Ветеран

Заканчивался рабочий день, длинный и трудный. День приёма посетителей всегда непростой.

В дверь постучали.

– Можно?

На пороге кабинета стоял дед. Всё в нём говорило в пользу возраста. Усатый, с бородой, высокий ростом, крепкий, но годы делают своё дело, и видно было, что лет ему прилично. Он слегка опирался на трость, а вернее на палку отполированную до блеска его собственными руками.

– Входите, садитесь. – Я прошел и сел за стол, встречая посетителя.

Дед опустился на предложенный ему стул, зажал палку в ногах и огладил бороду.

– Я вас слушаю, – сказал, стараясь дать деду оглядеться.

Он дотронулся до усов, ещё раз огладил бороду и, видимо, собравшись с мыслями, обратился ко мне:

– Так вот, стало быть, вы и есть воинский начальник?

– Ну, стало быть, так, – в тон ему ответил я.

– Есть такое слово: «вертеран».

– Есть такое слово «ветеран», – подтвердил я его высказывание.

– Так вот им казна послабление даёт.

– Государство льготы предоставляет, – поправил я.

– Ну, по-вашему, стало быть, льготы. Так вот я вертеран или нет? – дед посмотрел на меня вопросительно, – Как вы считаете?

– Ну, вот этого я, отец, не знаю. Какие у вас документы? Основания на ветеранство?

– А вот казённых бумаг у меня нет никаких.

– Ну, что же, нет так нет. Рассказывайте где были, что делали. Не торопитесь, я вас внимательно выслушаю, – сказал я на свою беду. – Где вы воевали? Будем искать, запрашивать.

– Так вот, сынок, какие дела, – дед твёрдо перешёл на «ты». – На большую войну я не попал по возрасту стало быть, – дед на минуту задумался. – Родился и вырос я в деревне, в селе, – поправился дед, – село большое. Народ жил справно. Церковь была своя и батюшка тоже свой, хороший был поп, правда, грешен, попивал изрядно, да это так, к слову.

Я ухватил паузу в его монологе и сказал:

– Вот что, отец, про село, про церковь и про батюшку не надо. Давайте по сути дела.

– Так это всё же, наверное, надо, вам всё ведь без этого непонятно будет.

– Всё будет понятно, рассказывайте то, что требуется.

– Ну, стало быть, жили мы справно: коровёнку держали, лошадь имел рабочую и ещё у меня был конь третьяк. Вы-то молодые не знаете, что это. С соседями жили дружно, особенно друг у меня был, Ваньшей звали, правда, он меня много моложе, рос на моих глазах. Ваньша был парень башковитый.

Я с большим трудом вклинился в исповедь деда и строго сказал:

– Вот что! Прекратите своё повествование. И если у вас есть вопросы по существу, я вас слушаю. Не надо терять напрасно время, вам понятно? О том, что Ванька ваш башковитый, и то, что конь ваш на третьем году – мне это предельно ясно, что ещё?
Дед как-то обескуражено развел руками.

– Дык, я же и говорю по делу, ведь так сразу всё и не обскажешь.

– Дед! – не выдержал я, – Да, не надо мне всё «обсказывать», прошу вас! – потерял я терпение.

– А мы что замышляли, – воспрянул дед, – Ваньша мой жениться надумал, девку он заглядел в соседней деревне. С утра завтра свататься мы собрались, а вот рано-то утром – стук в окно! Открываю я дверь, а в дом входят трое военных, при оружии и один с саблей на боку. «Кто хозяин?». Я назвался. «Давай к церкви на площадь!». А на улице шум и топот лошадиный. Вышли мы – на улице народ: мужики, бабы, ребятишки, да, почитай вся деревня. И все на площадь к церкви направляются. А всякие военные шныряют туда и сюда, смотрю я и Иван тут же. Народу собрано много, я уже говорил, что вся деревня там. Стол поставлен и закрыт он зеленой скатертью. За столом сидят двое, а третий весь в ремнях перетянут и с саблей на боку и стоит возле стола. Батюшка наш пришёл с иконой Николая чудотворца и со святым распятием в руках. Вышел вперед тот, кто с саблей и начал речь говорить. Мне, конечно, не сказать по его, а умысел такой, что объявился, мол, антихрист и супостат, который хочет Расею загубить, нашу веру христианство изничтожить, но этому не бывать. Расея найдет силы и сокрушит супостата. Каждый, кого выкрикнут по списку, должен подойти к столу и поцеловать святое распятие и сказать: «Клянусь защищать Расею». А тот, что речь говорил, сказал громко, чтобы все слышали: «Под знаменем освободителя и спасителя России, адмирала Колчака, мы разобьём всех врагов!». Не обучен я грамоте и мало что понял из его слов, но пусть будет, что будет. Определили нас с Иваном в один взвод и к вечеру выдали нам винтовку одну на двоих и три патрона. Поставили нас с ним на пост, как к нам в деревню заходить, дорога круто поворачивает, и вот здесь, в кустах, определили нам место, и сказали сидеть здесь, слово-то больно мудрёное сказали, я его не запомнил.

– Отец, наверное, сказали сидеть в секрете.

– Это ж надо подумать! Как будто там вы и были! Ведь точно, сидели там, в секрете!

– Ладно, дедушка не удивляйся.

– Приказано было, что того, кто будет идти – задерживать. Если баба – пусть проходит, а если мужик, то препровождать в штаб, это в один из домов, где они расположились. Ну, сидим мы с Ваньшей, вечер, ночь уже. Иван мне толкует: «Знаешь что, складно всё это толкует этот мужик, что в ремнях. Про супостата и антихриста, только врёт он всё. Я вот от людей слышал, что есть такая армия, рабоче-крестьянская называется, так в ней мужики за народное счастье и счастливую жизнь борются, это за таких как мы с тобой. И поэтому не верю я всем этим россказням усатого». «Но а что нам теперь делать?». «Давай уйдем!». «Куда?». «В Москву, вот куда». «Как это?». «Да вот так! Доедем, не пропадём!». Добрались мы до станции на каком-то поезде, потом на другом, где в тамбуре, где на крыше. Ванька винтовку не бросал потому что с оружием он не один был. Ехали мы всяко, всего не обсказать. Наконец, приехали в Москву! Народу там множество! Такого многолюдство я отродясь не видел! Язык довёл нас до площади, чудно называлась она, почему-то «красная», а выложена булыжником. Народ толкётся, стоит, сидит на брёвнах наваленных. Долгонько мы там присматривались, оглядывались. Похоже, что не одни мы были здесь такие. Кто-то подал команду, чтобы все построились. Встали все в шеренгу и мы с Иваном тоже. Подошёл к нашему строю военный, наверное, старший над всеми, потому что все военные честь ему отдали, приложа руки к шапкам, даже не к шапкам, а к шлёму из материи и красной звездой на лбу. Говорить он начал, а сам он был роста высокого, в шинели на распашку, была она длинная, чуть не до земли. Сам уж больно худой, бородка у него клинышком. Назвался он, но фамилия… я, конечно, не запомнил, уж больно она мудрёная.

– Дед! – я, невольно, перебил его. – Это был председатель ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский.

Дед искренне удивился, что даже привстал со стула.

– Как вы это знаете?!

– Ладно-ладно, деда, скажи лучше, что сказал Дзержинский.

– Опять же… мне по его не сказать, но говорил он так, что всё было понятно. Говорил он о том, что лучшие люди России дерутся за народное счастье и всё есть для победы, есть оружие, есть люди, но нет хлеба. Нужен хлеб и победа над Колчаком. И ещё сказал, что красноармейцы надеются на вас, сейте хлеб и собирайте урожай – хлеб это оружие. Вот с этими словами я и вернулся в деревню. Сеял хлеб, собирал урожай, наезжали продотряды, хлеб забирали, иногда подчистую, что и на семена не оставляли.

– Такая, дед, была пора, трудная. Называлась она – продразвёрсткой.

– Да, было-было тяжело, – вздохнул дед. – Правда, потом выгребать и забирать всё перестали, брали в меру. И называлось это продналогом.

Дед надолго замолчал.

– Ну, а дальше, отец, что?

– Потом колхозы объединять стали, времена другие наступили, а тут большая война нагрянула. Но я уже в годах был – не взяли. Пахал я землю, трактор ещё освоил, оказалось, что большой-то науки и не надо. Победили фашистского супостата. Народ оклёмываться стал. Мужики вернулись, правда, не многие. Во всём гужу были бабы и подростки. Но, мало-по-малу, жизнь налаживаться стала. А Ваньшу моего посадили. Врагом народа оказался, донесли на него, что вроде как он у Колчака служил, но ведь не было такого. Но, видимо, хорошо-то никто и не разбирался. Расстреляли его. Царство ему небесное.

И дед истово перекрестился.

– Отец, ты пенсию получаешь?

– А то как же, конечно, получаю. И бабка моя тоже получает. Коровёнку ещё держим, курей так – для радости содержим.

– Вот что, – я старался не обидеть деда неосторожным словом. – Ты когда-нибудь держал оружие в руках? Стрелял в кого-нибудь?

– Да избави господь! Никогда.

– Будь здоров, отец, езжай домой и никому не рассказывай про Колчака.

Дед поднялся, протянул мне руку.
 
– Ну, если что не так, тогда извиняйте.

Дед дошёл до двери, немного задержался и сам про себя вполголоса сказал:

– Нда… видимо, не вертеран.