Эдгар Алан По анаморфоз как литературный жанр

Что он чувствовал, когда выводил на чистом листе: «The Philosophy of Composition»? Заявленная автором тема требует серьезного выражения у того лица, что медленно вчитывается в «химический» анализ стихотворения «Ворон». Текст-ловушка. Но есть шанс выбраться – стоит лишь заподозрить автора в обмане. В «Лигейе» анаморфозы при всей их фантастичности – часть интерьера, в «Философии творчества» – жанр. Текст в жанре анаморфоза предполагает как минимум два прочтения, две точки зрения и два эффекта.

В эссе По «эффект» – ключевое слово: «Я предпочитаю начинать с рассмотрения того, что называю эффектом... а впоследствии ищу окрест себя или, скорее, внутри себя такого сочетания событий и интонаций, кои наилучшим образом способствовали бы созданию нужного эффекта». Прочитав этот текст второй раз, мы можем сравнить различные эффекты и предположить, какой из них по мнению По является «нужным», какая именно улыбка была в ту ночь на его лице, изменялась ли она в процессе создания эссе, и если да, то в какой последовательности.

Один из адресатов По – теоретик эффекта, одна из его улыбок – улыбка пародиста, по долгу службы перелистывающего критические статьи и постоянно сталкивающегося со сказанным «не совсем человеческим языком», в том числе о его собственных произведениях. Это когда автор композиции рассчитывает на один эффект, а критик все портит, лишая автора той единственной радости, что ему осталась. Это когда в момент эякуляции вдруг заходит некто и начинает давать советы. Это когда рефреном nevermore, а на лице безумная улыбка и ее уже не развидеть.


* * *

Экфрасис в «Лигейе»:

«…В комнате стояли оттоманки, золотые восточные канделябры и ложе, брачное ложе индийской работы из резного черного дерева, низкое, с погребально-пышным балдахином. В каждом из пяти углов возвышались черные гранитные саркофаги из царских гробниц Луксора; с их древних крышек смотрели изваяния незапамятной древности. Но более фантастичны – увы! – были драпировки, они ниспадали тяжелыми волнами, сверху донизу закрывая непропорционально высокие стены комнаты. Это были массивные гобелены, сотканные из того же материала, что и ковер на полу, покрывала на оттоманках и кровати из черного дерева, балдахин и драгоценные свитки занавеса, частично затенявшего окно. Материалом послужила бесценная золотая парча, она была беспорядочно испещрена черными, как смоль арабесками около фута в поперечнике. Однако арабески эти представлялись узорами только при взгляде из определенной точки. С помощью оптического устройства, изобретенного в далекой древности и ныне хорошо известного художникам, изображениям была придана способность изменяться. Стоящий на пороге видел лишь нечто монструозное, но стоило ему зайти в комнату, появлялись арабески, они начинали складываться в фигуры, и гость с каждым новым шагом обнаруживал, что его окружает бесконечная процессия ужасных образов, измышленных суеверными норманнами или возникших в сонных видениях грешного монаха. Фантасмагорический эффект усиливался благодаря тому, что позади драпировок был искусственно создан непрерывный и сильный ток воздуха, который придавал всему видимому неприятное и тревожное оживление (animation)».