С Новым годом!

                Пусть и редко, но бывают
                В гости к богу опоздания,
                Мне не спели херувимы
                Песню злыми голосами.
                (По В. Высоцкому)

  Я работаю на стройке почти год. Объекты, которые мне пришлось строить, конечно, помнятся все до одного. Вот отдельные из них: если идти от рынка по улице Пролетарской и дойти по улице Коли-Мяготина по левой стороне, тогда угловой дом будет номер десять (по номеру проекта); за ним, налево, будет дом номер пятнадцать; а по улице Пролетарская был выкопан огромный котлован, на месте которого будет возведено здание машиностроительного института. Этот объект мне особенно запомнился.   

  Несколько примечательно то, что территории названных объектов и особенно последнего являли собой древние кладбище или другие какие-то захоронения. При разработке грунта определялись остатки гробов, костей и даже виднелись черепа. Это почему-то никого особо не смущало. Фундамент будущего института выкладывался мощными бетонными блоками, которые устанавливались на не менее мощные широкие бетонные подушки. После монтажа блоки перекрывались панелями шестипустотками с сильной арматурой внутри. Подвалы получались чрезвычайно прочными, крепкими и глухими, по сути дела, это были казематы. Для какой цели нам было не ясно. К осени они нами были перекрыты, заканчивалась кирпичная кладка первого этажа. К концу ноября ударили сильные морозы. Кладка велась методом «замораживания» (придумают же!).

  В одной из секций подвала нами была оборудована теплушка, мы называли ее «каптеркой». Один из наших умельцев (сварщик) изготовил дверь из цельной металлической пластины. Установили бочку-буржуйку, печку с трубой, выведенной на первый этаж, изготовили огромный стол из досок сороковки, деревянная вешалка-стоял была поставлена в отдельной загородке, где ребята складывали всевозможный инструмент и переодевались. Работали мы весело и дружно.

  Сегодня 31 декабря. Завтра новый 1958 год. В марте мне исполнится восемнадцать лет, я совершеннолетний, здоровый и очень шустрый. В этот день мы больше ждали конца дня, а не работали. Кто-то подал идею встретить Новый год пораньше, но ее напрочь отмели и правильно сделали. Дожили до четырех дня (день был короткий).

  – Айда, ребята, по домам! Даешь встречу Новому году!

  Вся наша толпа начала спешно покидать каптерку. Я не спеша снял комбинезон, изрядно заляпанный, прошел за загородку, повесил одежду и оделся в чистый бушлат. До сих пор не могу понять, почему я притормозил, словно забыл о времени. Я толкнулся в дверь – она оказалась закрытой, и в это время погас свет – результат того, что на дальнем выходе уже выключили рубильник. Я кинулся к печке, для того чтобы стуком подать сигнал, по пути запнулся и грохнулся на пол, пока поднимался и искал чем ударить, прошло две три минуты, наконец, я заколотил полешком по железной бочке печи. Подождал. Ударил еще и еще. Стояла полная тишина и черная темнота. Я еще до конца не осознал, что произошло – меня просто по оплошности закрыли, посчитав, что все уже ушли. Что теперь делать?

Я взвыл волком, понимая, что мне отсюда не выйти никаким путем. Сюда придут только через трое с половиной суток, искать меня не будут, а если и будут, то, по крайней мере, не здесь. На меня накатывало отчаянье и с каждой минутой оно становилось сильнее, ведь я тут замерзну. Мне не выдержать трое суток без еды, питья и дров (то есть без тепла).

  Я на ощупь подошел к столу и сел к нему на чурбак.

  «Вот это дела», – горестно вздыхал я, – «Вот дожил! Что делать?»

  Я сидя на чурбаке нахохлился, как филин в своем бушлате. Опустил уши шапки и засунул нос в воротник бушлата. Сидел долго пока не стал замерзать. Наверное, на улице крепчал мороз. У меня были часы китайского изделия на них даже цифры были китайскими иероглифами, циферблат, намазанный фосфором, светился в темноте. Времени показывали: шесть тридцать вечера, а ушли в четыре.

  Я пробрался в загородку, нащупал свои валенки, они стоял с краю. Переобулся в валенки и нашарил несколько рукавиц. Снова сел к столу. В голове текли всякие мысли ни о чем: вот я поехал от Косарева, думал, что больше не увижу этого гада, но нет, встретились, и даже совершенно не зря. В общем, я ему частично отомстил. А что толку? Скорее всего, что меня на свете больше не будет, погибну я в этом проклятом подвале. Начал я вспоминать Новосибирск. После того как уехала мать жить и хозяйничать к Рае с Димой, я окончил седьмой класс новосибирский мужской школы № 49, была такая школа в Союзе. Не знаю только зачем, ведь  там росло настоящее хулиганьё, и, конечно, полным исключением в этом я не был. Мои благодетели решили, что учиться мне совсем не обязательно и поручили мне водиться с ребенком Анны Фёдоровны. Я варил ему манную кашу в миске, кормил его и ел сам. В общем, я стал похож на Ваньку Жукова, что был, по Чехову, учеником сапожника в городе. Вечером приходил поддатый Михаил и начинался «кураж». Редкий вечер Анна Федоровна была им не бита. В выходные дни я выполнял отдельные поручения, в основном рыскал по магазинам за продуктами. Ладони мои были сплошь исписаны номерами, номера писались, чтобы сохранить очередность в магазине. Я постоянно приносил вино и водку. В субботу или воскресенье у нас почти всегда были гости и угощались на славу. После их ухода в доме обязательно был скандал, Косарев всегда находил повод. Я очень жалел сестру, но изменить что-либо я не мог.

  В мыслях, пока сидел в темноте, я переносился с одной квартиры на другую, по всем углам города (где они только не жили). Мне казалось, что этому кошмару не будет конца. Матери я об этом не писал.

  Я вспоминал, как я устроился работать на фабрику. Мне было полных пятнадцать лет.

  На меня вдруг напали слезы. Я плакал долго и горько, проклиная свою судьбу и сожалея о своем рождении. Прошло, наверное, очень много времени. Я очнулся от того, что очень сильно замерз. Достал часы, которые почему-то оказались в кармане. Времени было девять часов – прошло всего пять часов.

  Долго-долго я прыгал на месте и махал руками, пытаясь согреться. Немного согрелся. Я снова сел и наклонился к столу.

  Много прочитано мною книг. Вот у Джека Лондона есть рассказа «Воля к жизни».
«Ну и что? Ну и что?» – спрашивал я себя бесконечно.

  Я поднял голову и стал всматриваться в темноту, которая плотно окружала меня. Я принялся рассуждать вслух.

  – Так, я нахожусь в клетке, окруженной бетонными блоками, закрытую сверху бетонным перекрытием. Надежно и крепко. Блок представляет из себя бетонный прямоугольник. Размер его: один и шесть в длину, шестьдесят четыре сантиметра в ширину и семьдесят – в высоту. Блоки кладут друг на друга так, что нижние стыки в ряду перекрываются последующим рядом. Подожди! – вдруг вздрогнул я. – Блоки стандартные, но ведь периметр фундамента не обязательно соответствует точь-в-точь его погонной длине. В этом случае подбирают кусок блока или просто закладывают недостающий отрезок кирпичом. Вот, прямо передо мной стена блоков, она выложена в плотную к стене, выкопанного котлована. Если бы я мог пробить стену, я бы уперся в землю, а точнее в царство гробов.

  Мне уже мерещилось, что стены раздвигаются и оттуда скалятся скелеты.
 
  – Да-да! Добро пожаловать! Проходите. Вот чертовщина!

  Справа от меня стена за которой выход из подвала. Слева стена отделяющая меня от такой же секции, в которой нахожусь я. За спиной стена с дверью на выход. В голове мелькнула мысль: а вдруг! Я принялся двигаться взад-вперед, разогреваясь, и бурча себе под нос всякую чушь. Я мыслил так: надо обшарить всю одежду наших рабочих. Скорее всего, я найду спички и табак.

  Ощупью я пробрался в загородку и принялся по порядку обыскивать карманы чужой одежды. Урожай был богатый. Я совал в карманы коробки спичек и пачки сигарет. Некоторые из них были полупустые, какие-то полные. Я провозился где-то полчаса, вернулся к столу, достал несколько коробков спичек. Достал сигарету из почти пустой пачки, скомкал пачку и закурил. Я стал думать как мне правильно поступить. Я поджёг скомканную обертку и положил её на стол, сверху положил два коробка. Разгорелся маленький костерок. Возле печки я насобирал горючий мусор и положил его сверху своего небольшого огонька. Стало светлее. Я пролез в загородку, отыскал ножовку и небольшой острый топорик. От крайней доски стола топориком я отодрал большую щепу, измельчил ее и положил на свой костерок. После секунды раздумья перенес горящие щепки на железную бочку, на печь. Получилось славно: светло и тянет теплом. Дальше больше. От края стола ножовкой я отпилил несколько коротких дощечек, топором измельчил их в щепки, и подложил в костер. Тепло дошло до потолка. И сверху закапало. На потолке и стенах был тонкий иней, который начал таять. Я подбрасывал щепки, открыл дверку печи для вытяжки дыма. Прошло полчаса или чуть больше. Я снова отпилил несколько досок от края стола, нарубил, а где настрогал щепок. Костер горел. Мне показалось, что в моей тюрьме стало гораздо теплее.

  Я сидел и наблюдал, как тает изморозь на блочных стенах. Вдруг на серой от изморози стене проявился кирпич в одном месте и в другом. Я вскочил на ноги и подлетел к стене правой секции. Да! Это было пространство между блоками, заложенное кирпичами. Первая закладка была очень узкая, всего в одну вторую кирпича, то есть двенадцать сантиметров. Если пробить, то всё равно не пролезу в такую щель. Вторая была посередине стены на высоте третьего ряда. Закладка была в полтора кирпича, на строительном языке это ровнялось тридцати семи сантиметрам. Я уже ничего не высчитывал. Пролезу! Но как ее пробить насквозь? Хватит ли у меня сил?

  Я уже очень хотел пить и есть, не теряя времени, я выгреб все из карманов, снял бушлат и остался только в теплом свитере. Достал часы, завел их и посмотрел время: второй час ночи. Я подживил свой костер, отпилил еще пару рядов от стола и занялся заготовкой дров не для тепла, а для света. С большим усилием я придвинул изуродованный стол к стене. Встал на него и примерился. Закладка была на средней высоте до крыши подвала. Работать с пола было высоко, со стола – низко.

  – Ладно, как-нибудь перебьюсь.

  Я отыскал кувалду, лом, клин, кирочку и все что могло мне пригодиться. Варежек и рукавиц было много. Я слез со стола и сел на чурбак. И тут я решил расколоть чурбак на дрова и затопить печь. Печь я затопил не очень серьезную, при открытой топке она давала свет как раз на стену, где я собирался работать. Я сидел курил и набирался сил. Весь инструмент я положил на стол по порядку. Когда я влез на стол, то головой доставал до потолка. Чтобы удар приходилось центр кладки и ниже приходилось сгибаться в три погибели. Я колотил ломом как дятел, выдавая ломом крошки направо и налево.

  «Подожди», – урезонил я сам себя, – «Куда гонишь лошадей? Собьешь дыхание!».
Я бил и бил, монотонно, иногда не очень сильно. Сыпались крошки кирпича, но результата пока видно не было. Я проработал минут десять-пятнадцать. Заматерился и бросил лом на пол, послав ему вслед проклятый махровый мат. Я оживил огонь в печке, сел около дверки, закурил сигарету. Хорошо, что хоть табак есть, если бы еще свобода была. Я продолжил колотить ломом. Очень плохо было то, что белый силикатный кирпич не имеет привычки колоться, не в пример красному, он мелкими крошками отпадает от кирпичной массы, постепенно превращаясь в холодную кашу.

  У меня болела спина и пот заливал глаза. Варежки скользили по лому, а голая рука примерзала к лому, сдирая кожу. Я отложил инструмент, достал часы и посмотрел на время: два часа и сорок минут пришедшей ночи. Вот тебе и Новый год! Встретил, поздравил сам себя.

  – Давай-давай! – разговаривал сам с собой. – Работай!

  Время, наверное, остановилось. Я долбил и долбил. Иногда я становился на колени, брал молоток или кирочку и подравнивал края долбежа и саму дорожку от начала и до конца пролома.

  – Камень на камень, кирпич на кирпич! Вот и славно! – мурлыкал я всякую околесицу, чтобы не зареветь с досады и злости.

  Всё! У меня уже отваливались руки, не хватало сил. Я слез на пол, чуть-чуть подбросил топливо, протянул руки к огню и долго впитывал в себя тепло. Мне почему-то представился жареный гусь на большом противне. Я захлебнулся слюной и громко проговорил:

  – Да ладно, проживем.

  Сколько я пробил? Если честно, то не очень много. По моим подсчетам сантиметров двадцать (а их шестьдесят четыре), меньше одной трети.

  – Работай давай, нечего высчитывать. Тебя никто сюда не загонял, растяпа! Если выживешь, то ребята тебя засмеют, рудокоп несчастный.

  Ругань и оскорбления мне помогали.

  Сколько раз я бросал лом на пол, слезал и доставал его. С воем и матерками я продолжал работать. Что если хорошо отдохнуть? «Хорошо» это как? Затопить печь, навалить одежды, укрыться и уснуть. Да? Нет, так нельзя. Только работа тебя может спасти, Витя. Тебе уже скоро восемнадцать лет. Мужик ты или нет? Какую-то несчастную закладку, пусть даже и мерзлую, ты не можешь осилить. Ну, или замерзай! Всё равно я вылезу!

  Я как мог, старался, чтобы выдалбливать не в конус, а по периметру. Совсем неожиданно кирпич из нижнего ряда кладки треснул и отскочил от ниже лежащего. Я тут же сбросил его на пол.

  Кончались запасы топлива, хотя в моем каземате холодно уже не было. Или мне просто так казалось?

  Я еще раз спустился на пол и критически осмотрел остатки стола. Конечно, если правильно к этому подойти, то можно еще кое-что отпилить. Я поширкал ножовкой, помахал топором и наскреб всё, что можно было.

  «Давай, Витя, покури, отдохни и потихоньку заканчивай. Да, неплохо бы!» – думал я. – «Все равно с тоски и горя я не сдохну! Давай и давай! Вон, посмотри я уже сколько наворочил!» – бахвалился я перед собой. – «До чего же поганый этот материал: силикатный кирпич! Ударишь раз, еще раз и еще раз – не колется и превращается в кашу!».

  Я решил, что поступил очень мудро, начав работать со второго ряда снизу. Когда я пробил низ по всей дорожке, тогда кирпичи верхнего ряда будет разбить легче, так как они на весу.

  «Молодец! Так и действуй дальше!» – подумал я.

  Я убрал часы в сторону, чтобы случайно их не повредить, поэтому пришлось их искать. Было шесть пятнадцать утра. У меня словно открылось второе дыхание, прибавилось сил. Плохо было то, что их прибавилось мало. Сильных ударов было несколько, остальные были не в счет.

  «Тук-тук-тук! Разве это работа? Лодырь несчастный!» – ругал я сам себя, но продолжал стучать.

  Передышки становились чаще и продолжительнее. Вдруг мой удар получился громче, чем раньше. Ударил раз и еще раз – звонкие удары. Это говорило о том, что за остатками стены пустота. Я саданул ломом и он резко улетел в пустоту.

  «Ага! Допёк я тебя! Допёк!» – торжествовал я. – «Экая невидаль – лом улетел! Я сейчас другой достану – их десять!».

  Я скатился со стола и побежал за загородку. Кирпичи и осколки мешались под ногами. Ещё немного и серый полумрак и морозный воздух свободы.

  Я потуже натянул шапку и завязал уши на тесёмки. Представляя свое бегство, я усвоил, что прямо мне не пролезть – не позволит ширина. Надо ложиться набок и протискиваться в щель.

  «Так, Витя, сейчас ты лежишь на боку и стараешься пролезть на выход, пролез на половину и голова почти что в соседней секции, но под ногами только гладкая опора бетона. Как же тебе протолкнуться дальше? Надо отпилить две дощечки чуть длиннее ширины пробитой щели, поставить их внутрь пролома под наклоном и загнать ударом топора. Это станет опорой».

  Я эту идею претворил в жизнь. Пора за дело! Я собрал всю имеющуюся одежду и вытолкал ее в пробитый лаз (сделал себе подушку, чтобы не удариться). Я снял валенки и выбросил их в дыру. Сам я остался в вязаных носках. Я еще немного обдумал всё. Что мне может помешать? Всё ли я сделал правильно?

  Я без труда боком лег на край пролома и задвигался на выход. Дернулся всем телом раз… еще раз… и моя голова зависла над краем пролома! Пригодились мои дощечки. Я подогнул ноги, уперся в одну из них и резко толкнулся вперед. Я уже значительно свесился за проём. Я оттолкнулся ещё раз – и полетел вниз. Удар был небольшой. Спасла одежда, да и высота была не очень большая. Я вскочил на ноги:

  – Ура! Я живой!

  Я кинулся к двери, ключ был на месте. Открыв свое узилище, я изрубил остатки стола, набил дровами печь, растопил её и, глядя на ее краснеющие бока, заревел как телок. От радости, усталости, от жажды и голода, от всего нечеловеческого напряжения. Болели ободранные во многих местах руки. В открытую дверь и в пролом дул ветер. Я надел часы: семь пятьдесят утра.

  Я заложил пролом одеждой – пусть разбираются сами. Закрыл дверку печки, закрыл и саму контору. К девяти утра я был дома. Стоит ли описывать мою радость и ахи-вздохи товарищей по работе. Хвала в мой адрес текла рекой. Я воспринимал её как должное.