и сейчас»: ощутить себя здесь и сейчас, почувствовать удивительность и неповторимость момента, причем любого, ибо само существование – странно и неповторимо, хоть и кажется обычным из-за привычки к нему.
Настоящая медитация – это погружение вглубь вопроса существования.

Компания соседей отжигала и на следующий день, когда на басике Фехнера поехала в Родниковое за травой и красотой. К ним присоединились Рома, Мафи и Катя – на ромином авто. Я ехать отказался.
Вместо этого я купался, сделал мелкие дела, стал обрабатывать железную фигню, часть двигателя какого-то судна, которую притащил с берега, намереваясь сварганить из нее концептуальный подсвечник.
…После путешествия Катя призналась, что если бы увидела таких православных в период выбора веры – то сильно засомневалась бы в православии.
…Леша стал капризничать с самого начала из-за того, что ему не дали сесть спереди, рядом с водителем – и хлопнул дверью на Пятом километре – надеясь вписать в машину к Роме. Но Рома упилил уже далеко вперед и отказался возвращаться. В Родниковом пьяный с утра Дима, дошел до того, что стал рычать, пускать слюну и даже, вроде, мочиться под себя. И орать, что у него есть х…! Эта была его единственная членораздельная фраза. Остальные пили и курили сразу, как у них принято – и дико матерились, особенно Денис, так что Борох даже попросил его перестать. Отчего Денис впал в амбицию и, словно я накануне, заявил, что никто не имеет права его контролировать и ограничивать!
При этом местные хиппи Роме очень понравились. Они даже оставили у себя невменяемого Диму, чтобы он отлежался и пришел в себя. Какой-то мэн собрал ему боярышника – лечить похмелья.
Трава должна провоцировать мир и любовь, а у этих людей она провоцирует лишь агрессию и свинство. Во многом потому, что они мешают ее с крепкими напитками. И из-за того, что в некоторых из них полно комплексов.
Вечером Леша, признавший свою неправоту, вернулся в тусовку. Но передо мной извиняться не стал. Рома говорит: боится, что я отправлю его так же, как Дениса. Правильно боится. Хотя так же не отправлю.
Вечером поехали в Novus за продуктами. Купили кучу еду в кулинарии (по скидке после восьми) – и устроили ночной обед за домом, с вином и гашишем Мафи, почти уже искуренным. И люди снова потянулись общаться к соседям, где теперь отжигал Эппле, а Леша сидел тихий и трезвый, по словам Ромы.
Зачем им это общество? Там же абсолютно неинтересно. Даже Фехнер сидел обдолбанный и пьяный и мог выдавить из себя лишь обрывок какой-то песни…

Сделал уже традиционную зарядку у бассейна с последующим купанием в нем. Мафи за это время раскочегарил бульбулятор и дунул. Предложил и мне, но я отказался. Пока умывался, сочинил стих: «Кто курит ганжу по утрам, тот поступает мудро: кропалик здесь, кропали там, глядишь – и снова утро». И как в воду глядел, если заменить слово «мудро» на слово «глупо»: Мафи совершенно забыл, какое сегодня число, и оказалось, что завтра утром он должен быть на работе. Стали судорожно искать варианты с самолетом. Нашли телефон симферопольского аэропорта, по которому Мафи и забронировал билет. Я отвез его на Пятый – для ускорения дела.
Рома предложил идти на море, и мы втроем с Катей пошли на Индейский пляж, где провели три часа. Жаркий воздух, спокойная вода. Пара красивых девушек. Рома обратил внимание, что у здешних нудистов принято делать лобковую депиляцию. Даже, якобы, у мэнов.
Я рад, что женская нагота так мало волнует меня. Думаю о возможности прожить зиму у Мангусты, прикидываю, что надо будет сделать… Не будет ли скучно, тесно? И как мама? А, главное, как Кот?! Эта мысль отрезвила. Я совсем забросил его. Хоть зиму надо быть рядом.
То есть мне и теперь надо ограничивать свою свободу… Хорошо бы снова его куда-нибудь свозить: в Италию или Англию. И как это совместить с желанием поехать туда с Мангустой? Но не важнее ли он?
Эти мысли портят настроение. Но, в целом, все хорошо. Даже предложил Кате переселиться к нам, на место Мафи (она сняла комнату в поселке). Девушка она спокойная и приятная, к тому же филолог по образованию, переводчик с французского.
Поэтому вечер мы провели вместе и кончили его на достархане за беседой. Первый раз совсем без травы. Рома даже рад этому. Трава не должна превращаться в культ и повседневность. И я рад – что у меня, наконец, есть компания, с которой можно поговорить. Этого последнее время у меня так мало.

Думаю: ехать или не ехать в Коктебель на джазовый фестиваль? Билеты дорогие, а известных имен нет. Плюс нужна вписка, если фокинский дом будет занят.
Ребята ушли на море, я остался рисовать…

…Что мне надо? Впервые за много лет я не завишу от детей. Я не должен думать, беспокоиться о них, их еде, сне, уроках и пр. Меня никто не гонит, не теребит, не требует немедленно пойти назад. Последний, кто требовал, был Леша, но и от его компании я, слава богу, избавился.
Я не завишу от детей и, соответственно, от их матерей. А вместе с женщиной обязательно появляются дети, а вместе с детьми – невозможность жить своей жизнью. Хотя я помню, какое очарование испытал от Мангусты и Дашки на пляже в Доре, от их близости, от трогательности и классичности сцены.
Об этом я думал на камнях в Форосе, куда приехал с Ромой. Ехали мы через Байдарский перевал, где я купил Ване тельняшку. Мы остановились у ц. Преображения (Кузнецова) – и я рассказал, как здесь, за церковью, маленький Ваня чуть не сиганул в пропасть – на глазах компании, так что всем поплохело, в том числе Фехнеру.
Удивительно теплый день, +30, даже ночью +20. Лето вернулось – в середине сентября. Парковка за 30 гривен дала нам право войти в санаторский парк «Форос», тянущийся вдоль моря. Прошли всю набережную. Здесь когда-то мы купались с Лесбией и Котом, есть даже видео, – и пошли дальше, на камни. И так, прыгая с камня на камень, прошли весь мыс Николая – в сторону Сарыча. Стали купаться у большого камня-скалы. Тут плавали два голых человека. Потом парочка забралась на этот камень, высотой метров семь, и сиганула вниз.
– Не хочешь повторить подвиг? – провокативно спросил меня Рома.
Мне уже ничего не оставалось…
Забраться – это полбеды, главное – прыгнуть так, чтобы преодолеть выпирающую часть камня. Не высота страшна, страшно не допрыгнуть до края. Рома плавает внизу и подбадривает. Я любуюсь видами и готовлюсь. И прыгаю – с небольшого разбега. Ничего страшного, трудно лишь заставить себя. Хотя удар пятками был ощутим.
Рома попытался прыгнуть тоже, долго стоял наверху камня, но так и не решился. Хотя спускаться с него было едва ли не сложнее, чем прыгать.
Лежали на неудобных камнях, наполняясь покоем. Это одна из главных вещей, которую может дать Крым. Покой, тепло и ощущение, что жизнь обновляется.
Наконец, пошли в сторону небольшого дикого пляжа, граничащего с противоположной стороны с монументальным спуском к морю и мощной набережной из белых плит. Я подумал, не горбачевская ли это дача, где он сидел во время путча 91-го? Но нет, это бывшее имение Раевских «Тессели». Дача Горбачева находится прямо за ним.
Я не особо стимулировал Рому прыгать с камня, боясь, что он искалечится, если заробеет в последний миг. И что же: он упал по дороге, поскользнувшись на мелких камнях, и покатился по склону. Главное, это было места дабла всей публики, что жила на берегу. Расцарапал ногу и локоть, но ничего не сломал.
Пляж оказался нудистский. Я предложил Роме быстро выкупаться, чтобы очистить раны, и попросить у нудистов с палаткой йод или перекись. Так он и сделал. Палеолитическая Венера с кудрявыми волосами дала ему перекись, зеленку и салфетки. Он стоял и жаловался по телефону. А я в это время исследовал местную, устроенную прямо у прибоя, «баню», сделанную из двух палаток, с печью из булыжников внутри по-черному. Тут тоже нашлись две Венеры, но почти не было жара. Все же похлестал себя веником из можжевельника и дуба. И нырнул в море, словно в купель.
Монах-рома, который называет себя ценителем женской красоты, придя в себя после «операции», заметил, как мало красивых женщин на нудистском пляже. Я же подумал: как легко привыкаешь к их голым телам. Хотя пустота у них между ног, не прикрытая даже растительностью, ничем не маркированная – вызывает почти сожаление. Какая красота в этой пустоте? Или важен спрятанный соблазн? Но он уже и не спрятан. И сам по себе он не привлекает. Он мог бы привлечь лишь у важного мне человека.
Пожилой йог рядом с нами вдруг стал показывать разные замысловатые позы-асаны, собравшие людей: стоял на голове, с ногами в лотосе, стоял на руках, причем тело держал горизонтально, а ноги снова в лотосе, касался коленями в лотосе носа… Рома сказал, что мне есть, куда расти…
Возвращались через гору и красивый южный парк. Наша задержка в Форосе спасла нас от ресторана, куда Фехнер пригласил накануне – в связи со своим пятидесятилетием, которое он отмечает весь год в разных компаниях.
По нормальной трассе нас не пустили менты – пришлось снова ехать через перевал. В пиццерии на 5-ом взяли три пиццы и бутылку вина. Дома нас ждала Катя, которая утром ушла в Георгиевский монастырь и на пляж, так что мы не имели возможности взять ее с собой. Зато она сделала очень вкусный суп из овощей, о чем я осторожно завел разговор накануне. За пиццей Рома рассказал о своем трехмесячном пребывании в православном «пятизвездочном» монастыре в Вильнюсе в 90-ом году, где на десять монахов было девять поваров, и после обеда он еле доползал из трапезной до своей кельи. Там подавали в частности «рыбу фиш», «щуку жидовскую», как она именовалась в «меню». Платили ему и зарплату, 400 р.! То есть профессорскую, как у деда Лесбии.
Удивительно, как он все хорошо это помнит, с именами участников событий. Рассказ растянулся на весь вечер и был продолжен за домом, где Рома закончил свой пассаж о вильнюсском монастыре неожиданным выводом: уходить в монастырь никому не надо. Для теперешнего времени это плохой путь.
– Ты готов открыто поделиться этой мыслью? – спросил я.
– Нет, я не хочу себе зла.
– Какое время было более подходяще для монашества? – спросил я.
Он назвал, естественно, первые века, когда у людей было другое сознание, они многого не знали и боялись. Я возразил, что современные люди при всех их «знаниях» не сильно отличаются от прежних – и привел в пример двух тетушек у ларьков на Байдарском перевале: одна убеждала другую, что нельзя покупать в дом шкуру убитого животного, ибо она создаст «плохую энергетику»! «Ты начнешь болеть – и не будешь понимать отчего?..»
Тут появился Фехнер с рассказом об их поездке и предложением прийти к ним (к Бубнову) на кофе. Пошел один Рома. Я туда больше не ходок. Эта компания сильно разочаровала меня, как и Катю. Траву я курить не хочу, пить тоже не хочу, говорить в этой компании особо не о чем…
Насчет травы: в доме ее три вида, – и немного тунисского гашиша, но нет никаких поползновений это употребить. Нет смысла. Смысл мог бы быть в снятии стресса или в неких «прозрениях», например, возможности воспринимать мир, минуя собственную субъективность. Но при частом употреблении это не происходит. В таком случае, я предпочитаю оставаться в своем – субъективном – уме, пытающимся бороться за реальность – без допингов. Пусть и без особого успеха.
Ночью поиграл на гитаре и попробовал посмотреть «Mohogany» без перевода – но мало что понял и к тому же устал. Посидел и в маха-мудре, тоже без какого-то ясного смысла. Смысл – в правильном распределении праны, в которую я не верю.

Мангуста в разговоре по скайпу задала вопрос: зачем мужчине нужна женщина?
Будешь говорить сто лет – не скажешь. Ну, я сказал примерно следующее…
Можно начать с самого простого: с потребности в сексе. (Хотя, в конце концов, эту потребность можно удовлетворить своею собственной рукой. Значит, тут важно что-то другое.)
Секс или просто отношения с женщиной (любовь пока оставим в покое) – повышают твою самооценку. Ты кому-то интересен. То есть женщина есть зеркало достоинств мужчины.
С другой стороны, она есть приз за старания (страдания), фокус стремлений, цель, ради которой стоит совершенствоваться. Как говорил Александр Сергеевич: все на земле творится, чтобы обратить на себя внимание женщин.
Женщина – арбитр прекрасного и награда удачливого, веселого, интересного, богатого, удобного, которым можно манипулировать. Кто будет строить гнездо и молчать.
В любом случае, женщина заставляет мужчину шевелиться. То есть быть «мужчиной». Без женщины и созданных ею (или вместе с нею) проблем мужчина с удовольствием остался бы мальчиком. Самому ему не так много надо, и он легко может прокормить себя одного. По природе он эгоистичен, легкомыслен, расслаблен и неглубок. Глубоким его делают великие конфликты, которые приносит в его жизнь женщина – через любовь, измены, уходы, разрывы, через болезнь и страх за детей.
И ведь как бы ни хотел мужчина быть и оставаться мальчиком, жизнь предоставляет ему для этого мало шансов. Мальчик слаб и неопытен. Ему трудно, оставаясь инфантильным, играть драму жизни. Ему нужен помощник. И женщина есть этот универсальный помощник. Она может быть соратником, она может быть приемлемым голосом и лицом человечества. И даже его совести, потому что в целом она человечнее мужчины.
И она может быть внешним наблюдателем, который подтверждает, что все хорошо.
Человек по натуре – общественное животное, ему нужно быть среди своих. На худой конец, «среди» одного человека, которому он доверяет, который раздражает его меньше прочих. Кто может компенсировать всю или почти всю потребность в людях. В нежности, ласке и сексе, потому что все это заложено в нем, как неистребленные «инстинкты». Кто может удержать и усилить его, как обратнонаправленная половина арки.
Собственно, это и есть главная причина объединения людей: надежда на усиление. Вдвоем люди становятся более боеспособной единицей, хотя еще более беспомощными по отдельности. Они хороши лишь в привычном симбиозе. Поодиночке они тускнеют, тоскуют и делают глупости.
Или, преодолев себя, становятся, в конце концов, сильнее, лучше постигают свое «я», чтобы решать вопросы и преодолевать сложности – без сочувствия и помощи. Может, даже, делаются ярче, в них нет заимствованного света – и они не отвлекаются на посторонние проблемы. То есть они пытаются стать полноценными и без второй (платоновской) половины (арки). В том случае, если «я» одиночки не погрузится в солипсизм и мизантропию.
И вообще, на что только человек не ставит, чтобы облегчить свое бытие: на алкоголь и йогу, творчество и революцию. Он хочет полноты бытия и ищет анестезию от него. И не есть ли любовь – искомая полнота? И анестезия?
Вот мы дошли и до нее. Любить другого человека, как правило, все же противоположного пола, – самый простой путь к счастью. Любящие друг друга стремятся быть вместе, ибо именно так испытывают самое большое удовольствие. (Надо думать, образ другого вызывает выброс эндорфинов, как у почтенного алкоголика табличка «Массандра» на обочине дороги.) Пусть частое повторение одного и того же человека – лучший способ пресытиться им.
Поэтому нужно избегать любви, чтобы не пресытиться, избегать видеть другого, чтобы не попасть в зависимость, не создать оков, не разочароваться.
Вот так я теперь и живу.

Сегодня Рома поведал про платонический роман с Катей Садур. Они даже мылись в одной ванной. И она хотела выйти за него замуж – но если бы он как-то не потерял сан. То есть при сохранении благолепия. И он делал ей подарки, покупал сапоги, словно своей любовнице или жене. Но ее требовательность, наконец, утомила его. Ну, и она обиделась на его невнимательность. Монашества он тоже не решился бросить. В частности и потому, что не знает, чем будет зарабатывать?

Еще про мужчин и женщин (сильфид и фавнов): все зависит от конкретного фавна. Художнику женщина нужна как модель, писателю – как сюжет. Поэту – как необходимое в жизни несчастье. И необходимая в жизни надежда.
Но если оставить в покое романтику, то суть будет проста и банальна: человеку нужен тот, кто оценивает и любит его за что-то. Пусть весь мир молчит и не замечает. В этом завуалирована любовь к самому себе, вынесенная наружу и «объективированная» во внешнем наблюдателе. Мужчина в любви к женщине любит всегда себя, к которому стремится приблизиться и стремится узнать, как брата, как любовника.
Нет, ты не сочинил его, этого другого, – ты его завоевал. Ты одержал хоть маленькую, но победу. Ты стал для кого-то важным (может быть, даже самым). Пусть все это скоро лопнет, как мыльный пузырь. Ибо все обольщающиеся разочаруются. Но сближение двух монад – есть одно из немногих чудес этой жизни.
…Потребность в женщине (и наоборот) можно понять так же из принципа дополнительности. То есть другой пол обладает дополнительными качествами, или они ярче в нем выражены. В женщине больше нежности, смирения, теплоты – и бескорыстного стихийного веселья. Мужчины никогда не смеются так открыто и так часто. Женщины естественнее и «чище» – в смысле свободы от ненужных сверхкритических психических актов и антиномий. Женщина умеет быть счастлива, умеет быть довольна малым. В женщине больше веры и воздуха. Она легче скользит по земле. В ней меньше дикости и свирепого самоутверждения, в ней больше детскости и наивности. Но и реализма тоже. Или потребности в нем – ибо она слаба. Одним словом, в ней много того, чего мало в мужчине, в чем он нуждается, тянется, учится. Он уравновешивает женской разумностью и покоем свою мятущуюся душу. Женщина приземляет его, но и делает взрослее, «нормальнее».
В общем, суть – в уравновешивании односторонне развитых качеств. Ведь и сильны мы не исключительно сами по себе, но за счет наших друзей и родных. Значит, в том числе и наших жен.

Я испытываю все большую свободу от Лесбии, от мыслей о ней и нашем прошлом. И, напротив, Мангуста занимает в моей эмоциональной жизни все более важное место. На таком большом расстоянии она поддерживает меня, даже теперь, когда я не на больничной койке.
Если кому-то тепло от того, что я есть, несмотря на расстояние, на развиртуализацию и все, что у нас было, что в нас не сходно, все, что мы узнали друг о друге – значит, у этой связи есть будущее. И мой путь верен, хоть для кого-то одного, даже когда я сам в нем сомневаюсь, мучаюсь от замкнутости моей жизни, почти лишенной перспективы.
Тоска вдруг одолевает меня, настроение портится, все становится противно или не мило. Даже я сам. Не мил Крым, не мило возвращение из Крыма. Не милы мысли о зиме, которую я словно боюсь не пережить, как тяжело больной.
И лишь Мангуста – светлое пятно. Пусть с ней все так сложно.

Утром, пока решали с Ромой вопрос о море, куда я не хочу идти, позвонил Яша из Гурзуфа и сказал, что завтра у него закрытие сезона. И я подумал, что можно съездить в Гурзуф. А чтобы удовлетворить ромину потребность в нудистском пляже – заехать в Симеиз…
Только Рома попросил вести машину. Ему лень и у него все еще болит раненная нога, мазать которую зеленкой он просит Катю. Он умеет устроиться (думаю я с завистью).
Под Лебединым крылом нас ждали трудно преодолимые камни и куча голого народа. Были и очень симпатичные женские фигуры, отнюдь не палеолитические Венеры. Теплое море и дико красивый вид. Залез, «рискуя жизнью», на высокую скалу – снять Ай-Петри в облаках и горящий на солнце «дворец» в татарском стиле (вилла «Мечта»). Это – готовая картинка. А по Кошке и Крылу ползают скалолазы, в том числе девушки. Людям не хватает острых ощущений. Как и мне. Но им, кажется, больше.
Трудно было найти удобное место, чтобы полежать, ибо единственное приемлемое занял, естественно, Рома. Я полежал слегка бочком, посидел в позе лотос. Солнце в лицо, шум волн, смутные голоса людей.
Женская нагота при близком рассматривании – отталкивает, то есть нижняя часть ее. Верхняя – очень хороша. Нижняя – неопрятна в бородатом варианте и как-то младенчески глупа в бритом. Все же бородатый вариант мне нравится больше.
В Гурзуфе, сдавая задом на крайне узкой улочке, чтобы вернуться из тупика, куда нас занесло, зацепил задним крылом дверь местной лачуги, открытую на улицу. Дверь я совершенно не видел, задний обзор у роминого «Пежо» весьма паршивый, а габариты незнакомой машины я не чувствую. Как Рома взвился! И дальше почти весь Гурзуф ходил убитый, хотя там и нет ничего: стираемый пальцем слабый след дверной краски. Теперь будет всем жаловаться: в Питер, у Бубнова – какое с ним случилось горе! Он вообще очень любит жаловаться, совершенно не держит удар.
То же и с едой: он хочет есть, но проходит с Катей мимо кучи заведений на набережной, а виноват я, хотя большую часть пути я шел у них за спиной. Слава богу, нашли столовую, где было достаточно вкусно и очень дешево, и где я от жадности попробовать все – набрал слишком много еды. Спасибо Кате, которая помогла мне. Под нами ночное море, чуть левее – невидимый домик Чехова.
На набережной Пушкина Рома узрел сувенир: между двух стеклышек цветочный гербарий с листком конопли. Всего за 45 гривен.
– Какая великая идея! – сказал я и немедленно купил.
Я не могу связаться с Яшей по телефону, но выяснил у местных, где находится «Тихий дворик», кафе, в котором он играет. Кафе находится во дворе санатория, отдавшего в аренду кусок земли, примыкающей к набережной. Тихо там не было: ревела яшина гитара и две гитары его приятелей, волосатых чуваков: ритм и бас. Яша в полном вооружении нового, купленного здесь аппарата, извлекает мощный звук. Но играл он как-то скучно, хотя иногда вдруг словно просыпался.
Я попытался заказать кофе, но оказалось, что обозначенных в меню кофе и чая у них по вечерам не бывает. Только алкоголь. А водителю? Мне предложили безалкогольный махито. Пришлось взять.
В антракте я пожаловался Яше: что это за заведение, где не очень теплой ночью заставляют пить махито со льдом! Он обещал узнать – и скоро нам принесли чайник чая, что неплохо поддержало меня. Во втором отделении он играл под «фанеру». Сыграл несколько композиций Сантаны, Pink Floyd, но самой сложной неожиданно оказалась «Lazy» «Deep Purple», с которой он, при всей своей виртуозности, не очень справился. Но все же мастерство показал. Слушали два часа – и Рома замерз, хотя был одет теплее всех. Жаль, что мы были единственными, кто мог оценить сложность его игры.
– Перед кем ты стараешься? – спросил я в антракте.
Он многозначительно кивнул вверх.
– Ну, если только…
Он тоже едет в Одессу, и перед ней, может быть, он появится в Севастополе. Только буду ли там я?
Рома хочет ехать в понедельник, у него есть компания: Катя. Так что я не нужен. И не очень хочется: безумная конка 1500 км, с ментами и обгонами. Лучше я спокойно доеду на поезде, пусть и с тяжелым рюкзаком.
Обратно вел Рома, причем удивительно тихо. И дома сразу ушел к Бубнову. Я решил: жаловаться, как я покалечил ему машину, какой я плохой водитель. Но пришел веселый: там воскресший Дима репетирует с подъехавшим Андриком на басу. Они хотят выступить завтра на разогреве у Умки в «Пирамиде». Не пойду: опять увижу людей, которых не хочу видеть. И сколько можно Умки? И музыки?
Андрик подарил Роме диск со своим, записанный с Боровом, тежеляком. Ох, свят-свят!..

Про Рому. Нет, это правильно, что он монах и не женится. Не надо ни в коем случае! При его изнеженности, барстве и сибаритстве, неумении ничего делать и что-либо терпеть – из него вышел бы паршивый муж. Так что все у него к лучшему, пусть не жалеет.

Уже некоторое время наблюдаю у себя неприятный психический феномен: все люди кажутся мне детьми. Писатели, художники, строители, продавщицы, старики. Водители большегрузного транспорта. Я и сам кажусь себе ребенком – среди таких же псевдо-взрослых. От настоящих детей мы отличаемся лишь ростом и опытом. А все, что мы делаем, видится мне игрой, притворством, имитацией «взрослой» жизни. Которой, может быть, и нет вовсе!
Нет даже у хирурга, который запросто может ошибиться, недосмотреть – и убить тебя.
Наблюдаемые мной «взрослые» словно не видят своей смертности, они истребляют себя ложной жизнью и ужасной практикой «развлечений». Не так губит труд, как отдых. Вот когда они уже совсем становятся детьми, только убивают себя по-взрослому, то есть на самом деле. Но не чувствуют этого.
Я все время стремился стать, быть «взрослым» – вместо этого почувствовал себя ребенком. А ведь совсем недавно я казался себе стариком, у которого нет будущего, у которого закончилась лучшая часть жизни!
Теперь я вижу, что ничего не кончилось. Болезнь дала обновление, жизнь обновила саму себя.
Плохо ли это, если все – «дети»? Плохо тем, что все у них (нас) – несерьезно. Несерьезно даже тогда, когда речь идет о важных вещах. Мало ответственности к жизни, даже своей. Мало взрослой решимости и надежности.
Что еще плохо в «детях» – капризность и изнеженность. Или лень. Но главное: поверхностность мысли, одностороннее вникание в проблему. Вообще нежелание вникать. Все словно уяснили некоторое количество «взрослых» слов и моделей – и успокоились, решив, что прекрасно замаскировались, что если по паспорту они взрослые, то так и есть.
Мы живем детьми и умираем детьми, даже седые старики, ни фига не поняв! Умираем, не видя, что умираем, что уже умерли. Кого-то утешают иллюзии, концепции. Самые «взрослые» умирают без иллюзий.
Может, я вижу всех через себя, отсюда и эффект? Или оттого, что я много общаюсь с определенного рода публикой? Но и все остальные при всех своих понтах наводят меня на те же мысли.
Никто не надежен. А когда еще и ни одна ситуация не надежна, то мир становится зыбким. Ты словно постигаешь всю майю, но это не делает счастливее. Потому что постижение майи – тоже майя.
Почему? Да потому, что мир-то как раз вполне надежен, – трудно только понять его структуру, отделаться от «априорных» рассудочных понятий, то есть попросту предрассудков и упрощенных схем. Трудно отделаться от тотальной субъективности, заставляющей весь мир видеть через себя и свои интересы и проблемы. Пусть это тоже нормально для смертного и уязвимого существа. Того испуганного ребенка, о котором я пишу.

…Взрослого от ребенка отделяет отсутствие возможности играть, а потом переиграть игру, если она не получилась, – и поэтому делать что-то не всерьез, понарошку... То есть отделяет ощущение «трагедии», что ничего изменить нельзя! И при этом взрослый не должен быть раздавлен этой мыслью, погрузившись в сны и концепции или обожравшись «анестезией».

Мое упадническое настроение – из-за того, что я утратил идеализм, что я больше не могу жить в абстракциях. Что-то большое и вовне меня лежащее – не греет меня. Потому что его нет, я все это выдумал или вычитал.
Должна произойти переоценка идей, замена их на другие. А пока надо делать то, что должно. И не жалеть себя. Чего мне себя жалеть? У меня все хорошо. Объективно я многого добился, хотя и не без чужой помощи.
Беспокоит одно, что, несмотря на все способности и усилия, – нет успеха…
Ладно: успех нужен посредственностям и подлецам, потому что он один может компенсировать серость и подлость их жизни. И, в конце концов, я не достиг вершин ни в живописи, ни в литературе. Мне есть, куда расти. Было бы иначе – было бы больше «успеха». В живописи у меня по-прежнему нет собственного стиля, оригинального лица. В литературе я, хоть и очень долго готовился, все делал по-дилетантски, вроде хобби, между работой и семьей. Мне не хватало настоящих событий. Теперь их больше, значит, есть шанс.
И теперь, наконец, я все могу изменить.
Если не струшу.

И какой может быть у меня «успех», если я так высокомерен? Если я раз за разом отталкиваю людей, рву связи, теряю друзей и знакомых, считая их неинтересными, чуждыми или неприятными мне? Не то, не то! – вновь и вновь восклицаю я, как Янковский-Мюнхгаузен, ища несуществующего для себя идеала. И так всю жизнь.
Поэтому ничего, кроме одиночества, мне не остается. Настоящего и полного, на которое способны лишь очень сильные люди. Таков ли я? Мне придется стать таким…
Это тяжело: во всем опираться лишь на самого себя. Даже абстрактные идеи меня не греют. Никакой надежды и мечты. В этом суть проблемы. Хотя Мангуста как-то живет и справляется. И не она одна, нас много таких.
Это тяжело на первых шагах, к этому состоянию надо привыкнуть. А я все никак, слишком долго я жил совсем иначе.
Но я уже вынес операцию, вынес этот год. Может быть, дальше будет легче?
Вот только: где обрести мечты?

Ночью сладчайший Рома рассказал про своего знакомого, питерского экстрасенса, который арендовал для «лечебных» занятий помещение в некоем медицинском центре. Однажды к нему пришел директор этого центра и сообщил, что их центр собирается приобрести некий бизнесмен – и их всех отсюда выгонят, включая экстрасенса. И предложил экстрасенсу «помолиться» по-своему, чтобы этого не случилось. Предложение было вполне риторическое, во всяком случае, экстрасенс молиться не стал, а вместо этого уехал в отпуск.
Возвращается – и директор встречает его почтительным возгласом: «Ну, и сильна твоя молитва!» – «А что случилось?» Оказывается, предполагаемого покупателя покусала в Египте акула, и теперь ему не до покупок.
А за экстрасенсом закрепилась слава, как о человеке, который может мистическим образом причинять большой вред. И тут к нему обращается некто – и просит за деньги расправиться с конкурентом, то есть убить его астральным образом, чтобы не было следов.
Экстрасенс отказался…
И вот мы стали решать вопрос: а если б согласился – и конкурент умер бы? Считалось бы это преступлением? Можно ли наказывать за астральное убийство?
Катя предположила, что и наказание в таком случае должно быть астральное.
– Но убийство-то было реальное! – настаивает Рома, – Значит, и наказание должно быть реальное.
Я возразил, что с точки зрения юриспруденции (как я ее понимаю) в преступлении должно наличествовать орудие преступления.
– Орудием может считаться любое материальное воздействие, хоть неожиданный крик за спиной. Если нет никакого орудия, то невозможно доказать, что преступление имело место. Даже если имелся преступный замысел, желание убить – и выплачены деньги за работу. Ибо если и можно судить за намерение убить, то все равно не так, как за реальное убийство. Наша юриспруденция не признает астральных убийств, не признает колдунов, ведьм, знахарей и т.д. Она может наказывать их как обманщиков и шарлатанов, но не как тех, кто реально причиняет астральный вред. Ибо не признает самой «астральности» и всех этих мистических штук.
Но, сказав это, я задумался (вслух):
– Но как же тогда глава государства и премьер-министр, которые стоят в церкви со свечами на больших церковных праздниках – и их показывают по ящику? Если у нас светское государство, и юриспруденция не верит в чудеса, а церковь вся построена на чудесах: воскресении, евхаристии и прочем?
– Одно дело чудеса церковные, другое – колдовство, – возразил Рома.
Он видит большую разницу в том, к кому обращается человек.
– Если он молится Богу – то Он при некоторых условиях и своем желании может помочь.
– То есть колдовства – нет? – спросил я. – За что же сжигали ведьм в Средние века?
– Ну, я за это не отвечаю, – засмеялся Рома.
– Но люди того времени верили, что ведьмы общаются с чертом – и силой бесовской напускают мор, скажем, на скот. Или на город. И они имели на это право, ибо – с точки зрения христианства – существует, как мы знаем, не только Бог, но и Дьявол, который может точно так же исполнять желания. То есть в действиях средневековых людей мне видится больше логики, чем в поступках российского президента.
Рома засомневался, что колдуны и экстрасенсы действуют чужой, а не своей силой. Не знаю, как экстрасенсы, но относительно «колдунов» я вспомнил Фауста и вызываемых им духов, включая Мефистофеля. Вспомнил шаманов, которые обращаются исключительно к духам, а сами могут быть лишь посредниками. Да и сама христианская евхаристия – это старая языческая теофагия, богопоедание. Поедали бога, воплощенного в животное, которое его олицетворяло, в быка например. (Столь же почтенные корни и у воскресения.)
– Это я к тому, что источники Традиции и у колдунов и у священников – одни и те же…
И, однако, Рома все равно видит здесь разницу: в храме чудеса, типа, патентованные, а что делает колдун – никто не знает (как я его понял). Колдун – кустарь, работает по старинке, на свой страх и риск. И потому, надо думать, неподсуден.
– С другой стороны, Иоанн Кронштадтский молился за то, чтобы Лев Толстой побыстрее помер. И он помер, – напомнил я. – Правда, чуть позже, чем сам Иоанн Кронштадтский, но не суть важно. Иоанн Кронштадтский – иерарх церкви, молился наверняка по всем правилам, результат налицо: считать ли таким образом, исходя из твоей логики, что Иоанн Кронштадтский может быть юридически обвинен в смерти великого писателя?..
Так мы спорили-беседовали еще изрядное время и могли бы дольше, но завтра ребятам с утра ехать…

Утром, провожая Рому, увидел часть одиозной компании. Мы с Фехнером, в своих японских халатах, были как два самурая. Мелькнул Дима, брат Дениса, и низенький пожилой человек с седой бородой, видимо – их дядя-поп. Но я побыстрее скрылся, не привлекая к себе внимание.
Рома и Катя уехали – и я испытал облегчение и пустоту. И грусть, что мне и самому надо уезжать, покидать этот тяжелый для меня этим летом Крым.
…Я думал пожить тут еще два-три дня, но подсчитал и выяснил, что мне надо уезжать завтра – и то я захвачу несколько лишних часов – из 90 дней, разрешенных российскому гражданину пребывать на Украине, – о чем буду наверняка иметь разговор на границе.
Я срочно рванул в город и попытался купить билет. Не тут-то было: билетов нет! На послезавтра, 21-е сентября, есть один из Симферополя. И во все кассы длинные очереди. Откуда взялись все эти люди? Сейчас же не конец лета?
Решил попробовать завтра на авось: вдруг сбросят бронь или договорюсь с проводником – весь обвешенный вещами и книгами…
Чтобы утвердиться в своей стойкости – решил доделать зубы, поставить третью пломбу, самую сложную, со штифтом, что я все откладывал. Может, это отвлечет от прочих болей.
Это и правда отвлекло.
Чтобы убить время, поехал в Артбухту, выпил кофе в «Челентано». Ясный, жаркий, солнечный день. Прогулялся по набережной. Людей совсем мало, и они невзрачны. Сезон закончился, хотя тепло и приятное море.
Попрощался с уезжающим в Макеевку Бубновым – и договорился с отвозившим его на вокзал Виктором, чтобы он завтра отвез и меня.
На Викторе приехал Леша. Это было неожиданное столкновение. Он метнулся ко мне с протянутой рукой. Пришлось пожать.
Тут же меня перехватил Андрик, обнял и стал спрашивать, что я не захожу? Вдруг сложил руки, словно решил получить у меня благословение. Не то шутка, не то сильно пьян. Знать, привык в этой компании к подобным жестам.
Наконец, пошел на море. Вода неплохая, хоть много медуз. И времени у меня мало. Вернулся и стал сливать бассейн. Параллельно делал обед. Потом пил кофе за домом. И жег ветки на мангале. Ночью посмотрел «Мечтателей» Бертолуччи. Про инцестуальный марьяж-а-труа на фоне революции 68-го в Париже. Отличная музыка: Хендрикс, Doors, Джоплин… Я бы предпочел меньше секса и голых тел и больше рассуждений. Хоть девочка красива. Хороша и игра с чужими фильмами. Но в целом все это как-то сомнительно. И снова инцест, как в «Луне». Зачем? Что Бертолуччи так манит в нем? Заповеди Фрейда?

Поставил рекорд: сходил на море за 40 минут. Десять минут из них я плавал и пять сидел на берегу. Теплое море, безоблачное небо… Прощаюсь, как с дорогим человеком, напевая старую песню: «Прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января…» – что звучала на танцплощадках в лагерях моего детства. Сколько раз я вот так прощался, упаковывал дом, закрывая, сливая, убирая! И что-то забывая…
Приехал Виктор и отвез на вокзал.
– Вожу туда-сюда все лето, – сказал он.
И все удивлялся: зачем я уезжаю? Еще месяц отличной погоды…
Вопреки моим надеждам, билеты в кассе отсутствовали. Однако прямо у касс ко мне, нагруженному как последний носильщик, подошла женщина, представилась проводником… И за 700 гривен (3500 в рублях, грубо) я попал в плацкартный вагон на боковое верхнее место, рядом с купе проводников. Которое они тоже сдали.
Потом проводница Олеся, довольно миловидная женщина, будет объяснять досужему пассажиру, как разочаровалась в Януковиче, который «ничего не дал, но закрыл последнее»… Она считает, что власть должна отличаться от них, наживающихся на пассажирах, кладущих на их места мешки с бельем – чтобы освободить свое купе для безбилетников. На моем месте лежали одеяла, которые Олеся ультимативно раздала пассажирам после Симферополя. До Симферополя я ехал в пустом вагоне. И уже здесь понял, что на этот раз забыл наушники от плейера. Поэтому был вынужден слушать разговоры…
Пока русские люди в плацкартном вагоне, которыми так восхищался Чехов (где можно подсмотреть настоящую «жизнь»), не перестанут рассуждать о политике, ругать власть и американцев – нельзя сказать, что они нормально живут и вошли в семью цивилизованных народов. Здесь действительно можно многое услышать, но очень мало интересного. Все одно и тоже из года в год. И сами вагоны те же. И торговцы на платформах, и бродячие коммивояжеры.
14 лет я езжу этим маршрутом, родившиеся тогда – уже подростки… Вот и меня самого потянуло на вагонную «философию»…

«Скорпион» – продуктовый магазин в Мелитополе…

Если я и не гений, то я ощущаю одиночества гения, одиночество бегуна на длинную дистанцию, одиночество вратаря перед 11-метровым. Мне не интересно ни с кем общаться. То есть почти ни с кем и очень редко. У меня не может быть компании, много друзей, меня не тянет ходить в гости.
…Но куда деться от такой мучительной вещи, как отягощенность собственным полом? Эта валентность должна быть закрыта, чаша уравновешена.
Женщина есть самая желанная цель и главное событие. Женщина есть конец свободы – или, во всяком случае, промежуточный финиш. В паре есть что-то логически законченное. Хорошая пара – красива. Она эгоистична, ей никто не нужен. Пара замкнута в себе и через это самодостаточна. У нее нет соблазнов, самое главное для каждого – рядом и в его распоряжении. Это недолгое, но завидное состояние.
В конце концов, на красивых женщин просто приятно смотреть. Они одно из немногого, что украшает вид за окном. 

Почему то и дело хочется преисполниться великой жалости к себе? Это очень удобно, это все равно, что сесть или лечь. Не нужно никаких усилий, ты просто тихо прячешься в какую-то эмоциональную ямку, откуда взываешь к нехорошему миру, обличая его или умоляя вытащить. («Я птица слабая, мне тяжело лететь…» – хотя в то время, когда сочинялась песня, признаться в своей слабости – было очень смело!)
Не поддаваться тоске – это все равно, что постоянно лезть в гору. Тоска одолевает, как естественная гравитация, а ты сопротивляешься – с упорством Сизифа. (И, возможно, столь же обреченно.) Иногда это не трудно, когда в гору тебя поднимает фуникулер какой-то великой идеи, энтузиазм веры во что-то, яркая мечта, любовь, наконец. Полагаю, весь пафос искусства заключается в том, чтобы задрапировать эту великую тоску.
Либо твоя жизнь настолько наполнена проблемами, что тебе некогда думать об этом. Ты переносишь тоску, как тяжелый грипп, на ногах, забивая ее антибиотиками семьи и работы. Поэтому люди столь ценят одно и другое.
И лишь когда ты свободен – ты сталкиваешься с настоящим бытием и настоящей тоской. Тогда и выясняется: кто сильнее?

Известно, как красива Подмосковная осень. Это самое выразительное время года в здешних широтах, когда каждый человек, имеющий душу и глаза, становится философом. Хотя Россия вообще крайне философское место. Ибо вмещает слишком много антиномий.

В искусстве одиночество подается как несчастье и проклятие. И потому как что-то временное. Все люди должны разбиться по парочкам – вот тогда будет хорошо! «Ведь одиночество – наихудшая разновидность страдания», – пишет Януш Вишневский в «Одиночестве в сети», известном масскультном романе, приобретенном мной на вокзале ради названия (я еще, может быть, напишу на него «рецензию»).
Даже Раскольников встречает Сонечку, даже «монах» Мышкин оказывается вовлеченным в любовное приключение – для абсурда аж с двумя женщинами! И вообще, что это за роман или кино – без любовного приключения, лучше, конечно, драмы?
Одинокий человек все время показан жертвой – опрометью кидающейся в новую передрягу, мираж, кабак, чтобы не чувствовать своей обделенности. Эту обделенность можно долго и аппетитно обсасывать, на чем искусство неплохо паразитирует.
Хочется переложить тяжесть жизни на кого-то, кто призван помочь или, напротив, кто мешает, все портит. Человек внутри беспрерывно твердит: «Я – хороший! Ах, если бы не он, она, они!..» Именно «они» мешают мне быть счастливым, а, значит, я жертва.
Есть несомненная сладость в обделенности, мизерабельности даже. Люди, может быть, специально впадают в нее, чтобы испытать утонченную пытку жалости к себе, проникнуться сочувствием к несправедливо обиженному, неоцененному, словно герою слезливой мелодрамы. Так должно быть по романтической парадигме: благородный герой обязан страдать. А люди хотят оставаться романтиками, хотят играть благородную роль даже при минимальных заслугах. Они сентиментальны к самим себе. Потому что знают в душе, что слабы, и их нетрудно сокрушить. И со страхом ждут этого, заранее примеривая на себя дырявое рубище.
Тогда их тоска – предчувствие глобального поражения. А что такое смерть, как не предчувствие глобального поражения? Это если смотреть поверхностно. Хотя как ни смотри – в ней все равно мало приятного.
Еще тоску можно понять как смутное желание или, лучше, его негативную проекцию, что-то неясное и неосуществимое. Когда низы не хотят, а верхи не могут или наоборот. В общем, это готовность и потребность что-то менять, без четкого понятия: что? Потребность в изменении, как и сами изменения – это двигатель эволюции, и в этом смысле тоска – явление положительное.
Известно, что если жизнь наполнена – тоски не будет. Тоски от несовершенства жизни или собственной невостребованности. Однако большинство известных способов бегства от тоски являются Пирровой победой.
Когда-то я думал, что тоска – нормальное состояние творческого человека, тоньше чувствующего, о большем мечтающего. Я обманывал себя. Тосковать можно лишь о том, что ты связан по рукам и ногам, всем должен, обязан – и тебе от этого никуда не уйти. От ощущения плена и однообразия – и невозможности ничего изменить.
Но вдруг все меняется. Так тоже бывает. И не всегда человек оказывается готов к этому. Поэтому, чудом избежав одного колеса, поклонник джаггернаута спешит прыгнуть под другое. Сколько проблем вешает на себя человек только потому, что не может быть один!
Ситуация может радовать, а может пугать: все старые лекала не подходят: они появились в период юности и неумения жить. Чувствуешь себя распеленанным младенцем, только-только учащимся ходить. Падающим и набивающим шишки. Ты же никогда не жил самостоятельно и не стоял на своих ногах! Не дышал, не видел мира. Вот где была «матрица»! Понадобилось несколько десятилетий, чтобы открыть реальность.
Правильно понятое и освоенное одиночество может приносить свою радость. Но это совсем новая и другая радость. В ней нет (или почти нет) нежности, общения, сильных эмоциональных переживаний. Ты наслаждаешься простыми вещами и тем зыбким миром, который установился в тебе. «Лишь жить в себе самом умей», – советовал классик. Вот и живи. Копай и разыскивай себе ключи и прочее. Это отличный тренинг.
Ты идешь в ту сторону, в которую хочешь, и с подходящей тебе скоростью. Это как у человека, который долго практиковал йогу или вызывание духов, – наконец стало что-то получаться. По привычке хочется погрустить о чем-то, о том, чего нет. А этого и правда нет – потому что не надо. Однако состояние требует постоянной работы, чтобы ты даже на минуту не приложил к себе примочек жертвы, не начал по привычке впадать в тоску. Ты не жертва! И тебе не за что себя жалеть! Одиночество и в сети, как и вне ее – это не трагедия.
Осень разбивается о стекла мастерской. Ей нет доступа в сердце. Точнее, она даже мила сердцу. В моем понимании – этого вполне достаточно.


P.S.
Больше я не увидел Мангусту. Наши пути разошлись. И я так и не воспользовался шансом – обновить свою жизнь до еще больших пределов. Тем не менее, я рад, что он вообще у меня был – опыт столкновения с этим шансом, искушение им, использование его как волшебства, когда мы, как два великих фокусника, творили мир, кидая в шляпу сны и воображение. Так творит мир художник. Но он не может сотворить даже свой завтрашний день. Нам посчастливилось сотворить много дней и даже земель. Я, например, выдумал целую страну, родившуюся из могучих заклятий моей души. Ибо в тех обстоятельствах я мог все.
Мне скажут, что творили не мы, а любовь… Нет-нет, я не соглашусь. Ибо сама любовь была первым, что мы выдумали. Мы сделали это в тяжелое для обоих время, вопреки склонности друг друга не верить и не обольщаться, чтобы не придумывать себе несчастье. В конце концов, мы придумали его себе, как естественное завершение истории, но чудеса не были разоблачены и девальвированы. Им нет объяснения. Они – часть непонятного сюжета, который лежит в сердцевине жизни. Может быть, это был сбой в сюжете. Или подсказка. Обретение волшебного помощника. Чтобы сказка продолжалась.

___________

(В названии рОмана использована фраза из дневников А. Блока.)

<2011-2021>