Цивилизация дизайна

Ах, Вольтер, мой Вольтер, ты моя религия - только у нас с ним, меня и Вольтера, осталась парочка неустранимых разногласий, и на мой вопрос, любите ли евреев, так как люблю их я, поначалу замялся, а потом, собравшись во всем свободном духе и жестоком величии, выпалил со слюной - больше, брат, гораздо больше. Врет, собака, подумал я, но продолжил вежливое расспрашивание - а русских, любишь ли ты русских всея душою, как любит их мать земля кормилица и отец небесный. Люблю, говорит не сморгнув, и в доказательство этому целую историю Петра отписал, за что с тебя, говорит, пара чекушек, а сам пальцы за спиной крестит и в собственный атеизм подмигивает - сам понимаешь, выпить охота, а если врубить сермягу, либо бутылку отберут, либо огурчик выхватят. Так что ж ты, гнида, сапоги русофобу Фридриху французскими поцелуями покрывал, зашелся я в праведном приступе, пару чекушек, кому - циклопедисту, действительному члену чуждых академий, а ху-ху не хо-хо, дорогой Мари Аруе. Короче, разосрались. Вот такие у них свободы, с равенством и братством наперевес. Он потом писал, извинялся, типа не так поняли, готов искупить, все дела, но я насухо, ибо чтим человек по делам своим и мыслям своим.

Я эту историю к чему упомнил, вот ни разу не коллекционер. Энциклопедист - да, неудачливый царедворец - бывает, член де сиянс академии - не отымешь, драматург, писатель, философ, но спичками, извините, не баловался и этикетки с коробков не сдирал. Помню еще на Имхонете, Андрей Сидоров сразил коллекцией - зачитаешься, где под каждым экспонатом история, личная, публичная, обе две, не суть, главное, интересно.
Господи, чего только не собирали. Книги и марки, само собой. Тут к бабке не ходи. Или спичечные этикетки - долго спорили с Гошей, что круче, марки или спички. Итальянская тетка обеспечила безоговорочную победу - марки из Катара, Йемена и других экзотических мест, красочные, с изображениями всемирно известных полотен, били советскую этикетку в лет.
Сигаретные пачки на стенд. Советские - Друг, Русь, Камея, Золотое Руно, Ява, Столичные, Космос, Союз-Аполлон, Меридиан и Дорожные. Или Болгарские - БТ, Родопи, Ту-134, Опал, Стюардесса, Феникс, Варна, Турист, Солнце и Шипка. Кубинские Лигерос и Партагас, югославские, английские, французские и, конечно, американские. Волшебные наименования. Данхилл, Ротманс, Мальборо, Кэмел, Лаки-страйк, Винстон.
Барная коллекция премиального алкоголя. Армянский пять звезд, Посольская, Рябиновая на коньяке, Грузинское сухое, Молдавский де пуркарь, Массандровские крепленые, Вьетнамская водка с корнем, Херес, Португальский Порту, Джонни Уокер в квадратно-прямоугольном стекле, итальянская Граппа в зеленой круглой бутылке с длинным горлом, волшебный Мартини бьянко, Венгерский Мурфатлар, Болгарские Гымза и Плиска, Кубинский ром, Цимлянское шампанское.
Пластинки. Фирма Мелодия, Апрелевский завод, Ташкентский, Московский экспериментальный. Советские вокально-инструментальные ансамбли от Голубых гитар до Ариэля, Высоцкий, зарубежная эстрада, Эдит Пиаф, Мирей Матье, Шарль Азнавур, Дин Рид, Том Джонс, Сальваторе Адамо. Джаз, советский начиная с Ленинградского диксиленда. Аллегро, Чижик, Каданс, Мустафа-заде, Арсенал, Громин и Кузнецов. Американский. Дюк Эллингтон, Луи Армстронг, Элла Фитцджеральд, Бенни Гудмен, Джо Фаррел, Билл Эванс, Оскар Питерсон, Дэйв Брубек. Гато Барбьери. Махавишну окестра, Чик Кориа, Димеола, Пако де Лусия. Демократовский винил - изумительные поляки, продвинутые чехи, загадочные венгры и роскошные кубинцы.

Родительская библиотека - две с половиной тыщи томов. Литература, поэзия, театр, живопись, кино, скульптура, фантастика и философия. Право и телевидение, математические головоломки и энциклопедии, словари и подписки, старые журналы, газеты и даже альбом с вырезками. Полные собрания сочинений и отдельные тома, бумажные и твердые переплеты, внушительные, солидные или крохотные, иногда изрядно потрепанные, дорогие или изданные на грубой туалетной бумаге, с картинками и кальками, литографиями и рисунками - волшебный мир советской книги, Достоевский, Куприн, Толстой, Пришвин и Гончаров, Блок, Цветаева, Пастернак и Паустовский, Шекспир и Лермонтов, Пушкин - небольшие симпатичные томики с красной лентой-закладклой, у нас они были коричневыми, а у дяди Робы - синими, Литпамятники, БСФ, БИЛ, ЖЗЛ, БП - полна коробочка. Сталин и вопросы языкознания, Бердслей, Живопись от SKIRA, Так говорил Заратустра - издание 1904 года, роман-газета с Иван Денисычем, Москва с Мастером и Маргаритой, а потом, уже привезенным из Италии отдельным томом, который практически не бывал дома - ходил из рук в руки будто фотомодель, Секст Эмпирик, Шекспир, Гете, Лопе де Вега, Кристофер Марло и другие. Калейдоскоп, парад планет, парадайз.
Чем только мама не украшала стеллаж. Керамическими фигурками, три небольших коня, красный желтый и зеленый, рукотворными пепельницами, лапоть и ракушка, всякими макраме и плетенками, вазочками, старыми гнутыми фотографиями, которые стояли сами по себе, прикнопленными открытками - Ева из Италии высылала тоннами, или подвешенными на гвоздик бусиками. Фарфор и хрусталь, вывезенный из побежденной Германии, керамика, собираемая со всего союза, открытки, которые тоннами шли из Италии - Бергамо, Пиза, Лукка, Флоренция, Рим, Венеция, кофейные прибамбасы - ручная кофемолка, джезвы и турки, кофейник с тяжелым дном, малюсенькая кофеварка Биалетти, и даже пепельницы. Вавилон.

Теперь везде интерьеры. Гладкие поверхности, цифровые удобства, гигиена и порядок. Ордена под замком, книги на стеллажике, а музыка в эмпэтришках и флаках. Мужской бар приказал, правда, на ее полке что-то стоит - сухое, бабулино садовое, но это никакая не коллекция, а остатки былой роскоши. Дизайн-цивилизация, факультет ненужных вещей.

***

Вообще, коллекции есть у каждого. Фотографий, к примеру, или полочка любимых книг, те же  репродукции на стенах, просто мы относимся к ним не по коллекционерски. Само собралось. Сама собралась всяка утварь на огороде, сами забились кладовка, балкон или ящик. Копилки хлама, но ведь это тоже коллекции - отыгранного, которое с глаз, долой из сердца вон, тем не менее, не выброшенного.
Если глянуть по ящикам рабочего стола - мама не горюй, старые штампы, визитки из конца восьмидесятых, календари, пустые ручки, сигаретные пачки, фильтры для самокруток, черный советский дырокол, нож для бумаги, особенно актуальный сегодня, зарядники всех мастей, старые мобилы, куча проводов бог знает откуда и куда, и еще пара тонн мелочевки. Десятилетиями.
Вот зачем, кому, почему, возьми и выкинь, нет, пусть лежит. Коллекция личного абсурда, и не потому что глупо, а потому что... не знаю.
Яйца фаберже  в руках покрутить можно, полюбоваться, похвастаться, а здесь - дедовская ржавая скрепка, иссохшая резиночка для крупных денег, трехгрошовая точилка, полупрозрачная линейка, сломанная наполовину или древний, мутный файлик, без которого никак.
Скажете, лень-матушка, не соглашусь - мусорка под ногами, ать-два и пусто-чисто. Суть в том, что ящики не могут пустовать, там что-то обязательно должно быть - вещи, которые просто занимают место. Например, недавно обнаружил кухонный ящичек снизу доверху забитый использованными пакетами из-под кофе. Представляете, сверху донизу - куда их можно приделать, или  окурки из банки собирать или хранить кофейный жмых для сада. Мы боимся пустоты, и пустота творит свою коллекцию нашими руками.

Или семейные байки, чем не коллекция. Обожал слушать. Когда папа был маленьким, или мама. Деды и бабки о себе практически ничего, время такое. Притчи, анекдоты, пересказы, да, но лучше - почитать вслух.
Дед Митя ни словом о тридцать седьмом, ни слова о танковом заводе и ничего о Сталине. Рот на замке. Баба Поля намеком, краешком, ухмылкой. Только начнет - мол мама, папа, огромный сад, Мариуполь, имение, и тут же спохватиться - впрочем, неважно. Баба Сима по капле - помню, стояли на семьдесят восьмом разъезде, ну в Монголии, а дальше - ноль.
Папа рассказывал охотно. Киевская харчевня от тридцать седьмого, где стояло чучело медведя, а хозяин - огромный мужик в фартуке, лично подавал омлет с помидорами. Или как в девятом классе они организовали сопротивление - клеили листовки, собирались кружком и косетрили советску власть - недолго, и профилактической беседы в органах оказалось достаточно, но дед Митя немножко поседел. Вратарские истории за динамский футбол и студенчество в Пермском государственном. Мама мучила Колей Бубликом - первым ухажером со смешной фамилией и стихами на обрывках, а Брестскую бомбежку умалчивала. Алька вообще ни слова о войне, зато Сталина нахваливал за каждый чих. Тесть, что первый, что второй - без умолку. Когда был Ленин маленьким...

У каждого свой набор, свое собрание - тосты, застолья, праздники. Армия, друзья или подвиги. Пацаны с улицы - героический эпос. Про махались, курили, пили, воровали, дурили училок или знакомились девчонками -  эмоциональный рассказ-показ в красках и жестах. Было, не было, не суть, главное, воплотились.
Сам такой, чего только не молотил - маленькое детство, семья, двор и школа, институт и военные сборы, лаборатория и суд, музыка или куражи на виражах. Время, страна и город. Болтал без умолку.
Откуда потребность, спросите, из природы, отвечу - обычной, человеческой, коллективной. Внешнее я, феномены - есть коллекция историй о себе, мне и нас.

Любимые песенки, не те которые хорошие, важно исполненные, правильным голосом на голосе, с оркестром, костюмом и аплодисментами вставанием, хотя и эти могут запасть, а спонтанные, вдруг, средь шумного бала случайно. Фразой, строчкой, куплетом или припевом. Саммертайм, мальчики мажоры, люблю я макароны, на французской стороне, на чужой планете, если у вас нет собаки или бэйба, бэйба, бэйба.
Присказки, речевые обороты, анекдоты на все случаи жизни или слова-паразиты. Хрен избавишься. Ну, это, такой, типа, в натуре, реально, ибо, что ли, как сказать, так сказать, вообще, собственно, прикольно, мальборо, круто. Мало ли. Поскреби, и Лувра не хватит.
Дурацкие привычки. Трясти ногой, ковырять в носу, трогать лицо, расковыривать болячки, ерошить волосы, грызть ногти, жестикулировать не по делу или столкнувшись с непредвиденным впадать в ступор.
Нелепые позы или не пойми где подцепленные манеры. Например, состоятельная дама из спортзала исполняя наклоны умудрилась помешать ровно всем, поскольку выбирала самые неудобные места - вставала так, что перекрывала путь от снаряда до тренажера, но когда ее вежливо попросили развернуться и уже не мешать никому, страшно возмутилась - как, ядовито пошипела она, жопой в зал...
Что, откуда, зачем - поди угадай, но когда видим на белоснежных постелях американцев в ботинках, вздрагиваем. Или жующих жвачку на королевском приеме.
Культура, мать ее, вселенское собрание осмысленного и зафиксированного, осколок большой коллекции.

***

Ну, забурился в бурево - книжное, коллекционное, постраничное. Старьевщик он старьевщик и есть. Странно, но от книг дохнуло жизнью. Кухонными разговорами, ночными спорами под водочку с картошечкой, когда по душам хлещет правда, и в общем то слова не нужны. Интеллектуальным сопротивлением.
Вкусы дело тонкое, интимное. Могут измениться в любую секунду. Разочаровавшись в человеческой стороне автора - этичности поступка, высказывания, поведения, можно потерять написанное, снятое или сыгранное - автор из своих переходит в чужие, а вслед за ним уходят тексты. Более того, остается неприятное чувство - еще бы, обманули в лучших чувствах, провели за нос и выставили на посмешище. Топил за своего, а на самом деле помогал недругу.
Чего греха таить, внутренне не согласен с тем, что говорят или делают люди гораздо чаще чем согласен. Включая самых близких, верных и преданных. Укушенные психологией, выведенные из состояния равновесия, лишенные малой степени комфорта или наткнувшись на неоправдавшиеся ожидания-надежды, несут бог знает что - долго и упрямо, с пафосом или обидой, закушенными губами, вздернутыми носами и неприступными спинами. Сам такой.
И в этой мясорубке-скороварке крутится все подряд - от деревни до аристократии, расовой предубежденности или национального вопроса, интеллектуальных способностей, полного отсутствия стиля, вкуса, разумения или дурного запаха изо рта. Тем не менее, мы вместе.
Понимаем, проявляем снисходительность, иногда уступчивость, порой твердость, но главное, пытаемся сохранить общность - глубинную, спрятанную, оберегаемую от пустословия или расхожей бравады. Общность ценнее, хотя, если не беречь по-взрослому, можно расколоть за полсекунды. И если настоящая, не задекларированная в пользу выгоды-сейчас, стоит повыше привычных координат. Коммунизма, фашизма или либерализма, Динамо или Спартака, прошлого или будущего.
Жители общего дома, тот самый субъект "мы", "свои" или "наши" - те, к кому не станем относиться как к средству.